ожеле, и они рассказали нам, что привели  с  собой  в
город роту солдат, но их люди, увидев собирающихся  революционеров  и  зная,
что король и я являемся узниками, дезертировали. У них нет никакого  желания
вызвать гнев вождей революции, помогая бежать королю и королеве.
   Вскоре после этого прибыл сам Шуазель, его сопровождала только  небольшая
группа солдат, и он также был вынужден силой прокладывать себе путь к нашему
дому.
   Он сообщил, что схватка была жестокой и  он  был  вынужден  нанести  раны
некоторым из тех, кто пытался задержать его. Он  заявил,  что  разработанный
план провалился и сейчас необходимо придумать новый.
   - Я направил уведомление Буйе и не думаю, что пройдет много времени, пока
он присоединится к нам. Я предлагаю, сир, чтобы мы пробились  из  Варенна  и
направились в Монмеди, тогда мы непременно встретим там Буйе.  С  ним  будут
верные войска, и никто не посмеет напасть на нас. Мы  можем  доставить  ваши
величества в безопасное место.
   - Это отличная идея! - вскричала я. - Мы должны следовать ей.
   Но король покачал головой.
   - Я неоднократно заявлял,  что  не  возьму  на  себя  ответственность  за
пролитую кровь моего народа. Если мы попытаемся силой проложить путь отсюда,
то многие будут убиты. Эти люди на улице полны решимости не выпустить нас.
   - Это толпа, - сказал Шуазель. -  У  них  есть  вилы,  но  это  ничто  по
сравнению с нашим оружием.
   - Как я  сказал,  может  произойти  кровопролитие.  Кто  знает,  а  вдруг
пострадают королева или дофин!
   - Мы можем защитить ребенка, - ответила я.  -  Я  готова  воспользоваться
этой возможностью.
   - Я никогда не разрешу этого - заявил король. - Даже если мы все будем  в
безопасности, все-таки несколько моих подданных будет убито.  Нет,  нет.  Мы
должны подождать прибытия Буйе. Когда  народ  увидит  его,  то  поймет,  что
бессмысленно сражаться против него и его армии. Это вынудит людей  вернуться
в дома и даст возможность нам мирно продолжать путь.
   - Но, сир, вполне возможно, что революционеры могут решить отправить ваши
величества обратно в Париж до того, как сюда прибудет Буйе.
   - Это шанс, которым мы  должны  воспользоваться.  Я  не  возьму  на  себя
кровопролитие.
   Я заметила упрямое выражение на его лице я поняла, что  он  действительно
так думает.
   Я поняла также, что все зависит от  того,  прибудет  ли  Буйе  вовремя  в
Варенн.

***

   Я не сомкнула глаз в течение всей этой ужасной ночи. Я слышала  голоса  у
дома, видела Отблески факелов.
   Я молилась про себя. Лишь бы это снова не повторилось! Больше я не  смогу
выдержать. Пусть прибудет Буйе.., или пусть придет быстрее смерть, но только
не это. Ужас воспоминаний снова охватил меня - переезд из Версаля в Париж..,
толпа.., грязная толпа.., запах крови..,  ужасные  злобные,  свирепые  лица,
непристойные слова на отвратительных губах. Я ненавидела их, спаси мня  Бог,
это был сброд; ими двигала не любовь к стране, а пристрастие к жестокости. Я
подумала: лучше умереть сейчас, чем снова страдать. И дети,  невинные  дети,
должны будут подвергнуться подобному  унижению;  их  ждет  ужасное  познание
всего самого грубого в мире, что может пройти перед их невинным  взором.  О,
Боже, пощади нас!
   Людовик спал. Я почти ненавидела его. Разве он мужчина - спать, когда  мы
все находимся в такой опасности? Он хочет избежать  кровопролития..,  он  не
хочет нанести ущерб своим дорогим детям, его детям.., этим орущим  животным,
которых он называет своими детьми. Почему  Акселя  нет  с  нами?  Аксель  бы
проложил путь через толпу.
   Как я пережила эту ужасную ночь, я не знаю.  Но  наступил  рассвет,  и  с
первыми лучами дня шум "вокруг дома усилился.
   Я пыталась закрыть глаза,  пыталась  заснуть.  Если  бы  я  только  могла
заснуть на несколько минут, как Людовик проспал всю ночь.
   Стук в дверь напугал меня.  Я  услышала  тяжелые  шаги  поднимающихся  по
лестнице, и два человека вломились к нам.
   Я узнала одного из них - человека по фамилии Ромеф,  сопровождавшего  нас
под охраной в Тюильри. Другого звали Байон.
   Они объяснили, что прибыли по распоряжению Национального  собрания.  Один
из них вручил королю документ. Я прочитала  его  вместе  с  ним.  Его  права
приостанавливались, а эти двое посланы  для  того,  чтобы  воспрепятствовать
дальнейшей его поездке.
   Я скомкала бумаги и отбросила в угол комнаты.
   Они беспомощно наблюдали. По крайней мере, у них осталась  хоть  капелька
стыда.
   Король спокойно сказал:
   - Маркиз де Буйе находится на пути к Варенну. Если вы  попытаетесь  силой
вернуть нас в Париж, то может произойти кровопролитие.
   - Согласно распоряжению господина де Лафайета мы находимся  здесь,  чтобы
вернуть вас обратно в Париж, сир.
   - А как быть с распоряжениями вашего короля? - спросила я с негодованием.
   - Мы обязаны подчиняться собранию, мадам.
   - Мне хотелось бы избежать кровопролития, - заявил спокойно Людовик. -  Я
не хочу сражаться со своим народом. Когда маркиз де Буйе  прибудет,  я  уеду
отсюда, а из того места, куда мы направимся, постараюсь прийти к  соглашению
с теми, кто делает эту революцию. Ромеф посмотрел на своего спутника.
   - Мы можем подождать до тех пор, когда прибудет  маркиз,  -  высказал  он
предположение, - поскольку нам не дали указаний, когда мы должны вернуться в
Париж.
   Байон не разделял его лояльного отношения.
   - Вы что, дурак? - требовательно спросил он. - Буйе - это  армия.  А  что
есть у народа, кроме вил и нескольких ножей? Мы должны отправиться  в  Париж
до того, как прибудет Буйе.
   - Мы устали, - сказала я. - Есть же дети, это необходимо учитывать.
   Байон не ответил. Он вышел из дома, и  я  слышала,  как  он  обратился  к
толпе.
   Ромеф посмотрел на нас с извиняющимся видом и сказал:
   - Вы, Ваши величества, должны подумать обо всем, что могло  бы  задержать
отъезд. Как только прибудет Буйе - вы спасены.
   - Благодарю вас, - сказала я тихо. Байон вернулся. Я уже  слышала  крики,
раздававшиеся у дома: "В Париж!"
   - Подготовьтесь к немедленному отъезду, - заявил Байон.
   - Не надо пугать детей, - обратилась я к нему. - Они устали.  Они  должны
как следует поспать.
   - Разбудите их немедленно,  мадам.  Мадам  де  Турзель  и  мадам  Ньювиль
разбудили их. Дофин посмотрел на Байона и Ромефа и закричал от удовольствия.
   - Теперь у нас есть солдаты! Вы едете с нами?
   - Да, монсеньор дофин, - ответил Байон.
   Даже солдаты согласились, что мы должны поесть перед отъездом, и  госпоже
Сосс приказали приготовить еду. Я увидела в  ее  лице  решимость  как  можно
больше растянуть время приготовления пищи, что она и сделала.
   Байон проявлял нетерпение. Он  предупредил  ее,  что  люди  могут  весьма
недоброжелательно отнестись  к  медлительной  хозяйке,  которая  задерживает
выполнение их распоряжений. Бедная госпожа Сосс делала все, что могла, чтобы
помочь нам. Такие люди, как она и Ромеф, придавали  большую  надежду  в  это
трудное для нас время.
   Я хотела есть, но не могла. Лишь король и дети  отдали  должное  кушаньям
госпожи Сосс, которая так долго их готовила.
   - Теперь поехали, - заявил Байон. Все еще не было никаких признаков Буйе.
Все кончено, подумала я. Нам больше не удастся найти какой-либо предлог  для
задержки. О, Бог, пошли Буйе! Пожалуйста, дай нам эту возможность.
   - Пошли, - сказал грубо Байон. - Уже достаточно было задержек.
   Он торопил нас к двери, когда мадам Ньювиль издала слабый крик и упала на
пол; она  разбросала  руки,  послышались  странные  звуки,  как  бывает  при
конвульсиях. Я  склонилась  над  ней  и  поняла,  что  она  притворяется.  Я
закричала:
   - Пригласите врача!
   Байон, ругаясь, отдал распоряжение, и  следом  каждый,  находившийся  вне
дома, требовал доставить врача как можно быстрее.
   Все то время, пока я  следила  за  мадам  Ньювиль,  лежащей  на  полу,  я
молилась: "О, Боже, пошли Буйе".
   Но  пришел  доктор,  а  не  Буйе,  и  мадам  Ньювиль  не   могла   больше
притворяться. Ей дали микстуру и помогли подняться на ноги. Она  покачнулась
и снова бы упала, но Байон поддержал  ее  и  с  помощью  доктора  потащил  к
карете.
   Никаких признаков Буйе.
   - В Париж! - кричала толпа. Больше нельзя было ждать.
   Ничего не поделаешь. Мы вынуждены были позволить вывести мадам Ньювиль из
дома. Когда мы появились, раздались громкие крики. Я крепко  держала  дофина
за руку, слишком опасаясь за него, чтобы бояться самой.
   Это снова началось... Я никогда не забуду эту унизительную поездку...  На
этот раз более продолжительную - не из Версаля, а из Варенна в Париж.
   Возвращение в Париж продолжалось три дня.  После  приезда  из  Версаля  я
считала, что познала всю глубину унижений, ужаса,  неудобства  и  страданий;
теперь мне предстояло узнать, что бывает еще хуже.
   Стояла невыносимая жара, но мы не могли умыться или переменить одежду,  и
вдоль всего пути стояли эти орущие, кричащие дикари. Я не  могу  назвать  их
людьми,  поскольку  всякое  подобие  человеческой  доброты  и   достоинства,
кажется, покинуло их. Они изрыгали оскорбления главным образом в мой  адрес.
Я была козлом отпущения, к этому я уже привыкла.
   - Долой Антуанетту! - кричали они. - Антуанетту на виселицу!
   Очень хорошо, подумала я, но быстрее, быстрее. Я с большой  охотой  пойду
на это, только бы мои дети были свободны. Пусть бы они жили жизнью  простого
дворянства... Пусть я умру, если именно этого вы хотите.
   Они выделили двух членов Национального собрания - Петиона и Барнава - для
нашей охраны. Думаю, они были неплохими людьми, сейчас  я  в  этом  уверена.
Есть разница между толпой и теми, кто верит, что революция делается во благо
Франции, чье кредо - свобода, равенство, братство; они готовы обсуждать  это
за столом переговоров, и Людовик готов предоставить им то, чего  они  хотят.
Люди вроде этих двух далеко  отстоят  от  тех  животных  на  улице,  которые
выкрикивают ругательства в наш адрес, требуют нашу голову и.., другие  части
тела, жаждут крови и смеются от  дьявольской  радости  при  мысли,  что  она
прольется. О, да, эти люди были  другими.  Они  беседовали  с  нами,  по  их
мнению,  рассудительно.  Они  сказали  нам,  что  мы  простые  люди.  Мы  не
заслуживаем привилегий только потому, что родились в другом  слое  общества.
Король  слушал  серьезно,  склонный  согласиться  с  ними.  Они  говорили  о
революции и о том, чего они хотят  от  жизни,  и  о  неравенстве:  неразумно
предполагать, что народ согласится постоянно жить в нужде, в  то  время  как
определенная часть общества тратит на одежду такую сумму, которая  могла  бы
прокормить какую-либо семью в течение года.
   Дофину понравились эти два человека,  а  он  им.  Он  прочитал  слова  на
пуговицах их формы:
   "Жить свободно или умереть".
   - Вы будете жить свободными или умрете? - спросил он их серьезно,  и  они
заверили его, что будут жить.
   Я  чувствовала,  что  Елизавета  и  мадам  де  Турзель   вот-вот   готовы
взорваться. И поняла, что только  я  могу  удержать  их.  Я  заняла  позицию
снисходительного  безразличия.  Это  не  нравилось  толпе,   но   заставляло
относиться ко мне с некоторым уважением. Мы были вынуждены поднять в  карете
шторы, чего от нас постоянно  требовали,  и  Варнав  с  Петионом  советовали
сделать это, так как настроение толпы становилось все более неистовым.  Люди
подходили к окну и выкрикивали ругательства в мой адрес, а я смотрела  прямо
перед собой, как будто их не существовало.
   - Продажная девка! - кричали они, но я делала  вид,  что  не  слышу.  Они
насмехались, но мое поведение все же оказывало влияние на них.
   Для нас в карету принесли еду, народ закричал, что хочет видеть,  как  мы
будем есть. Елизавета  испугалась  и  предложила  поднять  занавески,  но  я
отказалась это сделать.
   - Мы должны сохранять чувство собственного достоинства, - сказала я ей.
   - Мадам, они разнесут карету, - заявил Барнав.
   Но я понимала, что стоит нам поднять шторы - и мы  упадем  в  собственных
глазах, и отказалась сделать это до тех  пор,  пока  не  пожелала  выбросить
кости съеденной курицы, и сделала это, швырнув их прямо в толпу,  как  будто
окружающие не существовали для меня.
   Из двух сопровождающих Петион  был  более  одержимым,  а  Барнав,  как  я
заметила, восхищается мною. Ему понравилось  мое  отношение  к  толпе,  и  я
заметила, что у него меняются представления о нас. Он думал,  что  надменные
аристократы отличаются от обычных людей, и был поражен, когда я обратилась к
Елизавете и назвала ее "сестричкой"  или  когда  она  обращалась  к  королю,
называя его "братом". Они были удивлены тем, как мы разговариваем с  детьми,
на них заметное впечатление произвела взаимная  привязанность  членов  нашей
семьи.
   Они,  должно  быть,  многие  годы  питались   сведениями   из   абсурдных
скандальных  листков,  распространяемых  по  столице.   Они   считали   меня
чудовищем, не способным на нежные чувства, - Мессалиной, Катериной Медичи.
   Вначале Петион попытался дерзко говорить об Акселе. Ходило много слухов о
наших взаимоотношениях.
   - Мы знаем, что ваша семья выехала из Тюильри в обыкновенном фиакре и что
им управлял человек шведской национальности, - сказал он.
   Я испугалась. Значит, они знают, что Аксель вывез нас!
   - Мы хотим, чтобы вы назвали нам имя этого шведа, - продолжал Петион, и я
могла заметить по блеску его глаз, что ему доставляет удовольствие  говорить
о моем возлюбленном в присутствии мужа.
   - Не думаете ли вы, что  я  знаю  имя  наемного  кучера?  -  презрительно
спросила я.
   А надменный взгляд, который я на него бросила, отбил  у  него  дальнейшую
охоту поднимать этот вопрос.
   Петион был дурак. Когда Елизавета заснула, а она сидела рядом с  ним,  ее
головка склонилась на его плечо, и я поняла по его самодовольному виду и  по
тому, как  он  сидел  неподвижно,  что  он  решил,  будто  она  сделала  это
умышленно. Что касается Барнава, то его отношение  ко  мне  с  каждым  часом
становилось  все  более  и  более   почтительным.   Думаю,   если   бы   нам
предоставилась возможность, то мы смогли бы разубедить этих двух  человек  в
их революционных идеях, и они стали бы нашими преданными слугами.
   Таковы были наиболее приятные моменты кошмарной  ночной  езды.  Она  живо
помнится мне и сейчас, весь этот ужас все еще преследует меня.
   Мы устали, покрылись грязью, волосы не причесаны, жара казалась еще более
непереносимой, чем раньше, толпы народа все возрастали, их  настроение  было
враждебным.
   Когда кто-то выкрикнул "Да здравствует  король!",  толпа  набросилась  на
него,  и  ему  перерезали  горло.  Я  увидела  кровь  прежде,   чем   успела
отвернуться.
   Вот и Париж - тот самый город, в котором целую вечность  назад,  как  мне
однажды сказали, двести тысяч человек  влюбились  в  меня.  Теперь  все  они
сгрудились вокруг нашей кареты.
   На меня взглянуло лицо - губы искажены злобой, губы,  которые,  насколько
помнится, я когда-то целовала.
   То был Жак Арман,  маленький  мальчик,  которого  я  нашла  на  дороге  и
воспитывала как своего сына до тех пор, пока у меня не появились собственные
дети.
   Не  слетаются  ли  подобно  стервятникам  все   мои   прошлые   грехи   и
легкомысленные поступки, чтобы увидеть мой конец?
   Я прижала к себе сына, я не  хотела,  чтобы  он  видел  происходящее.  Он
захныкал. Ему это не нравилось. Он хочет смотреть на солдат, заявил он.  Ему
не нравятся эти люди.
   - Мы скоро будем дома, - сказала я ему. Дом - это мрачная, сырая  тюрьма,
из которой мы бежали всего несколько дней назад. Я была почти рада, когда мы
прибыли в Тюильри и оскорбления и кровожадные угрозы остались позади.
   Мы бесславно вернулись домой. Измотанные, несчастные, мы  прошли  в  наши
старые апартаменты.
   - Все кончено, - сказала я. - Мы снова там, откуда пытались бежать.
   Но, конечно, это не соответствовало истине. Мы сделали шаг к катастрофе.
   Больше не существовало короля и королевы Франции. Я знала это,  хотя  мне
еще никто ничего не говорил.
   Я сняла шляпку и распустила волосы.
   Прошло так много времени, когда я смотрелась  последний  раз  в  зеркало.
Несколько  секунд  я   пристально   рассматривала   незнакомую   женщину   с
воспаленными глазами, лицо, покрытое пылью дорог, порванное  платье.  Но  не
это поразило меня.
   Мои волосы, которые мадам Дюбарри называла "рыжими",  а  портнихи  Парижа
сравнивали с цветом золота, стали совсем седыми.

Глава 11

Предместья выступили

   Испытания заставляют человека понять, чего он стоит. В жилах  моего  сына
течет моя кровь, и, надеюсь, однажды он подтвердит, что  является  достойным
внуком Марии Терезы.
   Мария Антуанетта в письме к Мерси

   13 февраля 1792 года: Поехал повидать ее.  Весьма  опасаюсь  национальных
гвардейцев.
   14 февраля: Видел короля в шесть часов. Людовик действительно благородный
человек.
   Дневник графа де Ферзена

   "Марсельеза" была самым великим генералом Республики.
   Наполеон

   В первые  дни  после  возвращения  в  Тюильри  я  пребывала  в  состоянии
прострации. Я вздрагивала во сне, ощущая  на  себе  грязные  руки,  чувствуя
отвратительный винный перегар. Я тысячу раз снова и  снова  переживала  ужас
возвращения в Париж. Лафайет спас  нас  от  ярости  толпы  вместе  с  такими
людьми, как герцог д'Эгийон и виконт де Ноай, которые никогда не были  моими
друзьями, но они были возмущены бурей, бушевавшей вокруг нас.
   Куда бы мы ни посмотрели, везде стояла  стража.  Нас  стерегли  так,  как
никогда ранее. Делалось все, чтобы не дать нам возможности  вновь  совершить
побег.
   Мы узнали, что граф Прованский и Мария  Жозефина  благополучно  пересекли
границу. Их потрепанная карета  проезжала  там,  где  не  мог  проехать  наш
роскошный дорожный экипаж. Я  не  хотела  вспоминать,  что  это  был  экипаж
Акселя, задержавший и выдавший нас. Он хотел сделать для меня как лучше,  но
беглецам, конечно, стоит отказаться от удобств ради свободы.
   Я заплакала, когда услыхала, что Буйе прибыл в Варенн со своими  войсками
спустя всего полчаса после нашего отъезда, и когда он узнал, что мы  уехали,
то распустил эти войска - уже не было смысла вступать в военные  действия  с
революционерами.  Полчаса  отделяли  нас  от  свободы!   Если   бы   мы   не
останавливались собирать цветы на обочине, если бы мы ехали  более  скромно,
то могли бы двигаться с большей скоростью. Свобода была  так  близка,  а  мы
потеряли ее. Не из-за невезения. Я должна здраво смотреть на  вещи.  Причина
кроется не в судьбе, а в нас самих.
   Во время этих длинных зимних месяцев я была в отчаянии. Я  даже  пыталась
интриговать через Барнава, который восхищался  мною  во  время  той  ужасной
поездки в дорожном экипаже. Я писала ему письма, которые тайно переправляли,
льстила ему, расхваливая его ум, оказавший на меня такое впечатление, что  я
сейчас обращаюсь к нему за помощью. Я сообщала  ему,  что  готова  пойти  на
компромисс, если это необходимо, и что я верю в его  благородные  намерения.
Готов ли он помочь мне? Барнав был польщен и обрадован, хотя и осторожен. Он
показал мои письма некоторым  преданным  ему  друзьям  и  написал,  что  они
заинтересовались, но предпочли бы иметь дело со мной, а не с королем.
   Я должна, сообщали они мне, сделать все возможное, чтобы вернуть  обратно
во  Францию  моих  деверей  и  попытаться  убедить  моего  брата  императора
Леопольда признать французскую конституцию. Они подготовили черновик письма,
которое я должна была послать, что я и сделала, хотя у меня не было никакого
намерения подчиняться новой конституции, и я немедленно тайно написала брату
о том, при каких обстоятельствах отправлено первое письмо.
   Фактически я оказалась замешанной в опасной  двойной  игре,  для  ведения
которой я была  плохо  подготовлена  -  интеллектуально  и  эмоционально.  Я
обманывала этих лиц, которые были готовы стать моими друзьями, но