еловеком.
   - А он идеальный, мама?
   - Ну, конечно! Прекраснее всех остальных мальчиков, выше, богаче, сильнее
духом. Поговаривают, что он сын не своего отца, а Бога.
   Глаза Генриетты блеснули; она сложила руки у груди и восторженно слушала.
   Королева привлекла ребенка к себе и исступленно поцеловала.
   - Нет! Тебе следует забыть, что тебе восемь. Ты  должна  вести  себя  как
леди. Ни на день.., ни на час ты не должна забывать, что  являешься  дочерью
короля Англии.., а только королевская дочь достойна того,  чтобы  сочетаться
браком с Людовиком. А вот наша милая  мадемуазель  не  вполне  соответствует
этим требованиям. При всем важничанье и так  называемой  красоте,  при  всем
богатстве - она не дочь монарха. Правда, она, как и  ты,  приходится  королю
двоюродной сестрой, но это же совсем не то. Ты дочь короля, как и твоя мать;
я и отец Людовика дети одного и того же человека, и это был доблестный  воин
и великий король Генрих IV.
   Генриетта стояла, переминаясь с ноги на  ногу:  все  это  она  слышала  и
раньше.
   - Завтра утром его величество  въезжает  в  столицу  и  ты  будешь  иметь
возможность поприветствовать его. Рядом с ним будет скакать  и  твой  родной
брат - два короля бок о бок.
   - Чарлз! - ликующе крикнула Генриетта. Генриетта-Мария нахмурилась.
   - Да, да, он самый. Но  тебе  не  следует  из  преклонения  перед  братом
забывать о необходимом почтении перед королем Франции. Это  очень  хорошо  -
любить брата... Но ради  него  тебе  необходимо  другого  человека  полюбить
больше, чем брата.
   Генриетта не стала говорить матери, боясь рассердить ее,  что  никогда  в
жизни не сможет любить другого человека больше, чем брата.
   - Тебе уже восемь, - повторила королева. -  Достаточно,  чтобы  перестать
думать о детских развлечениях и всерьез подумать о своем будущем.
   Восемь лет! Потом Генриетта будет вспоминать об этом возрасте как о конце
своего детства.

***

   На следующий день в столицу  въезжал  король  Франции.  Вдоль  дороги  из
Сен-Клу в Париж толпились люди, чтобы приветствовать его. Прошел уже год  со
времени его отъезда из Парижа, но  и  в  дни  бунта  против  двора  люди  не
забывали про этого красивого мальчика и не  чувствовали  к  нему  неприязни;
наоборот, один его вид вызывал приветственные крики и аплодисменты.
   Все вокруг было великолепно разукрашено: городские  гвардейцы,  одетые  в
красный и голубой бархат, возглавляли процессию,  а  сразу  за  ними  скакал
король,  в  пурпурных  бархатных  одеждах,  вышитых  золотыми   королевскими
лилиями, его шляпа с плюмажем была красиво  заломлена  назад.  Карие  глаза,
сиявшие  торжеством  и  доброжелательностью,  гармонировали  с   отточенными
чертами лица, достойными греческой скульптуры, а свежий,  кровь  с  молоком,
цвет лица свидетельствовал, что это все же не статуя,  а  живой  и  здоровый
подросток. Рядом, разительно контрастируя с ним,  возвышалась  худая  фигура
английского  короля;  его  смуглое  лицо  казалось   безобразным   рядом   с
розово-белым лицом небесного херувима, каковым казался  французский  король,
и, тем не менее, многие женщины были не в силах  отвести  глаз  от  первого,
чтобы взглянуть на второго.
   Со всех колоколен доносился праздничный звон: Фронда окончена, во Франции
- мир, и мужчины  и  женщины  плачут  и  говорят,  что  их  красивый  король
ниспослан самими Небесами, чтобы привести страну к  процветанию.  Окна  были
распахнуты  настежь,  из  них  тоже  доносились  ликующие   крики,   повсюду
развевались шелковые ленты. Самые любопытные залезали на крыши, желая  лучше
видеть своего монарха. Одна женщина - оборванная и грязная - проложила  себе
путь через толпу и попыталась поцеловать ногу Людовика. Гвардейцы  собрались
было оттащить ее, но король лишь улыбнулся, и улыбка его  заставила  женщину
закричать: "Храни его Бог!",  и  все  собравшиеся  начали  бурно  восхвалять
нищенку и милость короля.
   За королем скакали великие герцоги Франции - герцог Вандомский  и  герцог
де Гиз, за ними следовал маршал, а затем придворные  в  сверкающих  одеждах.
Замыкали эту группу конные гвардейцы.
   Швейцарская гвардия двигалась впереди кареты королевы. В  ней  на  заднем
сиденье сидела Анна Австрийская, прямая и  надменная,  свесив  через  дверцу
красивые руки в перстнях. Собравшийся народ встречал ее довольно холодно: он
никогда не любил королеву и именно ее, а не красавчика  Людовика,  винил  во
всех неприятностях, пережитых страной. Рядом с  каретой  скакал  второй  сын
королевы - Филипп, согласно  обычаю  именуемый  "месье"  -  двенадцатилетний
мальчуган, немного хмурый из-за почестей, оказываемых брату. Да и  как  было
не роптать на жребий, по которому он родился после брата. Филипп не  обладал
поразительной  красотой  Людовика,  но  успел   проявить   остроту   ума   и
сообразительность, и ему трудно было смириться с тем, что при любом повороте
событий ему суждено оставаться на вторых ролях.
   Мать, взглянув на него, напомнила,  что  следует  улыбаться  и  кланяться
народу,  иначе  тот  решит,  что  перед  ним   угрюмый   мужлан,   невыгодно
отличающийся от брата. Так что месье  Франции  пришлось  затаить  чувства  и
широко улыбаться, и люди  вдоль  дороги  перешептывались,  что  удивительным
образом после двадцати  двух  лет  совместной  жизни  Бог  благословил  союз
Людовика  XIII  и  Анны  Австрийской,  даровав  двух   таких   замечательных
мальчуганов.
   Грянули выстрелы с Бастилии и залпы  с  Гревской  площади;  а  на  улицах
города зажглись костры.
   Война во Франции окончена,  Людовик  вернулся  в  Лувр,  и  пришло  время
вернуться тому блеску и веселью, без которого французы не могут жить.
   И Париж ликовал.

***

   В большом зале Лувра  король  приветствовал  гостей.  Среди  них  была  и
Генриетта-Мария  с  дочерью.  Анна  Австрийская  улыбнулась  золовке,  и  та
незамедлительно сделала вывод, что королева-мать  Франции  ничего  не  имеет
против брака их детей. Глаза Генриетты-Марии засверкали,  она  ощутила  себя
почти счастливой.
   "Если бы только еще один человек мог быть здесь и видеть этот  счастливый
день!" - подумала она, и слезы выступили на глаза. Она их  тут  же  украдкой
утерла: никто не должен видеть ее горя, все были бы только  раздражены,  что
кто-то столько времени носится со своим несчастьем.
   Если бы Чарлз обладал состоянием  мадемуазель!  Он  мог  бы  организовать
новую  кампанию  за  возвращение  королевского  престола.   Если   бы   Анна
Австрийская согласилась на бракосочетание Людовика с маленькой Генриеттой!..
   Все это лишь грезы, но так ли они невыполнимы?
   У юного Людовика было надменное выражение лица. Подчинится ли он  матери,
особенно в таком вопросе? Его  окружали  льстецы-лизоблюды,  с  младенчества
говорившие ему, что он ниспослан небесами для того, чтобы править  Францией,
ему, королю с крошечного возраста, никто ни в  чем  не  смел  отказывать,  и
самая кроткая натура в условиях такого воспитания не  могла  не  нахвататься
надменности. Да, пожалуй, он сам сделает выбор, на основе своих расчетов,  и
почему избранницей не оказаться Генриетте?
   Генриетта была ошеломлена зрелищем всех этих торжеств: весь период  войны
когда двора в Париже не было, они жили так тихо, и ей ни разу не приходилось
бывать в таком блестящем обществе.
   Она была возбуждена, ей нравилось смотреть на сверкающие  драгоценностями
одежды мужчин и женщин, да и Чарлз был здесь же, на почетном месте  рядом  с
королем Франции, и от этого она испытывала огромное удовлетворение. Это  так
замечательно, видеть оказываемые брату почести, ее  милому  брату,  которого
она когда хотела дергала за волосы, брату, который подбрасывал  ее  в  своих
руках и никогда не забывал, что у него есть маленькая сестренка Минетта.
   Но вот пришел ее черед выйти из рядов и поклониться  королю  Франции.  До
чего же тот красив, подумала она, в нем есть все, что можно пожелать увидеть
в мужчине.
   Преклонив колени, она поцеловала его руку, как положено в таких случаях.
   - Моя маленькая кузина, - сказал Людовик. - Я счастлив видеть вас здесь.
   Но его взгляд был беглым и довольно равнодушным,  подняв  же  глаза,  она
обнаружила, что Филипп вяло и без особого интереса изучает ее.
   Она вспомнила слова матери, что должна  влюбить  короля  в  себя  -  ради
матери, убитой горем и истерзанной муками, и ее охватила паника. Как я  могу
влюбить в себя этого ослепительного молодого  человека,  -  подумала  она  и
почувствовала себя такой  несчастной  и  беспомощной,  что  в  растерянности
забыла отойти в сторону.
   Она ощутила, как в зале установилось гробовое молчание: французский двор,
придававший  величайшее  значение  всем  мелочам  этикета,  был   шокирован.
Окончательно перестав понимать, что ей следует  делать,  она  задрожала  как
осиновый лист.
   И вдруг, догадавшись, повернула глаза к самому любимому  на  свете  лицу,
зная, что на него-то она может положиться. Глаза его обрамились морщинками в
столь любимой ею улыбке, краешки губ приподнялись. Она беззвучно  взывала  к
нему, ведь королю Англии нарушить  этикет  не  так  страшно,  как  маленькой
девочке.
   И брат положил руку на ее плечо и привлек к себе, чтобы следующий человек
мог выразить свое почтение французскому королю.
   - Это моя родная сестра, - сказал Чарлз мимоходом.  -  Надеюсь,  она  вам
понравится, Людовик, по крайней мере, я очень люблю ее.
   Ее рука вцепилась в кончик его мизинца. Теперь девочка  чувствовала  себя
спокойной и защищенной.  Не  обращая  внимания  на  поднятые  брови  матери,
девочка осталась стоять возле брата.
   Я становлюсь взрослой, подумала Генриетта, а становиться взрослой  всегда
страшно. Хотя, если Чарлз рядом, бояться нечего.
   Глазами Чарлз поймал взгляд матери;  к  его  удивлению,  в  нем  сверкало
удовлетворение. Мать не была рассержена, Чарлз - тем  более,  поскольку  все
это делалось ради Минетты.
   Пусть весь двор  запомнит,  думала  Генриетта-Мария,  что  эта  маленькая
девочка  -  любимая  сестра  английского  короля.  Пусть  запомнит   это   и
королева-мать. Не такое это ужасное происшествие, если подумать.
   "Господи Святый! - подумал король Англии. - Мама уже сватает  ребенка  за
короля Франции. Вот и Минетта прощается с  детством.  Моя  маленькая  сестра
становится взрослой!"

Глава 5

   Экипаж королевы-матери Франции свернул к Пале-Рояль, где  ее  нетерпеливо
ждала Генриетта-Мария.
   Присутствие золовки всегда возбуждало вдову Карла I,  но  она  принуждала
себя быть сдержанной, потому что от этой слабохарактерной, вялой женщины, от
ее   доброй   воли   зависело   исполнение   самого    страстного    желания
Генриетты-Марии.
   Анна Австрийская стремительно вошла в огромную гостиную  в  сопровождении
двух служанок.  Бедняжки,  подумала  о  них  Генриетта-Мария,  у  них  такой
измотанный вид - еще бы, слушать ее болтовню, подстраиваться под ее капризы,
это было почти подвигом, а ведь среди них немало хорошо образованных женщин.
Какое облегчение они, должно  быть,  испытывают  вечером,  уложив  королеву,
непринужденно прощебетав с ней до  того  момента,  пока  она  заснет,  какую
радость от ощущения свободы и независимости они должны были испытывать!
   Это была великая честь, то, что золовка соизволила посетить ее  на  дому.
Сердце Генриетты-Марии часто застучало в предвкушении  того,  что  ее  мечта
может осуществиться.
   Они обнялись - королева-мать Франции  и  английская  королева-изгнанница.
Дежурные слезы выступили на глазах Генриетты-Марии.
   - Какая  честь..,  какая  честь!  -  бормотала  она.  -  Драгоценное  мое
высочество, вы заставляете меня забыть, что я изгнанница и целиком завишу от
вашего добросердечия!
   Анна улыбнулась. Великодушная по натуре, она любила проявлять щедрость по
мелочам, когда это не требовало особых хлопот.  Все  утро  она  пролежала  в
постели, а после этого молилась несколько часов  в  своей  часовне:  быть  в
одиночестве, когда  мысль  перетекает  от  одного  предмета  к  другому,  ей
особенно нравилось. Она размышляла о новых сплетнях при дворе,  что  сегодня
приготовили для нее повара, какие новые развлечения  ждут  ее?  Что  в  этот
момент делает ее милый? Она может попросить его прийти повидаться с ней.  Но
попросить  сейчас  -  значит  никогда  больше  не  командовать.  Командовать
любимцем отныне непозволительно. Под прикрытием святости своей молельни  она
могла думать о его многочисленных  достоинствах.  Она  никогда  не  уставала
думать о своем красивом, невероятно красивом сыне. Его очарование  неизменно
приковывало ее взгляд. Любая королева мира могла бы позавидовать ей, имевшей
такого сына. Любая королева, произведя такого  ребенка  на  свет,  могла  бы
оправдать свое собственное существование, проводя остаток дней в праздности,
азартных играх, сплетнях...
   Она могла быть вдвойне довольна собой, поскольку  произвела  на  свет  не
только Людовика, но  и  Филиппа.  Она  то  и  дело  посмеивалась,  вспоминая
покойного мужа, больше уже  не  досаждающего  ей.  Не  то  чтобы  она  часто
вспоминала о нем; он все-таки умер без малого десять  лет  тому  назад.  Она
была не из тех, кто  вечно  копается  в  прошлом.  Она  вспоминала  вскользь
замужество, отвращение Людовика XIII  к  ней,  настоятельную  потребность  в
ребенке, на что постоянно указывал кардинал Ришелье,  пытавшийся  тем  самым
примирить супругов и удержать их под своим влиянием; и, о чудо!  -  рождение
Людовика - Людовика Богоданного, - а позже и Филиппа.
   Но к чему думать о другом Людовике, бывшем супруге, холодном, безобразном
женоненавистнике,  который  после  первой  радости  отцовства   приходил   в
бешенство от непоседливости и раскованности своего наследника. Анна невольно
улыбалась при воспоминании  о  том  отвращении,  которое  испытал  маленький
принц, впервые увидев отца в ночном колпаке. Ребенок так  отчетливо  выказал
свою неприязнь, что разъяренный король обрушился на жену, обвиняя ее в  том,
что она настраивает сына против отца, и даже попытался  отстранить  жену  от
воспитания ребенка.
   Но с этим у него ничего не получилось. Он был стар, бессилен, и дни  его,
вне всякого сомнения, были сочтены.
   Пророческим оказался случай во время крестин двухлетнего Людовика,  когда
по окончании церемонии отец усадил его на колени  и  на  вопрос:  "Как  тебя
зовут, дитя?"  мальчик  уверенно  ответил:  "Людовик  Четырнадцатый,  отец".
Последовала гримаса короля, глазки его сузились, и слабая  улыбка  пробежала
по болезненному лицу. "Пока еще не Людовик XIV, - сказал он. - Людовик  XIII
еще не умер. А впрочем, ты, вполне возможно, не так уж сильно и поспешил".
   Прошло немного времени, и мальчик действительно стал Людовиком XIV,  и  в
руках Анны, ставшей регентшей, оказывается новая власть.  Не  то  чтобы  она
жаждала изменить свою жизнь, политика вызывала у нее  только  скуку,  и  для
этой цели у нее был милый Мазарини, взявший на себя  те  задачи,  которые  в
прежнем царствовании решал Ришелье. Ее же гораздо больше занимала  обыденная
жизнь со всеми ее банальными проблемами.
   -  Удалите  присутствующих,  -  сказала  она  сейчас  Генриетте-Марии.  -
Поговорим по-сестрински.
   - Это большая честь и радость для меня, - сказала Генриетта-Мария.
   - Ax, - сказала Анна, когда они остались одни. - До чего же хорошо  снова
оказаться в Париже и знать, что все невзгоды позади.
   - А  мне  не  меньшей  радостью  было  вновь  увидеть  вашего  сына,  его
величество короля, - сказала Генриетта-Мария. - Он  стал  просто  красавцем,
хотя еще недавно казалось, что стать более привлекательным невозможно, и тем
не менее это так - Людовик сегодняшний еще красивее, чем Людовик вчерашний.
   Если и было для Анны что-то более приятное, чем нежиться в  постели,  или
расчесывать волосы, выставляя для всеобщего восхищения свои прекрасные руки,
или пробовать деликатесы, специально приготовленные для  нее,  то  это  была
возможность слушать, как превозносят ее сына.
   - Это правда, - сказала она. -  Он  не  перестает  удивлять  меня  своими
достоинствами. - И снисходительно добавила:
   - Но и твоя маленькая дочь не лишена очарования.
   - Моя маленькая Генриетта! Я сделала все, что могла.  Это  было  нелегко.
Такие ужасные годы... Я много времени посвятила ее воспитанию. Она умна. Еще
она много читает и делает успехи  в  музыке.  Она  хорошо  поет,  играет  на
клавикордах, а кроме того на гитаре. Король, ее брат, обожает ее  и  заявлял
не раз, что предпочитает ее общество обществу многих других леди,  известных
своей красотой и умом.
   - Он хороший брат для  маленькой  Генриетты.  Бедное  дитя!  У  нее  была
тяжелая жизнь. Когда я думаю о ее судьбе и сравниваю с судьбой моих детей...
   - Фортуна улыбнулась тебе, сестра. А вот  некоторым  из  нас...  -  Слезы
послушно хлынули из глаз Генриетты-Марии.
   Анна, не переносившая в своем присутствии переживаний, поспешно сказала:
   - Ну, ребенок теперь с родными, и сейчас, когда у  нас  в  стране  мир  и
порядок, при дворе произойдут изменения.  Именно  об  этом  я  и  собиралась
поговорить  с  тобой.  Мои  сыновья  получают   огромное   удовольствие   от
праздников, игры в мяч и особенно от балета. Они преуспели в танцах.  Почему
бы их  маленькой  кузине  не  присоединиться  к  их  играм  и  развлечениям?
Мадемуазель... - Безвольный рот Анны на секунду  окаменел,  -  на  некоторое
время отъезжает в провинцию.
   Генриетта-Мария не смогла скрыть своего удовлетворения.
   - Она была очень изобретательна по части увеселений, - продолжала Анна, -
но поскольку ее не будет здесь, ваша дочь, возможно, могла бы ее заменить.
   - Для меня это величайшая радость. Генриетта будет в восторге.
   - Она может приехать в Лувр и помочь моим сыновьям в осуществлении планов
увеселений, которые они задумали устроить. Не сомневаюсь, она будет им очень
полезна.
   Генриетта-Мария едва не забыла о благоразумии: ей так  хотелось  подсесть
поближе  к  королеве-матери  Франции,  поболтать  как  мать  с   матерью   о
достоинствах и достижениях их отпрысков, помечтать с ней о счастливом  браке
ее дочери и Людовика. Но на помощь пришло честолюбие, и  она  взяла  себя  в
руки.
   Она сидела, слушая, как Анна рассказывает о Людовике: в семь лет  Людовик
получил выговор за богохульство, в восемь  -  щеголял  в  розовом  сатиновом
костюме с золотыми кружевами и розовой  лентой,  отменно  танцуя  и  блистая
грацией и красотой; а вот Людовик, болеющий  лихорадкой;  мать  четырнадцать
дней только и делала что молилась, плакала и  молилась;  а  ребенок  даже  в
болезни был такой сладкий и терпеливый;  вот  он  приглашает  мальчика-слугу
присоединиться к его игре, вот он  выбирает  для  игры  девочку-прислужницу,
влюбляется в нее и хочет сделать королевой, чтобы самому прислуживать ей,  а
вот ссора с братом, где он утверждает, что Филипп во всем должен подчиняться
Людовику. И так далее, и тому подобное, пока она не встала, чтобы уйти.
   После ее ухода Генриетта-Мария немедленно послала за дочерью, а когда  та
пришла, горячо обняла ее.
   - Мама, мама, что произошло,  отчего  ты  такая  счастливая?  Новости  от
Чарлза?
   - Всегда и везде на первом месте  Чарлз.  Существуют  и  другие  люди,  с
которыми тебе придется соприкасаться  отныне.  Тебе  следует  нанести  визит
королю и его брату; завтра утром  ты  отправляешься  в  Лувр,  чтобы  помочь
организовать им балет для нашего общего увеселения.
   - Я?.. Мама!.. - Генриетта отпрянула.
   - Боже, Боже! - застонала королева. - Не будь гусыней!
   Она ущипнула дочь за щеку.
   - Помни о том,  что  я  сказала.  Хотя  ты  всегда  должна  помнить,  что
являешься дочерью короля, пренебрегать оказанной  тебе  милостью  не  стоит.
Доченька моя, это великая новость! Мадемуазель, сама мечтающая  выйти  замуж
за Людовика, оказалась в опале и выслана в провинцию, и тебе,  девочка  моя,
предстоит занять ее место в играх  и  развлечениях  Людовика  и