меня был  мой  первый...
Симпатичный господин выехал из леса. Я была с бабушкой. Он сказал мне:  "Жди
меня в лесу около избушки". Это была избушка  моей  бабушки.  "У  меня  есть
гостинец для тебя". И я  встретила  его,  и  постелью  нам  был  папоротник,
который, когда все сказано и сделано, может быть  так  же  хорош,  как  ложе
девственницы из пуха и перьев.  Я  помню,  были  сумерки,  в  воздухе  пахло
весной, а когда я вернулась, бабушка сидела у огня, который  она  все  время
поддерживала, в горшке, как всегда, что-то кипело, у ее  ног  сидела  черная
кошка. Бабушка говорила, что в хвосте у этой кошки больше ума, чем у  многих
людей в голове. Кошка мяукала и терлась у ее ног,  когда  я  вошла.  Бабушка
спросила: "Ну, и что ты получила, Кезая?"  -  "Гостинец",  -  ответила  я  и
показала марципан, перевязанный голубой лентой. - "О, - сказала  она,  -  ты
получила гостинец и  потеряла  невинность".  Я  испугалась,  ведь  мне  было
меньше, чем тебе сейчас. Но бабушка сказала: "Никогда не рано учиться жизни,
а ты никогда не сможешь сказать мужчинам "нет",  да  и  они  тебе.  Так  что
сейчас будет у тебя первый или через два года - не имеет значения".
   - Он вернулся.., этот красивый господин.., и мы  опять  были  с  ним  под
плетнем, и даже на хорошей постели, и  с  каждым  разом  было  все  лучше  и
лучше... А потом он исчез, я тосковала, но приехал другой.., и так с тех пор
и пошло.
   Я сказала:
   - Кезая, таких женщин, как ты, называют распутницами?
   - Ты знаешь, любовь моя, я всегда старалась, чтобы  это  не  бросалось  в
глаза. Я не вела себя развязно. Я всегда пыталась относиться к этому  как  к
делу, касающемуся только двоих. Честное слово, я сейчас разболталась, и  все
из-за короля и его королевы.
   Я очень много думала  о  королеве,  брошенной  в  мрачное  подземелье.  Я
вздрагивала каждый раз,  когда  барка  проносила  нас  вверх  по  реке  мимо
зловещей серой крепости. Я отводила глаза,  когда  мы  проезжали  мимо  дома
Моров. Сейчас он был всеми покинут, а я помнила, каким он был раньше,  когда
павлины важно вышагивали по лужайкам и можно было видеть обитателей, занятых
серьезным разговором или смеющихся за какой-нибудь игрой.
   Потом пришел день, когда королеву вывели из Тауэра на  Тауэрский  холм  и
отрубили ей голову мечом, который специально для этого привезли из  Франции.
Потом был салют и король отбыл в Вулф-холл, чтобы жениться на Джейн Сеймур.
   Я все думала об Анне Болейн,  гордо  возлежащей  в  паланкине,  и  об  ее
ужасном конце. Я вспомнила слова отца, что горе одного может стать трагедией
для нас всех.
   За столом мы теперь больше молчали, и гости, делившие с нами трапезу, уже
не говорили так свободно, как раньше.
   Мы узнали, что новая королева ожидает ребенка; и вот  однажды  прогремели
пушки: Джейн Сеймур дала королю то, чего он желал больше всего на  свете,  -
сына. Но, принеся королю счастливый дар, она рассталась с жизнью. Однако для
короля самым важным было то, что у него  теперь  есть  наследник.  Нам  всем
приказали пить за нового принца, и мы преданно выполнили приказ.
   Бедный сирота Эдуард, наследник короля! Конечно, его отправят в детскую к
сестрам - Марии, дочери королевы Екатерины, которой был двадцать один год, и
Елизавете, дочери Анны Болейн, которой было всего четыре года.
   Мы все понимали, что пройдет немного времени и король будет искать  новую
жену. Бедные королевы - Екатерина, Анна и Джейн! Кто будет следующей?

***

   Но известия пришли не о следующей королеве, а совсем о  другом.  Кезая  и
Том Скиллен смеялись по этому поводу:
   - Помилуй, Господи! Оказывается, монахи и монашки - обыкновенные люди.
   - Вот уж этого никак нельзя было от них ожидать, -  говорил  Том,  и  они
опять хихикали.
   Другие отнеслись к новости серьезнее. Отец стал очень  мрачен.  Появилось
несколько жалоб по поводу поведения монашек и монахов в различных женских  и
мужских монастырях по всей стране, что вызвало большие скандалы.
   О них мне сообщила Кейт.
   -  Монаха  нашли  в  постели  с  женщиной,  -  рассказывала  она.  -  Его
шантажировали, и  он  был  вынужден  платить  несколько  месяцев.  У  одного
настоятеля есть два сына, и он старался найти им хорошие должности в церкви.
   - Но ведь монахи не ходят в мир. Как же они могут все  это  делать?  Кейт
засмеялась.
   -  О,  рассказывают  целые  истории.  Говорят,  что  существует  туннель,
соединяющий женский монастырь с мужским, и что монашки и монахи  встречаются
и устраивают оргии. Говорят, будто есть кладбище,  где  они  хоронят  детей,
которых рожают монахини, а иногда они тайком уносят их.
   - Все это ерунда, - сказала я.
   - В этом может быть доля правды, - настаивала Кейт.
   - Но почему вдруг монахи и монахини стали порочными?
   - Они уже давно такие, но обнаружилось это недавно.
   Она не могла дождаться, когда увидит Бруно. Она  хотела  поддразнить  его
тем, что узнала.
   - Оказывается, вы не такие уж и святые в ваших монастырях, - сказала она,
лежа на траве и дрыгая ногами в воздухе.
   Бруно смотрел на нее со странным выражением в глазах, которое я и  раньше
видела, но никак не могла понять.
   - Это заговор, - горячо запротестовал он. - Это заговор, чтобы  опорочить
веру.
   - Но вера не должна быть такой, чтобы ее можно было опорочить.
   - Можно всякое придумать.
   - И все это ложь? Как же это можно?
   - Может быть, есть отдельные проступки.
   - Значит, ты допускаешь это) - Я допускаю, что, может быть, несколько  из
этих историй и правда, но почему из-за одного-двух порочных монастырей  надо
опозорить все?
   - Люди, которые претендуют на святость, редко  такими  бывают.,  Они  все
совершают безнравственные поступки.  Посмотри  на  себя,  Святое  Дитя.  Кто
показал нам Мадонну?
   - Это несправедливо, Кейт, - сказала я.
   - Маленькие дети должны говорить только тогда, когда к ним обращаются.
   - Я не маленькая! - с жаром воскликнула я.
   - Ты ничего не знаешь, так что молчи. Я понимала,  что  Бруно  чувствовал
себя неловко, и догадывалась, что причиной тому было напряженная атмосфера в
монастыре. Об этом рассказывал мне отец, вид у него был несчастный.
   - Жизнь полна испытаний, - печально произнес он.  -  Никогда  не  знаешь,
откуда и когда ждать следующего удара молнии.
   - Кажется, все изменилось с тех пор, когда  король  стал  менять  жен,  -
сказала я. - До этого все жили спокойно.
   - Может, и так, - согласился отец, - а может, потому, что тогда  ты  была
слишком мала, чтобы сознавать неприятности. Некоторые люди никогда этого  не
чувствуют. Я совершенно уверен, что твоя  мать  понятия  не  имеет  об  этих
грозовых тучах.
   - Она слишком поглощена тем, есть ли какая-нибудь тля на ее розах.
   - Согласен, - сказал отец, мягко улыбаясь. И я подумала, какой он хороший
человек и как бы он был доволен, если бы мог счастливо жить со своей семьей,
подниматься вверх по реке на службу, где разбирал  судебные  дела,  а  потом
возвращаться домой, чтобы послушать о наших домашних делах.
   Мы  могли  бы  вести  спокойную,  безмятежную  жизнь.  Но  я  все   время
пререкалась с Кейт, очень мало видела Руперта,  а  Саймон  Кейсман,  хоть  и
делал все от него зависящее, чтобы всем угодить, мне  не  нравился;  матушка
иногда раздражала меня тем, что была поглощена только своим садом, будто вне
его ничто не имело значения; отец являлся центром моего мира, его настроение
я всегда понимала, и, когда он тревожился о  чем-нибудь,  это  беспокоило  и
меня. Поэтому и сейчас я была сильно обеспокоена. Мне очень  нравились  наши
слуги, некоторые наши соседи. Матушка была  щедрой  женщиной:  она  следила,
чтобы у ее нуждающихся соседей всегда были хлеб и мясо.  Ни  один  нищий  не
ушел  из  нашего  дома  с  пустыми  руками.  Нас   считали   свободными   от
предрассудков. Мы могли бы быть счастливы, если бы не слухи и тот факт,  что
сэру Томасу Мору отрубили голову, а  его  поместье  конфисковали.  Это  были
факты, которые даже моя матушка не могла игнорировать. Однажды она заметила,
что сэр Томас должен был подумать о своей семье, а не о принципах. Тогда  он
принес бы присягу, и все было бы хорошо.
   И вдруг несчастье нависло над аббатством Святого Бруно. Отец сообщил  мне
об этом. Я быстро становилась его поверенной в этих делах. Иногда он говорил
с Рупертом и Саймоном, они обсуждали дела, но я думаю, что  мне  он  охотнее
поверял свои самые сокровенные мысли.
   Направляясь к реке, мы, как всегда, разговаривали, и отец сказал мне:
   - Я боюсь за Аббатство. Со времени чуда оно стало богатым. Думаю,  оно  в
числе тех, на которые именем короля нацелился алчный Томас Кромвель.
   - И что тогда с ним будет?
   - Что случилось с другими. Ты  же  знаешь,  что  несколько  более  мелких
аббатств были захвачены.
   - Говорят, что - монахи в них были повинны в немонашеском поведении.
   - Говорят.., говорят... - Отец устало провел рукой по глазам. - Как легко
что-то сказать, Дамаск. Как просто найти тех,  кто  будет  свидетельствовать
против других, особенно когда это им выгодно.
   - Саймон Кейсман говорил, что закрыты были только те  монастыри,  которые
были виноваты в этой мерзости.
   - О, Дамаск, времена нынче печальные. Подумать только о всех  тех  годах,
когда монастыри процветали. Они сделали так  много  добра  для  страны.  Они
олицетворяли собой сдерживающее начало. Лечили больных. Нанимали  на  работу
людей, воспитывали их в любви к Богу. Но теперь, когда  король  стал  главой
церкви, а человек может лишиться головы, если будет это  отрицать,  Кромвель
всюду рыщет, чтобы пополнить его казну.  Он  закрывает  монастыри  и  отдает
богатства церкви государству. А со  времени  чуда  аббатство  Святого  Бруно
стало одним из самых богатых. Брат Иоан  говорит,  что  аббат  не  переживет
потерю Аббатства, и я верю этому.
   - О, отец, будем надеяться, что люди короля не придут в наше Аббатство.
   - Мы будем надеяться, но это будет чудо, если они не придут.
   - Но раньше случилось же чудо, - сказала я. Я попыталась  успокоить  его,
и, думаю, это мне, немного удалось. Но какие это были неспокойные дни!

***

   Мать послала  меня  снести  корзину  с  рыбой  и  хлебом  старой  Гарнет,
прикованной к постели. Она жила в крошечном домике,  где  была  только  одна
комната, и существовала только благодаря нашей помощи. Она потеряла  мужа  и
шестерых детей во время  эпидемии  чумы,  но  старая  Гарнет,  казалось,  не
подвластна ничему. Все уже давно забыли, сколько ей лет, да и  сама  она  не
помнила. Время от времени матушка  посылала  одну  из  служанок  отнести  ей
свежие тростниковые дорожки на пол, а также травы и мази. Моей  обязанностью
было следить, чтобы в кладовой Гарнет всегда  что-нибудь  было,  вот  почему
Кезая отправилась со мной, помогая нести корзину.
   Кезая слышала массу  рассказов  о  том,  что  делалось  среди  монахов  и
монахинь. Фактически об этом говорили все. И  каждый  день  сообщали  что-то
новое и еще более ужасающее.
   Мы уже побывали у старой Гарнет, выслушали в очередной раз историю о том,
как она схоронила всех своих детей, и  возвращались  домой,  когда  услышали
приближающийся топот копыт, а затем увидели группу из четырех всадников,  во
главе которой на большой черной лошади скакал довольно неприятный человек.
   Он остановил нас.
   - Эй, - крикнул он, - покажите нам дорогу в аббатство Святого Бруно.
   Держался он высокомерно,  почти  нагло,  но  Кезая,  казалось,  этого  не
замечала.
   - Ах, господин, - воскликнула она, присев в реверансе, - Аббатство совсем
рядом.
   Я заметила, как он посмотрел на Кезаю: его узкий рот слегка  приоткрылся,
а маленькие черные глазки, казалось, исчезли, когда на них опустились веки.
   Он пустил лошадь вперед. Едва удостоив меня взглядом, снова посмотрел  на
Кезаю.
   - Кто ты? - спросил он.
   - Я из большого дома, а это моя маленькая госпожа.
   Человек кивнул. Он наклонился в седле и, взяв Кезаю  за  ухо,  потянул  к
себе. Она вскрикнула от боли, а мужчины засмеялись.
   - Как тебя зовут? - спросил он.
   - Меня Кезая, сэр, а маленькую госпожу...
   - Держу пари, ты хорошая девушка, Кезая, - сказал он. - Мы это  проверим.
- Потом он отпустил ее и продолжал:
   - Так говоришь, совсем близко? По этой  дороге?  Когда  они  отъехали,  я
посмотрела на Кезаю, на ее багровое ухо.
   - Вот это мужчина, правда, госпожа? - спросила Кезая, хихикая.
   - Скорее животное, - ответила я презрительно. Я вся  дрожала  после  этой
встречи, ибо в том человеке действительно было что-то скотское, что  привело
меня в ужас. Но на Кезаю он, кажется, произвел противоположное  впечатление.
Он взволновал ее; мне уже слышалось знакомое дрожание в ее голосе.
   - Он же сделал тебе больно! - воскликнула я возмущенно.
   - О, это было сделано по-дружески, - со счастливым видом сказала Кезая.
   Позднее  я  узнала,   что   этого   человека   звали   Ролф   Уивер.   Он
предводительствовал отрядом, посланным оценить богатства Аббатства.
   Отец глубоко опечалился.
   - Посланники Кромвеля в Аббатстве, - произнес он. - Это убьет настоятеля.
   Приезд этих людей стал началом конца аббатства Святого  Бруно,  каким  мы
его знали. Солдаты Уивера буянили в его галереях, прошли по  всем  подвалам,
часто напивались, затаскивали к себе  девушек  и  заставляли  их  заниматься
любовью на монашеских соломенных тюфяках, испытывая нечестивое  удовольствие
в осквернении келий. Девушки потом  говорили,  что  боялись  перечить  людям
Кромвеля, и я знала, пройдет немного времени и Кезая будет там, и,  когда  я
представляла ее с Ролфом Уивером, мне становилось дурно.
   Брат Иоан пришел к отцу и рассказал, что аббата так потрясли эти события,
что у него случился удар, и теперь он не встает с постели.
   - Боюсь, его конец близок, - ответил отец. -  Осквернение  святыни  убьет
его.
   Когда на следующий день не пришли  ни  брат  Иоан,  ни  брат  Яков,  отец
отправился в Аббатство повидать их. Ему преградили дорогу, и один  из  людей
Ролфа Уивера спросил его о цели прихода. Отец объяснил, что пришел навестить
двух мирских братьев. На это ему ответили, что приказано никого не  впускать
и не выпускать из Аббатства.
   - Как здоровье аббата? - спросил отец. - Я слышал, он нездоров.
   - Болен от страха, - был ответ. - Он испугался, что добрались и до  него.
Вот в чем дело. Страх.
   - Аббат вел святой образ жизни, - с возмущением возразил отец.
   - Это вы так думаете. Подождите, когда  мы  расскажем  вам  все,  что  мы
узнали.
   - Я знаю, что любое обвинение против него будет ложным.
   - Тогда советую вам быть поосторожнее. Люди  короля  не  любят  тех,  кто
слишком дружелюбно относится к монахам.
   Моему отцу оставалось только уйти. Я не видела его таким удрученным с тех
пор, как был казнен Томас Мор.
   Поздним вечером Кейт и я видели Кезаю. Слегка спотыкаясь, она шла к дому.
Я догадалась, что она была в Аббатстве.
   Кейт принюхалась к ней.
   - Ты пила, Кезая, - разоблачила ее Кейт.
   - О, Кези, - с укором сказала я. - Ты была с тем человеком.
   Кезая все продолжала кивать головой. Я никогда не видела ее пьяной,  хотя
она и любила эль и часто пила его.  Она  должна  была  выпить  что-то  более
крепкое, чтобы дойти до такого состояния.
   Глаза Кейт загорелись. Она тряхнула Кезаю и сказала:
   - Расскажи нам, что произошло. Опять ты со своими штучками!
   Кезая захихикала.
   - Что за мужчина! - бормотала она. - Что  за  мужчина!  В  жизни  никогда
такого еще не...
   - Это был Ролф Уивер, да? Кезая все кивала.
   - Он послал за мной. Он сказал: приведите Кезаю. Я должна была пойти.
   - И ты довольно охотно пошла, - сказала Кейт. - Продолжай.
   - Он был там и... - она опять начала хихикать.
   - Это тебе не в  новинку,  -  сказала  Кейт,  -  но  почему  ты  в  таком
состоянии?
   Но, по всей видимости, это оказалось Кезае в новинку. Она  только  кивала
головой и хихикала. Кейт и я уложили ее  в  постель.  Мы  заметили,  что  ее
большое, мягкое, белое тело было в синяках.  Я  содрогнулась,  а  Кейт  была
очень возбуждена.

***

   За воротами Аббатства  соорудили  виселицу.  На  ней  раскачивалось  тело
монаха. В рясе, развевающейся на ветру,  он  выглядел  нелепо,  как  большая
черная ворона. Его преступление заключалось в  том,  что  он  пытался  часть
сокровищ Аббатства снести к золотых дел мастеру  в  Лондон.  Несомненно,  он
хотел убежать с полученными деньгами, но люди Уивера поймали его. Это  стало
уроком всякому, кто будет с пренебрежением относиться к властям и попытается
утаить богатства Аббатства от короля, объявившего их своей собственностью.
   Нам было жутко. Никто не мог пройти мимо ворот Аббатства.  Мы  оставались
дома, боясь выйти на улицу. Из всего того, что  случилось,  это  было  самым
ужасным. Казалось, весь мир рушится вокруг нас. Раньше что бы ни  произошло,
Аббатство стояло, могучее  и  прочное,  теперь  же  оно  было  потрясено  до
основания.
   Я часто думала о Бруно. Мне хотелось знать, что случилось с ним. Ведь  он
видит этих грубых людей, расположившихся, развалясь, за столом в  трапезной,
где раньше сидели монахи, соблюдающие обет молчания.  Он  смотрит,  как  они
врываются в кельи, тащат туда кричащих  девушек,  получают  удовольствие  от
осквернения святых мест. Я вспомнила тот день, когда по  настоянию  Кейт  он
привел нас в священную часовню и показал Мадонну в  драгоценностях.  У  меня
перехватило дыхание. Эти люди найдут ее, они сорвут с нее сверкающие  камни.
И безмолвная часовня будет осквернена. Я молилась за Бруно, а отец  молился,
чтобы ничего не произошло с аббатом,  чтобы  Аббатство  было  спасено,  хотя
надежда была очень слабой, потому что люди Кромвеля уже  хозяйничали  там  и
составляли опись богатств. Бруно не выходил у меня из головы.  Возможно,  он
постоянно присутствовал в моих мыслях с того самого дня,  когда  мы  впервые
увидели его, проникнув на земли  Аббатства  через  потайную  дверь.  Он  был
гордый - не такой, как все мы. Святое Дитя! Иногда мне  приходила  в  голову
мысль - а какой бы стала я, если бы родилась  не  обычным  образом,  а  была
найдена в яслях в святом месте.
   Кейт и я говорили о Бруно, в то время как другие говорили об Аббатстве.
   - Мы должны попытаться увидеть его, - сказала она. - Можно  пройти  через
дверь.
   Я представила всех этих грубых людей, слоняющихся по Аббатству.
   - Теперь этого делать нельзя, - сказала я. Кейт сразу поняла меня.  Может
быть, она живо вообразила, как ее хватают и силой тащат в одну из келий, ибо
многие девушки рассказывали об этом. Подобные действия оскорбляли утонченную
натуру Кейт. Кейт, скорее, хотела  наслаждаться  всеобщим  восхищением,  чем
давать физическое удовлетворение. Как я убедилась позднее, она  принадлежала
к тем женщинам, которые хотят,  чтобы  их  постоянно  добивались,  но  редко
завоевывали.
   Теперь она уже не настаивала на том, что нам следует пойти через потайную
дверь, но все время говорила о Бруно, и что-то  в  ее  манере  слова  о  нем
наполняло меня уверенностью, что для нее он так же важен, как и для меня.
   - Случится чудо, - сказала она мне, - вот увидишь.  Все  происходит  ради
этого. Вот почему он был послан.  Его  положили  в  ясли,  чтобы  сейчас  он
находился здесь. Вот увидишь.
   Она выразила словами то, что у всех нас было на уме. Мы все  ждали  чуда.
Чуда от Святого Дитя.
   Тучи сгущались. И, наконец, наступила развязка. Но это было не  то  чудо,
которого мы ждали.
   Уже за полночь Кейт пришла ко мне в комнату. Она  была  очень  красива  в
голубой ночной рубашке, с  длинными  рыжеватыми  волосами,  распущенными  по
плечам.
   - Проснись, - сказала она.
   Но я не спала. Я не знаю, очевидно, какое-то предчувствие удерживало меня
ото сна в ту ночь. Мне казалось, что эта ночь должна стать концом целой эры.
   Она сказала:
   - Кезаи нет в ее комнате.
   Я села на постели.
   - Она опять с одним из тех мужчин.
   - Да, она с мужчино