ешь на меня руку. Разве недостаточно, что ты  лгал
своему аббату, что ты осквернил его Аббатство, что ты  совершил  смертельный
грех, а теперь ты еще угрожаешь человеку короля? - Уивер  засмеялся.  -  Она
смачная девица, можешь мне  поверить.  Быстро  загорается  и  ни  в  чем  не
отказывает. Клянусь Богом, стоит на нее только взглянуть - и она уже  готова
тут же, не сходя с места, оказать все услуги. Это твоя  мать,  мой  мальчик.
Хотел бы я посмотреть, как они кувыркаются в траве! Вот так ты и был сделан.
Не сомневаюсь, это было потрясением  для  святого  монаха  и  его  маленькой
шлюшки, когда они обнаружили, что ты уже на пути в этот мир.
   И он выдал тираду, которую я  не  поняла.  Мне  хотелось  только  одного:
заткнуть уши и убежать. Но я боялась даже пошевелиться, иначе она  обнаружат
меня, а я, как ни странно, больше страшилась, что Бруно узнает, что я  стала
свидетельницей его позора, чем того, что Ролф Уивер может сделать со мной.
   И вдруг случилось  ужасное.  Брат  Амброуз,  подскочив  к  Ролфу  Уиверу,
схватил его за горло. Они упали и  покатились  по  траве.  Бруно  стоял,  не
шевелясь, только смотрел на них. Я увидела, что брат Амброуз подмял под себя
Ролфа Уивера и, держа его за шею, несколько раз ударил его головой о землю.
   Меня охватил ужас. Я видела побагровевшее лицо Ролфа Уивера,  я  слышала,
как он ловит воздух, - и вдруг все стихло.
   Брат Амброуз поднялся, взял Бруно за руку, и они медленно  направились  в
сторону Аббатства.
   Я сидела в кустах, сжавшись в комочек, потом побежала, стараясь держаться
подальше от человека, неподвижно лежащего на траве.
   На закате следующего дня тело Амброуза покачивалось на виселице  у  ворот
Аббатства. Отец запретил матушке, мне и Кейт подходить к ней.
   На него глубоко  подействовало  происшедшее,  ибо  в  дополнение  к  этой
ужасной трагедии умер аббат.
   Отец сказал мне:
   - Мы живем в ужасное время, дитя мое.
   В доме царила тишина, если надо было что-то  сказать,  говорили  шепотом.
Казалось, мы ждали, какие еще напасти обрушатся на нас. Отец сказал, что его
радует только одно: его друг сэр Томас Мор, по  крайней  мере,  избавлен  от
всех этих ужасов, к которым  привело  желание  короля  получить  свое  любой
ценой. Я была рада, что этим он поделился только со мной, и содрогнулась  от
мысли, что он может повторить это кому-нибудь еще. Но  он  успокоил  меня  и
обещал, что будет осторожен, настолько осторожен, насколько это  возможно  в
этом опасном мире.
   Люди короля разогнали монахов. Аббатство теперь принадлежало королю. Было
объявлено, что  из-за  мерзостей,  творимых  в  его  святых  стенах,  монахи
лишаются пенсий. Аббат,  которого  ожидало  епископство,  если  бы  не  этот
скандал, к счастью для него, умер, пока люди короля находились в  Аббатстве.
Говорили,  что  он  умер  от  разрыва  сердца.  Я  могла  поверить  этому  и
догадывалась, что самым жестоким ударом для аббата было узнать, что один  из
его  монахов  обманул  его   и   посмел   осквернить   святые   ясли   своим
незаконнорожденным ребенком, а также потеря Аббатства.
   В течение всех тех несчастных дней из Аббатства доносились голоса  людей,
грузивших на  вьючных  животных  сокровища,  которые  пополнили  королевскую
казну. Часть сокровищ украли. Воры приходили по ночам  и  срывали  роскошные
покровы из-за золотых и серебряных нитей, вплетенных в них. Если  грабителей
ловили, то их сразу вешали, но соблазн был велик, дело  стоило  того,  чтобы
рисковать.
   Множество манускриптов - работы брата  Валериана  -  были  сложены  перед
Аббатством и сожжены.  Свинец  на  крыше  представлял  большую  ценность,  и
человек, который заменил Ролфа Уивера, дал распоряжение снять его.
   Монахов оставили на произвол судьбы: они должны были  искать  средства  к
существованию в мире, к которому не были приспособлены.  Брат  Иоан  и  брат
Яков пришли  к  отцу;  им  немедленно  предложили  кров,  но  они  отклонили
предложение.
   - Если мы примем его, - объяснили они, - то подвергнем тебя опасности,  а
как мирские братья мы не  так  уж  не  приспособлены.  Мы  выходили  в  мир,
выполняя всякие поручения Аббатства; в Лондоне у нас  есть  знакомый  купец,
продающий шерсть, он мог бы дать нам работу.
   Видя, что они непреклонны, отец настоял, чтобы с собой в дорогу они взяли
по тугому кошельку.
   В тот же день позднее в кабинете отца, когда мы разговаривали об  ужасном
несчастье, обрушившемся на аббатство  Святого  Бруно,  к  нам  присоединился
Саймон Кейсман. Отец как раз говорил,  что  очень  хотел  бы,  чтобы  святые
братья остались у нас, когда мы увидели двух монахов, пересекающих  лужайку.
Отец поспешил им навстречу, за ним быстро вышли Саймон Кейсман и я.
   Монахи сказали, что их зовут брат Клемент и брат Юджин, что один  из  них
работал в пекарне, другой - в пивоварне. Теперь они были в  растерянности  и
не знали, куда идти. Чувствовалось, что они не от  мира  сего,  и  это  меня
взволновало: выбросить их в мир - все равно, что оставить двух ягнят в  стае
волков.
   Отец сразу же предложил им работу  на  нашей  кухне  и  в  пивоварне.  Он
сказал, что если они наденут камзолы и короткие штаны,  то  ничем  не  будут
отличаться от слуг, и будет разумно, если все будут помалкивать, откуда  они
пришли.
   Саймон Кейсман встревожился. Он стал уверять отца, что принятие изгнанных
монахов может быть расценено как акт измены королю. Отец знал это, но не мог
же он отослать их прочь. Я уверена, что он взял бы к себе всех монахов,  как
пытался взять к себе Иоана и Якова, если бы они уже не разбрелись кто куда.
   А уже к вечеру появился Бруно. Я гуляла с отцом в саду, мы  разговаривали
о страшных событиях последних дней, о том, что значит для  людей,  проведших
столько времени в тиши Аббатства, внезапно столкнуться с реальной жизнью.
   - Может быть, еще несколько из них присоединятся к Клементу и  Юджину,  -
произнес отец и тут увидел Бруно.
   - Бруно! - воскликнула я. - О, как я рада тебя видеть! Я все время думала
о тебе.
   Потрясенный отец удивленно посмотрел на мальчика, и я поняла, что  он  не
знает Бруно. Я сказала:
   - Отец, это тот, кто был найден в рождественских яслях.
   - Бедный мой мальчик! - воскликнул отец. - Куда  же  ты  теперь  пойдешь?
Бруно ответил:
   - Я должен найти кров и находиться под ним до тех пор, пока он мне  будет
нужен.
   Я подумала, какой странный ответ, но ведь  все,  что  Бруно  делал,  было
необычным.
   Отец сказал:
   - У тебя есть крыша над головой. Ты останешься здесь.
   - Благодарю вас, - ответил Бруно. - Вот увидите, вы не пожалеете об  этом
дне.
   Я давно так не была счастлива, как теперь, когда мы взяли Бруно в наш дом
и отвели ему комнату. Я сказала отцу, что нельзя, чтобы он спал со  слугами.
Когда мы остались одни, я  объяснила  ему,  как  познакомилась  с  Бруно,  и
рассказала о потайной двери.
   - Ты поступила нехорошо, - сказал отец, - но, может быть, в этом был свой
резон. Дамаск, этот мальчик все еще верит в свою святость.
   Он был прав. Никто не мог относиться к Бруно, как к  слуге.  Отец  сказал
всем домашним, что мальчик пришел к нам от  его  друзей.  Он  будет  учиться
вместе с другими детьми.
   Бруно принял такое объяснение. Он  не  потерял  самоуверенности,  которая
внушала благоговейный страх мне и так пугала и раздражала Кейт.
   Он настаивал на том, что Кезая солгала под  пыткой  и  Амброуз  тоже.  Он
предвидел все, что случилось. Это было  частью  божественного  плана,  и  мы
увидим, как со временем весь план осуществится; и хотя,  оставаясь  одна,  я
понимала, что он рассуждал так, потому что  не  может  иначе,  но,  находясь
рядом с ним, я уже не была так уверена в этом.
   Люди короля уехали. Так как с крыши Аббатства содрали свинец,  там  стали
гнездиться совы и летучие мыши.  Разлагающийся  труп  сняли  с  виселицы  по
приказу моего отца и надлежащим образом похоронили.
   После этого в течение нескольких недель мы дрожали  от  страха,  что  это
будет истолковано как измена. Мы ждали, что кто-нибудь появится и  предъявит
права на Аббатство и его земли. Но никто не пришел.
   Аббатство  стояло,  как   скелет   какого-то   большого   чудовища,   как
воспоминание о жизни, которая уже прошла и никогда не вернется.

ЛОРД РЕМУС

   Перемены были везде. Было небезопасно выходить на  улицу  с  наступлением
темноты, потому что  дороги  и  леса  изобиловали  грабителями,  которые  не
останавливались даже перед убийством, чтобы добыть хоть немного  денег.  Еще
недавно нищие и бродяги были уверены, что  в  стенах  Аббатства  они  всегда
найдут еду и кров, теперь они были лишены этого. К нищим прибавились монахи,
выбитые из привычной жизненной колеи. Им оставалось или  просить  милостыню,
или умирать с голоду. Правда, некоторые могли работать,  но  желающих  взять
монахов в свое хозяйство, как это сделал мой отец,  было  мало,  ибо  Саймон
Кейсман был прав, сказав, что это может быть истолковано как измена.
   Брат Клемент легко приспособился к жизни в усадьбе, и никто не  догадался
бы, что большую часть своей жизни он провел в  монастыре.  Иногда  во  время
работы он начинал петь своим прекрасным баритоном. Никогда раньше мы не  ели
таких вкусных булочек с орехами  и  белых  хлебцев.  Брат  Юджин  также  был
доволен работой в пивоварне; он варил сливовый джин и вино из одуванчиков  и
бузины. Он постоянно возился с ягодами, чтобы улучшить свои  напитки.  Когда
они узнали, что в доме живет Бруно, радости их не было предела. И я  поняла,
что нам не удастся сохранить в секрете, кто он такой.
   Когда Клемент и Юджин были вместе, они шептались о былых  днях  и  каждый
раз при упоминании Амброуза торопливо крестились. Я не знаю, что  пугало  их
больше, - знание о его грехе, который заключался в том, что он зачал сына, а
потом положил его в ясли, чтобы объявить  о  чуде,  или  его  насильственная
смерть.
   Что касается обитателей дома, то все,  казалось,  съежились  под  ударом,
который так внезапно обрушился на нас. Отец стал каким-то  покорным,  словно
чего-то ждал. Я знала, долгие часы он проводит  на  коленях  в  молитве.  Он
уходил в нашу маленькую часовню  в  западном  крыле  дома  и  оставался  там
часами. Можно было подумать, что он  готовит  себя  для  какого-то  тяжелого
испытания. Матушка лихорадочно работала в саду, и  на  ее  обычно  спокойном
лице нередко появлялось изумленное выражение. Казалось,  она  все  больше  и
больше полагалась  на  Саймона,  который  всякий  раз,  когда  у  него  было
свободное время, носил за ней корзину и  помогал  высаживать  рассаду.  Даже
Кейт была подавлена. Ее натура нуждалась в переживаниях, но не таких,  какие
выпали на нашу  долю.  Казалось,  меньше  всего  это  повлияло  на  Руперта.
Спокойно и тихо  продолжал  он  обрабатывать  землю,  как  будто  ничего  не
случилось.
   Больше всего меня беспокоил Бруно. Глаза его гневно сверкали,  если  Кейт
или я говорили, что в ясли его положил брат Амброуз. Он отвечал нам, что это
клевета, и когда-нибудь он докажет это.
   Кейт быстрее, чем я, оправилась от ужаса последних событий, а с тех  пор,
как Бруно появился в нашем доме, она старалась постоянно держать его в  поле
зрения. Иногда мы собирались втроем, как делали это в  былые  дни  на  земле
Аббатства, и все казалось по-старому, когда еще было Аббатство и  мы  тайком
бегали туда.
   Кейт дразнила Бруно. Если он святой, то  почему,  хотела  она  знать,  не
призвал кару с небес на людей Кромвеля?
   Глаза Бруно гневно сверкали, но только Кейт могла вызвать в нем  чувства,
которые, я уверена, он ни к кому больше не испытывал.
   Он настаивал, что служанка и монах лгали. И, как я уже  говорила,  в  его
присутствии я верила ему.
   Руперту было уже двадцать лет. Ему следовало бы работать  на  собственной
земле, но оказалось, что у них ничего нет. После  смерти  его  родителей  их
владения были проданы за долги, и осталось совсем немного.
   Это  немногое  мой  отец  отложил  для  Руперта,   когда   он   достигнет
совершеннолетия, но он так и не сказал  ни  Кейт,  ни  Руперту  об  истинном
положении дел, так как не хотел, чтобы они думали, что живут из милости.
   Руперт сказал это сам, встретив меня  однажды  в  орешнике.  Я  сидела  с
книгой на своем любимом месте под деревом, когда  он  подошел  и  растянулся
рядом со мной на траве. Он поднял орех и  ленивым  движением  отбросил  его;
потом заговорил со мной, и я поняла, что это было предложение руки и сердца.
   - Мой дядя - самый замечательный человек, - начал Руперт. И, конечно,  он
выбрал хорошее начало, чтобы польстить мне. Я горячо с ним согласилась.
   - Иногда я боюсь, что он слишком хорош, - сказала я.
   Разве можно быть слишком хорошим? Руперт был удивлен. И я  ответила,  да,
потому, что такие люди подвергают  себя  опасности  ради  других.  Мой  отец
принял монахов, а это может быть расценено как не очень  разумный  поступок.
Был еще сэр Томас. Разве он забыл его? Это был слишком хороший человек  -  и
что случилось с ним? Он лишился головы, тогда  его  счастливая  семья  стала
несчастной.
   - Жизнь иногда жестока, Дамаск, - произнес  Руперт.  -  И  всегда  хорошо
иметь кого-то рядом. Я согласилась.
   - Я думал, - продолжал он, - что наступит день, когда мне придется уехать
отсюда и заняться собственным имением, но узнал, что имения у меня нет. Твой
отец не хотел говорить нам, что мы бедны, и сделал так, чтобы мы думали, что
наши земли не ушли к кредиторам после смерти родителей. Но я знаю, Дамаск, у
меня ничего нет.
   - Но у тебя есть мы. Это твой дом.
   - Я надеюсь, так будет всегда.
   - Мой отец говорит, что земля наша никогда раньше не  была  так  ухожена.
Люди работают на тебя как ни на кого другого.
   - Я люблю заниматься землей, Дамаск,  этой  землей.  Я  знаю,  твой  отец
надеется, что я останусь здесь навсегда.
   - И ты останешься?
   - Это зависит...
   - От чего? - спросила я.
   - Может быть, от тебя. Однажды все это станет  твоим..,  и  твоего  мужа.
Когда этот день придет, ты не захочешь, чтобы я был здесь.
   - Ерунда, Руперт. Я всегда буду рада видеть тебя здесь.., тебя и Кейт. Вы
мне как брат и сестра.
   - Кейт выйдет замуж, нет сомнения.
   - Ты тоже женишься, Руперт. И ты приведешь свою жену  сюда.  А  что,  дом
достаточно большой, и его можно сделать еще больше. У нас так  много  земли.
Ты выглядишь печальным.
   - Теперь мой дом здесь, - проговорил он. - Я люблю землю. Люблю животных.
Твой отец заменил мне отца.
   - А я тебе такая же сестра, как Кейт. Я не вынесла бы, если  бы  это  все
исчезло.., как исчезло Аббатство. Он поднял еще орех и отбросил его.
   - Думаю, твой отец надеется, что мы  поженимся,  -  сказал  он.  Я  резко
ответила:
   - Это не то, что следует сделать только потому, что это будет удобно  для
всех.
   - О нет, нет, - быстро возразил Руперт.
   Мне было немного неловко. Ведь это было своего рода предложение. Первое в
моей жизни, и этот брак позволял разумно решить вопрос  в  отношении  земель
отца.
   Я пробормотала, что мне  еще  надо  закончить  упражнение  по  латыни,  и
Руперт, слегка покраснев, поднялся и ушел.
   Я думала о браке с Рупертом, о детях, растущих в этом доме. Я  хотела  бы
иметь  большую  семью;  я  покраснела,  потому  что  отцом  своих  детей   я
представляла не Руперта.
   Я  пошла  в  свою  комнату,  села  на  подоконник  и  долго  смотрела   в
зарешеченное окно. Я видела Кейт и  Бруно,  идущих  рядом.  Они  серьезно  о
чем-то говорили. Мне сделалось грустно, потому  что  со  мной  так  серьезно
Бруно никогда не разговаривал. Фактически он ни  с  кем  так  не  говорил  -
только с Кейт.

***

   Когда Кезая услышала, что Амброуза повесили у ворот Аббатства, она  пошла
к виселице и стояла там, глядя на него. Невозможно было  увести  ее  оттуда.
Один из слуг привел ее домой, но она вновь ушла и всю первую  ночь,  что  он
висел там, провела возле него.
   На второй день Дженнет, одна из наших служанок, привела ее и сказала мне,
что Кезая показалась ей одержимой, а поступки ее необъяснимы. Я  отправилась
к Кезае и нашла ее в странном состоянии. Я уложила Кезаю в постель. Так  она
пролежала целую неделю. Рубцы на ее бедрах воспалились. Я не знала,  как  их
лечить, и пошла к матушке Солтер в лес попросить совета. Матушка Солтер была
довольна, что я ухаживаю за  Кезаей,  и  дала  мне  несколько  составов  для
примочек на больные места и настой из трав, который Кезае надо было пить.
   Я сама ухаживала за Кезаей. Это было хоть каким-то занятием  для  меня  в
эти страшные дни. Думаю, отчасти ее горе усугубилось тем,  что  она  боялась
встречаться с людьми. Амброуз был мертв, она осталась одна и, чувствуя  себя
виновной в этом злом обмане, боялась смотреть людям в глаза.
   Когда я сидела у постели, она  начала  что-то  бессвязно  бормотать.  Она
очень много говорила об Амброузе и о том, как она его  соблазнила,  во  всем
винила себя, повторяя, что это она была порочной.
   - О, Дамаск, - шептала она, - не думай обо мне слишком  плохо.  Для  меня
это было так же естественно, как дышать, и нельзя было  удержаться.  С  нами
это так происходит.., хотя, может быть, с вами так не будет.., и с  госпожой
Кейт. Мужчины должны остерегаться госпожу Кейт.., это сверху  огонь,  а  под
ним лед.., а это опасно. А ты, госпожа Дамаск, будешь  хорошей  и  преданной
женой, попомни мое слово, и это самое лучшее.
   Потом она говорила о мальчике.
   - Он не смотрит на меня, Дамаск.., а когда смотрит, то с  презрением.  Он
никогда не простит меня за то, что я  его  мать.  Он  весь  в  мечтах,  этот
мальчик. Он поверил, что послан небесами. Он думал, что он святой,  и  вдруг
узнает, что он плод греха распутной служанки и монаха, нарушившего обет.
   Я просила ее успокоиться. Что было, то было. Жизнь нужно начать сначала.
   - Боже милосердный, - сказала она, улыбнувшись, как в былые времена. - Ты
говоришь, как твой отец, госпожа Дамаск.
   - Это единственный человек, на кого я хотела бы походить, - уверила я ее.
   Как ни странно, но я была для нее  утешением.  Я  перевязывала  ее  раны,
прикладывала мази, которые мне дала ее бабушка. Обязанности Кезаи я поручила
другой служанке, чтобы она в уединении могла отдохнуть и набраться  сил  для
встречи с людьми.
   Она садилась у окна в надежде увидеть Бруно.  Думаю,  он  знал,  что  она
сторожит его, но никогда не поднимал глаз на ее окно.
   Однажды я сказала ему:
   - Кезая смотрит, как ты проходишь мимо. Если бы ты посмотрел на ее окно и
улыбнулся, это ее подбодрило бы.
   Он холодно посмотрел на меня:
   - Она порочная женщина.
   - Она твоя мать, - напомнила я ему.
   - Я не верю.
   Губы его плотно сжались, в глазах был лед. И я поняла, что  он  заставлял
себя не верить. Он не смел верить этому. Он так долго жил с  мыслью  о  том,
что он был не такой, как все, что не мог допустить, чтобы стало иначе.
   Я попыталась как можно мягче внушить ему:
   - Надо смотреть правде в глаза, Бруно.
   - Правде! Так  ты  называешь  слова,  произнесенные  порочным  монахом  и
распутной служанкой?
   Я не стала говорить ему, что слышала их беседу с Амброузом  за  несколько
минут до того, как убили Ролфа Уивера.
   - Это ложь! - истерично закричал Бруно. - Ложь, ложь, все ложь!
   Я подумала, что он в чем-то похож на Кезаю.  Она  боялась  встретиться  с
людьми, а он не мог мужественно принять правду.

***

   Как быстро человек привыкает к переменам! Прошел только месяц с того дня,
как последняя вьючная лошадь с сокровищами  покинула  Аббатство,  а  мы  уже
приспособились к нашему новому образу жизни.
   Листья на деревьях совсем распустились,  обильно  рос  папоротник,  кусты
зазеленели, розы в том году цвели как никогда, и матушка весь день проводила
в саду. Бруно помог ей сделать теплицу для выращивания  лекарственных  трав,
потому  что  Амброуз  передал  ему  свои  знания  в  этой  области.  Матушка
воодушевилась такой перспективой, и Бруно