ши поздно я выйду в море... и почти наверняка одна. Это уж слишком! Кому придет в голову такое?
     Гвеннол, конечно, ревновала, потому что Майкл Хайдрок был со мной любезен и дружелюбен. Дженифрай негодовала из-за переживаний дочери. С самой первой ночи, когда я увидела в зеркале ее лицо, общение с ней мне было неприятно. Часто я пыталась стыдить себя, корить, высмеивать: видите ли, только из-за какого-то старого кривого зеркала, которое так исказило ее лицо, я уже готова приписать ей все мыслимые и немыслимые грехи. А теперь еще мои дружеские отношения с Майклом Хайдроком. Нет. Нет. Вздор. Ведь Хайдрок не предлагал мне руки и сердца, соответственно, я не давала ему никаких обещаний. Будь оно так, были бы реальные основания для жгучей ревности и обиды. Но ничего этого не было и в помине. Я симпатизировала ему, совершенно очевидно, что он платил мне взаимной симпатией, Просто он очень обходительный и любезный мужчина, который был со мной дружелюбен, заботлив и гостеприимен. У Гвеннол, если разобраться, не могло быть никаких поводов для ревности.
     И все же наши отношения с ней изменились с тех пор, как она выяснила, что мы с Майклом Хайдроком уже встречались до моего приезда на Дальний Остров. До этого открытия она была настроена ко мне вполне дружелюбно, теперь ее расположение сменилось настороженностью, будто она все время хотела подловить меня на чем-нибудь или обманом вытянуть признание. Наверное, каждый раз, когда я выходила из замка, она думала, что я иду на тайное свидание с Майклом Хайдроком. А что касается Дженифрай, она, вне всякого сомнения, рассматривала Майкла как будущего зятя, ведь он был самым завидным женихом во всей округе. Любая мать мечтала бы о такой блистательной партии для своей дочери.
     И все же "сахарные" догадки и предположения казались мне абсолютно дикими...
     - Ты должна быть очень осторожной, мисс Эллен, - произнес мальчик.
     - Да. Теперь я всегда буду внимательно осматривать любую лодку перед тем как плыть на ней.
     - В следующий раз это может быть уже не лодка.
     - В следующий раз?
     - Не знаю сам, мисс Эллен, но что-то мне подсказывает присматривать за тобой... как я когда-то присматривал за мисс Сильвой.
     - А как ты присматривал за ней, зачем?
     Слэк улыбнулся и медленно заговорил:
     - Она всегда приходила ко мне. Потом ведь с ней часто приступы случались, мисс Эллен. Нет, не то чтобы она падала на землю, билась в судорогах... нет, не такие приступы. Это были приступы тоски и отчаяния, когда ей хотелось причинять себе боль еще более мучительную, чем та, что терзала ей душу. Вот тогда она и приходила сюда, а мне дано было помочь ей. Голос подсказывал, как утешить ее.
     - Ты, наверное, знал ее лучше, чем кто-либо другой.
     - Наверное, так.
     - А в ночь, когда она... была страшная штормовая ночь, и все-таки она взяла лодку, чтобы перебраться на материк...
     Глаза мальчика подернулись поволокой.
     - Вот этому все и удивляются... - согласился он.
     - А ты знал, что она собиралась?...
     - Да, знал.
     - Но почему ты не пытался остановить ее? Ты же прекрасно понимал, что мало шансов было добраться благополучно до побережья.
     - Не так-то просто было остановить мисс Сильву, если она решила что-то. Она была строптива и упряма, как дикая лошадка. Никакие уговоры на нее не действовали.
     - Что-то же заставило принять ее такое скоропалительное и необдуманное решение.
     - Что-то заставило, да.
     - И что же, Слэк? Ты должен знать.
     Слэк молчал.
     - Слэк, она была мне сестрой, - продолжала я, - ты просто подумай об этом. Отец у нас один, пусть матери разные. Мы ведь могли и вместе расти.
     - Она была совсем другой, мисс Эллен, совсем на тебя на похожа. Может, и нет на свете более разных женщин.
     - Уж я-то точно не вышла бы в море в такую бурю.
     - Она зашла ко мне незадолго до этого. Покормили мы голубей вместе, вот как с тобой сейчас. Птицы кружились около нас, ворковали... и она сказала тогда: "Слэк, я ухожу. Ухожу туда, где буду счастлива так, как никогда прежде".
     - Слэк, ты считаешь, она действительно страдала и была несчастна, раз решила уйти так неожиданно?
     Мальчик задумался, потом сказал:
     - Она оставила мне кое-что, мисс Эллен. "Храни это, Слэк, - попросила она, может, кому-нибудь это потом пригодится. А может, я и сама вернусь за этим, если у меня все обернется не так, как я задумала".
     - Слэк, что она оставила тебе?
     - Я сейчас покажу.
     Он повел меня во флигелек, где в шкафчике стояла шкатулка. Мальчик достал из кармана ключик, отомкнул замок. Там были две записные книжки - точнее, тетрадки, такие же, как та, что я нашла в ящике письменного стола.
     Меня охватило сильное волнение. А вдруг в этих тетрадках - секрет таинственного исчезновения Сильвы. Я протянула руку к шкатулке, но взгляд Слэка стал настороженным.
     - Я должен хранить их, - сказал он.
     - И что, никому не показывать?
     - Она ничего не говорила об этом.
     - А ты читал их?
     - Нет, - покачал он головой. - Я всего-то несколько слов могу разобрать. А она... она боялась, боялась кого-то в замке. Может, обо всем этом здесь сказано?..
     - Слэк, - попросила я, - Слэк, разреши мне прочесть ее записки.
     - Я думал об этом, - сказал он, - говорил себе: "Покажи их мисс Эллен". И вот что я тебе скажу, уже не один раз я собирался это сделать. А теперь, когда ты сказала про сахар, будто голос мисс Сильвы я услышал: "Отдай ей, Слэк, пусть она прочтет. Может, ей это поможет".
     С этими словами он вложил мне в руки тетради.
     - Я пойду в комнату и сразу начну читать, - быстро сказала я, - спасибо тебе, Слэк.
     - Надеюсь, я все сделал правильно, - смущенно пробормотал он.
     - Я никогда не забуду тебя, Слэк. Что бы со мной было, если бы не ты! - серьезно сказала я.
     - Господин Яго на счастье оказался там. И я страшно рад, что он был там.
     Смысл его слов дошел до меня лишь позднее. Я была так взволнована предстоящим чтением, что немедля побежала в свою комнату, закрылась там и взяла тетрадь.

***

     Я увидела все тот же неровный почерк, хотя уже не такой детский, как в первой тетради.
     "Вот нашла блокнот, в котором писала еще в детстве, посмеялась над прочитанным, но не без горечи. Мне так четко вновь встало перед глазами; теперь я думаю, довольно интересно, если я попишу еще, тогда у меня будет полная летопись моей жизни, жизни, событиями небогатой и такой тоскливой. Были у меня неплохие дни когда-то - например, когда мачеха с малышкой жили здесь, но они уехали, и я осталась совершенно одна. Сначала я надеялась, что отец обратит на меня внимание, раз никого больше у него не осталось. Как же я ошибалась! Конечно, я была трудным ребенком. Гувернантки приходили и уходили. Все они твердили одно и то же и в конце концов всегда впадали из-за меня в отчаяние. Из тех далеких дней помню, как вызвал меня к себе отец.
     Это было вскоре после неожиданного отъезда мачехи. Мне тогда было лет четырнадцать. Как же я разволновалась, услышав, что он ожидает меня, Принялась мечтать, что он скажет, как он все-таки меня любит, что отныне и навсегда мы будем друзьями. Чудно, на что способно воображение, какие удивительные картины нарисует оно вам, не имея к этому в реальности ни малейшего повода. А я представляла себе, как мы будем с ним сидеть в его кабинете, пить вечерами чай с крекерами, он - в кресле, а я у его ног на скамеечке. Я уже почти наяву слышала шепоток прислуги: "Никто так не может утешить его как мисс Сильва. Чуть что, он кричит - где мисс Сильва?" Какой же дурочкой я была. Как будто побег его второй жены - моей мачехи - мог смягчить нрав этого человека. На самом деле разговор наш был коротким и неприятным. Стоя перед ним, я просто кожей чувствовала, как лопаются мои надежды под этим испепеляющим взглядом. Лучшее мое платье цвета спелой клубники, подобранная в тон ему лента в волосах, - все это выглядело на мне нелепо и неуместно. На себя я смотрела его глазами. Вызвал он меня лишь для того, чтобы сообщить, что очередна моя гувернантка попросила расчет и он не намерен разбиваться в лепешку, чтобы найти новую, и еслии меня устраивает мое невежество, а оно очевидно, то я могу продолжать в том же духе, отчеканил он. Я ленива, глупа и бездарна, и он в конце концов "умывает руки". Он еще сам на себя удивляется, зачем столько лет возился со мной. Но чтобы никто не упрекнул его, что в доме он держит держит маленькую дикарку, он, после долгих размышлений, согласился нанять еще одну гувернантку, но если у нее будут ко мне претензии, она окажется последней.
     К себе я вернулась униженная, тоскующая и утешала себя тем, что отец все-таки вызвал меня, говорил со мной. Я вообще такого в жизни своей не помню. Значит, если я стану усердно учиться, если я постараюсь переломить себя, так чтобы отец мог гордиться мной как дочерью, тогда, наверное, он сможет и полюбить меня. Фантазии опять завладели мною, уютные сцены, которые рисовало воображение, утешали меня. Вот мы с отцом на Острове занимаемся хозяйством. "Моя дочь? Да она моя правая рука", "Сильва, моя девочка, она растет настоящей красавицей", "Замуж? Конечно, но надеюсь, не сейчас. Я не хочу расставаться с нею. И буду настаивать, чтобы в будущем они с мужем жили в замке".
     Надо же было быть такой дурочкой! В глубине души я прекрасно понимала, что ничего подобного не случится никогда. Но те дни, когда я жила среди глупых фантазий о "славном будущем" и приступов глубочайшей тоски и страха, когда я ненавидела всех и вся, а главное, самое себя, уже позади. Сегодня я совершенно напрасно трачу время, описывая их, потому что воспоминания мои вряд ли могут достоверно отразить реальные события; другое дело, переживать их непосредственно".
     Далее следовала пустая страница, наверное, на какое-то время Сильва отказалась от ведения записей, но позже вновь вернулась к ним. Да, та девочка, какой она была в детстве, вполне могла, "отбывая наказание" в запертой комнате, нацарапать на стене гардероба "Я пленница здесь". Узницей, лишенной всех радостей, она ощущала себя постоянно, будучи, видимо, очень замкнутой по натуре. И никто, ни один из окружавших ее людей, не пытался помочь ей избавиться от этого.
     Записи продолжались:
     "С тех пор, как отца хватил удар, Яго все полностью взял в свои руки. Конечно, он всегда здесь жил, и люди почему-то всегда почитали его больше, чем отца. Ему стоит только приказать что-нибудь, все подчиняются не раздумывая. Им приходится. Отец был совсем не таким. Он злился, бесился, орал, никогда никому не забывал обид. Яго другой. Мне кажется, никто даже не смел и не посмеет обидеть его, им пренебречь, никому неизвестно, каковы будут его реакции.
     Вчера я срезала розы в саду, когда встретилась с Яго. Случайно обернувшись, я вдруг совсем рядом увидела его. Он будто приглядывается ко мне в последнее время, от этого я нервничаю.
     Он сказал:
     "Моя сестра Дженифрай приезжает в наш замок. С ней будет ее дочь, маленькая девочка. У тебя компания появится".
     Я поинтересовалась, надолго ли они приезжают.
     "Они будут постоянно жить здесь. Тебя это обрадует".
     Яго всегда решает за других, всегда знает, кому что понравится, кто чему обрадуется или огорчится.
     Тогда я спросила у него, что сказал об этом мой отец, потому что меня всегда интересовало, что он думает, что делает. Ведь я почти теперь не видела его, разве что у окна, на которое я всегда смотрю из сада. Но он всегда отворачивается. Еще иногда вижу, как Фенвик возит его в кресле-каталке. Я даже специально пытаюсь попасться ему на глаза, но даже заметив меня, он делает вид, что я - пустое место. Прямо слезы подступают, вот даже сейчас, когда вспоминаю об этом. Все хочется крикнуть ему: "Что я тебе сделала?
     Скажи хотя бы".
     Фенвик всегда подчеркнуто сдержан. И вежлив. Яго говорит, отец ничего не может без Фенвика, а Фенвик - без отца.
     Теперь я с нетерпением жду приезда сестры Яго с дочкой".
     Еще пара пустых страниц говорила о том, что она прерывала записи на какое-то время. И снова читаю:
     "Гвеннол лет восемь. Она веселая и хорошенькая. Нашей Малышке, наверно, сейчас столько же. Дженифрай я не понравилась. Похоже, ей неприятно, что я - дочь хозяина. Какая-то материнская ревность заставляет ее постоянно выпячивать Гвеннол вперед. И причина этому - я. Это почти смешно. Чего ей волноваться. Гвеннол такая очаровашка, какой я никогда не была. И тем не менее я рада, что они здесь. Мы с Гвеннол вместе занимаемся с гувернанткой. Девочка очень разумная.
     Зачем я вообще пишу все это, когда писать на самом деле не о чем? Дни похожи один на другой. Брошу эту глупую писанину".
     В этой тетради больше не было никаких записей, хотя чистых страничек оставалось много. Я взяла другую.
     "Летописец из меня явно никакой. Жизнь моя такая серая, хотя я совсем взрослая. Для всех девушек устраивают балы и приемы, возле них крутятся молодые люди. Мой отец, как мне сообщили, не собирается тратить деньги на мои светские развлечения. А вот Дженифрай заботится о дочери. Гвеннол уже вывели в "общество". Она подружилась даже с Майклом Хайдроком, который в округе считается самым видным женихом. Гвеннол просто упивается тем, что он особое внимание обратил на нее.
     Прошлой ночью она зашла ко мне. Только что прибыла она с побережья. Глаза блестят, щеки пылают, при ее темных волосах - просто красотка. "В усадьбе устраивали прием прямо в саду, - сразу начала она, - такая прелесть, дом - удивительный, на лужайках павлины, кругом цветы, но дом! До чего хорош дом. А этот ветхий замок мне просто ненавистен. А тебе, Сильва?" - "Да, здесь все из прошлого. Когда я спускалась в подвалы, мне так и слышались крики несчастных узников". Гвеннол усмехнулась моим словам и сказала: "Ну, конечно! Да люди должны смеяться, радоваться, чем чаще, тем лучше. Должны в этих залах быть праздники, пирушки. И почему призраки должны быть обязательно столь жуткими? Почему бы им не быть милыми, славными... как, например, призрак усадьбы Хайдроков? Такой симпатичный старикан, который, как говорят, приносит счастье дому. Майкл сегодня рассказал мне эту историю. Невестам она особенно интересна - им обещано счастье". - "Ты влюблена в него", - сказала я. "Все в него влюбляются". - "Наверное, жизнь его это немного усложняет". - "Почему же? Разве это не прекрасно, когда все влюблены в тебя?" - "Поскольку ни один человек не был в меня влюблен, судить мне трудно". Гвеннол вздохнула со словами: "Бедная Сильва! Я обязательно возьму тебя в усадьбу Хайдрок. Знаешь, ты вполне можешь кого-нибудь встретить там".
     Сейчас ночь, а я спать не могу. Что-то в этой комнате тяготит меня. Она почти полна жутких теней. Наверное, потому что ничего, кроме тоски, я здесь не испытывала. Кто-то сказал однажды: "Жизнь человека в его руках. Она такова, какой ты ее делаешь". Это правда. Я устроила себе жизнь неважнецкую.
     Вот сижу и пишу. Нет смысла ложиться, когда все равно не уснуть. Открыла вот гардероб и увидела ту глупую детскую надпись. Надо бы вымарать ее. А я ведь помню день, когда нацарапала эти слова. Меня тогда заперли на два дня и две ночи - за какой-то "страшный" проступок. А вот что я сделала, не помню.
     Слишком уж я углубилась в себя. Это все из-за Гвеннол. Гвеннол влюблена. Смотрю на нее и понимаю теперь, что же у меня не так в жизни. Никто никогда не любил меня - может, только мама, но она умерла, и я осталась совсем одна. Да, вот чего я хочу больше всего на свете - чтобы хоть кто-нибудь любил меня. А вот нет, не любит ни один человек на свете, поэтому я и совершаю ужасные вещи. Порой полностью теряю самообладание и кричу, кричу. Пусть уж ненавидит меня, если не любит никто. Так хотя бы замечают иногда.
     Написала это - и вспомнила о Яго. Он теперь иначе ко мне относится. Стал таким добрым. Не то чтобы раньше он был злым - просто не обращал внимания. А два дня назад он катал меня в лодке вокруг Острова, много говорил. Говорил, как всегда, в своей манере: его слова - самое важное на всем свете.
     Потом мы вернулись в замок. Я очень волнуюсь - почему он так вдруг проникся ко мне?..
     А вчера Фенвика встретила в саду, он сидел в плетеном кресле возле пруда. Я подошла к нему, потому что уж очень непривычно было видеть его в одиночестве, без отца. "Где же отец?" - спросила я. "Он лежит сегодня, мисс Сильва". - "Он... ему хуже?" - "Он очень тяжело болен, мисс Сильва". - "У него ведь недавно был удар?" - "Его парализовало, и теперь..." - "Как жаль. Я хотела бы повидать его". Фен-вик покачал головой. "Ни в коем случае не ходите в его комнату, мисс. Это убьет его". - "Вы не знаете, отчего он так ненавидит меня?" - спросила я. Он пожал плечами. "Возможно, он хотел иметь сына, - предположила я. - Большинство мужчин мечтают о сыне". - "Возможно. Впрочем, дети - это не для него", - ответил мне Фенвик.
     Фенвик расстроен, поняла я. Возможно, его мучает вопрос, а что будет с ним, когда отец умрет. Отец не может без Фенвика, говорит Яго. Но что может Фенвик без отца?
     Я никому не скажу этого, однако написать могу. Да, с этими записками мне надо быть крайне осторожной. Еще хорошо, что никому нет дела до меня. Мне кажется, Яго подумывает, не жениться ли на мне".
     Я уронила тетрадь на колени. Не хотелось читать о Сильве и Яго. Получится, будто я подглядываю за ними. Впрочем, я уже это сделала. Просто теперь мне предстояло прочесть о том, что было мне неприятно.
     Яго и Сильва! Такого я даже не предполагала. Передо мной лежали ее записки. Не стоило мне их читать. Зачем Слэк отдал их мне? И почему Сильва оставила у него свои дневники? Должно же быть объяснение.
     "Сегодня я встретила его. Ездила на материк, а он зашел в гостиницу. Он такой изысканный, обаятельный. Не верится, что я могла заинтересовать его. Мы пили вино, закусывали шафрановым кексом, а говорили сколько! Потом он предложил взять лошадей и совершить небольшую прогулку верхом. Что это был за день! Мы останавливались в "Корн Долли". Удивительный, романтический уголок! На столах старинные глиняные лампы, соломенные куполки повсюду. Сидр, пышки. Я даже не подозревала, какие они вкусные. "Мы вернемся сюда", - сказал он мне. Неужели возможно полюбить так быстро?"
     Так она влюбилась в Майкла Хайдрока! А он? Тоже любил ее? Или он просто был с ней самим собой - милейшим, обходительным, ласковым молодым человеком? Бедная Сильва!..
     Я перевернула страницу.
     "Разве захочется писать, когда ты - счастлива? Он любит меня. Он сказал мне это. Это чудо. Он говорит, что мы всегда будем вместе, и все теперь будет по-другому. Я рассказала ему об отце и о жизни в замке.
     Жизнь - это чудо".
     Опять пропущенные страницы - и снова:
     "Лучше бы я не бралась за эти записки. Это бессмысленно. Наверно, раньше я просто предавалась раздумьям и занималась самокопанием, даже радуясь своим несчастьям, своей тоске. Сейчас все позади. Я счастлива. И люблю всех.
     Сегодня, взглянув на окно отцовской комнаты, увидела, что он там. Выглядит очень плохо. Еще подумала, может, сказать ему? Но побоялась. Вспомнила, что Фенвик предупреждал - это убьет его. Я не хочу, чтобы его смерть была на моей совести... теперь не хочу".
     Более в тетрадях ничего не было. И хотя Сильву я узнала из этих записок гораздо лучше, что же случилось той роковой штормовой ночью, стало совсем непонятным. Почему она взяла лодку, она не могла не знать, какому риску подвергает себя.
     Ответ напрашивался один. Она была в отчаянии. Возможно, ее долгожданное счастье отчего-то рухнуло, и тогда пришла к ней страшная мысль отдаться во власть этой яростной, равнодушной стихии.
     Моя несчастная сестра! Как бы мне хотелось оказаться с нею рядом и услышать историю ее радости и печали. Я была уверена, что смогла бы чем-нибудь помочь ей.
     Я положила тетрадки в ящик стола, заперла на ключ, чтобы никто другой не смог бы их прочесть, и начала сопоставлять факты из ее дневника с тем, что узнала от людей о Сильве. И больше всего мучилась вопросом, почему Слэк, определе