всего беспокоит  то,  что  там  могло  произойти.  Вы
правы, арестовав людей, о которых Вы говорили, но, когда они окажутся у Вас,
помните, что я не хочу никаких поспешных действий, пока им не  будут  заданы
все нужные вопросы. Я только что отдал распоряжения о том, что нужно сделать
здесь, а также в отношении рынков и мельниц, расположенных по соседству".
   Я оставалась с ним и чувствовала, что он благодарен мне за это.
   - Меня беспокоит, - сказал он, - что это похоже на  организованный  бунт.
Это не народ. Положение не такое уж плохое. Нет ничего, что мы не  могли  бы
предпринять - на данное время.  Но  это  организовано,  спланировано,  людей
подстрекают против нас... Почему?
   Я вспомнила о том, как  население  приветствовало  меня  во  время  моего
первого посещения Парижа, а монсеньер де Бриссак заявил,  что  двести  тысяч
людей влюбились в меня; я вспомнила о толпе, которая  приветствовала  нас  в
Булонском лесу.
   - Народ любит нас, Луи, - сказала я. - У нас могут быть враги, но это  не
народ;
   Он кивнул, и я снова поняла по тому, как он посмотрел на меня, что он рад
моему присутствию.
   Это был ужасный день. Я не могла  ничего  есть,  чувствовала  слабость  и
небольшое недомогание. Ожидание очень тяготило, и когда  я  услышала  крики,
приближающиеся к замку, то даже почувствовала некоторое облегчение.
   Это было мое первое столкновение с разъяренной толпой.  Они  уже  были  в
парке перед замком  -  неопрятные,  в  лохмотьях,  размахивающие  палками  и
выкрикивающие оскорбления. Я стояла чуть в  стороне  от  окна,  наблюдая  за
ними. Из толпы что-то бросали,  и  я  увидела,  как  на  балкон  упал  кусок
заплесневелого хлеба.
   Людовик сказал, что он поговорит с толпой, и отважно  ступил  на  балкон.
Наступила тишина, и он громко произнес:
   - Мой верный народ...
   Но его голос потонул в криках. Он обернулся ко мне, и я увидела  слезы  в
его глазах.
   - Ты пытался. Ты сделал все, что мог, - заверила  я  его,  но  не  смогла
утешить. Он был печален и подавлен,  но  стал  совсем  другим  человеком  по
сравнению с Людовиком, которого я знала до этого. В нем появилась решимость.
Я знала, что он не испугается, что бы ни случилось, и что у него только одна
цель - дать дешевый хлеб народу.
   Я увидела, как стража, возглавляемая принцем  де  Бове,  стала  заполнять
внутренний двор. Едва он появился, как толпа начала забрасывать его мукой  -
той самой мукой, которая необходима для выпечки хлеба, - и он был покрыт  ею
с головы до пят.
   - Мы должны продолжить наступление на замок, - раздался голос  из  толпы.
Принц закричал:
   - Какую цену вы хотите на хлеб?
   - Два су, - последовал ответ.
   - Пусть будет два су, - сказал принц. Раздались дикие возгласы  восторга,
и народ повернул от замка, чтобы поспешить к булочникам и потребовать  хлеба
за два су. Так закончились беспорядки в Версале, но некоторые из задержанных
оказались вовсе не умирающими крестьянами, а состоятельными людьми, один  из
них  был  главным  келарем  Артуа.  Некачественный  хлеб,  на  который  люди
жаловались, был подобран, и  оказалось,  что  в  него  подмешана  зола.  Это
действительно вызывало беспокойство.
   Людовик сразу же написал Тюрго:
   "Сейчас  у  нас  стало  тихо.  Беспорядки  начали  приобретать  неистовый
характер, но войска охладили толпу. Принц де Бове спрашивал людей, зачем они
пришли в Версаль, и те отвечали, что у них нет хлеба.  Я  решил  сегодня  не
выезжать - не из чувства страха, а для того, чтобы люди могли успокоиться, а
страсти улечься. Монсеньер  де  Бове  говорит  мне,  что  достигнут  нелепый
компромисс, который позволил им иметь хлеб за два су.  Нельзя  было  сделать
ничего другого, - утверждает он, - кроме как позволить покупать его  за  эту
цену. Итак, сделка заключена, но необходимо принять  меры  предосторожности,
чтобы не дать возможности укорениться вере в то,  что  они  могут  диктовать
свою волю. Жду Вашего совета по этому вопросу".
   Тюрго немедленно вернулся в Версаль.
   - Наша совесть чиста, - сказал он королю, -  но  необходимо  восстановить
прежнюю цену на хлеб, в противном случае может произойти катастрофа.
   Несмотря на меры предосторожности, предпринятые Тюрго, в Париже  возникли
беспорядки;  начальник  полиции  Ленуар   действовал   медлительно,   вполне
вероятно, что он не хотел зарекомендовать себя противником бунтовщиков.
   Это все очень  настораживало  -  Ленуар,  отказывающийся  выполнять  свои
обязанности,  и  значительное  количество  хлеба,   покрытого   плесенью   в
результате  специальной  обработки.  Тюрго  незамедлительно  принял  меры  и
заменил Ленуара человеком по  фамилии  Альбер,  своим  сторонником,  который
сразу же начал действовать. Были проведены аресты и  порядок  восстановился;
весь парламент был вызван в Версаль к королю.
   - Я должен прекратить этот опасный разбой,  -  заявил  тот.  -  Он  может
быстро перерасти в бунт. Я не допущу,  чтобы  пострадал  мой  славный  город
Париж, мое королевство. Я рассчитываю на вашу преданность и  повиновение,  и
решил предпринять такие меры, которые гарантировали бы, что во  время  моего
правления их больше не придется предпринимать.
   Король  был  полон  решимости,  как  он  сказал  мне  до  приема   членов
парламента,  восстановить  в  стране  порядок,  выявить  и   разобраться   с
действительными виновниками беспорядков.
   Но волнения в Париже продолжались, и снова выяснилось,  что  арестованные
вовсе не были бедняками, нуждающимися  в  куске  хлеба,  а  имели  деньги  в
карманах.
   Людовик был весьма встревожен.
   - Это заговор, - сказал он мне, - заговор против нас. Именно это меня так
беспокоит.
   - Но, Луи, ты ведешь себя как настоящий король. Я слышала,  как  об  этом
неоднократно говорили. Мне сказали, что слова, с  которыми  ты  обратился  к
членам парламента, повсеместно вызвали симпатии.
   - Мне всегда было легче обращаться к пятидесяти людям, чем  к  одному,  -
ответил он со своей застенчивой улыбкой.
   Я воскликнула:
   - Ты выяснишь, кто подготовил этот заговор и тогда все  будет  хорошо.  Я
думаю, что французы будут  счастливы,  поняв,  что  у  них  сильный  король,
которому они могут доверять.
   Он был доволен и тихо сказал:
   - Ты совершенно права. Но для этого еще не настало время.
   Да, время еще не настало. Когда мы выходили из его комнаты,  то  заметили
записку, прикрепленную к  двери.  Я  прочитала  ее,  и  у  меня  перехватило
дыхание. Она гласила:
   "Если цены на хлеб не будут снижены, а министерство не будет заменено, то
мы подожжем с четырех углов Версальский дворец".
   Я в ужасе смотрела на нее. Затем взглянула на мужа, который побледнел.
   - Луи, - прошептала я, - похоже, что они ненавидят нас.
   - Это не народ! - вскричал он. - Я не поверю, что это народ.
   Но он был потрясен. Как и я. По дворцу словно  пронесся  порыв  холодного
ветра.
   Альбер сообщил, что произвел  много  арестов.  За  кражу  были  задержаны
парикмахер и мастер по выделке кисеи, и было решено накатать их в  назидание
другим. Они были повешены на двух виселицах восемнадцати футов высоты, чтобы
их было видно издалека.
   Людовик находился в подавленном состоянии.
   - Я хочу, чтобы нашли зачинщиков, - повторял  он  неоднократно.  -  Я  не
хочу, чтобы наказывали народ, который подстрекали.
   Если бы он мог, то помиловал бы этих казненных, но Тюрго настоял, что они
должны быть повешены в назидание другим; и  вполне  естественно,  что  казнь
этих  двоих  охладила  народ.  Беспорядки  стали  стихать,  "мучные   войны"
закончились.
   Было  ясно,  что  какая-то  организация,  какая-то  тайная  группа  людей
использовала  нехватку  зерна,   чтобы   вызвать   революцию.   К   счастью,
решительность короля  и  незамедлительные  действия  Тюрго,  замена  Ленуара
Альбером и поддержка парламента позволили избежать этого.
   Каждый высказывал предположения о том, кто же скрывается  за  всем  этим.
Некоторые говорили, что это принц де Конти,  которого  Макс  так  обидел  во
время своего визита. Шептались, что  он  ненавидит  меня  и  мою  семью  так
сильно, что хотел бы свергнуть монархию. Это казалось нелепым, но  на  самом
деле беспорядки начались в Понтуазе, а у него там был дом. Я  даже  слышала,
что Конти  был  членом  тайной  организации,  подозреваемой  во  всех  видах
подрывной деятельности.
   Мы должны были быть благодарны за жестокое  предупреждение  и  не  должны
были оставаться спокойными до тех пор, пока  не  выясним  правду  обо  всем.
Конечно, это было не слишком трудно, если бы мы действительно попытались. Но
мы  все  были  слишком  рады  тому,  что   все   относительно   благополучно
закончилось, и не хотели докапываться до причин. Мы хотели забыть все это.

Глава 10

Коронация

   Когда мы слышим приветственные крики народа и видим проявления его любви,
у нас появляется еще больше желания работать во имя его блага.
   Мария Антуанетта - Марии Терезе

   Моя обязанность - работать ради народа, давшего мне  столько  счастья.  Я
полностью посвящу себя этому.
   Людовик XVI в письме Морепа

   Прошел месяц со времени окончания хлебных беспорядков, и все заговорили о
коронации. Коронации были редкими событиями при таких  королях-долгожителях,
как Людовик XIV и Людовик XV, которые  правили  на  протяжении  многих  лет.
Людовик XVI опасался ее, поскольку всегда разного рода  церемоний  стремился
избежать. Он бывал крайне неуклюжим в их самые важные  моменты  и  ненавидел
облачаться в парадные одежды. Церемония носила архаический характер, - такой
же, какой существовал на заре французской  монархии,  и  Людовик  многое  бы
отдал, чтобы избежать участия в ней.
   Мерси и моя мать надеялись, что меня также коронуют, и, говоря по правде,
я не разделяла страхи своего мужа относительно этой церемонии. Я чувствовала
бы себя в своей стихии, принимая знаки почтения от своих подданных,  и  была
тайно разочарована, когда было решено, что меня короновать не будут.
   - Это вызвало бы еще большие расходы, - заявил  Людовик,  -  когда  нужна
экономия во всем. Предстоят бракосочетание Клотильды и роды у жены Артуа...
   Он чувствовал себя неловко  при  решении  столь  деликатного  вопроса.  Я
чувствовала себя несчастной. Артуа был первым из братьев, готовящийся  стать
отцом. Как я завидовала своей невестке! Я с головой ушла в дела, связанные с
переменами в Трианоне, надеясь забыться. Счастливая, счастливая женщина! Для
меня уже было совершенно неважно,  что  она  небольшого  роста,  некрасивая,
косоглазая, с длинным тонким носом! Она собирается стать матерью!
   - Итак, - сказал Людовик, - тебя не будут короновать вместе  со  мной.  Я
знаю, что и ты этого не хочешь. Как бы я хотел избежать всех этих волнений!
   Но его коронация должна была состояться, и 5 июня я вместе с  деверями  и
их женами выехала в Реймс. Была полночь, и мы увидели город, залитый  лунным
светом. Люди высовывались из окон, заполняли улицы  и  шумно  приветствовали
нас; они проявляли почти такой же энтузиазм, как и население Парижа, когда я
впервые официально прибыла в этот город.
   Поскольку мы приехали за день до короля, мне было очень интересно увидеть
его прибытие. Луи прибыл в роскошной, огромной карете, и мы видели,  как  он
принимал ключи  от  города  от  герцога  де  Бурбона,  бывшего  губернатором
Шампани.
   Задолго до того, как король должен был прибыть в собор, я заняла место на
галерее  около  высокого  алтаря,  чтобы  иметь   возможность   следить   за
церемонией, и никогда в жизни не была так взволнована.
   Я знала, что в семь часов начнется сложная церемония  прибытия  короля  в
собор, и что епископы Бове и Лина, возглавлявшие процессию,  прибыли  в  его
апартаменты. Затем  великий  регент  постучал  в  дверь,  и  обер-гофмейстер
спросил его:
   - Что вам нужно?
   - Нам нужен король, - последовал ответ.
   - Король спит.
   Этот обмен репликами был повторен дважды, и затем епископ сказал:
   - Нам нужен Людовик XVI, которого Бог избрал нашим королем.
   Тут должна открыться дверь  апартаментов,  через  которую  можно  увидеть
Людовика,  возлежащего   на   пышном   королевском   ложе   в   великолепных
коронационных  одеждах.  После  благословения  и  окропления  святой   водой
процессия должна двинуться в собор.
   Никогда не забуду, как мой муж поднимался к высокому алтарю. Он был  одет
в расшитые золотом малиновые одежды, его мантия была из серебряной ткани,  а
вельветовая шапочка украшена бриллиантами и перьями. Бывали  моменты,  когда
он,  глубоко  понимая  свое  положение,  действительно  представал  королем,
сосредоточенным, благородным; он стоял перед недавно кровожадной толпой  без
всякого страха. Он мог быть застенчивым при большом скоплении людей,  робким
в компании, смущенным нашими взаимоотношениями в спальне, но он был  храбрым
мужчиной.
   Я наблюдала, как его окропили из святого сосуда, которым пользовались еще
в дни Хлодвика, первого  короля  франков;  потом  последовала  коронационная
клятва. Королю дали меч, и он преклонил колени перед алтарем. После этого он
был  готов  к  помазанию.  Людовик  надел  одежды  из  пурпурного   бархата,
разукрашенного геральдическими  лилиями,  и  сел  на  трон;  на  его  голову
возложили  корону  Карла  Великого.  Я  никогда  ранее  не   видела   такого
великолепия. Я подумала,  что  эту  корону  носили  все  короли  Франции,  и
подумала о своем дедушке, который был совсем молодым, когда ею увенчали  его
голову, - молодым и таким красивым, гораздо  привлекательнее,  чем  нынешний
Людовик; затем я вспомнила, когда видела его  в  последний  раз  лежащим  на
смертном одре - губы его потрескались, глаза широко открыты, и этот  ужасный
запах смерти в  покоях,  Людовик  взглянул  на  меня.  Несколько  секунд  он
вглядывался мне в лицо, как будто забыл о торжественной церемонии, обо всем,
кроме нас, и я чувствовала себя так же.  Это  было  изумительное  мгновение.
Поворотный пункт в нашей жизни, подумала я после. Мы были вместе,  едины.  И
хотя я не испытывала большой и волнующей страсти к своему  мужу,  но  знала,
что люблю его, а он любит меня. Это  была  спокойная  привязанность,  связь,
которая была достаточно прочной, хотя в ней отсутствовала страсть.
   Неожиданно я почувствовала, что по моим щекам текут слезы.
   Двери раскрыли настежь, и народ хлынул в собор. Я ощутила запах  фимиама,
слышала крики птиц, которых выпустили как символ мира.  Прогремел  салют,  с
громом пушек смешались звуки труб и барабанов.
   Я присоединилась к королевской процессии, вышедшей из собора. Как  только
мы появились, раздались возгласы "Да здравствует король!"
   Я писала своей матери:
   "Коронация прошла с большим успехом. Все были довольны королем, а он ими.
Я не могла удержаться от слез... Весьма неожиданно  и  приятно  было  хорошо
быть принятыми после бунта, несмотря на все еще высокую цену  на  хлеб.  Для
французов характерно, что их можно увлечь дурными  предложениями,  но  затем
они сразу же вернутся к здравому  смыслу.  Когда  мы  слышим  приветственные
крики народа и видим проявления его  любви,  у  нас  появляется  еще  больше
желания работать во имя его блага".
   Мой муж пришел ко мне, когда я писала эти строчки, и я показала  их  ему.
Он все еще немного смущался в  моем  присутствии,  и  мы  оба  были  глубоко
тронуты сценой в соборе.
   - Это было прекрасно, - сказал он. - Я чувствовал себя так, как будто  со
мной говорил сам Бог.
   Я кивнула.
   - Вот о чем я написал в письме Морепа.
   Оказывается, в нем говорилось о том же, что и в моем письме.
   - Мы оба думаем одинаково, - сказала я. Он взял мои руки и поцеловал  их,
затем сказал:
   - Это была прекрасная церемония, не правда ли?  Глубоко  трогательная.  И
все же ничего меня так глубоко не тронуло, как  твои  слезы,  я  увидел  их,
когда посмотрел на галерею.
   Я бросилась в его объятия.
   - О, Луи, Луи... Я никогда не испытывала более  трогательного  момента  в
своей жизни.
   В Реймсе Людовик совершил еще один ритуал - встречу с золотушными, другим
старым обычаем, уходящим корнями к  Хлодвику.  Для  этой  церемонии  больные
золотухой со всей Франции прибыли  в  Реймс,  и  вот  две  тысячи  четыреста
страдальцев выстроились в ряд вдоль  улицы,  преклонив  колени,  когда  мимо
проходил Людовик. Это было ужасное зрелище -  множество  людей  страдало  от
этой страшной болезни, погода была теплой и в воздухе  стояло  зловоние.  Но
Людовик до конца выполнил свой долг. Его глаза  были  полны  решимости,  его
осанка была королевской. Как он умел держать себя  в  подобных  случаях!  Он
касался лица каждого человека - от лба до подбородка, а  затем  щек,  говоря
при этом:
   - Пусть Бог исцелит тебя, король касается тебя.
   Две тысячи четыреста раз он произнес эти  слова  так,  будто  каждый  раз
произносил их по-новому. Ни один король Франции  никогда  не  выполнял  этот
священный долг с большей искренностью, и бедные  больные  люди  смотрели  на
него с чувством обожания. Я гордилась им - не только как  королева  Франции,
но и как жена такого человека. Он не проявил никаких признаков усталости при
исполнении долга, а граф Прованский и Артуа выполнили  свою  роль  -  подали
сначала уксус для дезинфекции его рук,  а  затем  душистой  воды  из  цветов
апельсинового дерева, чтобы король мог вымыть их.
   Оставшись наедине с ним, я сказала, что он был прекрасен, и он чувствовал
себя очень довольным. Он намекнул, что мы могли  бы  работать  вместе,  и  я
подумала, что если бы в этот момент я попросила его предоставить  монсеньеру
де Шуазелю место в его правительстве, то он согласился бы. Я  верю,  что  он
сделал бы это, потому что не мог мне отказать ни  в  чем.  Но  монсеньер  де
Шуазель остался в прошлом, кроме того, моя матушка не хотела, чтобы  он  был
восстановлен в должности.
   Я хотела только одного от Луи - детей. Это единственное, что  он  не  мог
мне дать, но я знала, что он так же страстно желает этого, как и я.

Глава 11

Бегство от одиночества

   У нас здесь ходит множество едких памфлетов. Никто при дворе,  включая  и
меня, не избежал их стрел. Особой изощренностью отличаются  памфлеты  в  мой
адрес. В них мне приписывают  многочисленных  любовников  и  любимчиков  как
мужского, так и женского пола.
   Мария Антуанетта - Марии Терезе

   До меня дошли вести, что ты купила браслеты  за  двести  пятьдесят  тысяч
ливров  и  тем  самым  расстроила  свои   финансы...   Я   знаю,   насколько
расточительной ты можешь быть, и  не  могу  об  этом  молчать,  поскольку  я
слишком сильно люблю тебя и не собираюсь льстить тебе.
   Мария Тереза - Марии Антуанетте

   Мое страстное желание иметь детей становилось все сильнее  и  сильнее.  Я
увеличила свое маленькое семейство собак, но, несмотря на мою нежную  любовь
к ним, они не могли компенсировать мое непреодолимое желание стать матерью.
   Когда моя невестка родила сына, мне очень  хотелось  быть  на  ее  месте.
Когда она кричала во время схваток от боли, мне хотелось, чтобы схватки были
у меня. Она лежала обессиленная, но какая-то одухотворенная и совсем не была
похожа на то непривлекательное маленькое создание, которое я знала до этого.
С ней произошло чудо - она стала матерью. Я  слышала  ее  голос,  в  котором
надежда  смешивалась  с  опасением,  и  могла  себе  представить,  что   она
почувствовала, услышав ответ:
   - Маленький принц, мадам... Такие слова, вероятно, желает услышать каждая
принцесса и королева.
   - Боже! Как я счастлива! - в ответ промолвила она.
   Как хорошо я ее понимала!
   Ребенок был хорошеньким и  здоровым.  Его  плач  заполнил  комнату  -  он
казался мне самым прекрасным звуком в мире.
   Мы покинули покои роженицы вместе с моими служанками, начальницей которых
стала принцесса де Ламбаль, моя любимая подруга, которую я назначила  вместо
мадам де Ноай. С каждым днем я все больше  и  больше  привязывалась  к  моей
дорогой Ламбаль и не представлял