по  сторонам  и
вытерла глаза.
   - Вы должны простить меня, мои друзья,  -  сказала  она.  -  Ведь  вы
действительно  мои  друзья,  если  вы  любите  моего  сына.  Перед  вами
встревоженная мать. Я молю всех святых беречь месье д'Аленсона.
   - Это правда, мадам, - спросил один  человек,  -  что  король  грозит
отнять у Аленсона жизнь?
   - Нет. Это ложь, которая распространяется  заграницей.  К  сожалению,
мой сын окружен  недобрыми  советчиками.  Я  бы  хотела,  чтобы  Господь
избавил его от них. Возможно, это случится, потому что  у  милашек  есть
свои враги. Меня удивляет, что один  из  милашек  -  вы  понимаете,  мои
друзья, что я имею в виду самого сильного и опасного из них,  -  еще  не
убит в своей постели, потому что сделать что весьма легко, и кто смог бы
потом назвать имя убийцы? Я уверена, что месье Аленсон  почувствовал  бы
себя в безопасности, если бы это произошло; он был бы  рад  вознаградить
человека, который избавит его от угрозы. Но я слишком  много  говорю.  Я
знаю, мои друзья, что этой ночью вы будете вместе со мной молить Господа
о том, чтобы он уберег моего младшего сына от опасности.
   Она покинула их, вытирая глаза.
 
*** 
 
   Дю Гаст лежал в своей постели. Было десять часов вечера; он испытывал
усталость. Он слышал, как октябрьский ветер срывает листья с деревьев  и
раскачивает шторы на окнах спальни.
   Он был доволен жизнью,  потому  что  считал,  что  король  уже  готов
поддаться его влиянию. Король обожал своего фаворита; дю Гаст  с  каждым
днем становился все богаче. Его последними приобретениями стали  богатые
епархии, которые ему удалось выгодно продать. Он считал, что  уже  может
называть себя некоронованным королем Франции. Он с удовольствием думал о
надменных принцах - людях типа Гиза и Наваррца, - которые имели  гораздо
меньшую власть, нежели  Луи  Беренже  дю  Гаст.  Но  еще  приятнее  было
ощущать, что то же самое справедливо и в отношении кopoлевы-матери.
   Он устал так сильно,  что  решал  прервать  столь  приятные  мысли  и
заснуть.
   Дю Гаст задремал, но вскоре  проснулся  от  стонов,  которые  звучали
возле его кровати. Он изумленно открыл глаза и вгляделся в  темноту.  Он
решил, что ему что-то приснилось.
   Он  слова  закрыл  глаза,  но  шелест  раздвигаемого  полога  кровати
заставил  его  быстро  открыть  их.  Он  разглядел   призрачные   фигуры
нескольких мужчин, стоявших у ложа. Дю Гаст  закричал,  и  один  из  них
зажал ему рукой рот.
   Дю Гаст не успел с сожалением подумать о собранных им  богатствах,  о
том, как далеко позади себя он оставил в этом отношении Наваррца и Гиза;
он не успел удивиться тому, что власть королевы-матери осталась такой же
большой, как и прежде.
   У него осталось время только на то, чтобы умереть.
 
*** 
 
   Катрин снова подчинила себе короля; подавленный горем Генрих  заявил,
что ничто не может возместить ему  потерю  фаворита.  Эпернон,  Жуаез  и
Кайлюс  пытались  пробудить  в   нем   былой   интерес   к   нарядам   и
драгоценностям; они соперничали между собой; каждый мечтал занять  место
первого фаворита, освободившееся после смерти дю Гаста.  Болонки  короля
утешали его лучше, чем кто-либо; он ездил с женой по  Парижу,  выискивая
собачек, которыми можно было пополнить их коллекцию. Король жаловался на
то, что  ему  повсюду  напоминают  о  его  утрате.  Люди  бросали  вслед
королевской карете злые, непристойные слова.
   Он обвинял  Марго  в  убийстве  дю  Гаста;  его  ненависть  к  сестре
усилилась. Боясь, что Генрих убьет Марго, Катрин  предложила  арестовать
ее и сделать заложницей - вместо Аленсона.
   - Если мы будем держать ее под замком, - сказала королева-мать, - она
не сможет помогать Аленсону; к тому же он  любит  ее  и  воздержится  от
необдуманных поступков, зная, что она ответит за них.
   - Ты права, - согласился Генрих. - Давай запрем ее.
   Это похоже на  прежние  времена,  подумала  Катрин;  достаточно  было
избавиться от дю Гаста, и ее старая дружба с Генрихом  возродилась.  Как
глупо было отчаиваться!  Она  всегда  может  путем  обдуманных  действий
управлять своими сыновьями.
   Генрих немного ожил; он  уже  меньше  горевал,  стал  уделять  больше
внимания Эпернону. Она,  Катрин,  должна  внимательно  следить  за  этим
молодым человеком, за тем, чтобы он не обрел слишком  большого  влияния.
Убрать еще одного фаворита будет нелегко.
   Странная была у нее семья! Аленсон замышлял месть, рвался  к  власти;
вместе с двумя Монморанси, Торе и Меру,  он  сколачивал  армию,  собирал
подданных  Наваррца.  Он  прислал  нескольким   придворным   письма,   к
сожалению, не попавшие в руки Катрин. В них он пытался очернить короля и
его мать.
 
*** 
 
   "Я был вынужден бежать, - сообщал Аленсон, - не только ради обретения
свободы, но и потому, что, по моим сведениям, Его  Величество  собирался
воспользоваться в отношении меня советом в духе Чезаре Борджиа".
 
*** 
 
   Это был прямой выпад против матери;  считалось,  что  Катрин  училась
искусству отравления у самого Борджиа.
   Аленсон также писал, что до него дошли вести о  Монтгомери  и  Коссе,
находившихся в тюрьме со времени дела де Ла Моля  и  Коконна.  Тюремщики
получили приказ задушить этих двух мужчин, но отказались выполнить  его.
Они также не пожелали отравить узников.
 
*** 
 
   "Я спасся чудом, - писал Аленсон. - В моем лагере есть шпионы.  Вчера
вечером  во  время  обеда  мне  предложили  вино.  Оно  было  сладким  и
восхитительным на вкус, но когда я дал его Торе, он отметил  приторность
напитка, и я согласился с ним. Я  перестал  пить  это  вино  и  запретил
делать это моим друзьям; вскоре нам стало плохо, у нас началась  сильная
рвота; мы спаслись лишь милостью  Божьей  и  замечательными  снадобьями,
оказавшимися под рукой. Мои друзья, вы понимаете,  почему  мне  пришлось
покинуть двор моего брата".
 
*** 
 
   Аленсон пробудил  в  короле  ярость;  свобода  передвижения  Марго  и
Наваррца была ограничена  еще  сильнее.  Генрих  обратился  к  матери  с
просьбой положить конец этой невыносимой ситуации.
   Катрин сказала, что она попросит  Аленсона  встретиться  с  ней  и  в
подтверждение своих добрых намерений возьмет с собой Марго. Она заставит
младшего сына помириться с братом, объяснит ему, сколь опасен  раздор  в
семье.
   - Хорошо, мама, - согласился король. - Ты одна достаточно умна, чтобы
разрешить эту проблему.
   Она нежно поцеловала Генриха.
   - Теперь, мой сын, ты понимаешь, как близок ты моему сердцу?
   - Да, - ответил он.
   Катрин почувствовала, что к ней возвращается энергия; вскоре вместе с
Марго и свитой дочери она отправилась в Блуа, де  было  решено  провести
встречу.
   Аленсон был резким, обозленным.
   Катрин смотрела на него с некоторой грустью;  она  отчасти  стыдилась
этого ее сына. Он был крайне тщеславен и имел мало качеств,  нравившихся
матери. Она мимоходом подумала о Генрихе де Гизе; как замечательно  было
бы иметь такого сына!
   Аленсон с видом победителя изложил ей свои требования, словно  Катрин
была главой побежденного государства.
   Она засмеялась ему в лицо.
   - Ясно ли тебе, мой Аленсон, что ты  -  мятежник,  восставший  против
короля, и что я приехала поговорить с тобой лишь потому, что  ты  -  мой
сын?
   - Я - мятежник, за которым стоит армия, мадам.
   - Не будь ты моим сыном и братом короля, ты бы не осмелился  говорить
подобным образом. Ты бы немедленно лишился головы.
   - Меня уже пытались отравить с помощью вина, мадам.
   - Это твоя фантазия, порожденная угрызениями совести.
   - Значит, месье Торе, я и все попробовавшие вино чересчур  мнительны,
мадам.
   Она скрыла свое раздражение.
   - Послушай, мой сын. Я пришла,  чтобы  договориться  с  тобой.  Здесь
находится твоя сестра; я знаю, ты будешь рад увидеть ее. Почему бы  тебе
не вернуться в Париж и не попытаться жить в согласии с твоим братом?
   - Мадам, - ответил он, - я знаю, что вы посылали людей схватить  меня
и доставить назад в качестве пленника. Этот замысел закончился неудачей,
поэтому вы явились сюда, чтобы  выманить  меня  сладкими  речами.  Но  я
понимаю, что в Париже я стану пленником.
   - Ты повел себя как предатель  Франции.  Я  знаю,  что  ты  просил  в
письмах помощи у Элизабет Английской и курфюрста Бранденбургского.
   - Многие французы не назовут меня изменником.
   Терпение Катрин начало истощаться.
   - Ты... гугенот? Почему? - Она громко рассмеялась.  -  Только  потому
что твой брат - католик. Если бы он поддерживал гугенотов, ты бы  сделал
ставку на католиков. Тебе не обмануть твою мать.  Ты  мечтаешь  о  троне
брата; тебе нет дела до того, кто поможет принцу Аленсону получить  его.
Каковы твои предложения?
   -  Я  хочу,  чтобы  Блуа  стал  моим  городом.  Я  сделаю  его   моей
резиденцией.
   - Враждебный Блуа! - воскликнула Катрин. - Второй Ла Рошель.
   - Мадам, многие люди хотят служить мне. Маршалы Монтгомери  и  Коссе,
которых вы пытались  убить  -  к  счастью,  безуспешно,  -  должны  быть
немедленно освобождены.
   - Я подумаю об этом, - сказала Катрин; она вернулась  в  свои  покои,
размышляя о том, как  ей  следует  поступить  с  ненавидящим  ее  сыном,
который вызывал у нее презрение, однако благодаря непопулярности Генриха
становился могущественной фигурой в стране.
   Наконец, она решила освободить  маршалов.  После  всех  слухов  стало
невозможным убить их в тюрьме.  Королю  придется  умиротворить  каким-то
образом пленников.
   Когда  Катрин  обдумывала  предложение  сына,  касающееся  Блуа,   ей
сообщили новость: Торе и Меру начали военные действия на юге. К счастью,
де Гиз справился с мятежниками. Он с  большим  успехом  сделал  это  под
Дормансом; битва закончилась таким поражением гугенотов, что Аленсон уже
не мог упорствовать.
 
*** 
 
   Улицы Парижа были заполнены людьми.  Нищие  и  бродяги  прошли  много
миль, чтобы присутствовать в городе во время торжеств. Нищие не казались
такими несчастными, как обычно. Говорили, что это великий день в истории
Франции.
   Мрачный и злой король стоял у окна в своих луврских покоях.  Да,  мир
был восстановлен в важный момент,  причем  король  и  католики  одержали
победу.  Ревность  обжигала  сердце  короля;  он   даже   пинал   ногами
приближавшихся  к  нему  болонок.  Милашки  не  радовали  короля   своим
присутствием.
   Он слышал крики людей, доносившихся с  улицы.  Так  они  должны  были
приветствовать своего короля, но  никогда  не  делали  этого.  Человеку,
ехавшему сейчас сквозь толпу, не  приходилось  выслушивать  непристойную
брань.
   Он въехал в город через ворота Сент-Антуан; он  был  на  голову  выше
своих  приближенных  и  держался  в  седле   с   природной   грацией   и
достоинством; неистовые крики вырывались из  глоток  торговцев,  женщин,
высовывавшихся из окон, чтобы взглянуть на красавца, нищих, студентов  и
карманников.
   - Да здравствует славный герцог!
   Он явился прямо из Дорманса; видя его раны,  полученные  в  сражении,
люди сходили с ума от радости - им казалось, что небеса благоволят к  их
кумиру. На щеке Генриха де Гиза  красовался  свежий  шрам  -  по  мнению
многих, точно такой рубец был на  лице  его  отца,  Франциска  де  Гиза,
Меченого.
   Толпа бурно приветствовала героя.
   - Да здравствует Меченый! Свершилось чудо. Меченый вернулся.
   Люди целовали край его  плаща;  они  боролись,  толкали  друг  друга,
пытаясь протиснуться к Генриху и прикоснуться  к  нему  своими  четками.
Многие плакали; по щекам герцога  тоже  текли  слезы.  Глаз  над  шрамом
слезился, как у старшего Гиза;  другим  глазом  Генрих  улыбался  людям,
прижимавшимся к нему.
   - Великий герцог Франциск спустился с  небес,  чтобы  спасти  нас!  -
кричали самые суеверные. - Это знак свыше.
   - Плохие времена заканчиваются. Меченый посмотрел с  небес  и  увидел
наши страдания. Он дал  нам  своего  сына,  чтобы  тот  избавил  нас  от
несчастий, от этих гадин Валуа. Да здравствует человек  со  шрамом!  Это
знак небес.
   В Лувре разъяренный король слушал крики людей.
   Тем временем герцог ехал дальше. Он спрашивал себя, не послышалось ли
ему, что кто-то крикнул  из  толпы:  "В  Реймс,  монсеньор!  В  Реймс  с
Меченым!"
 
*** 
 
   Лувр охватило смятение: исчез Генрих Наваррский. Его приближенные  не
могли объяснить отсутствие своего господина. Днем ранее он не  явился  в
спальню к отходу ко  сну;  прождав  несколько  часов,  люди  сообщили  о
случившемся королю и Катрин, но они не слишком  встревожились,  помня  о
многочисленных любовных  похождениях  Наваррца.  Дворец  обыскали  -  по
указанию Катрин, без лишнего шума. Наваррец не был найден.
   Король пригрозил поднять с постели Марго -  она  была  больна,  недуг
отнял у нее все силы. Катрин возразила.
   - Не показывай свою тревогу. Люди не должны думать, что  ты  считаешь
этого человека важной персоной.
   Спустя некоторое время король позволил матери успокоить  его;  тайный
поиск продолжался безуспешно.
   Генрих вместе со своей королевой и матерью отправился, как обычно,  к
мессе в Сент Шанель; он не выдавал своего беспокойства. Покидая церковь,
Катрин  неожиданно  почувствовала  чье-то  прикосновение  к   ее   руке;
повернувшись, она увидела перед собой насмешливые глаза Наваррца.
   - Мадам, -  произнес  он,  низко  кланяясь,  -  перед  вами  человек,
которого вам так недоставало, беглец, за которого вы так волновались.
   Катрин с облегчением улыбнулась.
   - О, мы не слишком встревожились, мой сын, - сказала она. - Мы знаем,
что вы способны позаботиться о себе.
   Король бросил хмурый взгляд на своего зятя; чувство облегчения мешало
Генриху сердиться. Похоже, очередное романтическое приключение, подумала
Катрин. Мы напрасно волновались. Он слишком  ленив  для  государственных
дел. Ему нравится жизнь при дворе среди красивых  дам  даже  в  условиях
ограниченной свободы. Возможно, он  исчез,  чтобы  подразнить  нас.  Это
похоже на него. Он просто шутник.
   Через два дня Наваррец предложил Гизу поохотиться на  оленей  в  лесу
Бонди под Парижем. Король Наварры заметил, что они смогут утром посетить
яр марку в Сент-Жермене и развлечься перед охотой.
   Это предложение никого не насторожило. В дополнение к двум гвардейцам
короля, в чьи обязанности  входило  сопровождать  повсюду  Наваррца,  он
будет окружен также людьми де Гиза.
   Катрин проводила кавалькаду - Наваррец и Гиз ехали рядом.
   - Я бы хотел, -  обратился  Наваррец  к  герцогу,  -  чтобы  ты  ехал
инкогнито, потому что обожание парижан способно раздражать.
   - Им нравятся мои боевые шрамы, - сказал Гиз.
   - Сын  Меченого!  -  крикнул  Наваррец.  -  Да  здравствует  Меченый!
Когда-то в Париже везде звучало одно прозвище - Иезавель.  Теперь  везде
раздается:  "Меченый!"  Толпа  может  только  обожать  или   ненавидеть.
Парижане не признают полутонов.
   - Сегодняшний герой завтра становится врагом, -  заметил  Гиз.  -  Не
следует придавать большое значение крикам черни.
   - Но парижская толпа всегда была верна тебе. Я слышал, тебя  называют
королем Парижа. Это славный титул. Он подходит вам, месье.
   Гиз испытывал приятное чувство. В нем было  достаточно  человеческого
для  того,  чтобы  получать  удовольствие  от  лести.  Более  того,  ему
показалось,  что  Наваррец,  демонстрировавший  свое  дружелюбие,  готов
сделать ставку на Генриха де Гиза. Герцог не слишком верил в  надежность
Наваррца, но такой полный всевозможных идей человек, как Генрих де  Гиз,
всегда приветствовал новую дружбу.
   Они гуляли по ярмарке рука об руку.
   - Смотри! - заявил Наваррец. - Сегодня утром люди  даже  любят  меня.
Это происходит потому, что  они  видят  Наваррца  рядом  с  его  другом,
господином де Гизом. Любой друг  де  Гиза  мгновенно  становится  другом
народа. Мне нравится моя новая популярность.
   Он  кланялся,  улыбался,  разглядывал  женщин  -  словом,  беззаботно
предавался отдыху.
   Наваррец  успешно  притупил  бдительность  Гиза;  лишь  когда  король
Наварры увел Генриха с ярмарки, герцог заметил, что его свита  затерлась
в плотной  толпе.  Он  и  пара  гвардейцев  оказались  в  кольце  дюжины
беарнцев.
   - Теперь вы поедете со мной  в  лес  поохотиться,  месье  де  Гиз?  -
спросил Наваррец.
   Генрих заколебался.
   - Вперед, - продолжил Наваррец. - Не будем ждать твоих  людей.  Иначе
день закончится раньше, чем мы отправимся в путь.
   Он повернулся к своим людям и произнес с иронической улыбкой:
   - Господа, мы ведь насильно увезем господина  де  Гиза,  если  он  не
поедет по своей воле?
   Гиз посмотрел на ехидное лицо Наваррца и спросил себя, что кроется за
этой выходкой. Он понимал, что отправился в лес с Наваррцем и его людьми
будет безумием. Он мог рассчитывать лишь на двух гвардейцев короля.
   - Я соберу  моих  людей,  -  настороженно  произнес  Гиз,  -  мы  без
промедления отправимся на охоту.
   - А мы поедем прямо сейчас, - сказал Наваррец. - Присоединяйся к  нам
поскорее.
   Он ускакал в сопровождении своих людей и двух  гвардейцев;  смущенный
Гиз проводил их взглядом.
   Герцог пожал плечами. Обязанность следить за Наваррцем лежала  не  на
нем, а на гвардейцах короля - месье де Мартене и лейтенанте Спалунге.
   Тем временем Наваррец восторгался тем, как  ловко  он  ускользнул  от
Гиза и его людей. Он бросил взгляд на гвардейцев.  Славные  джентльмены,
подумал он, но королева-мать не слишком обрадовалась бы известию о, том,
что сегодня я буду охотиться без месье де Гиза и его людей.
   Охота началась, но Наваррец больше думал о двух гвардейцах, нежели об
оленях; что касается беарнцев, то они внимательно следили за ним, ожидая
сигнала, по которому им следует схватить гвардейцев и скрыться вместе со
своим господином.
   Один из беарнцев приблизился к Генриху.
   - Мы можем мгновенно избавиться от этой парочки, Ваше Величество.
   - Нет, - сказал Наваррец. - Не причиняйте им  вреда,  они  -  славные
ребята; я успел привыкнуть к ним, находясь под их опекой. Забудем о силе
наших мускулов; дадим волю изобретательности наших мозгов.
   Наваррец помнил, что в феврале солнце садится рано; небо уже темнело,
приближалась холодная ночь. Они выехали поздно, время пролетело  быстро.
Гвардейцы, похоже, не  заметили  этого;  они  получали  удовольствие  от
охоты, Наваррец притупил их бдительность  своей  недавней  выходкой.  От
Наваррца не потребовалась большая хитрость, чтобы  позволить  гвардейцам
ускакать вперед за оленем. Отстав от них, он помчался в  противоположную
сторону.
   Достигнув  края  леса,   Наваррец   и   его   сторонники   не   стали
останавливаться, чтобы поздравить друг друга  с  успехом  первого  этапа
бегства; к утру они добрались до  Пуасси,  переправились  через  Сену  и
взяли курс на Луару.
   Наваррец потянул вожжи, лишь почувствовав, что  он  находится  весьма
далеко от Парижа.
   Он разразился громким смехом; беарнцы последовали его примеру.
   - Наконец-то мы свободны! - заявил он. - Мои друзья, как хорошо,  что
Париж остался позади. Там умерли моя  мать,  адмирал  Колиньи  и  многие
верные нам люди. Не сомневаюсь -  со  мной  хотели  поступить  таким  же
образом. Я не вернусь в Париж по доброй воле. Я оставил там вещи - мессу
и жену.
   Наваррец состроил гримасу.
   - Я постараюсь обойтись без первой. Что  касается  второй,  то  я  не
вернусь к ней.
   Он снова засмеялся, радуясь своему избавлению от Парижа - от мессы  и
жены:
   - Мне придется обойтись без того, что я потерял. И еще  -  пусть  это
останется между нами - думаю, по этому поводу я  готов  принять  от  вас
скорее поздравления, чем соболезнования.
 
*** 
 
   Марго держали в ее покоях; возле дверей, снаружи,  стояли  гвардейцы.
Она знала, что король хочет расправиться с ней; вероятно, она  еще  жива
лишь благодаря заступничеству  матери.  Хотя  на  долю  Катрин  выпадало
множество  неприятностей  по  вине  ее  беспокойных  детей,  она  желала
сохранить их. Сейчас у нее осталось лишь два сына и дочь; через ни