ет жить у  нас.  Он  учится  на
юриста и немного поживет с нами.
   Раньше у нас уже жил молодой человек, но он не произвел на меня  никакого
впечатления, и я почти не замечала его. Он, кажется, жил у нас года  три.  Я
была еще очень маленькой. Это было в порядке вещей: люди,  занимающие  такое
положение, как мой отец, обычно брали к себе в семью тех, чьими наставниками
они были.
   Саймон  Кейсман  поклонился.  Потом  Кейт  вышла  вперед.   Кейт   всегда
стремилась произвести впечатление, и я увидела, что ей  это  удается.  Я  не
могла определить, какое впечатление на меня произвел Саймон Кейсман. В одном
я была уверена - он отличался от того молодого человека, чьего имени я  даже
не помнила.
   Саймон Кейсман спросил Кейт, каково ее впечатление от  процессии,  и  она
выразила свой восторг по этому поводу. Я заметила,  что  отец  был  каким-то
грустным, поэтому сама я не стала очень уж восхищаться, хотя так же,  как  и
Кейт, была в восторге от сверкающего зрелища.
   Надо было подождать, пока толпы схлынут и мы сможем дойти до нашей барки.
Отец по-прежнему был печален и молчалив.
   Когда мы пришли домой, я сказала Кейт:
   - Интересно, о чем думала королева лежа там, в паланкине?
   - О чем она могла думать,  кроме  своей  короны  и  власти,  которую  она
принесет ей?

***

   В сентябре того же года везде царило большое  оживление,  так  как  новая
королева должна была разрешиться от  бремени.  Все  ждали  мальчика.  Король
пытался заставить народ поверить в то, что это и есть единственная  причина,
заставившая его взять другую жену. В конце концов,  королева  Екатерина  уже
родила ему дочь, леди Марию.
   - Будет большая радость, - сказал  мне  отец  во  время  одной  из  наших
прогулок к берегу реки, - но если королеве не удастся...
   - Отец, она родит сына. И тогда мы все будем танцевать  в  большом  зале.
Придут актеры, будут звонить колокола, будет салют.
   - Дорогое мое дитя, - сказал он, - будем молиться, чтобы так оно и вышло.
   Я была тронута тем, что он, чьи симпатии были на стороне бедной  королевы
Екатерины, мог теперь жалеть королеву Анну Болейн.
   - Бедняжка, - сказал он.
   - Многие пострадали из-за нее, отец, - ответила я.
   - Да, конечно, - грустно заметил он. - Многие потеряли головы из-за  нее.
Кто знает, может быть, она очутится в подобном положении?
   - Но она же возлюбленная короля.
   - Другие тоже были, дитя мое, и что сталось с ними, когда король перестал
любить их? Многие уже покоятся в своих могилах. Когда придет мое время, я бы
хотел лежать на кладбище Аббатства. Я говорил об этом с  братом  Иоаном.  Он
считает, что это можно устроить.
   - Отец, я запрещаю тебе говорить о смерти! И все это началось с разговора
о рождении! Он печально улыбнулся:
   - Есть связь, дорогое дитя. Все мы родились, и все должны умереть.
   Через несколько дней после нашего разговора у королевы  родился  ребенок.
Мы слышали, что король был горько разочарован, ибо ребенок, хотя и здоровый,
был девочкой.
   По поводу ее крестин был устроен праздник, и девочку назвали Елизаветой.
   - Следующим должен быть мальчик, - говорили все.

***

   Пришло Рождество со своим весельем: актеры, рождественские  гимны,  пиры,
украшения из остролиста и плюща. Мы стали взрослее, а весной я услышала  имя
Элизабет Бартон, потому что все говорили о ней. Ее знали как Святую деву  из
Кента, она предсказывала, что, если король откажется от королевы Екатерины и
возьмет королевой Анну Болейн, он вскоре умрет; и теперь, когда он  все-таки
поступил по-своему, многие были уверены, что жить ему осталось недолго.
   Брат Иоан и брат Яков пришли повидать отца, и все трое пошли в сад и  там
о чем-то серьезно говорили. Им казалось, что Святая  дева  из  Кента  сможет
заставить короля осознать свою ошибку. Брат Иоан сказал, что это,  возможно,
небесное знамение. Я не знаю, что думал по этому поводу отец, потому что  он
никогда не говорил со мной о таких вещах. Теперь я понимаю: он  боялся,  что
я, по своей наивности, могу сказать что-нибудь, из-за чего осудят не  только
его, но и меня, ведь малолетних тоже считали преступниками. Я понимала,  что
король был охвачен желанием получить женщину, которая обворожила его, и  что
ему надоела королева, которая перестала приводить его в восхищение.  Он  жил
чувствами, но очень боялся Божьего гнева по отношению к  грешникам.  Поэтому
он должен был убедить себя, что он прав. Он хотел верить - о чем он  говорил
постоянно, - что  его  действиями  руководили  не  чувства,  а  совесть.  Он
настаивал на том, что, поскольку королева Екатерина раньше состояла в  браке
с его братом Артуром, она не считается  законной  женой,  хотя  их  венчали.
Причина, почему его брак не был увенчан детьми - кроме одной  девочки,  леди
Марии, - заключалась в том,  что  Бог  не  благославил  этот  брак,  говорил
король. Он заставил требовать развода с Екатериной не из-за желания получить
Анну Болейн. Его долг дать Англии наследника. Новая королева родила  дочь  и
доказала, что она может иметь детей; надеялись, что следующий ребенок  будет
сыном.
   Так рассуждал король, и никакая логика не могла потревожить его  совесть.
Это я узнала позже, но в то время я постоянно забывала о витающем в  воздухе
ощущении опасности.
   Матушка тоже забывала об этом. Она  была  мягкой,  сговорчивой  женщиной.
Вероятно, потому, что была намного моложе отца, она во  всем  полагалась  на
него и почти не имела своего  мнения,  однако  наш  дом  матушка  держала  в
порядке, слуги были ей преданы; более того, она стала известна как  одна  из
лучших садовниц на юге Англии. Она всегда  приходила  в  волнение,  когда  в
Англию ввозили новые виды растений. Теперь привезли мускусную  розу,  и  она
выращивала ее рядышком с дамасской розой.  Коринфский  виноград  привезли  с
острова в Средиземном море, и она разбила виноградник, который доставлял  ей
большое удовольствие.
   Постепенно я поняла, что матушка принадлежала  к  тем  женщинам,  которые
верят, что если закрыть глаза на неприятности, то их  не  будет.  Я  была  в
восторге от нее, а она не могла наглядеться на меня. Но с ней я не была  так
близка, как с отцом. Мое самое большое удовольствие было находиться рядом  с
ним, бродить с ним у реки или по  саду.  По  мере  того  как  я  становилась
взрослее, он  мог  говорить  со  мной  на  серьезные  темы,  что,  я  думаю,
доставляло ему большое удовольствие.
   Я помню, что именно в то время, когда  прогремело  имя  Элизабет  Бартон,
отец имел со мной беседу.
   В тот день, когда ее казнили, он обнял меня, и мы пошли к  реке.  Там  на
открытой лужайке мы могли разговаривать, не боясь,  что  нас  подслушают.  В
вишневом саду или орешнике это вполне могло случиться.
   Он рассказал мне, что Святая дева  из  Кента  была  служанкой  одного  из
членов военного эскорта архиепископа, о  том,  что  она  заболела  и  у  нее
начались припадки, которые переходили в транс. И она  объявила,  что  в  это
время общается со Святым Духом.
   - Очень может быть, что ее, бедняжку,  использовали,  -  сказал  отец.  -
Может быть, она частично и говорила правду, но, как тебе  известно,  Дамаск,
она говорила против короля. Она предсказала его смерть, если он  отошлет  от
себя королеву Екатерину.
   - Что он и сделал, отец.
   - И взял себе Анну Болейн.
   - Почему мы не можем об этом забыть!  -  воскликнула  я.  -  Если  король
согрешил, то он и будет призван к ответу.
   Отец улыбнулся:
   - Ты помнишь, дитя мое, как когда-то однажды мы с тобой видели плывших на
барке по реке великого кардинала рядом с королем?
   - Я никогда не забуду этого.  Думаю,  с  того  времени  я  впервые  стала
замечать кое-что в жизни.
   - И я сказал тебе.., что я сказал тебе? Ты помнишь?
   - Ты сказал: "Мы не одни в этом мире. Несчастье одного  -  это  несчастье
всех нас".
   - Какой же ты умный ребенок! О,  Дамаск,  я  буду  рад  увидеть,  как  ты
станешь женщиной.., если я доживу до этого.
   - Пожалуйста, не говори так. Конечно, ты будешь жить долго и увидишь, как
я превращусь в женщину. Ведь я уже  почти  достигла  этого  возраста,  и  мы
всегда будем вместе.
   - И однажды ты выйдешь замуж.
   - И ты думаешь, что это разлучит меня с  отцом?  Любой  мужчина,  который
пожелает разлучить нас, не заслужит моего расположения.
   Он засмеялся:
   - Этот дом и все, чем я владею, останется тебе и твоим детям.
   - Но он будет твоим много, много лет, - настаивала я.
   - Дамаск, имей в виду: мы живем в тревожное время. Король устал от  одной
жены, захотел другую. Это может коснуться и нас, Дамаск. Я  хочу,  чтобы  ты
была готова. - Он сжал мою руку. - Ты такой маленький мудрец, что я забываю,
что ты еще ребенок. Я говорю с тобой, будто передо мной брат Иоан  или  брат
Яков. А ведь ты совсем еще дитя.
   - Кейт постоянно напоминает мне об этом.
   - Ах, Кейт. У нее нет твоего здравого смысла. Но нельзя же ожидать, чтобы
в одной семье было два таким умных человека.
   - Ты пристрастный родитель, - сказала я.
   - Признаюсь, - ответил он. И продолжил:
   - Сегодня Святую деву из Кента отвезут в Тай-бери. Там ее казнят.
   - Только за пророчество?
   - За предсказание того, чего король не хочет, чтобы ему предвещали. -  Он
вздрогнул и продолжил:
   - Хватит говорить о смерти. Пойдем,  посмотрим,  как  поживают  мускусные
розы твоей матери.

***

   Дева из Кента была мертва. На эшафоте она признала свою вину.
   - Я бедная необразованная деревенская девушка,  -  сказала  она.  -  Меня
незаслуженно расхвалили ученые люди. Они заставили меня притворяться,  будто
меня посещали откровения, которые толковали в свою пользу.
   Среди ученых людей, которые поддерживали ее, были сэр Томас Мор и епископ
Фишер.

***

   Поскольку я была еще слишком мала, я плохо и только  временами  сознавала
ту напряженную обстановку, которая окружала меня. В то время я не могла даже
допустить, что мир вне нашего дома мог иметь для нас  большое  значение.  Со
времени коронации новой королевы прошло всего несколько месяцев, но отец мой
очень постарел за это время. Раньше он часто  ездил  вверх  по  реке,  чтобы
посетить сэра Томаса Мора, очень известного джентльмена. До  своей  отставки
он был лордом-канцлером, заняв место великого кардинала. У отца  было  много
общего с сэром Томасом, жизни их были схожи: оба были юристами,  оба  хотели
стать монахами, а вместо этого выбрали семейную жизнь. Дом  сэра  Томаса  не
отличался от нашего, но его дети были уже взрослыми и хозяйство у  них  было
большое, потому что его потомство имело уже свои семьи,  которые  составляли
часть общей семьи. Раньше это была веселое семейство; сэр Томас, несмотря на
ученость, любил шутку, но теперь все  изменилось.  Казалось,  все  они  ждут
чего-то ужасного. Нехорошее предчувствие вкралось и в наш дом.
   Я старалась избавиться от мрачных мыслей,  но  сомневаюсь,  сознавала  ли
Кейт надвигающуюся беду. Она могла поднять целую бурю перед Кезаей по поводу
того, как выстирано платье, куда подевалась любимая лента, и это,  казалось,
значило для нее больше, чем любое другое. Она отличалась настойчивостью, а я
так привыкла следовать за ней, что начала уже чувствовать, как она. Я  вдруг
обнаружила в себе  способность  игнорировать  то,  что  было  неприятно  мне
(несомненно, я унаследовала это от матушки), так что я пыталась не  замечать
растущее напряжение и уверить себя, что все в порядке.
   Саймон Кейсман теперь жил у нас. Отец говорил, что он  чрезвычайно  умный
молодой человек и добьется успеха. Он проявил себя  в  деле  моего  отца  и,
казалось, старался втереться в нашу семью. Он был очень почтителен к отцу  и
за обедом обычно смиренно произносил: "Как вы думаете, сэр?..",  -  а  потом
продолжал обсуждать какой-нибудь пункт закона,  совершенно  непонятный  всем
остальным. Саймон высказывал свою точку зрения и, если отец  не  соглашался,
немедленно извинялся, что вообще-то он  ведь  только  ученик.  Отец  немного
журил его и говорил, что если он не согласен, это еще не значит, что  Саймон
не прав. Каждый человек должен  иметь  свое  мнение,  и  так  далее  и  тому
подобное; я видела, что Саймон очень нравится отцу. "Он самый умный  из  тех
молодых людей, которые проходили у меня практику", - обычно говорил он.
   Потом Саймон постарался стать полезным матушке.
   Он очень быстро узнал названия цветов и  как  лучше  за  ними  ухаживать.
Матушка была в восторге от него, и часто я видела, как он несет ей  корзину,
а она ходит по саду, срезая цветы.
   Часто я ловила на себе его задумчивый взгляд, и он даже пытался выяснить,
что любила я, пытаясь обсуждать со мной греческих философов, так как у  меня
была репутация довольно образованного человека, в основном  потому,  что  на
занятиях я была намного способнее Кейт или Руперта, что совсем  не  значило,
что я действительно достигла очень большой степени учености; еще он  говорил
со мной о лошадях, потому что я любила ездить верхом.
   С Рупертом он мог свободно и со знанием  дела  говорить  о  фермерстве  и
животноводстве; к Кейт он всегда относился со смесью  почтения  и  дерзости,
которую она провоцировала и ожидала от большинства мужчин.
   Фактически он затрачивал массу усилий, чтобы не вызвать неудовольствия  и
ужиться со всеми. В тот год длинные  летние  вечера  проходили  приятно.  Мы
собирали цветы, ездили верхом, и  на  Иванов  день  мы  встали  рано,  чтобы
увидеть восход солнца; мы устраивали пикники, косили сено, всегда  делая  из
этого своего рода ритуал,  собирали  урожай,  а  когда  урожай  был  собран,
повесили снопы на стены кухни, чтобы они  висели  там  до  следующего  года.
Потом мы собирали фрукты, орехи и  складывали  их.  Уже  поздно  вечером  мы
играли в игры у камина. Искали спрятанные сокровища вокруг  дома,  играли  в
шарады, в которых обычно выигрывала я, к большой досаде Кейт.
   В то лето я увидела Мадонну,  украшенную  драгоценностями.  Мы  не  имели
права видеть ее, и я уверена, Бруно никогда не взял бы нас в  часовню,  если
бы Кейт не сыграла в этом роль искусительницы.
   Мы прошли через потайную дверь, Бруно уже поджидал нас. Я думаю,  что  он
ждал этих встреч, как и мы. Наверное, поднялся бы ужасный шум, если бы стало
известно, что мы ступаем на землю Аббатства, и там встречаемся  с  Бруно.  И
это делало наши встречи такими волнующими. Бруно очаровал нас обеих:  мы  не
могли забыть таинственности его рождения. По  этой  причине  он  внушал  мне
благоговение, и Кейт тоже. Я знала, что она ни за что в этом  не  признается
и, чтобы обмануть в этом себя, постоянно пытается впутать его во  что-нибудь
нехорошее. Однажды она сказала мне,  что  хорошо  понимает,  что  чувствовал
дьявол, когда пытался заставить Христа кинуться  со  скалы,  чтобы  доказать
свою святость,  потому  что  ей  всегда  хотелось  заставить  Бруно  сделать
что-нибудь подобное. "Во мне, наверное, сидит частица  дьявола",  -  сказала
она; и я уверяла ее, что в этом она совершенно права.
   Мы лежали на траве,  и  Кейт,  как  она  часто  это  делала,  говорила  о
коронации королевы, о самой  королеве,  возлежащей  в  паланкине  в  золотых
одеждах.
   - На ней сверкали драгоценности, которых ты никогда не видел,  -  сказала
она Бруно.
   - Я видел, - ответил он. - Я видел драгоценности лучше, чем у нее.
   - Лучших нет. Это были королевские драгоценности.
   - А я видел святые драгоценности.
   - Святые драгоценности! Таких нет. Драгоценности  -  это  символ  земного
богатства. Как же они могут быть святыми?
   - Если это драгоценности Мадонны, они святые, - сказал Бруно.
   - У Мадонны нет драгоценностей.
   - Есть. У нашей Мадонны есть. У нее драгоценности красивее, чем у короля.
   - Я не верю тебе.
   Бруно вырвал травинку и стал жевать ее, не заботясь о своей святости.  Он
молчал. А такое молчание приводило Кейт в ярость.
   - Ну?  -  требовательно  спросила  она.  -  Ты  ведь  врешь,  правда?  Ты
выдумываешь истории про твою глупую старую Мадонну.
   Говоря это, Кейт посмотрела через плечо, так как была  очень  суеверна  и
думала, не зашла ли она слишком далеко, называя Мадонну старой и глупой.
   Бруно ответил:
   - Я не выдумываю. Я бы хотел бы  показать  ее  вам.  Ты  ведь  ничему  не
веришь, пока не увидишь.
   - Тогда покажи нам! - воскликнула Кейт.
   - Как я покажу? Это священная часовня.
   - Все возможно, - насмешливо сказала Кейт.
   - Мадонна в  драгоценностях  находится  в  священной  часовне,  и  только
монахи, отрекающиеся от мирской жизни, могут входить в нее.
   - Тогда как же ты видел ее?
   - Меня водили туда. Я благословил ее, и она благословила меня.
   - О, - сказала Кейт, - конечно, ты ведь Святое Дитя.
   - У брата Валериана есть ключ, он  висит  у  него  на  цепи,  которой  он
подпоясывается.
   - Ты можешь украсть его, когда тот спит. Он часто спит, когда ты  делаешь
уроки. Ты говорил нам.
   - Я не могу сделать этого.
   - Ты хочешь сказать, что не смеешь. Ты  называешь  себя  Святое  Дитя,  а
боишься старого монаха! Где все твои чудеса? Если  ты  действительно  Святое
Дитя, ты сможешь достать.., ключ.., вот и все.
   - Я никогда не говорил, что постоянно могу делать чудеса.
   - Но именно этого мы и ждем от тебя. Какое  право  ты  имел  появиться  в
рождественских яслях, если ты не Святое Дитя? Это святотатство. Тебя  должны
были выгнать из Аббатства. Ты не Святое Дитя, ты мошенник.
   Я обнаружила, что Бруно не мог выносить, когда  подвергали  сомнению  его
святость. Я начала понимать, как важно для него не  смешиваться  с  другими.
Лицо его залилось краской гнева.  Я  никогда  раньше  не  видела  его  таким
растерянным.
   - Я Святое Дитя! - крикнул он. - И не смей говорить иначе!
   Кейт, которая не могла запомнить несколько строк стихотворения, которая с
трудом складывала несколько цифр и плохо запоминала латинские глаголы, очень
хорошо разбиралась в людях. Она сразу понимала их слабости и знала,  как  их
использовать. Она поставила цель увидеть Мадонну в драгоценностях и  решила,
что для этого хороши все средства.
   Ей понадобилось несколько дней, но в эти дни она так  играла  на  чувстве
страха Бруно, что в конце концов, поскольку  он  мало  отличался  от  других
мальчиков, настояла, чтобы Бруно украл ключи с пояса брата Валериана.
   Я невольно была замешана в этом приключении, и мне так же, как и Кейт, не
терпелось увидеть Мадонну. Я никогда не забуду момента,  когда  мы  вошли  в
холодное серое здание. Я ждала, что в любой момент нас поразит смерть за то,
что мы посмели ступить на священную землю, но вперед меня тянуло не  желание
увидеть Мадонну, а разделить триумф с  друзьями  -  Кейт  получила  то,  что
хотела, а Бруно доказал, что может совершать поступки,  недоступные  простым
смертным. Ибо кто, как не он, посмел привести посторонних  в  святая  святых
Аббатства?
   Он шел впереди нас и, когда уверился, что путь свободен, знаком  приказал
следовать за ним. Мы, крадучись,  проследовали  влажными  серыми  галереями,
узкими, покрытыми каменными плитами коридорами вверх по  винтовой  лестнице.
Было жутко и так тихо, будто,  как  сказала  потом  Кейт,  в  Аббатстве  был
покойник.
   Бруно был очень бледен, его губы плотно сжаты, и я знала, что  ничто  его
уже не остановит. Кейт, молчаливую, с расширенными глазами, кажется, впервые
в жизни охватил благоговейный страх. Перед тем  как  войти  в  Аббатство,  я
представила, как нас обнаружат, какую боль и удивление это вызовет  у  моего
отца, но сейчас я забыла об этом. Меня охватило нетерпение, как и Кейт, и  я
также думала о предстоящем наказании. Конечно, я  знала,  что  делаю  что-то
очень нехорошее, но не могла противостоять желанию сделать это.
   Кажется, прошло много времени, прежде чем мы подошли к  часовне  и  Бруно
вставил в замок украденный ключ. Дверь так громко заскрипела, отворяясь, что
я подумала, монахи в своих кельях услышат.
   И вот мы оказались в часовне.
   Мы осторожно ступали по каменным пли