ета, хотя был полон желания раскрыть его, и все-таки молчал,  предвкушая
удовольствие, которое он испытает, рассказывая сестре новости. Неожиданно он
перестал улыбаться, и  Лукреция  сразу  поняла,  почему.  Позади  них  стоял
Чезаре.
   Лукреция повернулась, чтобы улыбнуться ему, но Чезаре смотрел на брата.
   - Не ты должен говорить ей это, - сказал Чезаре.
   - Я так же могу, как и ты, - возразил Джованни.
   - Я старший. Я скажу, - объявил Чезаре. - Лукреция, не слушай его.
   Лукреция тряхнула головой и улыбнулась. Конечно, она  не  станет  слушать
Джованни.
   - Скажу, если только захочу, - выкрикнул Джованни.  -  Я  имею  такое  же
право, как и ты. Я первый решил сказать.
   Чезаре схватил брата за волосы и  начал  его  грясти.  Джованни  в  ответ
ударил его. Чезаре ответил. Мальчики покатились по ковру.
   Лукреция оставалась спокойной, поскольку драки были привычны в детской, и
она наблюдала за ними, довольная, что они дерутся из-за  нее;  почти  всегда
причиной их ссор была сестра.
   Джованни кричал от боли; Чезаре визжал от злости. Пока они будут драться,
служанки не подойдут к ним. Они боялись обоих мальчиков.
   Джованни, которого Чезаре повалил на пол, крикнул:
   - Лукреция, наша мама...
   Больше он ничего не сумел сказать, потому что Чезаре зажал ему рот рукой.
Глаза его потемнели от гнева, лицо пылало.
   - Я скажу. У нашей мамы будет ребенок, Лукреция.
   Лукреция смотрела на брата, широко раскрыв глаза от изумления, ее детский
ротик  приоткрылся  -   так   она   была   удивлена.   Чезаре   почувствовал
удовлетворение. Она смотрела на него так, словно он нес  ответственность  за
странную новость. Она заставила его почувствовать себя сильным,  как  обычно
бывало, когда  он  склонялся  над  ее  колыбелью  и  ее  крошечные  пальчики
обхватывали его большой палец.
   Он отпустил Джованни, и оба брата поднялись с  пола.  Драка  закончилась.
Сейчас мальчики  были  готовы  поговорить  со  своей  младшей  сестренкой  о
младенце и похвастаться всем тем, что они разузнали  о  величайшем  событии,
которое происходило за стенами их комнаты.

***

   Ваноцца лежала, ожидая прихода кардинала. На этот раз  на  свет  появился
мальчик, но она все равно тревожилась.
   И у нее была на то причина.
   Кардинал продолжал навещать ее в течение двух лег после ее замужества, но
визиты его стали менее частыми, и  она  нередко  слышала  пересуды,  что  он
интересуется очаровательными женщинами.
   Джордже оказался мягким, хорошим человеком, как и говорил о нем кардинал;
но  даже  самый  добрый  мужчина  остается  мужчиной,  а  Ваноцца   обладала
чувственной неотразимой красотой. Они вместе проводили долгие летние  вечера
- самое приятное время суток, приносившее  прохладу.  Ужинали  в  прекрасном
саду,  разговаривали,  начинали  думать  и  наконец  шли  в   дом,   каждого
воодушевляло присутствие другого.
   В конце концов, они были женаты, а Родриго появлялся нечасто.
   Всего этого и следовало ожидать, хотя предполагалось, что Джордже  просто
будет проживать вместе с ней.
   Мог ли Родриго винить ее? Она думала, что нет. Но когда  встанет  вопрос,
его ли это ребенок, он, скорее всего, будет не склонен признать  его  своим,
потому что его заботила судьба других детей.
   Ваноцца держала на руках ребенка, которому было всего несколько часов, он
казался ей самым  дорогим  на  свете  существом,  так  разве  могла  она  не
беспокоиться о том, что ждет его в жизни? Чезаре всегда занимал в ее  сердце
первое место; но сейчас, лежа без сил в  постели,  она  твердо  решила,  что
новорожденный - ее Гоффредо - должен иметь такие же возможности  в  будущем,
как и его братья, ведь он самый беспомощный из всех детей.
   Он был точной копией  остальных;  казалось,  перед  ней  лежит  маленькая
Лукреция, и не было сомнения, кто отец этого младенца  нескольких  часов  от
роду. Гоффредо - сын Родриго. Имея любовника и  мужа,  живущего  с  ней  под
одной крышей, Ваноцца сама не могла быть вполне уверенной в  его  отцовстве.
Но она должна сделать все, что в ее силах, чтобы  кардинал  признал  ребенка
своим сыном.
   В этот момент она увидела, что Родриго подходит к  ее  постели.  Служанки
отступили, присев в реверансе, охваченные страхом при его приближении.
   - Ваноцца, дорогая! - Голос его звучал мягко и ласково,  как  всегда.  Он
редко давал волю гневу, поэтому  она  не  могла  понять,  какие  чувства  он
испытывает к новорожденному.
   - На этот раз мальчик, мой господин. Он  очень  похож  на  Лукрецию..,  я
представляю,  как  в  этом  ребенке  я  каждый   день   буду   видеть   ваше
высокопреосвященство.
   Полная  холеная  рука,  унизанная   сияющими   драгоценными   перстенями,
коснулась щечки младенца. Это был нежный отцовский жест, и у Ваноццы отлегло
от сердца.
   Она подняла ребенка на  вытянутых  руках,  и  кардинал  принял  его;  она
заметила, как смягчился его взгляд, в  нем  появились  гордость  и  радость.
Просто чудо, думала она, что так много людей любят  Родриго;  его  любовь  к
женщинам и детям вызывала у них ответное желание доставить ему  удовольствие
и служить ему.
   Он прошелся по комнате  с  ребенком  на  руках,  взгляд  его  словно  был
устремлен в будущее. Наверняка строил  планы  относительного  новорожденного
мальчика. И ничего не заподозрил. Должно  быть,  Родриго  сравнивал  себя  с
Джорджо и задавался вопросом: может ли женщина предпочесть ему, обаятельному
могущественному кардиналу, какого-то мелкого папского служку?
   Он передал ребенка матери и на мгновение остановился, добродушно глядя на
нее сверху вниз.
   После чего с иронией произнес:
   - Как Джордже? Доволен?

***

   Это был период в жизни Лукреции, который она не забудет  до  конца  своих
дней. Ей исполнилось всего пять лет, но события тех дней ярко  запечатлелись
в ее памяти. Именно тогда ее жизнь начала меняться.
   До того времени весь мир для нее ограничивался рамками  детской,  девочку
оберегала мать, Лукреция жила ожиданием прихода дяди Родриго, ее приводили в
восторг  драки  братьев,  соперничавших  из-за  сестры.  Лукрецию   окружала
восхитительная обстановка. Каждый день она занимала  позицию  на  балконе  и
наблюдала за проходящим в большом мире,  но  все,  что  случалось  вне  стен
материнского дома, казалось ей не более чем картинками, которые должны  были
разнообразить ее праздную, полную удовольствий  жизнь.  Люди  и  события  по
другую сторону балкона выглядели нереальными, и Лукреция чувствовала себя  в
полной безопасности в своем уютном мире, окруженная любовью и восхищением.
   Она знала, что хороша собой и что обращает  на  себя  внимание  необычным
цветом волос и глаз. У нее  были  золотистые  светлые  волосы,  серо-голубые
глаза оттенялись  темными  ресницами  и  бровями,  унаследованными,  как  ей
говорили, от испанских предков. Именно такое  редкое  сочетание  было  очень
привлекательно.   На   ней   задерживали   взгляды   итальянцы    испанского
происхождения. Ее братья были столь же очаровательны.
   Служанки не могли удержаться, чтобы то и дело не обнимать ее, гладить  по
щекам и расчесывать  прекрасные  волосы  девочки.  "Наша  любимая  маленькая
Мадонна", - повторяли они и часто шептались между собой о том, какие  у  нее
колдовские светлые глаза, которые сделают ее самой соблазнительной  женщиной
Италии.
   Она была счастлива в своих привязанностях; платя любовью за их  любовь  к
себе, она часто прижималась  к  ним,  испытывая  величайшее  удовольствие  и
мечтая, как она вырастет и станет обольстительной куртизанкой.
   Маленькая  Лукреция  верила,  что  мир  создан,   чтобы   доставлять   ей
удовольствие - ее братья считали то же самое по отношению к себе,  -  но  по
характеру  Лукреция  отличалась  спокойствием,  была  готова  с  чем  угодно
согласиться, и только испытывала радость, когда ей удавалось сделать  что-то
приятное окружающим, и в этом отношении совершенно не походила на своих юных
родичей. Жизнь Чезаре и Джованни омрачалась их взаимной ревностью;  Лукреция
не знала  подобного  чувства.  Она  была  королевой  детской,  уверенная  во
всеобщей любви к себе. До пятого  года  жизни  девочка  оставалась  в  своем
замкнутом мирке, который окутывал ее, словно уютный мягкий кокон.  Но  потом
появился первый признак того, что жизнь не так проста, как казалось ей, и не
всегда будет протекать безмятежно и приятно.
   Прежде  всего  она  заметила  возбуждение  на  улицах.  Множество   людей
проходили по мосту в обе стороны. Каждый день в Рим верхом на мулах въезжали
кардиналы со своими свитами. Вокруг стояли небольшие группы людей; некоторые
разговаривали спокойно, но другие гневно жестикулировали.
   Весь день она прождала дядю Родриго, но он так и не пришел.
   Когда в детской появился Чезаре, она подбежала к нему и схватила  его  за
руки, но и брат изменился - казалось, она не привлекает его, как прежде.  Он
прошел на балкон, она терпеливо стояла рядом, словно маленький паж,  покорно
ожидающий его распоряжений; но он  молчал,  наблюдая  за  толпами  людей  на
улицах.
   - Дядя Родриго не придет  к  нам,  -  задумчиво  произнесла  она.  Чезаре
тряхнул головой:
   - Не придет, сестренка. Во всяком случае, сегодня.
   - Он заболел?
   Чезаре лениво улыбнулся. Она видела, как он сжал кулаки, лицо напряглось,
как было всегда, когда он сердился или принимал какое-то решение.
   Она поднялась на  ступеньку,  позволявшую  ей  стать  вровень  с  ним,  и
приблизила лицо вплотную к нему, чтобы лучше видеть выражение его глаз.
   - Чезаре, - сказала она, - ты сердишься на дядю Родриго?
   Чезаре обхватил ее шею сильными руками: ей было немножко больно от  такой
шутки, но она ей понравилась, потому что Лукреция знала, что  означает  этот
жест: смотри, какой я сильный, смотри, я могу причинить тебе боль, маленькая
Лукреция, если только захочу, но я не стану этого делать, потому что ты  моя
младшая сестренка и потому что я люблю тебя, а ты любишь меня.., больше всех
на свете..,  сильнее,  чем  мать  дядю  Родриго,  и  конечно,  сильнее,  чем
Джованни.
   И когда она начала вырываться и на лице ее появилось выражение  страдания
от боли - совсем немножко, - это надо было понимать так:  да,  Чезаре,  брат
мой, я люблю тебя больше всех на свете. Он понял, и пальцы его разжались.
   - На дядю Родриго нельзя сердиться, - ответил ей Чезаре. -  Это  было  бы
глупо, а я не глупец.
   - Конечно, Чезаре, ты не глуп. На кого же ты сердишься?
   Он покачал головой:
   - Нет, сестренка, я радуюсь.
   - Скажи мне, почему.
   - Ты еще совсем ребенок. Что можешь ты знать  о  том,  что  происходит  в
Риме?
   - А Джованни знает? - В свои пять лет Лукреция уже  овладевала  секретами
дипломатии. Прекрасные голубые глаза она опустила вниз, чтобы не видеть гнев
Чезаре; как и дядя Родриго, она  старалась  не  смотреть  на  то,  что  было
неприятно.
   Хитрость удалась.
   - Я скажу тебе, -  сказал  Чезаре.  Конечно,  теперь  он  скажет.  Он  не
позволит брату сделать ничего такого, что могло бы  увеличить  привязанность
сестры к Джованни. - Папа, которого ты знаешь под именем Сикста IV, умирает.
Вот почему все вокруг так возбуждены, вот почему не приходит  навестить  нас
дядя Родриго. Он очень занят. Когда папа при смерти, кардиналы  думают,  кто
заменит его. А когда он умрет, состоится конклав и будет выбран новый папа.
   - Выберут дядю Родриго, поэтому он не  может  навестить  нас,  -  сказала
девочка.
   Чезаре с улыбкой смотрел на нее. Он чувствовал себя очень значительным  и
важным; никто не умел дать ему почувствовать его мудрость  и  важность,  как
его сестра. Именно поэтому он так любил ее.
   - Мне бы хотелось, чтобы его скорее выбрали, и он пришел повидать нас,  -
добавила Лукреция. -  Я  попрошу  святых  помочь  побыстрее  выбрать  нового
папу.., чтобы он пришел к нам.
   - Не надо, Лукреция. Не надо просить об этом. Лучше помолись вот  о  чем:
попроси, чтобы новым папой стал наш дядя Родриго.
   Он засмеялся, Лукреция засмеялась  вместе  с  ним.  Многого  она  еще  не
понимала. Но, несмотря на пугающую необычность  происходящего,  несмотря  на
собравшиеся толпы внизу и отсутствие дяди Родриго, ей было приятно стоять на
балконе, ухватившись за камзол Чезаре и наблюдая за волнением на площади.
   Родриго не был избран.
   Волнение,  которое  наблюдали  дети,  охватило  весь   город.   Положение
изменилось. До Лукреции  доносились  звуки  уличных  потасовок,  а  Ваноцца,
охваченная ужасом, возводила вокруг дома баррикады. Даже  Чезаре  изменился,
он знал, что именно происходит вокруг, хотя ни он, ни Джованни,  слонявшиеся
в детской, никогда не признались бы в этом. Дядя Родриго ненадолго заехал  к
ним, чтобы убедиться, что дети находятся в безопасности. Теперь  он  навещал
этот дом, чтобы только повидать  детей.  Со  времени  рождения  Гоффредо  он
перестал считать Ваноццу своей возлюбленной. После этого у нее  родился  еще
один ребенок - Оттавиано, которого Ваноцца никогда не стремилась  выдать  за
сына кардинала. Что же касается маленького Гоффредо, то Родриго был очарован
этим ребенком, который все больше становился похож на своих красивых братьев
и сестер.  Родриго,  жаждавший  сыновей  и  очень  восприимчивый  к  детской
красоте, готов был отбросить  всяческие  сомнения  и  в  конце  концов  стал
относиться к Гоффредо с таким же вниманием и заботой, как к остальным детям.
Бедняжка Оттавиано оказался изгоем, совершенно не интересовавшим  кардинала,
но горячо любимым матерью и Джордже.
   Во время тех недель оставалось мало времени, чтобы горевать об отсутствии
Родриго; дети только успевали с изумлением наблюдать за постоянно меняющейся
картиной.
   Новым папой стал Инноченто VIII, который позволил кардиналу делла Ровере,
приходившемуся племянником покойному Сиксту, убедить  себя  развязать  войну
против Неаполя. Могущественные Орсини, которые вместе с Колонна  властвовали
в Риме, были друзьями и союзниками неаполитанцев  и  нашли  предлог  поднять
восстание в городе. Их заклятые враги объявили им войну. Вот так улицы  Рима
после смерти Сикста и избрания Инноченто превратились в поле боя.
   Дети, глядя вниз на уличные баррикады, были свидетелями странных  событий
в Риме.  Они  видели,  как  разгневанных  Орсини  силой  изгоняли  из  Монте
Джордано, видели не менее разгневанных, истекающих кровью Колонна. На глазах
у них люди рубили друг друга на куски. Они видели надругательства похотливой
солдатни над девушками и женщинами. Они вдыхали отвратительный запах войны -
запах горящих зданий,  запах  крови  и  пота.  Они  слышали  вопли  жертв  и
торжествующие крики победителей.
   Повсюду были смерть и страдания.
   Маленькая Лукреция смотрела на происходящее сначала с любопытством, потом
почти равнодушно. Чезаре и Джованни наблюдали за всем вместе  с  ней,  и  ей
передавалось их настроение.
   Пытки,   насилия,   убийства   составляли   неотъемлемую   часть    мира,
находившегося за пределами их детской. Маленькие римляне принимали  мир  без
удивления, не размышляя о том, что  происходит  изо  дня  в  день  перед  их
глазами, и Лукреция запомнила этот период своей жизни не как полный ужаса, а
как время перемен.

***

   Борьба прекратилась, жизнь вернулась к норме. Прошло еще два года, прежде
чем случилось событие, даже более важное для Лукреции и означавшее,  что  ее
детство закончилось.
   Ей было шесть лет, но она  выглядела  старше.  Чезаре  было  одиннадцать,
Джованни - десять. Она почти все время проводила вместе с братьями  и  знала
много такого, чего большинство детей ее возраста и  ведать  не  ведали.  Она
оставалась  по-прежнему  спокойной,  но,  пожалуй,  Лукрецию  стало  сильнее
занимать, как бы столкнуть братьев в их соперничестве за ее  любовь.  Теперь
она понимала, какую власть это давало ей  над  ними.  И  пока  каждый  будет
стремиться стать ее любимцем, она останется самой могущественной персоной  в
детской.
   Конечно, спокойствие было следствием ее мудрости, которая  пришла  к  ней
вместе с властью благодаря соперничеству братьев. И  единственное,  чем  она
могла наградить, это вручить свою награду - свою любовь.
   Она  оставалась  любимицей  служанок.  Они  могли  не  беспокоиться,  что
Лукреция разразится внезапной  вспышкой  гнева.  Она  была  добра  к  малышу
Гоффредо, которого окружающие едва замечали из-за его малого возраста; она с
равной добротой относилась к самому младшему - Оттавиано, на которого братья
вообще не обращали внимания.  Они  знали  об  Оттавиано  что-то  такое,  что
заставляло их относиться к нему с презрением, но Ваноцца жалела его, была  к
нему необыкновенно доброй.
   Лукреции нравилась ее жизнь; она любила играть с братьями, наблюдая,  как
они ссорятся, настраивая их друг против друга,  и  ловко  выведывала  у  них
секреты, пользуясь их соперничеством. Она любила прогулки по  саду,  обнимая
Джованни, особенно стараясь показать свою любовь к нему, когда знала, что из
окна за ними наблюдает  Чезаре.  В  таких  случаях  ее  охватывало  приятное
чувство тепла и уюта, ей льстила горячая любовь братьев.
   Когда их навещал дядя Родриго, она любила забираться к нему на  колени  и
заглядывать прямо ему в лицо, иногда она  даже  поднимала  изящный  пальчик,
чтобы коснуться его носа, казавшегося ей таким огромным, или  погладить  его
щеки. Она прятала лицо в складках его надушенной одежды и говорила ему,  что
запах духов напоминает ей цветы в садах матери.
   Дядя Родриго нежно любил их всех,  часто  он  приносил  им  подарки.  Они
становились вокруг него, а он, сидя на красивом стуле, который  берегла  для
него мать, по очереди смотрел на каждого  -  на  своих  возлюбленных  детей,
самых дорогих на свете, говорил он. Его взгляд,  задерживаясь  на  Джованни,
выражал особую нежность. Лукреция знала об этом. Иногда, когда она замечала,
как темнеет лицо Чезаре, ей  хотелось  броситься  к  Родриго  и  молить  его
обратить свое внимание на нее, а не на Джованни.
   Часто она так и поступала. Когда дядя Родриго ласкал длинными пальцами ее
золотистые волосы, когда его губы касались  ее  мягкой  щеки,  он  испытывал
нежность, которую мог подарить только ей одной. Он  крепче,  чем  остальных,
сжимал ее в объятиях и целовал чаще.
   - Моя очаровательная малышка, - шептал он. - Моя маленькая любовь.
   Потом он перестал выделять Джованни взглядом, и  это  обрадовало  Чезаре,
который ничего не имел против любви дяди Родриго к Лукреции. Только Джованни
вызывал у Чезаре ревность.
   Потом появлялась Ваноцца, держа на руках маленького Гоффредо. Она ставила
его у двери, подталкивала вперед, и малыш устремлялся в комнату с  радостным
криком: "Дядя Родриго, Гоффредо пришел".
   Обычно на нем была голубая туника,  делавшая  его  похожим  на  ангела  с
картинки, которая висела в доме матери. Дядя Родриго колебался - или  только
делал вид - несколько мгновений, прежде чем подхватить на  руки  прелестного
мальчика. Но стоило Ваноцце  выйти  из  комнаты,  как  он  покрывал  ребенка
поцелуями, усаживал на  колени  и  разрешал  вытаскивать  подарки  из  своих
карманов, ласково называя его "Мой маленький Гоффредо".
   Оттавиано никогда не приносили. Бедный, отверженный Оттавиано был бледным
и слабеньким и много кашлял. Он очень  походил  на  Джордже,  был  таким  же
добрым, но, как велел Чезаре, его не стоило замечать, потому что он не  имел
к ним никакого отношения.
   Но именно из-за них, Оттавиано и  Джордже,  произошли  перемены  в  жизни
семьи, из-за этих двоих, на кого они всегда смотрели как на пустое место.
   Обоих охватило равнодушие к окружающему. Стояла жара, говорили,  что  сам
воздух пагубен.  Джордже  становился  все  бледнее,  худел  с  каждым  днем,
наконец, слег в постель, и в доме установилась полная тишина.
   Ваноцца горько плакала - она успела полюбить своего слабого мужа и, когда
он умер, очень опечалилась. Вскоре умер и  маленький  Оттавиано,  страдавший
тем же недугом, что и его отец. Так за несколь