то король
по-прежнему не верит в ее полную невиновность.
   Ей не к кому было обратиться за помощью,  и  тогда  она  решила  написать
единственному человеку, которому могла доверять от начала и до конца.
   Она писала:
   "Я упросила посла курьера известить тебя о происшествии,  в  котором  был
замешан де Вард. Вопрос стоит настолько серьезно, что от решения  его  может
зависеть вся моя дальнейшая жизнь здесь. Если я  не  добьюсь  защиты,  любой
подданный короля  будет  вправе  оскорбить  меня,  зная,  что  его  действия
окажутся безнаказанными. Вся Франция с нетерпением ждет  развязки  скандала.
Умоляю тебя, ради  твоей  любви  ко  мне,  потребуй  от  короля  правосудия.
Надеюсь, что уважение, которым ты пользуешься здесь,  поможет  тебе  в  этом
деле. Это будет не первый случай, когда ты придешь мне  на  помощь,  но  без
этой помощи мне трудно рассчитывать на справедливое решение вопроса".
   Она знала, что ее призыв будет услышан. Так и произошло. Чарлз немедленно
ответил, что она может рассчитывать на его поддержку.
   Через две недели де Вард был заключен в Бастилию.

***

   Оставался де Гиш. Что доступ ко двору отныне будет ему заказан, было ясно
как Божий день. Маршал  де  Грамон,  отец  бедняги,  посоветовал  просить  у
Людовика аудиенции и убедить короля, что он не служил  и  не  будет  служить
другому господину. После этой встречи следовало немедленно уехать и  никогда
не видеться с Генриеттой.
   Так и было сделано, но в одном де Гиш пошел против совета отца. Он не мог
удержаться от последнего свидания с Генриеттой и, одевшись  в  ливрею  слуги
мадам де Ла Вальер, имел возможность увидеть Генриетту, когда та  переезжала
из Пале-Рояля в Лувр.
   После этого он отбыл  в  Голландию,  и  там  началась  его  блистательная
военная карьера.
   На деле де Гиша и де Варда был  поставлен  крест,  по  крайней  мере  так
полагал король. В душе, однако, ему по-прежнему  не  давала  покоя  мысль  о
связи между Генриеттой и ее братом.

Глава 10

   Со времени заточения де Варда и высылки де Гиша прошел год.
   Людовик часто бывал в обществе Генриетты. Он был неизменно  нежен  и  вел
себя как влюбленный, хотя временами она чувствовала, что его вновь  и  вновь
посещают подозрения, и это касается ее брата Чарлза.
   Теперь, когда  Людовик  утвердил  себя  в  качестве  истинного  правителя
Франции, он начал осознавать, что  мог  бы  использовать  влияние  брата  на
Генриетту в переговорах между двумя государствами. Более  того,  живостью  и
остротой ума Генриетта не уступала ни одному из его государственных мужей, а
Людовик был достаточно сообразителен, чтобы понять, что  влюбленная  в  него
женщина в состоянии сослужить лучшую службу  нежели  тот,  кто  служит  ради
почестей и славы.
   Оставалось одно сомнение, вновь и вновь возникавшее в  его  сознании:  не
была ли любовь Генриетты к брату сильнее, чем к нему?
   Полной уверенности не было, а между  тем  этот  вопрос  не  давал  королю
покоя. Любовь его и Генриетты друг к другу  представляла  для  него  больший
интерес и занимала его больше, чем та понятная и обычная страсть, с  которой
он относился к Ла Вальер и ее новой сопернице мадам де Монтеспан.
   Мать, королева Анна, была тяжело больна и для него не было секретом,  что
жить  ей  осталось  недолго.  Танцуя  с  Генриеттой,  Ла  Вальер  или  мадам
Монтеспан, он часто мыслями переносился  к  матери.  Он  любил  ее,  хотя  в
последнее время она слишком часто  вмешивалась  в  его  дела:  будучи  не  в
состоянии забыть, что он был ее ребенком,  она  продолжала  держать  его  за
такового.
   "Бедная мама! - шептал он часто. - Как она любит меня! Но она же  никогда
меня не понимала".
   В  Пале-Рояле,  коридоры  которого  были  увешаны  зеркалами  и  блистали
факелами, впервые исполнялась новая пьеса Мольера "Лекарь поневоле".
   Людовик,  сидя  рядом  с  Генриеттой,  громко  смеялся,  отдавая  должное
остроумию своего придворного драматурга, и отвлекся от мыслей о матери.
   Он был счастлив. Он наслаждался каждым поворотом сюжета. До чего  же  это
хорошо - иметь тихую малышку-жену, обожающую его. Ее не было с  ним  в  этот
вечер, чтобы  восторгаться  мужем,  одетым  в  пурпурный  бархатный  костюм,
осыпанный алмазами и жемчугом, - она носила траур по своему отцу. Он был рад
ее отсутствию: вздохи любовниц выводили ее из себя, а кроме того, Ла  Вальер
снова была беременна. До  чего  же  славно  иметь  такую  кроткую  и  нежную
любовницу, как Ла Вальер, и одновременно такую дерзкую и колкую,  как  мадам
де Монтеспан! И все это время он  мог  наслаждаться  также  любовной  связью
высшего порядка - с элегантной и умной  Генриеттой.  Их  отношения  окрашены
совершенно по-особому, и он не видел оснований к  тому,  чтобы  когда-нибудь
они оборвались.  Сегодня  она  заведывала  всем  этим  зрелищем;  все  самые
блестящие празднества, маскарады и балеты были ее рук делом. Она все делала,
чтобы ублажить своего короля; о, если бы только он был полностью уверен, что
ее страсть к нему овладела ею до конца, тогда  бы  он  мог  быть  совершенно
доволен!
   Но он всегда вынужден вспоминать о смуглом, насмешливом мужчине по другую
сторону пролива, где в большом торговом городе люди сейчас мерли точно мухи,
настигаемые смертоносным дыханием бубонной чумы.
   У постели умирающей королевы-матери Франции стояли  ее  дети,  Людовик  и
Филипп, а с ними - жены, Мария-Тереза и Генриетта.
   Все четверо были в  слезах.  Анна  последнее  время  сильно  мучилась  от
болезни, и ее кончина ни для кого  не  была  неожиданностью.  Ее  прекрасные
руки, ныне исхудавшие и пергаментно-желтые,  вцепились  в  простыню,  глаза,
запавшие от боли, вновь и вновь обращались к самому  милому  и  любимому  из
живущих на свете.
   Людовик был потрясен до глубины души. Стоя на коленях, он  вспоминал  про
ту огромную любовь, которую мать дарила ему всю его жизнь.
   Филипп тоже был потрясен. Мать и его любила на  свой  манер,  но,  будучи
женщиной бесхитростной, она не способна была скрывать от младшего сына,  что
почти вся ее нежность предназначена первенцу-наследнику.
   Филипп взял ее горячую руку и поцеловал.
   - Будьте добры друг к другу, дети мои! - прошептала Анна.
   Генриетта отвернулась - она не могла больше  видеть  страдания  умирающей
женщины. Ей хотелось, чтобы она не пренебрегла в  свое  время  наставлениями
Анны, ей хотелось сказать отходящей в мир иной королеве, что  только  теперь
ей, Генриетте, стало понятно, как же глупа  была  она  в  своей  безудержной
погоне за удовольствиями, давшей почву скандалам наподобие тех, что касались
де Гиша и де Варда! Но было слишком поздно!..
   - Людовик.., любимый... - прошептала королева.
   - Да, моя бесценная мать?
   - Людовик.., будь добрым по отношению к королеве, твоей жене.  Не  унижай
ее своими связями с любовницами. Это так тяжело королеве.., такой молодой  и
ни в чем не повинной!..
   Мария-Тереза, стоявшая на коленях перед кроватью, закрыла лицо руками, но
Людовик властно положил руку на ее плечо.
   - Я прошу у вас прощения, - сказал он, и слезы заструились по его  щекам.
- Я прошу вас обеих простить меня.
   - Вспоминайте обо мне, когда я умру, - сказала Анна. - Вспоминайте, милые
мои, что я жила для вас одних. Вспоминайте меня...
   - Мама.., милая мама, - прошептал король. И все четверо заплакали, потому
что дыхание Анны Австрийской остановилось. Навсегда.

***

   Но уже вскоре после кончины Анны веселье вновь вернулось в  жизнь  двора.
Людовик, ныне избавившийся от всяких ограничений и  стеснений,  запланировал
самый грандиозный из когда-либо дававшихся во Франции карнавалов.
   Генриетта как обычно готовила балет. Малютка-королева сама  пожаловала  к
ней в Пале-Рояль, и, когда они остались одни, разразилась горькими слезами и
рассказала своей невестке про те мучения, которые доставляет ей  присутствие
при дворе Ла Вальер и Монтеспан.
   - Ла Вальер, по крайней мере, тиха и скромна, - сказала  Мария-Тереза.  -
Такое впечатление, что она сама стыдится  своей  роли,  а  вот  с  Монтеспан
совсем иначе. Я уверена, что эта женщина специально третирует меня.
   - Не бойся, - утешала ее Генриетта. - Вспомни смерть  королевы  матери  и
обещание Людовика.
   Он изменит свое поведение и наверняка для тебя отыщется роль в балете.
   - Но я неважно танцую.
   - Это будет роль без танцев.  Ты  будешь  сидеть  на  троне  в  роскошных
одеждах и величественно принимать знаки внимания со стороны остальных.
   - Это звучит так восхитительно!
   - Зато Ла Вальер и Монтеспан обнаружат, что для них  не  нашлось  никаких
ролей.
   - Ты моя единственная подруга, - сказала  Мария-Тереза.  -  Мне  это  тем
радостнее, что ты в придачу еще и добрый  друг  короля,  насколько  мне  это
известно.
   Они обнялись, и Генриетта уже предвкушала радости новой дружбы.
   Через окно, у которого сидели две женщины, она могла видеть  Филиппа  под
руку с новым дружком шевалье де Лоррэном, младшим братом месье  д'Арманьяка.
Филипп был без ума от своего на редкость красивого приятеля,  и  сейчас  они
прогуливались по парку, смеясь и о чем-то болтая.
   Генриетте не нравился Лоррэн. Ей было известно, что он враждебно настроен
к ней. В  ее  присутствии  он  держался  подчеркнуто  нагло  и,  вне  всяких
сомнений, задался целью доказать жене хозяина дома, что он  в  роли  "милого
дружка" является персоной более важной, чем жена брата короля. Помимо  связи
с Филиппом он был любовником одной  из  фрейлин  Генриетты,  мадемуазель  де
Фьенн, и цинично использовал эту девушку для того, чтобы разжигать  ревность
Филиппа.
   Кошмарный треугольник! Иногда Генриетте казалось,  что  она  жена  самого
плохого на земле  человека.  Лишний  повод  сказать:  будь  она  замужем  за
Людовиком, насколько счастливее была бы ее жизнь!
   На следующий день в Пале-Рояль пожаловал Людовик собственной персоной. Он
был рассержен и даже не потрудился  организовать  официальную  аудиенцию,  а
прямо пришел к ней.
   - Я обнаружил, мадам, - сказал он, - что в балете  отсутствуют  роли  для
мадемуазель де ла Вальер и мадам де Монтеспан.
   - Все верно, сир, - ответила Генриетта.
   - Но вам известно о моем желании видеть этих талантливых  дам  в  главных
ролях.
   - Из обещания, данного вами вашей матери, королеве, я сделала вывод,  что
вы больше не намерены приглашать этих дам ко двору.
   - Вы не правильно поняли мои намерения, мадам.
   Генриетта грустно взглянула на него  -  Тогда  ничего  не  остается,  как
переделать балет, - быстро сказала она.
   - Благодарю тебя, сестра. Это именно то, о чем я хотел попросить тебя.
   - Мадемуазель де Ла Вальер едва ли в состоянии танцевать, сир.
   - Дайте ей роль, где она могла бы сидеть, и  придумайте  костюм,  который
скрыл бы от глаз ее состояние.
   - Но это роль королевы...
   - Совершенно верно, роль королевы. И вы отдадите  ее  мадемуазель  де  Ла
Вальер.
   - Но как же королева?
   Людовик с раздражением посмотрел на нее.
   -  Королева  не  питает  большой  любви  к  балету.  Генриетта  вспомнила
печальную малютку-королеву, еще вчера рыдавшую у нее на коленях из-за  того,
что ее отодвигают в сторону ради любовниц короля. Подумала она  и  о  бедной
маленькой Ла Вальер, которую, вероятнее всего, затмит на балу  ослепительная
и пышущая здоровьем де  Монтеспан.  Ла  Вальер  бессмысленно  даже  пытаться
запереться в монастыре: если бы  она  это  сделала,  Людовик,  вероятно,  не
слишком бы торопился отыскать ее и вернуть ко двору.
   Так они и стояли друг напротив  друга  -  величественный  даже  в  дурном
расположении  духа  Людовик,  и  воздушно-очаровательная  в   своей   печали
Генриетта. Горе тому,  кто  полюбил  короля-солнце,  с  неожиданной  досадой
подумала она.
   Людовик продолжил:
   - Остается еще один вопрос, который я хотел бы обсудить с тобой,  сестра.
Речь идет о моем сыне.
   - Дофине?
   - Нет, о будущем сыне Ла Вальер. Я бы хотел, чтобы  он  воспитывался  при
дворе, может быть, здесь, в Пале-Рояле, а  может  быть,  в  Тюильри.  Он  не
должен сгинуть в безвестности, ибо это мой сын. Он должен с рождения внушать
истинно королевские почести, и я желаю, чтобы все это осуществилось.
   Генриетта склонила голову.
   - Я исполню любое ваше приказание, ваше величество, - ответила она.
   Смерть матери все же сказалась на короле, подумала она. Как в свое  время
сказалась и смерть Мазарини.
   Людовик снова взял себя в  руки  и  начал  обсуждать  балет.  Ла  Вальер,
которая вот-вот должна была родить ребенка, получила роль  главной  фрейлины
королевы. Королевой же  должна  была  стать  наглая  и  пробивная  мадам  де
Монтеспан.

***

   На Генриетту навалились новые заботы. Чарлз вел войну  с  фламандцами,  и
отношения между деверем и зятем были крайне напряженными.
   Голландцы  все  медлили  выполнить  данные  Людовику   обещания;   будучи
посвященной в детали, Генриетта знала, что до войны между Англией и Францией
рукой подать.
   Генриетта-Мария, вернувшаяся во  Францию  в  связи  с  охватившей  Англию
эпидемией чумы, как и  дочь,  была  потрясена  самой  мыслью  о  возможности
столкновения между Францией и Англией.
   Королева и ее дочь много часов провели вместе в  напряженных  обсуждениях
создавшегося положения, и, возможно, мучительная тревога этих дней во многом
способствовала тому, что у Генриетты произошел выкидыш.
   Королева ухаживала за дочерью во время болезни. Сама она быстро  старела,
страдала от сердечной недостаточности и хронической бессонницы. Она и раньше
была  далеко  не  самым  веселым  собеседником,  а  сейчас,  с  бесконечными
рассуждениями о старости и воспоминаниями, которые навеяло ей  пребывание  в
Англии, стала вовсе невыносима.
   День ото дня приходили все более мрачные  вести.  Людовик  заключил,  что
Чарлз ему больше  не  друг,  в  Голландию  для  борьбы  с  союзником  Чарлза
епископом  Мюнстерским  Христианом-Бернардом  фон   Галеном   были   посланы
французские части.
   Никогда в жизни Генриетте не было так тяжело.
   Ее нежно любимый брат и мужчина ее мечты оказались врагами,  и  при  этом
каждый искал в ней сочувствия и поддержки в своих действиях.
   - Итак, - сказал Людовик, - вам придется выбирать между нами  двумя.  Кто
же именно, Генриетта?
   Она подняла глаза на его красивое лицо.
   - Чарлз мой брат, и никто не заставит меня разлюбить его. Но  я  люблю  и
вас, и кроме того вы мой король.
   Людовика вполне удовлетворил ответ, и он  подумал,  что  Генриетта  может
принести ему пользу при заключении мира с Англией.
   Состояние войны между двумя королевствами сохранялось недолго,  и  в  мае
того же года и тот, и другой король уже помышляли о мире. Немалая заслуга  в
улаживании ссоры принадлежала Генриетте.
   - Я буду молиться и верить, - сказала Людовику Генриетта, -  что  никогда
более не увижу вас, воюющих друг с другом.
   Людовик поцеловал ей руку.
   - Я могу и впредь рассчитывать на твою преданность, Генриетта, не так ли?
Ты ведь никогда не забудешь о нашей  любви,  которая  выше  всякого  земного
чувства, существовавшего когда-либо между смертными?
   - Да, - сказала она твердо.
   Больше всего на свете ей хотелось сейчас вернуться вместе  с  матерью  во
дворец Коломб и никогда, никогда не возвращаться к ненавистному Филиппу.

***

   Восседая на  помосте  в  центре  зала,  изысканно  одетая,  с  бело-рыжим
спаниелем Мими на руках Генриетта была центральной фигурой балета  муз.  Она
рассеянно прислушивалась к  декламации  стихов,  -  их  написал  для  балета
Мольер, - вскользь глядела на танцующих, и, как всегда, взгляд  ее  оказался
прикованным к одному из них, выделявшемуся  среди  всех  своим  ростом  -  к
Людовику, одетому в бархатный, блистающий драгоценностями далматик; на своих
высоких  каблуках  он  казался   особенно   величественным,   король-солнце,
прекрасный, как сам Аполлон.
   Оглядевшись,  она  увидела  в  толпе  мадемуазель  Монпансье,  с  момента
рождения у Филиппа  наследницы  не  являвшейся  больше  мадемуазелью  двора.
Бедная мадемуазель! В ней заметно поубавилось спеси по сравнению с  молодыми
годами. Ни один из блестящих браков, которыми она пренебрегла в прошлом,  не
состоялся. Ныне, если верить слухам, она была страстно  влюблена  в  Лозана,
лихого вояку-офицера, но рассчитывать на то, что такой брак будет  разрешен,
ей не приходилось.
   Мадемуазель несомненно переживала за  свою  несложившуюся  судьбу,  но  в
присутствии других она предпочитала выражать  сочувствие  Генриетте.  По  ее
словам, она предпочла бы вообще не иметь мужа, чем иметь такого, как Филипп.
   Ла Вальер вновь была при дворе. Она только что разрешилась, но не  сыном,
а дочерью, и поэтому была не вполне счастлива. Она дико ревновала  короля  к
мадам де Монтеспан, и в то  же  время  страшно  боялась  соперницы.  В  знак
протеста она картинно покинула двор и удалилась в  монастырь;  на  этот  раз
король послал за ней своих людей, чтобы вернуть ее, но не соизволил  сделать
это лично. Бедняжка Ла Вальер!  Судя  по  всему,  ее  век  фаворитки  короля
двигался к концу.
   И вновь Генриетта не замечала кружащихся вокруг нее  пар.  Она  думала  о
Чарлзе и о том ужасном пожаре, который, сразу же вслед за  чумой,  опустошил
столицу островного королевства.
   Мир был переполнен горем и бедствиями.
   Она почесала за шелковыми ушками Мими. Ми-ми и та страдала!  У  нее  была
своя гордость, и она не переносила, когда ее хозяйка обращала свое внимание"
на других. Она бы давно убежала, обиженная и неприкаянная, если  бы  хозяйка
не брала ее на руки едва ли не чаще, чем текст либретто.
   Очнувшись от раздумий, Генриетта обнаружила, что одна из  фрейлин  тщетно
пытается привлечь ее внимание. Что-то случилось. С трудом  дождавшись  конца
балета, Генриетта бросилась к фрейлине.
   - Мадам, маленький герцог да Валуа!.. У него рецидив!

***

   Она спешно оставила бал и сломя голову помчалась в Сен-Клу, где проживали
в то время ее дети.
   При виде матери глаза мальчугана ожили, но его вид поразил ее. Бросившись
к кровати, она взяла мальчика на руки. Она давно не видела его:  служба  при
дворе короля мало способствовала занятиям с детьми.
   Было ясно, что у малыша сильный жар.
   - Но почему? Зубки у него прорезались совершенно нормально. Мне  сказали,
что теперь нет причин для беспокойства. Как  же  все  это  могло  случиться?
Почему меня не известили?
   - Мадам, лихорадка сразила его совершенно внезапно. Маленький  герцог  де
Валуа изволил вчера играть с сестрой, а затем... Затем - неожиданный приступ
лихорадки. Доктора непрерывно пускали ему кровь, и сделано было все,  что  в
наших силах.
   Она не слышала ни  словечка,  а  только  прижимала  к  груди  драгоценную
крошку, меряя шагами комнату.
   Я устала от этой  жизни,  подумала  она,  хватит  с  меня  этих  балов  и
маскарадов. Хватит быть рабыней Людовика. Я буду жить  иначе..,  в  тиши,  в
уединении. Боже, помоги мне вылечить мальчугана, вернуть ему здоровье,  и  я
буду долгие часы проводить с детьми. Я устала. С каждым днем я чувствую себя
все более усталой.
   Пока  она  думала  об  этом,  дыхание  ребенка  становилось   все   более
прерывистым, он перестал узнавать мать.
   Чуть погодя она осознала, как мягкие руки забрали у нее из  рук  мертвого
ребенка.
   Одним из последствий смерти ребенка стала  необходимость  завести  нового
наследника. Это означало возврат к ненавистной  жизни  под  одной  крышей  с
Филиппом, которого все сильнее прибирал к рукам подлейший из  людей,  дружок
мужа, шевалье де Лоррэн.

***

   Между Генриеттой и Филиппом без конца возникали трения. Филипп, казалось,
окончательно  преисполнился  ненавистью  к  жене.   Новым   источником   его
раздражения и зависти стало то обстоятельство,  что  Людовик  считал  нужным
обсуждать с ней государственные вопросы, касающиеся отношений с Англией.
   То и дело он переходил на крик:
   - Ты намерена что-то скрывать от меня? Разве таки