это действительно так, то  простит  королеве  то,  что  она  делала  до
замужества.
   - Ты живешь в тиши, Дамаск, и не знаешь,  что  происходит.  Разве  ты  не
понимаешь, что страна расколота религиозным конфликтом? Разве ты никогда  не
слышала о человеке по имени Мартин Лютер?
   - Конечно, слышала, - с жаром ответила я. - Я думаю, что мы  с  отцом  за
неделю вели больше бесед о теологии, чем ты за всю жизнь. Мы и с Бруно  тоже
говорим об этих вещах.
   - Знаю я твои беседы. Ты станешь спорить с ним, что правильно  и  что  не
правильно. Я не это имела в  виду.  Дело  в  политике.  В  этой  стране  две
быстрорастущие партии - те, кто поддерживает католическую церковь, и те, кто
хочет ее реформировать. Знаешь ли ты, что Анна Болейн  очень  интересовалась
идеями реформаторов? Это создало ей  много  врагов  среди  католиков.  Сколь
важную роль они сыграли, чтобы приблизить ее падение, мы не узнаем,  но  они
сделали свое дело.
   Наша маленькая королева Кэтрин не интересуется религией. Она просто хочет
быть счастливой и веселой, чтобы и ее царственный супруг был  таким  же.  Но
она происходит из семьи Норфолков -  герцог,  ее  дядя,  лидер  католической
партии. Поэтому сторонники  реформаторов  решили  ее  погубить.  Но  она  не
занимается политикой. Ей ни к чему все это. И вот.., они будут рыться  в  ее
прошлом. Они обнаружат, что она спала  с  несколькими  мужчинами,  возможно,
состояла в браке с одним из них. Нам  предстоит  стать  свидетелями  ужасных
событий при дворе. Ты можешь быть в этом уверена, Дамаск.
   - Мы должны молиться за нее.
   - Не забудь, что партия реформаторов молится за то,  чтобы  ее  погубить.
Очень много молитв возносится и от католиков. И все молитвы одному и тому же
Богу. Интересно, Дамаск, чьи молитвы он услышит?
   Я сказала:
   - Я буду молиться за человека, а не за  веру.  Она  еще  так  молода,  не
моложе нас с тобой, Кейт. Это трагедия. Ведь она может лишиться головы.
   - Партия реформаторов вне себя от беспокойства. Они боятся, что не смогут
погубить королеву, потому что король слишком любит ее.
   - Если это так, то король никогда не допустит этого.
   - Мне говорили, что именно в это она  и  верит.  Но  против  нее  столько
могучих умов. Говорят, ее допрашивал архиепископ Кранмер, а он не  относится
к числу ее лучших друзей.
   После этого разговора я не могла отделаться от мыслей о бедной  маленькой
жене государя. Я представляла, как она боится разделить судьбу своей  кузины
Анны Болейн, а ведь у нее не было мудрости и  душевных  сил  этой  королевы.
Бедная  крошка  Кэтрин  Говард,  которая  имела  несчастье  быть  достаточно
привлекательной, чтобы удостоиться внимания монарха!
   Но меня ожидало чудесное событие, и я перестала думать о королеве. Еще до
того, как Кейт покинула нас, чтобы вернуться в замок Ремуса, я  узнала,  что
жду ребенка.
   Когда  я  рассказала  об  этом  Бруно,  он  был  вне  себя  от   радости.
Разногласия, возникшие между нами из-за появления Хани, были забыты.  Именно
об этом он и мечтал. О ребенке, о собственном сыне.
   Отцовская гордость  присуща  человеку,  и  мне  это  нравилось.  А  какое
удовольствие получали мы от разговоров о нашем будущем ребенке!
   В это время я могла приводить Хани в  наш  маленький  круг.  Бруно  редко
заговаривал с нею, и его безразличие было обидным, но, по крайней  мере,  ей
было позволено бывать в нашем обществе. Она смирилась с этим, и  если  Бруно
не обращал на нее внимания, то она делала то же самое. Но я радовалась тому,
что она больше не боится его и не стремится покрепче прижаться ко мне, когда
он был поблизости.
   Мы значительно увеличили штат прислуги. В течение нескольких недель после
отъезда Кейт прибывали люди,  предлагающие  свои  услуги  для  разнообразной
работы на полях. У меня появилась экономка, госпожа Кримп, которая, к  моему
удовольствию, проявила большой интерес к Хани.
   Я подозревала, что некоторые из приходивших наниматься к нам была знакомы
с Аббатством и раньше уже работали  здесь.  Может  быть  они  были  мирскими
братьями. Брать их на работу было небезопасно, но  Бруно  делал  это,  чтобы
поддержать веру в себя. Я в это время была поглощена мыслями о ребенке  и  с
нетерпением ждала его появления на свет.
   Я любила и готова была защищать  Хани,  но  знала,  что  ничто  не  может
сравниться с теми чувствами, которые вызывал во мне собственный ребенок.
   Я была замкнута в маленьком мирке. Иногда  до  меня  доходили  придворные
сплетни. Бывших любовников королевы допрашивали в Тауэре. Иногда,  бывая  на
реке, я бросала взгляд на серую крепость, и предо мной вдруг ярко вспыхивало
видение забрызганной кровью камеры  пыток.  В  прежнее  время  я,  вероятно,
предалась бы размышлениям и вспомнила бы об отце. Но  восторженные  мысли  о
появлении новой жизни отгоняли мрачные воспоминания.
   Я говорила себе: "Но король любит ее. Он ведь не хочет избавиться от нее.
Он не допустит, чтобы она умерла".
   Путники частенько останавливались в Аббатстве и  жили  в  странноприимном
доме, который был открыт, как и в прежние  времена.  Они  рассказывали,  что
король пережил сильное потрясение, когда узнал о скандалах, связанных с  его
женой. Оно оказалось тем сильнее, что незадолго перед тем,  как  он  услышал
эти истории, он поведал  своему  исповеднику,  епископу  Линкольнскому,  что
наконец  обрел  блаженство  в  семье,   и   просил   епископа   организовать
благодарственный молебен Господу за то, что тот даровал ему такую любящую  и
добродетельную королеву.
   Мы слышали также, что, когда бедной маленькой королеве рассказали, в  чем
ее обвиняют, от страха ею овладело  безумие.  Зная,  что  король  молится  в
маленькой часовне в конце галереи в Хэмптон-корте,  истерически  крича,  она
бросилась  туда.  Слуги,  которым  было  приказано  ограничить  ее  свободу,
схватили королеву и силой вернули в ее покои.
   Чувствовалось, что скоро произойдет беда. Король был всемогущ.  Он  стоял
над двумя партиями - папистов и антипапистов, и в его глазах и те  и  другие
были предателями, которых следовало наказывать смертью. Он ясно дал  понять,
что ничего не изменилось, только главой  церкви  стал  король,  а  не  папа.
Государь ненавидел папу не меньше, чем Мартина Лютера.
   Но для меня не было ничего важнее моего  будущего  ребенка.  Я  закрывала
глаза на то, что атмосфера в Аббатстве меняется с каждым днем и  что  с  тех
пор, как я  забеременела,  ко  мне  относились  с  благоговейным  страхом  и
уважением, что, как я поняла, соответствовало пожеланию Бруно.
   Когда матушка узнала о моем состоянии, она очень обрадовалась. Она пришла
в Аббатство, принесла травы и некоторые  из  своих  отваров.  Я  тоже  стала
навещать ее, и мы беседовали, как это обычно делают женщины, о детях. Теперь
мы были ближе, чем когда-либо прежде.
   Я обожала близнецов - Питера  и  Пола.  Они  были  здоровыми  и  крепкими
малышами. Матушка страстно их любила и старалась, чтобы они все время были у
нее на виду. Она  даже  стала  уделять  меньше  внимания  своему  саду.  Она
постоянно обсуждала их характеры, ум и красоту. Она перестала  их  пеленать,
потому что они энергично протестовали, и  любила  смотреть,  как  они  сучат
ручками и ножками.
   Я начала получать удовольствие  от  нашей  болтовни.  У  нее  было  много
советов для меня, и я знала, что это хорошие советы.  Матушка  считала,  что
повитуха, которая принимала у нее  роды,  была  лучшей  во  всей  округе,  и
настаивала, чтобы, когда придет время, она помогла и мне.
   Матушка сшила маленькие платьица для моего ребенка, хотя я знала, что она
предпочла бы сделать что-нибудь для своих обожаемых близнецов.
   Я часто навещала ее, потому что теперь  мы  были  не  столько  матерью  и
дочерью, сколько двумя женщинами, обсуждающими милый их сердцу предмет.  Она
доверительно сообщила мне, что надеется еще иметь детей, но, даже если у нее
их больше не будет, она считает себя особо благословленной тем,  что  у  нее
два здоровых сынишки.
   Однако однажды я встревожилась.
   Я сидела в матушкиной комнате для шитья и случайно под тканью  обнаружила
книгу. Я удивилась. Читать что бы то ни было так непохоже на мою мать. Но  я
изумилась еще больше, когда взяла том в руки,  открыла  и  прочла  несколько
строк. Я почувствовала, как сильно бьется  мое  сердце.  Там  были  изложены
догматы новой религии. Услышав матушкины шаги, я поспешно закрыла книгу,  но
не могла забыть о ней.
   В конце концов, я спросила:
   - Мама, что ты читаешь?
   - О, - сказала она с гримасой, - это очень скучная книга, но  я  стараюсь
прочесть, чтобы угодить твоему отчиму.
   - Он хочет, чтобы ты ее прочла?
   - Он настаивает на этом.
   - Мама, я думаю, что тебе не следует оставлять такую книгу там, где любой
может найти ее.
   - Почему? Это всего лишь книга.
   - Из-за ее содержания. Это доводы в пользу религии реформаторов.
   - Правда? - спросила она.
   - Прошу тебя, ради меня, будь осторожнее. Матушка потрепала меня по руке.
   - Ты такая же, как твой отец, - сказала она.  -  Много  шума  из  ничего.
Лучше посмотри сюда! Пол уже вырастает из этого! Меня изумляет  скорость,  с
которой растет этот ребенок!
   После  недолгих  размышлений  я  пришла  к  выводу,  что  Саймон  Кейсман
интересуется религией реформаторов.
   Я с тревогой подумала об Аббатстве, где уклад жизни медленно и незаметно,
но неуклонно  восстанавливался.  Я  поняла,  что  обоих,  Саймона  Кейсмана,
державшего в доме запрещенную книгу, и Бруно, пристроившего монахов в  своем
вновь обретенном Аббатстве, могли объявить предателями.
   Еще не так давно я бы вернулась домой и поговорила бы с Бруно. Я могла бы
даже пойти дальше и предупредить Саймона Кейсмана, но, как ни  странно,  это
казалось мне второстепенным делом, потому что я только  что  начала  ощущать
движения своего ребенка. И я забыла обо всем на свете.
   Подобно моей матери, я была заперта в своем  маленьком  мирке,  где  чудо
создания новой жизни полностью поглотило меня.
   Возможно, таковы все беременные женщины.
   Совсем скоро должно было наступить  Рождество,  и  я  украшала  маленькую
комнатку Хани падубом и ивой и рассказывала ей об Иисусе Христе.
   В эти декабрьские дни было очень много разговоров о событиях  во  дворце.
Даже моя мать упоминала о них. Все очень сочувствовали королеве,  которая  с
тех пор, как против нее выдвинули обвинение, находилась в состоянии, близком
к помешательству. Многие считали, что это подтверждает ее вину.
   - А разве то, что у нее, бедняжки, до замужества был  любовник,  это  так
плохо? - спросила я у матери, когда мы сидели за шитьем.
   - Вне брака! - с отвращением воскликнула моя мать.
   - Она была уверена, что состоит в браке с Дерхамом.
   - Тогда она заслуживает смерти за то, что вышла замуж за короля.
   - Как жизнь жестока к  женщине!  -  сказала  я.  Моя  мать  добродетельно
поджала губы:
   - Совсем нет, если она исполняет свой долг жены.
   - Бедная маленькая Кэтрин Говард! Она слишком молода, чтобы умереть.
   Но моя мать не была тронута судьбой молодой  королевы,  и  мне  пришло  в
голову, что в мире, где смерть  всегда  рядом,  ценность  жизни  не  слишком
велика.
   Перед самым Рождеством Франсиса  Дерхама  и  Томаса  Калпеппера  казнили.
Калпеппер  был  обезглавлен,  а   Дерхама,   поскольку   он   был   знатного
происхождения,  сначала  повесили,  потом  еще  живого  вынули  из  петли  и
четвертовали.
   Я думала о них весь день. Бедные  юноши,  единственным  их  преступлением
было то, что они любили королеву.
   В то время мы думали, что этих смертей будет достаточно, и были  уверены,
что государь, сильно любивший Кэтрин  Говард,  простит  ее.  Увы,  этого  не
случилось. У королевы было слишком много врагов. Она  была  католичкой,  как
все в ее семье, а многие министры не желали влияния Рима на короля.
   Ее судьба была решена, когда министры, прежде  чем  Его  Величество  смог
помешать им, распустили слух о недостойном поведении королевы и за границей.
Таким образом, была задета честь короля, он не мог простить ее  и  при  этом
сохранить свое достоинство.
   Франциск  I  направил  свои   соболезнования.   Он   потрясен   "обидами,
неприятностями и волнениями, перенесенными его добрым братом и  причиненными
ему недостойным поведением той,  которая  еще  недавно  пользовалась  доброй
славой королевы".
   Потрясенный, задетый и униженный (считается, что именно  последнее  стало
причиной его гнева),  король  не  вмешался  и  не  спас  Кэтрин,  и  бледным
февральским днем пятая жена короля взошла  на  Тауэрский  холм,  где  шестью
годами ранее казнили ее кузину Анну Болейн.
   Тишина опустилась на землю в тот ужасный день. Пять королев  -  двум  дан
развод, одна умерла в родах (и кто знает, какова бы была ее судьба, если  бы
она осталась жива?) и две обезглавлены!
   Люди стали задумываться о том, что за чудовище сидит на троне. Теперь это
был уже не красивый золотоволосый юноша, который тридцатью годами раньше был
так романтически влюблен в свою  первую  жену-испанку,  а  тучный  обрюзгший
мужчина  с  багровым  лицом,  плотно  сжатым  ртом,  с  глазами-щелочками  и
гноящимися язвами на ноге. Когда  король  ехал  по  Лондону,  люди  опускали
глаза, но, тем не менее, кричали: "Долгих лет королю!".
   Они знали, что, каким бы он ни был, он их всемогущий покровитель.
   Мой ребенок должен был появиться на свет в июне.  Чем  больше  становился
мой живот, тем сильнее  меня  охватывало  нетерпение.  Один  из  работников,
который, как я подозревала, в прежние времена помогал брату Амброузу, разбил
для меня за домом аббата маленький садик. Матушка давала советы по уходу  за
ним и посылала растения. Я  все  больше  и  больше  привязывалась  к  своему
садику. Я любила сидеть в нем с шитьем и наблюдать за игрой  Хани.  Ей  было
уже больше двух лет, и она стала очаровательным ребенком. Я  рассказала  ей,
что скоро у нее будет братик или  сестричка,  и  она  постоянно  спрашивала,
когда же он появится.
   Каждый раз, когда  я  встречалась  с  матушкой,  она  обязательно  что-то
советовала мне. Она стала часто  навещать  Аббатство.  Мне  хотелось  знать,
заметила ли она, что  некоторые  наши  работники  раньше  были  монахами,  и
рассказала ли она об этом Саймону. Я помнила о книге, которую  видела  в  ее
комнате. Если Саймон увлекался новой религией,  то  он  мог  навредить  нам.
Кроме того, я чувствовала, что он не простит мне отказа выйти за него  замуж
и того, что у меня есть Аббатство и Бруно. Но поскольку Саймон  сам  нарушал
королевские законы, то был вынужден вести себя очень осторожно.
   Однако матушка ничего странного не замечала. Ее интересовало только,  как
я ношу ребенка,  и  она  настаивала  на  том,  чтобы  при  первых  признаках
приближающихся родов я отправила посыльного в Кейсман-корт.  Она  тотчас  же
пошлет за повитухой и придет сама. Дело было только в том, не ошиблись ли мы
при вычислении сроков. Если мы посчитали  правильно,  то  повитуха  будет  в
Аббатстве за несколько дней до предполагаемого события.
   Стоял апрель - до появления на свет моего малыша  было  еще  два  месяца,
когда я почувствовала, что Бруно изменился. Он  стал  рассеянным.  Иногда  я
говорила с ним, а он не отвечал.
   Я спросила его:
   - Бруно, вся эта перестройка, должно быть, стоит очень много денег. Может
быть, ты обеспокоен расходами?
   Он удивленно посмотрел на меня:
   - С чего ты взяла?
   - Ты выглядишь озабоченным. Он нахмурился:
   - Возможно, я беспокоюсь из-за тебя.
   - Из-за меня? Но я чувствую себя хорошо.
   - Нелегко носить ребенка.
   - Тебе не следует бояться. Все будет хорошо.
   - Я буду рад, когда родится наш сын - Мне страшно, когда ты так говоришь:
"Наш сын". А что, если у нас будет дочь?
   - Мой первенец должен быть сыном. Так и будет! - сказал он с  пророческим
видом. Я поверила ему.
   Время от времени Бруно удавалось убедить меня  в  том,  что  он  обладает
особым знанием.
   Я улыбнулась, чтобы угодить ему. Будет ли ребенок сыном или дочкой, я все
равно буду любить его. Но если Бруно так страстно хочет сына, что же, я тоже
буду надеяться на это.
   - Я рада, что не надо беспокоиться о  деньгах.  Ты,  должно  быть,  очень
богат. Я знаю, что поместье пока не дает больших доходов.
   - Я прошу, Дамаск, предоставь это мне.
   -  Мне  не  следует  тревожиться,  но,  возможно,  нам  следует  отложить
строительство некоторых из этих зданий до тех пор, пока ферма и мельница  не
начнут приносить доходы.
   Он рассмеялся и глаза его засверкали фанатичным блеском.
   - Не сомневайся, я сделаю все, что наметил. Он подошел и поцеловал меня в
лоб.
   - Что касается тебя, то все, чего я хочу, - это сына.
   - Потерпи немного, - ответила я.
   Несколько ночей спустя я неожиданно проснулась и  обнаружила,  что  Бруно
нет рядом.
   Было уже за полночь, и я подумала, не пошел ли он в скрипторий. Он  часто
бывал там с Валерианом. Я решила, что он может просматривать  там  счета.  В
голове у меня глубоко засела мысль, что он беспокоится из-за денег.
   Я встала с постели и тихонько прошла в комнату  Хани.  Она  мирно  спала.
Тогда я вернулась в нашу общую с Бруно спальню и, подойдя к окну,  выглянула
наружу. В скрипторий света не было, значит, Бруно там нет.
   Я устроилась на сиденье у окна и стала  смотреть  на  крытые  аркады,  на
серые стены, на всю ту часть Аббатства, которую могла разглядеть. Я подумала
о том, не сидел ли здесь, на этом  самом  месте,  в  бессонные  ночи  старый
аббат, глядя на свои владения.
   Я взглянула на высокую церковь. За ней был виден первый из рыбных прудов.
Серебряный лунный свет падал на воду.
   Ребенок шевельнулся во мне, и  я  обрадованно  положила  на  живот  руку,
успокаивая его.
   - Теперь скоро; мой маленький, - прошептала я, и  не  было  еще  ребенка,
которого ждали бы с такой радостью.
   Я мечтала о ребенке, но отказывалась думать о нем как  о  мальчике,  хотя
знала, что Бруно ждет именно сына. В нашем доме не было  никого,  кто  бы  с
благоговейным страхом и почтением не ждал появления моего ребенка. Я  хорошо
понимала, что чувствовала королева Анна Болейн, когда носила свое дитя.  Для
нее было так важно родить именно  мальчика.  Мне  хотелось  знать,  что  она
почувствовала, когда  родилась  дочка,  -  Елизавета.  И  позже,  когда  она
разрешилась мертвым мальчиком!
   Неожиданно мои размышления были прерваны. В лунном свете  я  ясно  видела
фигуру, пересекавшую луг. Капюшон на голове скрывал лицо. Это  был  призрак,
который я видела, навещая могилу отца.
   Я встала, держа руки на животе,  как  будто  для  того,  чтобы  успокоить
ребенка. Фигура двигалась от подземных галерей в сторону скриптория.
   Неожиданно она повернулась и посмотрела на монастырские  спальни.  В  это
время капюшон упал с головы, и я увидела лицо Бруно.
   Он торопливо накинул капюшон и направился к скрипторию. Вскоре я  увидела
там свет.
   Я вернулась в постель. Я была озадачена. Я бы поняла, если бы он  посреди
ночи отправился в скрипторий, чтобы что-нибудь уточнить. Но откуда он шел  и
почему был одет, как монах? Теперь я была уверена,  что  Бруно  и  есть  тот
призрак, который, по общему мнению, обитает в Аббатстве.
   Я лежала в постели, размышляя. Должно быть, я заснула, потому что,  когда
я проснулась, пора было вставать и Бруно был рядом со мною.
   Я приняла неожиданное решение ничего не  говорить  Бруно  о  том,  что  я
видела, и само это указывало, что отношения между нами изменились.
   Менее чем через неделю Бруно вошел в мою гостиную, где я читала  Хани,  и
сказал, что должен кое-что сообщить.
   - Дамаск, я должен на короткое время уехать.
   - Уехать? - воскликнула я. - Но куда?
   - Мне нужно съездить на континент.
   - Зачем?
   Легкое раздражение исказило его лицо.
   - По делу.
   - По делу Аббатства?
   - Ты же понимаешь, что чем быстрее мы переустроим Аббатство, тем лучше, -
назидательно сказа