азала
одному из конюхов ехать к повитухе и немедленно доставить ее сюда. Она  жила
в небольшой деревушке в двух милях от нашего поместья.
   Слуга выехал, а я вернулась к Феб.  Заставив  ее  улечься  в  кровать,  я
встала у окна, ожидая прибытия повитухи.
   Феб выглядела очень плохо, и я не знала, по какой причине: то ли от боли,
то ли от страха, охватившего ее в самый ответственный момент. Семнадцать лет
она выслушивала мрачное пророчества  отца  о  возмездии,  ожидающем  нас  за
грехи, и не было ничего удивительного в том, что сейчас она  ожидает  самого
худшего.
   Я уговаривала Феб  не  бояться.  Множество  девушек  бывали  в  таком  же
положении, и все завершилось удачно для них. Я была почти готова  рассказать
ей о собственном опыте, чтобы успокоить ее, но вовремя удержалась.
   Когда во дворе раздался стук копыт, я стояла у окна и тут же бросилась  к
лестнице, решив, что конюх привез повитуху.
   Конюх действительно вернулся, но один.
   - Где же матушка Гэнтри? - спросила я.
   - Она не может приехать, госпожа Берсаба.
   - Как это не может? Ведь я специально послала тебя за ней!
   - Я стучался в дверь, но никто мне не открыл.  Тогда  я  закричал:  "Тебя
требуют в Тристан Прайори. Там рожает служанка".
   - И что дальше?
   - Она подошла к окну  и  покачала  головой.  Потом  откинула  занавеси  и
сказала: "Уезжай отсюда, а то пожалеешь". Ну, я  и  поехал,  чтобы  все  вам
рассказать, хозяйка.
   - Ты дурак! - воскликнула я. - Она нам  необходима.  Как  ты  думаешь,  я
посылала бы тебя, если бы нам было наплевать, приедет она  или  нет?  Седлай
мою кобылу.
   - Госпожа Берсаба...
   - Седлай лошадь! - заорала я, и он, дрожа, повиновался.
   - Госпожа Берсаба, - бормотал он, - уж лучше я еще раз...
   Я прыгнула в седло и выехала за ворота. Дождь лил как из ведра. Я не была
одета для верховой езды. Голова моя была  непокрыта,  и  волосы  прилипли  к
спине.
   Я уже предвидела ореол славы, окружающей мой поступок. Это я  спасла  Феб
от ее отца; это я спасла Карлотту от толпы фанатиков, хотя до этого  сделала
все, чтобы предать  ее  в  их  руки;  и  теперь  я  продолжала  играть  свою
героическую роль.  Я  собиралась  в  последний  момент  доставить  повитуху,
которую дурень-конюх не смог уговорить приехать, поскольку  она  устала  или
была слишком ленива, чтобы трогаться с места ради какой-то служанки.
   Я подъехала к домику и забарабанила в дверь. В  ответ  послышался  слабый
голос, и я, откинув щеколду, вошла внутрь.
   - Миссис Гэнтри... - начала я.
   Она лежала в  кресле,  и  только  подойдя  вплотную  и  встряхнув  ее,  я
заметила, что у нее огненно-красное лицо и остекленевшие глаза.
   - Убирайся! - простонала она, -  не  подходи  ко  мне.  Отойди  подальше,
говорю тебе.
   - Миссис Гэнтри, сейчас начнутся роды...
   - Уходи отсюда, - закричала матушка Гэнтри, - я больна оспой.
   Я поняла, почему она не открыла дверь конюху, и осознала,  что,  войдя  в
дом, подвергла себя смертельной опасности.
   Я вышла из дома и села в седло.
   Обратная дорога в поместье показалась мне очень долгой. В конюшне  конюхи
уставились на меня. Мокрая и уставшая, я поднялась наверх, в комнату Феб.  В
дверях стояла мама.
   - Куда ты отлучалась, Берсаба?
   - Я ездила за матушкой Гэнтри. Она не сможет  приехать..,  она  больна..,
говорит, что это оспа.
   - Ты с ней виделась?
   - Да. Я вошла в хижину и хотела забрать ее с собой.
   - Ах, дитя мое, - вздохнула мать, - ты должна немедленно снять с себя всю
одежду.
   - Что с ребенком Феб?
   - Он родился.., мертвым.
   Я пристально посмотрела на мать, которая сейчас думала только обо мне.
   - А Феб?
   - Ей очень плохо, но она, Бог  даст,  выкарабкается.  Я  хочу,  чтобы  ты
немедленно переоделась. Пойдем.
   Она повела меня за собой.
   Я чувствовала себя слабой, разбитой, опустошенной.

Часть третья

АНЖЕЛЕТ

ГАЛЕРЕЯ СОБОРА СВЯТОГО ПАВЛА

   В дороге мне было грустно - ведь я впервые в жизни рассталась с Берсабой.
Кроме того, я постоянно ощущала  беспокойство,  потому  что  в  нашей  жизни
наступил поворотный пункт, и я инстинктивно понимала,  что  прежние  времена
уже не вернутся.
   Я так часто мечтала побывать в Лондоне, так ярко  представляла  себе  это
путешествие, что сейчас у меня временами появлялось жутковатое чувство,  что
я своими желаниями и вызвала эту лавину событий. Однажды одна умная  женщина
(я уверена в том, что она была белой  ведьмой)  заявилась  в  замок  Пейлинг
вместе со своим мужем, который был  кем-то  вроде  странствующего  торговца.
Тетя Мелани предоставила им ночлег и женщина, желая как-то отблагодарить нас
за гостеприимство, предложила нам погадать. Молодежь приняла  предложение  с
радостью. Я навсегда запомню  предсказание,  касавшееся  меня.  Звучало  оно
примерно так: "Если тебе очень сильно захочется чего-то,  ты  это  получишь.
Просто думай об этом и представляй себе, что оно уже стало  твоим.  Если  ты
будешь так делать, твои желания почти всегда исполнятся. Но за это  придется
платить, причем так, как ты не ожидаешь и, может быть, не хочешь. Может даже
случиться, что ты пожалеешь о том, что получила желаемое".
   Именно так я чувствовала себя по пути в Лондон. Я  уехала  из-за  болезни
Берсабы. Я видела страх в глазах матери и знала, что  она  решила  отправить
меня в безопасное место, потому  что  когда  Феб  родила  мертвого  ребенка,
Берсаба заразилась от повивальной бабки оспой. Поначалу мы  не  знали  этого
наверняка. Берсаба отправилась под проливным дождем за повитухой и, войдя  в
ее дом, прикоснулась к ней, не заметив сразу ужасные  знаки  болезни  на  ее
лице.
   Вернувшись, она рассказала нам о случившемся, и мать  немедленно  уложила
ее в постель, заставив лежать и на следующий день. А тем временем мы узнали,
что повитуха умерла, а в деревушке еще несколько человек заболели оспой.
   Наша мать, обычно столь  мягкая,  повела  себя  как  генерал,  собирающий
войска перед решительной  схваткой  с  противником  -  в  данном  случае  со
смертельно опасной болезнью.
   Она немедленно послала за мной, и я поняла зачем.
   - Ты больше не будешь спать в одной комнате с Берсабой, - объяснила  она,
- твои вещи перенесут в маленькую комнату в восточном крыле.
   Эта комната располагалась в противоположном конце дома - дальше  всех  от
спальни, которую мы занимали вместе с Берсабой.
   - Кроме того, тебе не следует навещать сестру, пока я не разрешу этого.
   Я пришла в ужас. Не видеть Берсабу, с которой я почти не расставалась всю
свою жизнь! Я почувствовала себя так, словно от меня оторвали какую-то часть
моего естества.
   - Мы обязаны вести себя благоразумно,  -  сказала  матушка  на  следующий
день. Ее поведение было очень хладнокровным, несмотря на то, что  ее  терзал
страх. - То, что Берсаба находилась в контакте с больной,  это  факт.  В  то
время она была простужена, а значит, особенно предрасположена к заболеванию.
Через неделю, в крайнем случае, через две, мы узнаем точно, заболела ли она.
Если заболела, то тебе придется уехать отсюда.
   - Уехать.., от Берсабы, когда она тяжело больна!
   - Дорогая моя девочка,  это  опасная  болезнь,  которая  часто  кончается
смертью. Нам надо вести себя храбро, но мы ничего не  сумеем  сделать,  если
будем закрывать глаза на очевидное. Я собираюсь отослать  тебя  в  Лондон..,
если это случится.
   - В Лондон.., без Берсабы?
   -  Я  просто  хочу,  чтобы  ты  оказалась  подальше  отсюда.  Дела  могут
обернуться весьма печально, и если  Берсаба  действительно  заразилась,  нам
понадобятся все наши силы, чтобы ее спасти.
   - Тогда я должна быть здесь и помогать вам.
   - Нет. Я не позволю тебе рисковать собой.
   - А ты сама, мама?
   - Я - ее мать. Не думаешь ли ты, что я могу кому-то передоверить уход  за
ней?
   - А что, если ты сама заразишься? - Мои глаза округлились от ужаса.
   - Я не заражусь, - уверенно  заявила  она.  -  Я  не  должна  заразиться,
поскольку мне надо ухаживать за Берсабой. Но еще ничего не известно. Пока  я
только хочу, чтобы ты держалась от нее подальше. Вот почему  я  велела  тебе
перебраться в другую комнату. Обещай мне, что не будешь пытаться свидеться с
ней.
   - Но что она подумает обо мне?
   -  Берсаба  умная  девочка.  Она  понимает,  что  произошло,  и  осознает
опасность. Поэтому она согласится с нашим решением.
   - Мама, разве я смогу уехать в Лондон, зная, что она больна?
   - Сможешь, ибо должна это сделать. Вы так близки.., так привыкли  друг  к
другу, что, боюсь, мне не удастся удержать вас от свиданий.
   - Но как же.., в Лондон.., без Берсабы?
   - Я не спала всю ночь, обдумывая, как устроить все наилучшим  образом,  и
решила, что следует поступить именно так. Если ты уедешь  в  замок  Пейлинг,
это все-таки будет слишком близко.., а к тому  же,  я  думаю,  тебе  полезно
сменить обстановку. В Лондоне все будет для тебя в новинку. Там ты не будешь
так волноваться.
   - Мама, ты думаешь, что она может умереть...
   - Она должна  жить.  Но  нам  надо  смотреть  на  вещи  трезво,  Анжелет.
Последние недели она жила в постоянном напряжении.., а потом  эта  простуда.
Но я выхожу ее. Я уже послала в Лондон письмо, в котором сообщила Сенаре обо
всем и предупредила ее, что ты выезжаешь через две недели, если не  наступит
улучшения. Так что готовься. Боюсь, тебе придется ехать в том, что  есть,  -
на подготовку новых нарядов у нас просто нет  времени.  Надейся  на  лучшее,
Анжелет. Возможно, все и обойдется.
   Я была ошеломлена. Так долго мечтая о Лондоне, я никогда не  думала,  что
мне придется отправиться туда без Берсабы. Я  просто  не  представляла  себе
жизнь без нее.
   Так или иначе, но две недели  прошли.  Каждое  утро  я  смотрела  в  лицо
матери, пытаясь прочитать на нем  то,  о  чем  с  ужасом  думала.  Весь  дом
погрузился в уныние. Берсаба оставалась  в  своей  комнате,  и  только  мать
заходила к ней. Она сказала мне, что Берсаба все понимает и согласна.
   А потом настало утро, когда я прочитала в глазах матери  страшную  весть.
Появились первые угрожающие симптомы.
   Вот почему в это октябрьское  утро  я  находилась  на  пути  в  Лондон  с
горничной Мэб, и, конечно,  с  грумами  -  для  охраны  и  для  того,  чтобы
заниматься багажом.
   Я ехала и думала о сестре, гадая, увижу ли ее вновь.

***

   Я плохо запомнила это путешествие, целиком поглощенная мыслями о Берсабе.
Первую ночь мы провели в  замке  Пейлинг,  и  это  была  невеселая  встреча,
поскольку все думали о том, что может произойти в Тристан Прайори.
   Я поняла, что они не очень-то надеются на  выздоровление  Берсабы,  а  их
уверения в том, что  ее  заболевание  протекает  в  мягкой  форме,  что  она
получает превосходный уход, что за последние годы болезнь хорошо  изучена  и
многие выздоравливают, звучали как-то неубедительно.
   Дорога в Лондон заняла у нас две недели. Мне они запомнились как  переезд
с одного постоялого двора на другой,  подъем  с  восходом  солнца,  езда  до
полудня, когда лошади должны были отдыхать, а потом -  опять  дорога,  опять
постоялый двор, ужин, сон...
   По возможности мы держались  проселочных  дорог,  так  как  старший  грум
полагал, что на них меньше всего шансов встретить  разбойников.  Он  сказал,
что грабители предпочитают большие дороги с оживленным движением, и хотя  на
проселке тоже попадаются богатые  путешественники,  бандиты  могут  прождать
впустую целый день, поэтому они действуют там, где побольше проезжих.
   Это объяснение показалось мне логичным, но другие, думаю, хлебнули страху
в то время, как я мысленно находилась в знакомой спальне в  Тристан  Прайори
вместе со своей сестрой. Когда шел дождь, я едва это замечала; когда  дорога
становилась непроходимой и нам приходилось искать объезд, я принимала это со
стоицизмом.
   Мэб сказала мне:
   - Как будто вас здесь нет, госпожа Анжелет. Вот что с вами творится. А  я
ответила:
   - Я не могу быть нигде, кроме как в Тристан Прайори, со своей сестрой.
   Иногда я винила себя в том, что так мечтала о поездке. Мои мечты сбылись,
но таким странным, жутким образом. Ведь я знала,  что  мать  ни  за  что  не
отпустила бы нас в Лондон; она начала бы думать обо всех  напастях,  которые
подстерегают девочек в пути и в Лондоне. Но не было опасности страшней  той,
что угрожала моей сестре Берсабе, и мать  была  согласна  на  все,  лишь  бы
вывести меня из-под удара.
   Вот так и протекало  наше  путешествие.  Мы  пересекли  Теймар  в  районе
Гунислейка, проехали через Девон до Тавистока,  а  оттуда  -  в  Сомерсет  и
Уилтшир, где я увидела высеченные на склоне горы изображения необычных белых
лошадей, которые, говорят,  были  сделаны  еще  до  прихода  христианства  в
Англию. Когда мы подъехали  к  Стоунхенджу,  этому  таинственному  каменному
кольцу, я подумала, что здесь задолго  до  вторжения  римлян  на  Британские
острова совершались загадочные церемонии; затем я припомнила странные  слухи
о Карлотте  и  стала  размышлять  над  тем,  действительно  ли  она  ведьма.
Непонятная история приключилась с жабой, найденной у нее  в  постели.  Мать,
которая терпеть не могла болтовни о колдовстве, поскольку считала,  что  это
ведет  к  жестоким  расправам  над  несчастными  старухами,  которые  творят
обезумевшие люди, делала вид, что вообще  ничего  особенного  не  произошло.
"Все это - плод воображения слуг", - заявила она. Что же касается  жабы,  то
этот факт она объяснила так: каким-то образом жаба  попала  в  дом  -  если,
конечно, поверить Мэб.  Впрочем,  жаба  могла  ей  и  привидеться,  а  в  ее
реальность Мэб поверила потому, что хотела поверить.
   Ну что ж, мать была искренне убеждена в том, что говорила, ведь она  сама
послала меня к Сенаре и Карлотте.
   Итак, из Стоунхенджа через Бейзинсток в Рединг, где я слегка оживилась  и
тут же устыдилась этого, поспешно обратив свои мысли к ложу скорби в Тристан
Прайори. Сквозь  деревья  мне  удалось  рассмотреть  Виндзорский  замок.  Он
выглядел великолепно: серые башни, зубчатые стены, большой  парк  вокруг.  Я
сразу же вспомнила уроки истории в классной комнате, где мы сидели  рядом  с
Берсабой и слушали, как Эдуард III поднял в этом парке  дамскую  подвязку  и
изрек фразу, ставшую поговоркой: "Дурен тот, кто об этом дурно подумает",  -
рассказ об этом мы любили слушать вновь и  вновь.  Я  вспомнила,  что  здесь
останавливался король Иоанн перед тем, как  подписать  в  Раннимеде  Великую
хартию вольностей, и что в этом лесу охотился Генрих VIII. Вид замка  поднял
мое настроение, но тут же все прочие чувства были вытеснены воспоминанием  о
сестре.
   И тогда я подумала: "Она всегда будет со мной. Я никогда не избавлюсь  от
Берсабы". То, что мне пришло в голову слово "избавиться", было странно:  это
звучало  так,  будто  я  нахожусь  в  каком-то  плену,  из   которого   хочу
освободиться.
   Мы подъезжали все ближе к Лондону, но я продолжала думать не о  том,  что
ожидает меня в этом городе, а о том, когда же придут вести о Берсабе.
   Наконец мы добрались  до  Пондерсби-холла  -  резиденции  сэра  Джервиса,
расположенной  неподалеку  от  Лондона,  возле  реки,   запруженной   судами
направляющимися в Лондон и из Лондона.

***

   Это был величественный дом, но я привыкла к большим особнякам  -  ведь  я
росла в имении отца и в замке дедушки, а нет ничего более внушительного, чем
замок-крепость с серыми зубчатыми башнями, построенный во время нормандского
нашествия. Однако Пондерсби-холл отличался и от имения, и от замка.  Он  был
высокомерен. Не знаю, правильно ли  так  говорить  о  доме,  но  именно  это
определение пришло мне в голову. Выглядел  он  ухоженным,  чего  не  хватало
домам Корнуолла. Я решила, что это объясняется  тем,  что  он  расположен  в
укромном юго-восточном  уголке  Англии  и  не  подвергается  действию  наших
жестоких штормов,  а  более  сухой  прохладный  климат  не  оказывает  столь
разрушительного действия на стены. Да и вообще дом был не так уж  стар.  Его
построили около 1560 года, ему не было  еще  и  ста  лет,  и  оттого  в  нем
чувствовался дух современности, которого, конечно,  недоставало  дедушкиному
замку.
   Возможно, это ощущение усиливалось тем, что во всем  здесь  поддерживался
идеальный порядок. Трава на газоне внешнего дворика выглядела так, будто  ее
подстригли пару часов назад. Серые стены были  чистыми,  словно  только  что
вымытыми, и скорее серебристо-серыми,  чем  серо-черными,  как  стены  замка
Пейлинг. Мое  внимание  привлекли  резные  украшения  в  небольших  нишах  у
основания фонтана. Под ним располагался выступающий портик, а справа от него
- огромное окно с замысловатым  переплетом,  с  бесчисленными  разноцветными
стеклами - синими, красными, зелеными.
   Я подумала: интересно, что сказала бы Берсаба, увидев все это? В  течение
последующих недель подобная мысль не раз приходила мне в голову.
   Когда мы въехали во внешний двор, навстречу вышел слуга. Он  был  одет  в
ливрею синего и зеленого цветов -  вскоре  я  узнала,  что  это  цвета  рода
Пондерсби. Поклонившись, он сказал:
   - Добрый день, мэм.  Мы  со  вчерашнего  дня  ждем  вашего  приезда.  Мне
приказано встретить вас и проводить в ваши апартаменты. Я  дам  распоряжение
конюхам насчет лошадей, о ваших слугах тоже позаботятся должным образом.
   Я поблагодарила его и спросила, как его зовут.
   - Джеймс, мэм. Я мажордом. Если у  вас  возникнут  какие-то  затруднения,
сообщите мне об этом, и я приложу все силы для исправления положения.
   Мне стало смешно, и я вновь вспомнила о Берсабе: ей тоже было  бы  весело
полюбоваться на этакую чопорность.
   Я спешилась,  тут  же  почувствовав,  как  неуклюжи  мои  движения  после
длительного пребывания в седле. Представляю, как безупречный Джеймс мысленно
поднял брови,  задавая  себе  вопрос:  что  это  за  странное  существо,  не
гармонирующее с нашим прекрасным замком?
   Мэб тоже спешилась и заняла свое место позади  меня.  Сопровождавшие  нас
мужчины  отправились  за  конюхами,  видимо,  в  предназначенные   для   них
помещения.
   Джеймс помог нам преодолеть две ступеньки крыльца, проделав это  с  таким
важным видом, словно участвовал в какой-то торжественной церемонии. Вскоре я
убедилась в том,  что  такой  же  дух  значительности  происходящего  Джеймс
привносил во все свои дела, стремясь показать, что  он  совершает  действия,
только достойные его внимания.
   Вслед за ним мы прошли в холл, свет  в  который  проникал  через  окно  с
разноцветными стеклами, и тут наше внимание привлек  потолок  с  прекрасными
лепными украшениями и галерея для музыкантов в дальнем конце холла.
   Нас встретила женщина, одетая в синее платье  и  зеленый  фартук  тех  же
оттенков, что и  ливрея  Джеймса.  Я  тут  же  узнала  ее:  это  была  Анна,
сопровождавшая Карлотту во время поездки в Корнуолл.
   - Наша гостья прибыла, - сообщил Джеймс, - проводите ее и ее  служанку  в
предназначенные для них комнаты  и  убедитесь  в  том,  что  госпожа  Лэндор
обеспечена всем необходимым.
   Анна,  на  которую   манера   поведения   Джеймса   производила   меньшее
впечатление, чем на меня, просто кивнула.
   - Если вы пойдете со мной, я покажу вам ваши комнаты, - сказала она, -  и
когда их милость вернется, я доложу ей о вашем прибытии.
   Мы поднялись по лестнице, ведущей из холла на галерею. Пройдя по галерее,
мы оказались на лестничной площадке, на которой  находились  отведенные  нам
комнаты: большая комната - для меня и примыкающая к ней комната  поменьше  -
для Мэб. Окно в моей комнате было такое же, как и в холле, только меньше,  с
подоконником и с простыми стеклами. Полог над кроватью  поддерживали  четыре
столбика, деревянный пол был застелен циновками,  выдержанными  в  таких  же
голубых тонах, как шторы и полог.
   - Это просто роскошно, верно, Мэб?
   - Да уж ясное дело, - ответила служанка.
   - Я принесу вам горячей воды, - предложила Анна. Я умылась, и вскоре  два
лакея в сине-зелен