в и слышалось шуршание шелка и парчи,  когда  знатные
дамы в просторных и прекрасно скроенных юбках прохаживались по залу.
   Процессию возглавлял главный церемониймейстер. За ним шли дофин и  я.  Он
держал меня за руку. Его рука была теплой и  влажной,  и  я  чувствовала  ее
сопротивление. Мои попытки улыбнуться ему ни к чему не привели - он  избегал
моего взгляда. А сразу за нами следовала мадам де Ноай, поэтому я  не  могла
сказать ему ничего, даже шепотом. За ней шли  принцы  королевской  крови  со
своими сопровождающими, потом мои юные девери и король,  за  ними  следовала
маленькая принцесса, которую я в первый раз увидела в  тот  день,  вместе  с
тетушками и другими принцессами двора.
   Через Зеркальную галерею и парадные покои мы прошли к  дворцовой  церкви,
где были выстроены швейцарские гвардейцы, и как только появился король,  они
затрубили в трубы и забили в барабаны, возвещая о  его  прибытии.  Дворцовая
церковь не была похожа на нашу из-за  элегантной  отделки.  Я  уверена,  что
матушка сочла бы украшение церкви непристойным, хотя сочетание белого  цвета
с позолотой и было очень красивым; но лепные  ангелы  представлялись  скорее
сластолюбивыми, чем святыми.
   Мы с дофином опустились на  колени  на  подушечки  из  красного  бархата,
обрамленные  золотой  каймой,  и  главный  "раздающий   милостыню"   Франции
монсеньер де ля Рош-Эмон приступил к церемонии бракосочетания.
   Моему жениху становилось все скучнее и  скучнее,  он  что-то  мямлил  про
себя, надевая кольцо мне на палец, и мне казалось, что  он  готов  выбросить
эти освященные главным "раздающим милостыню" <Должностное лицо  при  дворе.>
золотые безделушки, которые он дарил мне во время церемонии.
   Итак, мы сочетались  браком.  Архиепископ  благословил  нас,  последовала
месса, потом заиграл орган, и брачный договор был вручен королю на  подпись.
После дофина я должна была написать свое имя. Руки мои дрожали  и  неровными
каракулями я написала: Мария Антуанетта Иозефа Анна. Капля чернил  упала  на
бумагу, и я почувствовала, что все присутствующие пристально  уставились  на
посаженную мной кляксу.
   Позднее она также стала рассматриваться  в  качестве  "предзнаменования".
Если кляксы считать предзнаменованиями, то я свободно ставила  их,  выполняя
домашние задания в течение многих лет. Однако эта клякса была  особой.  Ведь
это был мой брачный договор!

***

   Может быть, кто-то думает, что для одного дня вполне достаточно  и  одной
этой церемонии. Не тут-то было! Теперь я стала настоящей дофиной  Франции  и
мадам де Ноай проводила меня  в  мои  апартаменты,  где  в  качестве  первой
обязанности  мне  предстояло  принять  челядь  своего  нового  хозяйства   и
выслушать их клятву верности.  Их  было  много:  мои  фрейлины,  мой  первый
распорядитель, мой "раздающий милостыню", мои конюшие, ведающие королевскими
лошадьми и экипажами, мои врачи, у меня были даже аптекари  и  хирурги  (два
первых  и  четверо  последних),  хотя  мне,  при  отличном  здоровье,   было
непонятно, зачем их так много. У меня был свой часовщик  и  свой  мастер  по
изготовлению  гобеленов,  а  еще  мастерица  по   парикам,   которая   также
прислуживала мне в ванной. Я устала считать, как много людей  ждали  меня  -
сто шестьдесят восемь человек были заняты только тем, чтобы  накормить  меня
одну.
   Принимая  клятвы  верности  от  моих   кладовщиков,   искусных   поваров,
дворецких, поставщиков вин, я едва сдерживала смех и зевоту,  поскольку  все
это выглядело абсурдно. Мне не приходила  в  голову  мысль,  что  такое  мое
отношение вызовет возмущение. Я совсем не знала французов. Я обидела  многих
прежде, чем поняла свои ошибки, совершенные в те далекие дни, а когда  я  их
осознала, многое уже нельзя было исправить. То, что являлось  очевидным  для
более умного человека, для меня было непонятным; сюда  же  можно  отнести  и
вопросы  этикета,  который,  как  я  видела,  в  высших  сферах  соблюдается
неукоснительно и который так же решительно проводится  в  жизнь  и  в  более
низких  слоях  населения.  Мое  легкомысленное,  несерьезное   отношение   к
французским обычаям рассматривалось с тем же недоумением, которое мадам Ноай
выражала в беседах со мной.
   А мне просто хотелось, чтобы эта процедура поскорее окончилась и уступила
место свадебному торжеству, на котором должен был присутствовать король,  от
которого, зная уже о его щедрости, я ждала многого. И не была  разочарована.
Король подарил мне туалетный набор, украшенный  голубой  эмалью,  игольницу,
шкатулку и веер. Все предметы были усыпаны бриллиантами. Как  я  любила  эти
холодные камни, которые  могли  неожиданно  загораться  красным,  зеленым  и
голубым огнем!
   Взяв в руки игольницу, я сказала:
   - Моя первая задача заключается в том, чтобы что-то сделать для короля. Я
вышью для него жилет.
   Мадам де Ноай  напомнила  мне,  что  я  должна  спросить  разрешения  Его
Величества. Рассмеявшись в ответ, я сказала, что это  будет  сюрприз.  Потом
добавила, что  мне  потребовались  бы  годы  для  завершения  такой  работы,
поэтому, может быть, лучше сказать ему, что я делаю, а  может,  не  говорить
ничего, чтобы он не знал о моей благодарности и о моих планах  использования
его подарка.
   Это вызвало ее раздражение. Бедная старая мадам де Ноай! Я уже  окрестила
ее Мадам Этикет, и когда упомянула об этом в  разговоре  с  одной  из  своих
служанок, та громко расхохоталась.  Это  доставило  мне  удовольствие,  и  я
решила, что буду при первом же случае смеяться над этикетом,  поскольку  для
меня это был единственный путь переносить условности.
   Король также вручил мне  другие  красиво  сделанные  вещицы.  Когда  я  с
восхищением рассматривала  их,  послышалось  громыхание  грозы.  Только  что
безоблачное небо заволокло тучами, и в моей памяти сразу же  всплыли  бедные
люди у дороги из Парижа в Версаль, которые  пришли  полюбоваться  свадебными
торжествами и праздничными фейерверками; теперь по причине дождя  все  будет
испорчено.
   Во время грозы  мне  удалось  немного  приоткрыть  завесу  над  одной  из
странностей тетушек. Вернувшись в свои апартаменты, я  увидела  мадам  Софи,
оживленно беседовавшую с моей служанкой  в  самом  дружественном  тоне.  Это
выглядело  странно,  поскольку,  когда  меня  представляли  ей,   она   едва
промолвила что-то в ответ, и вообще  от  нее  слова  было  не  дождаться,  а
некоторые ее слуги даже никогда не слышали, чтобы она разговаривала.  И  тем
не менее, именно она доверительно  беседовала  с  бедной  женщиной,  которая
выглядела очень смущенной и не знала, как ей  себя  вести.  Когда  я  вошла,
мадам Софи держала служанку за руки и нежно их  сжимала.  Увидев  меня,  она
спросила, как я себя чувствую, не устала ли я, собирается страшная гроза,  а
она ненавидит их... Слова беспорядочно срывались с ее уст. Как  раз  в  этот
момент раздался страшный  удар  грома,  от  которого,  казалось,  пошатнулся
дворец, и Софи бросилась в объятия женщины, с которой оживленно  беседовала.
Это была очень необычная сцена.
   Позднее мадам Кампан рассказала мне, что мадам Софи боится грозы и  ведет
себя до смешного трусовато, заговаривает с  каждым,  даже  с  людьми  самого
низшего сословия, хватает их за руки и в страхе прижимается к ним, когда  ее
ужас достигает предела. Мне предстояло  еще  очень  многое  узнать  о  своих
тетушках, но чаще всего информация доходила до меня слишком поздно.
   По окончании  грозы  Софи  повела  себя,  как  прежде,  -  ни  с  кем  не
разговаривая и молча торопливо проходя по  комнатам  дворца.  Мадам  Кампан,
которой  тетушка  Виктория  поверяла  свои  тайны  в  течение  многих   лет,
рассказала мне, что Виктория  и  Софи  впервые  испытали  ужас  в  аббатстве
Фонтевр, куда их в детстве посылали для получения  образования,  и  что  это
сделало их очень нервными. Они сохранили нервозность, даже  став  взрослыми.
Для покаяния их закрывали в  склепы,  где  хоронили  монахов,  и  заставляли
молиться. А один раз послали в церковь молиться  за  одного  из  садовников,
который сошел с ума и бредил. Его домик был рядом с  церковью,  и  пока  они
находились там одни и молились, до них доносились леденящие кровь вопли.
   - С тех пор мы подвержены припадкам страха, - объяснила мадам Виктория.
   Гроза, тем временем усилилась, и, как я  и  опасалась,  люди  из  Парижа,
приехавшие в Версаль посмотреть  фейерверк,  были  разочарованы:  при  такой
погоде не могло быть и  речи  о  праздничном  фейерверке.  Еще  одно  плохое
предзнаменование!
   В Зеркальной  галерее  король  давал  прием,  и  мы  все  собрались  там.
Великолепие помещения захватывало дух; позднее я привыкла к его  роскоши.  Я
вспоминаю канделябры, позолоченные и сверкающие, на каждом из которых горело
по тридцать свечей, поэтому было светло, как днем. Король, мой муж и я сидел
за столом, покрытым зеленой бархатной скатертью с золотой бахромой и  играли
в   карточную   игру   каваньоль,   которой   меня,   к   счастью,    весьма
предусмотрительно научили, и я могла играть в эту глупую игру гораздо лучше,
чем писать. Мы с королем улыбались друг другу  через  стол,  а  дофин  сидел
угрюмо, играл с таким выражением лица, как будто презирал эту игру; так  оно
и было на самом деле. Пока мы играли, толпы придворных окружали нас, и  меня
занимала мысль, должны ли  мы  им  улыбаться.  Но  поскольку  король  их  не
замечал, то я последовала его  примеру.  В  галерее  могли  находиться  лишь
приглашенные. Однако некоторые из тех, кого  гроза  не  заставила  вернуться
домой, решили возместить потерю зрелища праздничного фейерверка,  прорвались
через заграждения и смешались с гостями.  Привратники  и  охрана  не  смогли
противостоять им, а поскольку никто не хотел осложнений, то мер  принято  не
было.
   Когда прием в Зеркальной галерее закончился,  мы  направились  ужинать  в
новый оперный  театр,  построенный  королем  по  случаю  моего  прибытия  во
Францию. По пути туда нас охраняли швейцарские  гвардейцы  в  накрахмаленных
жабо  и  форменных  шапочках  темно-фиолетового  цвета,   а   также   личные
телохранители, разодетые в весьма красочные мундиры с серебряной тесьмой,  в
красных бриджах и чулках.
   Настоящее  предназначение  этого   прекрасного   оперного   театра   было
замаскировано. Был настелен пол,  закрывающий  зрительские  кресла.  На  нем
красовался стол с цветами и сверкающими бокалами. С соблюдением всех  правил
церемониала мы заняли свои места: во главе стола - король, по  одну  сторону
от него села я, по другую - мой муж, рядом со мной - не знаю,  кого  за  это
благодарить, - разместился мой молодой деверь граф де Артуа, проявлявший  ко
мне большое внимание и провозгласивший себя моим защитником, намекая в своей
решительной манере, что он готов поддержать честь Франции  вместо  дофина  в
любой момент, когда я пожелаю! Он , был дерзок, но понравился мне с  первого
момента нашей встречи.
   По другую сторону от Артуа находилась мадам Аделаида, явно наслаждавшаяся
торжеством и не спускавшая глаз со своих сестер -  Софи,  сидевшей  рядом  с
ней, и Виктории, находившейся за столом напротив нее, рядом с  Клотильдой  и
пытавшейся говорить со мной, перебивая  Артуа,  одновременно  бросая  хитрые
взгляды по сторонам. Она выразила надежду, что мы  с  ней  сможем  задушевно
побеседовать вдвоем в  ее  апартаментах.  Это  была  настоятельная  просьба.
Артуа, который прислушивался  к  нашему  разговору,  в  удивлении  приподнял
брови, повернувшись ко мне, и я поняла, что  мы  с  ним  союзники.  На  краю
стола, поскольку у нее был самый низший ранг изо всех двадцати одного  члена
королевской семьи, находилась молодая женщина, сильно заинтересовавшая  меня
во время моего первого представления новым  родственникам,  -  принцесса  де
Ламбаль. Она очаровательно мне улыбнулась, и я почувствовала,  что,  имея  в
качестве друзей ее, короля  и  моего  нового  защитника  Артуа,  мне  нечего
опасаться за свое будущее.
   Я была слишком взволнована, чтобы есть что-нибудь,  но  заметила,  что  у
моего мужа аппетит хороший. Я не знала другого человека, который мог бы  так
уходить в себя, забывая об  окружающем  мире.  Когда  подавали  "королевское
мясо" (так называлось одно из многочисленных блюд) с соблюдением строжайшего
церемониала, он мог сидеть, погрузившись в свои мысли и думая только о  еде,
готовый сразу же наброситься на нее, как будто  он  только  что  вернулся  с
трудной многочасовой охоты.
   Заметив ненасытный аппетит своего внука, король  довольно  громко  сказал
ему:
   - Ты ешь довольно усердно, Бэри. Тебе не следует перегружать свой желудок
на ночь, особенно сегодня.
   Потом заговорил мой муж, и все с нетерпением ждали, что он ответит,  -  я
полагаю, они вообще редко слышали его голос.
   - Я всегда сплю лучше после хорошего ужина, - сказал он.
   Я понимаю, почему Артуа с трудом подавил свое удивление, а многие гости с
необычайным интересом принялись изучать содержимое своих тарелок;  другие  с
интересом заговорили со своими соседями, и все лица отвернулись от  головной
части стола.
   Король взглянул на меня с некоторой печалью и вступил в разговор с графом
Прованским через голову дофина.

***

   Следующий этап церемонии был настолько нескромным, что даже теперь мне не
хочется вспоминать о нем. Наступила ночь. Взглянув через стол и встретившись
взглядом с мужем, я поняла, что его что-то тревожит  и  поэтому  он  отводит
глаза. Потом я узнала, что он также сильно волновался. Я представляла,  чего
ждут от меня в эту ночь, и хотя такая перспектива не вселяла в меня  большой
радости, меня не покидала уверенность, что,  несмотря  на  всю  неприятность
этого события, мне удастся добиться осуществления  своего  самого  заветного
желания. У меня будет ребенок, и  ради  того,  чтобы  стать  матерью,  можно
перенести все на свете.
   Во  дворец  мы  возвращались  пешком.  И  сразу  же  началась   церемония
приготовления новобрачных к постели. Герцогиня  де  Шартрез,  замужняя  дама
самого высокого ранга, вручила мне ночную сорочку, и меня провели в спальню,
где мой муж, которому помог надеть ночную рубашку король, уже  ожидал  меня.
Мы сели на кровати рядом друг с другом  и  за  все  время  муж  ни  разу  не
посмотрел на меня. У меня возникла мысль, что он либо считает всю эту  затею
невероятно глупой, либо просто хочет спать после обильного ужина.
   Пологи  были  отдернуты,  чтобы  все  могли  видеть   нас   и   реймского
архиепископа, когда он благословлял постель и кропил ее святой водой. Должно
быть, мы выглядели странно - оба такие юные, почти дети: я, вся  зардевшаяся
от тяжелого предчувствия, и мой муж со своим скучающим видом. И  вправду  мы
являли собой двух перепуганных детей.
   Король заговорщически улыбнулся мне, как бы говоря, что он хотел бы  быть
на месте дофина, повернулся и вышел, оставляя нас одних. Все  поклонились  и
последовали за ним, а мои служанки задернули полог  постели,  оставляя  меня
наедине с женихом.
   Мы лежали в постели, глядя на занавески. Мне было  одиноко  с  незнакомым
мужчиной. Он не предпринимал никаких попыток  дотронуться  до  меня  и  даже
ничего мне не говорил. Я лежала, прислушиваясь к ударам  своего  -  а  может
быть, его? - сердца и ждала.., ждала.
   Наступил  момент,  ради  которого  происходила   вся   эта   суматоха   с
приготовлениями:  торжественная  церемония  в  дворцовой  церкви,  блестящий
банкет, показ меня публике. Мне предстояло стать матерью принцев и  принцесс
королевского дома Франции; в этой постели  мне  предстояло  зачать  будущего
короля Франции.
   Однако ничего не произошло.., ничего! Я лежала с открытыми  глазами.  Это
должно скоро произойти, думала я, но я все лежала молча,  молчал  и  он,  не
проявляя никаких намерений прикоснуться ко мне и не говоря ни слова.  Прошло
много времени, и по его дыханию мне стало ясно, что он уснул. Мною  овладело
смущение и до некоторой степени разочарование.
   Теперь я знаю, что он страдал так же, как  и  я.  На  следующий  день  он
записал в своем дневнике одно короткое слово: "Ничего".

Глава 3

Знамения

   Вследствие пожара во дворце  Людовика  XV,  который  произошел  во  время
празднеств по случаю свадебной  церемонии,  дофин  и  его  супруга  передали
полностью свои доходы за целый год для оказания помощи пострадавшим  семьям,
потерявшим своих близких в этот ужасный день.
   Мемуары мадам Кампан

   Легкомысленная молодая девушка, какой я была, почти ничего не  знавшая  о
жизни, делала поспешные выводы  из  того,  что  видела  на  поверхности,  не
понимая, что новые соотечественники, с их любовью к этикету, их  стремлением
сохранять изысканные манеры при всех  обстоятельствах,  были  искушенными  в
интригах.
   Я думала, что мы  с  мужем  станем  счастливой  влюбленной  парой,  будем
бродить рука об руку по  прекрасным  паркам  Версаля,  что  я  буду  безумно
счастлива, и  до  того,  как  пройдет  год  моей  замужней  жизни,  появится
маленький сыночек, который принесет мне гораздо больше удовольствия, чем мои
маленькие собачки.  Но  ниспосланный  мне  моей  судьбой  муж  был  ко  мне,
по-видимому, равнодушен.
   Я была сбита  с  толку,  и  все  исподволь  следили  за  нами:  король  с
невозмутимым спокойствием, тетушки - с истеричным любопытством, мои девери -
со сдерживаемым удивлением; но Мерси, Штарембург и аббат Вермон были глубоко
обеспокоены. Что-то было не так. Я не нравилась дофину, должно быть, я  была
в чем-то виновата.
   В первые дни это не приходило мне в голову. Единственное, что я понимала,
так это то, что  брак  оказался  не  таким,  каким  я  ожидала.  День  после
бракосочетания был заполнен различными церемониями, и у меня оставалось мало
времени   для   размышлений.   Вечером   в   новом   помещении,   специально
предназначенном  для  театральных  представлений,   была   показана   опера.
Постановка "Персея" могла бы оказаться сносной, если бы не попытка  обновить
ее добавлением балета. Все было не так. Постановщик  сломал  ногу  во  время
генеральной репетиции и весь вечер провел на носилках; ни одна из  декораций
на сцене не  соответствовала  задуманному.  Чтобы  оказать  мне  любезность,
решили поместить большое изображение орла - эмблему моего дома - высоко  над
алтарем  Гименея,  но  это   изображение   свалилось   на   алтарь;   Персей
поскользнулся и упал к ногам Андромеды в момент освобождения, и постановщика
пришлось сдерживать, чтобы он не покончил жизнь самоубийством.
   Я так устала от этого представления, что не могла  сдержать  зевоту,  но,
зная, что за мной внимательно наблюдают, с тревогой подумала, не сообщат  ли
матушке о моем поведении. Я была уверена, что это будет сделано.
   Я легла в постель вместе с мужем, и все было так  же,  как  в  предыдущую
ночь, только на этот раз я не  бодрствовала,  слишком  устав  от  предыдущей
бессонной ночи и скучного представления "Персея".
   Я проснулась в одиночестве. Выяснилось, что мой муж поднялся с рассветом,
чтобы отправиться на охоту. Каждый знал об этом и считал  странным,  что  он
предпочел поехать на охоту вместо того, чтобы побыть со своей новобрачной.
   Вернувшись домой, он заговорил со мной, а поскольку делал  это  редко,  я
запомнила его слова и тон.
   - Хорошо ли вы спали? - Это было сказано просто и холодно.
   - Да, - ответила я. Потом он чуть улыбнулся и ушел. Аббат Вермон,  бывший
рядом со мной, выглядел очень печальным, поэтому  я  подняла  одну  из  двух
маленьких собачек, которых подарили мне по прибытии  во  Францию,  и  начала
играть с ней, но потом я услышала шепот аббата: "Это разорвет мое сердце!" Я
больше не сомневалась, что что-то не так. Обо мне все говорили, что я  такая
хорошенькая и грациозная, но не смогла увлечь дофина. Он не  мог  не  любить
меня.
   Граф Флоримон Клод де Мерси-Аржанто подошел  ко  мне  и  задал  множество
затруднительных вопросов. С тех пор как я  покинула  свою  мать,  он  опека