ня.  В  то  же
время ничто не могло помешать ему идти туда.
   Эмму тоже часто  приглашали.  Она  была  популярна  в  этой  компании.  Я
слышала, как о ней говорили:
   "Славный малый. Не боится рисковать". Конечно, она не боялась, ведь  Ланс
снабжал ее деньгами для участия в игре, и она возвращала их ему только когда
выигрывала.
   Но, возможно, он больше не делал этого, так как ей стало заметно везти. Я
не спрашивала об этом ни у него, ни у нее.
   В тот вечер она надела очаровательное платье, которое сшила сама. Оно  не
потребовало больших затрат. Мы вместе покупали материю  на  Лиденхолл-стрит.
Оно было в светлых красных тонах, по крайней мере, юбка;  нижняя  юбка  была
кремового  цвета,  и  Эмма  сама   вышила   ее   красным   шелком.   Платье,
подчеркивавшее стройную талию, выглядело прелестно; вырез  спереди  открывал
расшитую нижнюю юбку.
   Я оглядела сидящих за столами. Там было три стола, по четыре человека  за
каждым. Эмма сидела рядом с пожилым бароном, который был  ее  соседом  и  во
время обеда и явно увлекся  ею.  За  их  столом  сидели  еще  двое  среднего
возраста.  У  Ланса  были  друзья  всех  возрастов.  Единственным,  что   их
объединяло, была страсть к игре.
   Ланс обнял меня и легонько поцеловал в затылок. - Если  хочешь,  пойди  и
приляг, дорогая, - сказал он.
   Я кивнула, собираясь так и поступить. Немного понаблюдав за началом игры,
я была заворожена напряженными выражениями лиц игроков, причем  у  Эммы  оно
было не менее напряженным, чем у остальных. Я слегка беспокоилась,  так  как
Ланс делал из  нее  игрока,  а  я  чувствовала  себя  до  некоторой  степени
ответственной за Эмму.
   В этой комнате был  мраморный  камин  с  большим  зеркалом  над  ним.  На
каминной полке стояла ваза с хризантемами, которую я сама  поставила  утром.
Должно быть, кто-то, проходя мимо, задел цветы, так как  одна  из  хризантем
почти вылезла из воды. Я стала поправлять букет,  прислушиваясь  к  игрокам,
объявлявшим свои ставки. Я содрогнулась. Мне  было  жаль  тех  из  них,  кто
выйдет из этой комнаты намного беднее, чем входил.
   В зеркальном отражении прямо передо мной была Эмма. Я взглянула на нее  и
не поверила своим глазам. Она опустила руку в разрез юбки и вытащила  оттуда
карту. Я увидела, как Эмма сует эту карту в набор карт, который она  держала
в другой руке.
   Я почувствовала легкую тошноту. В комнате было жарко.  Не  показалось  ли
мне все это? Я захотела выйти, но осталась  на  месте,  пристально  глядя  в
отражение Эммы в зеркале.
   Она улыбалась, и все ее поздравляли. Она опять выиграла.
   Мне необходимо было уйти. Я  пожелала  всем  спокойной  ночи  и  пошла  в
спальню. Там я уселась, уставившись на свое отражение в зеркале.
   Должно быть, это ошибка. Но нет, я видела  все  очень  ясно.  Я  мысленно
вспоминала случившееся.., тот роковой момент, когда она вынула карту из  под
юбки. Вот она улыбается, наклоняется вперед и кладет локоть на стол,  веером
держа карты перед собой...
   Ей очень повезло. Еще бы! Она обеспечила эту удачу шулерской уловкой. Это
было невозможно,  но  было!  Жульничество  считалось  у  игроков  величайшим
грехом. Обманщиков изгоняли из клубов. Никто с ними не играл.  Обвинители  и
обвиненные в мошенничестве дрались на дуэлях.
   Что же мне  делать?  Одно  было  очевидно:  я  не  могла  позволить  Эмме
продолжать жульничать в моем доме. Сообщить о случившемся Лансу?  Он  пришел
бы в ужас. Это была одна из немногих вещей, которые действительно  волновали
его. И куда бы она пошла, если бы ей предложили покинуть дом? Что сталось бы
с Жан-Луи?
   Я была очень взволнована и растеряна.
   Раздевшись, я легла в кровать, но не могла заснуть, прислушиваясь к  шуму
отъезжающих карет, к шагам Ланса на лестнице. Мне так и не  удалось  решить,
что делать.

***

   Я ждала весь следующий день и после обеда, как только в доме все  стихло,
направилась в комнату Эммы, так как знала, что она должна быть там.
   Когда я вошла, она мило мне улыбнулась.
   Я спокойно сказала:
   - Я пришла поговорить с тобой.
   - Чудесно, - ответила она. Я покачала головой:
   - Ты делаешь большие успехи в игре.
   - Да, неплохо для новичка.
   - Должно быть, ты выиграла значительную сумму.
   - О, пустяки. Достаточно для оплаты моих долгов Лай су и для  компенсации
моих потерь.
   - Надо  думать,  твои  методы  приносят  успех.  Эмма  сделала  вид,  что
удивлена.
   - Я видела твое жульничество в последний вечер, - сказала я.
   Ее лицо страшно побледнело. Она вскочила и уставилась  на  меня  горящими
глазами:
   - О чем ты говоришь! Тебя вообще там не было.
   - Я была поблизости и видела тебя в зеркале.
   - Тебе это приснилось.
   - Нет. Я не спала и видела все очень отчетливо. У  тебя  была  выигрышная
карта в кармане нижней юбки. Я видела, как ты вытащила ее  после  того,  как
карты были розданы.
   - Это не правда.
   - Говорю тебе, что я видела твой трюк.
   - В зеркале! Но это невозможно. И что ты пытаешься доказать?
   - Только то, что я видела твое мошенничество.
   - Чепуха.
   - Нет, не чепуха, и ты это знаешь. Ланс никогда не допустил бы этого.
   - Ты уже сообщила ему свои ужасные обвинения?
   - Еще нет.
   - Еще нет! Но собираешься это сделать? Я колебалась, но увидев, как в  ее
глазах вспыхнула надежда, я убедилась, что она действительно виновна.
   - Я не знаю, как мне поступить, - сказала я. -  О,  Эмма,  как  ты  могла
сделать подобное!
   - У тебя нет доказательств, только твое слово против моего.
   - Не думаешь ли ты, что Ланс скорее поверит тебе, чем своей жене?
   - Нет.., он поверит тебе, и тогда... Она тупо уставилась в пространство.
   - Зачем ты это сделала?
   - Но я не делала этого, не делала!
   - Пожалуйста, не лги мне. Я видела все и ужасно огорчена.
   Ее лицо внезапно дрогнуло, и она начала плакать. Это растрогало  меня.  Я
всегда считала, что она женщина с характером, способная постоять за себя. Ее
несчастный вид заставил меня пожалеть ее.
   - Эмма, - продолжала я, - но почему? Зачем?
   - Кажется, мне придется теперь уйти,  -  сказала  она.  -  Ты  расскажешь
Лансу, и он прогонит меня. Он никогда бы не  потерпел  здесь  обмана.  Я  не
собиралась долго заниматься этим.., только пока  не  поправлю  дела.  Ты  не
представляешь, что значит жить на милостыню.  Я  хотела  работать..,  делать
что-то для тебя и Жан-Луи. Я мечтала о нашей независимости. Я хотела .
   - Но не таким образом, как вчера.
   - Знаю. Но я увидела, что это возможно,  и  сделала  это.  Я  откладывала
деньги, Клариеса, копила для себя и Жан-Луи.
   - Деньги, которые тебе не принадлежат.
   - Они все - богачи. Для них это ничего не значит.
   - Но это не причина поступать таким образом.
   - Я знаю, что не права. Но я слаба и потому пошла на  это.  Я  заслуживаю
всего, что ждет меня. Лучше бы ты сразу рассказала обо всем Лансу,  и  я  бы
стала строить планы.., хотя и не знаю, куда мне идти.
   Я наблюдала за Эммой. На ее лице  было  написано  очевидное  отчаяние.  Я
представила, как она пожирает глазами свои выигрыши,  называя  их  средством
достижения независимости Она устремила на меня умоляющие глаза.
   - Как чудесно было здесь. Ты была так добра.., ты и Ланс. Но  я  понимаю,
что должна уйти. Ты собираешься рассказать все Лансу, да?
   - Он больше не позволит тебе играть, - сказала я.
   - Я знаю. И найдет какой-нибудь предлог, чтобы отослать меня.
   - Эмма, - медленно сказала я, - если я пообещаю не говорить ему, обещаешь
ли ты никогда не жульничать?
   Она схватила мои руки и крепко их сжала.
   - О, конечно, обещаю! - воскликнула она. Я  вышла  из  комнаты,  чувствуя
себя  совершенно  опустошенной.  Мне  казалось,  что  я  нашла   единственно
возможный выход из этой ситуации.
   Удача за карточным столом внезапно покинула Эмму.
   - Так бывает, - сказал  Ланс.  -  Вам  фантастически  везло,  и  вдруг...
Везение кончилось, но оно вернется.
   - Не думаю, что оно когда-нибудь вернется, - грустно сказала Эмма.
   Я была удовлетворена. Она больше не жульничала.
   Я много думала о ее судьбе и искала ей оправдание. Она переехала к нам из
Франции в поисках отцовской родни и новой жизни; ее существование было полно
неопределенности, и она мечтала об обеспеченности. Мне казалось, что  она  и
замуж вышла ради этого (как можно было понять из некоторых ее слов), а потом
последовали крах "Компании" и смерть мужа, и все было потеряно.
   Эмма продолжала участвовать в игре, хотя и с меньшим рвением, чем раньше.
Радость успеха сменялась у нее унынием при проигрыше.  Я  говорила  ей,  что
нельзя так втягиваться в игру, но,  к  сожалению,  в  ней  признаки  той  же
лихорадки азарта, которая овладевала Лансом.
   Она уже не могла остановиться.

САБРИНА

   Быстро летели месяцы. Осенью я посетила Эндерби. Это был грустный  визит,
поскольку, едва увидев Дамарис, я поняла, что ее  здоровье  еще  ухудшилось.
Теперь она редко покидала кровать,  и  в  этих  случаях  ее  несли  вниз,  в
гостиную, где она лежала на диване. Джереми всегда сам носил ее, и  трагедия
уже начинала сквозить в его взоре. Его нежность и преданность  Дамарис  были
очень трогательны, но мне было ясно, что он все еще осуждает Сабрину.
   Она прильнула ко мне, когда  я  приехала..,  новая  Сабрина,  растерявшая
беззаботное веселье, столь  присущее  ее  натуре.  Она  стала  задумчивой  и
непокорной.
   - Это чистое наказание, - сказала Нэнни  Керлью,  единственная,  кто  мог
управиться с Сабриной.
   Я была потрясена, ибо поняла, что трагедия на льду еще не завершилась.
   Сначала Сабрина была очень рада видеть меня  и  просила  остаться  с  ней
навсегда. Когда я сказала, что должна вернуться домой, ведь Эндерби -  вовсе
не мой дом, она надулась и несколько дней избегала меня. И я убедилась,  что
заявление Нэнни Керлью о том,  что  Сабрина  -  сущее  наказание,  полностью
соответствует истине.
   Я много времени проводила с Дамарис. Она  хотела,  чтобы  я  была  с  ней
рядом. Ее лицо очень похудело, и под глазами появились темные круги от боли,
которую она испытывала.
   Она никогда не говорила  об  этом,  но  к  ней  возвращалась  немощность,
которая мучила ее в молодости до того, как она побудила  себя  заботиться  о
Джереми и обо мне. Я знала, что она пытается напрячь силы, так как ее  очень
беспокоит Сабрина и в особенности ее отношения с отцом. Мне кажется, что она
считала их обоих детьми, которые нуждаются в ее заботе и руководстве, но она
была слишком больна, слишком  страдала  от  боли  и  слишком  устала,  чтобы
уделять им необходимое внимание.
   Она не говорила о происшествии на льду и  о  будущем,  но  зато  находила
большую радость в беседах о прошлом, о ее путешествии в Париж. Мы как  будто
вновь переживали тот момент, когда Жанна вошла в подвал с  подносом  фиалок,
ведя за собой Дамарис.
   - С тех пор фиалки стали моими любимыми цветами, - сказала Дамарис.
   Иногда в комнату заходил Джереми и сидел, молча наблюдая за ней. Она была
для него всем. Она подняла его из Пучины Уныния,  показала,  что  счастье  -
великое счастье - существует для него так же, как и для всех остальных.
   Присцилла очень беспокоилась о дочери.
   - Дамарис угасает, - говорила она. - Ей хуже, чем когда-либо.  Тогда  она
была моложе. Этот последний выкидыш лишил ее всех сил. Боюсь, она больше  не
сможет бороться.
   - У нее сильный характер, - ответила я, - Она будет бороться изо всех сил
ради Джереми и Сабрины.
   - Увы, - продолжала Присцилла, - он не  может  простить  девочку.  Каждый
раз, смотря на нее, он думает, что это ее  вина.  И  это  отражается  в  его
глазах.
   - Бедная Сабрина!
   - Она очень своенравна. Это вторая Карлотта. Ты обычно ладила с Сабриной,
Кларисса, но теперь она, кажется, и с тобой воюет.
   - Ей нужно почувствовать, что все случившееся - не ее вина.
   - Но это ее вина. И она достаточно разумна, чтобы видеть это. Если бы она
не заупрямилась и не пошла бы кататься на коньках, Дамарис была бы здорова и
с ребенком все обошлось бы благополучно. С какой стороны  ни  посмотри,  все
упирается в Сабрину.
   - Она всего лишь ребенок, и преувеличение ее вины только ухудшает дело.
   Присцилла беспомощно пожала плечами.
   - А моя мать очень беспокоится об отце. Я думаю,  ему  повезет,  если  он
переживет зиму. И если с ним что-то  случится..,  это  может  отразиться  на
Арабелле. Дорогая, тебе лучше не приезжать на Рождество. Это было бы слишком
тяжело для обитателей Эверсли, да и в Эндерби будет  нелегко.  Кажется,  для
меня найдутся дела в обоих местах.
   - Я приеду весной, - сказала я. - Тогда все будет иным.
   Мои слова, к сожалению, оказались пророческими.
   Мы провели это Рождество в Клаверинге,  как  обычно,  всласть  поиграв  в
карты.
   В рождественское утро среди моих подарков оказался длинный  узкий  футляр
из темно-зеленого бархата, и когда  я  его  открыла,  то  обнаружила  в  нем
ожерелье из сверкающих бриллиантов и изумрудов. Ланс наблюдал за мной,  пока
я его вынимала.
   - Ланс! - воскликнула я. - Это от тебя?
   - От кого же еще? Не скажешь ли ты, что привыкла получать  такие  подарки
от других?
   - Оно прекрасно, - сказала я,  тут  же  вспомнив  обо  всех  неоплаченных
счетах, относительно которых Ланс проявлял такую беззаботность.
   - Надень его, - приказал он.
   Я надела. Ожерелье преобразило меня.
   - Дай-ка взглянуть на тебя! - сказал он. - А, я знал  это!  Оно  оттеняет
зеленый цвет твоих глаз.
   - Но, Ланс, оно ужасно дорогое.
   - Только самое лучшее подойдет тебе, любимая, - ответил мой муж.
   - Тебе не следовало...
   Я хотела сказать, что мне было  бы  приятней  получить  какой-либо  менее
дорогой подарок, но, конечно, не смогла этого произнести.
   - Мне немного повезло в игре, - сказал он.
   - Лучше бы ты приберегал выигрыши для погашения проигрышей.
   - Проигрыши! Не говори о них. Это слово, которое мне очень не нравится.
   - Тем не менее оно существует...
   Я запнулась. Получалось, что я опять  читаю  ему  лекцию.  Вероятно,  это
беспокойство о его увлечении азартной игрой делало меня такой  сварливой.  Я
продолжала:
   - Ланс, я люблю тебя. Как прекрасно и удивительно,  что  ты  подарил  мне
такой подарок.
   Я надела ожерелье в тот же вечер.  Оно  выглядело  великолепно  на  белом
парчовом платье.
   Когда я его надела, Жанна почти любовно провела по нему пальцами.
   - Это самое красивое ожерелье, какое я когда-либо видела, - заметила она.
- Сэр Ланс понимает, что такое красота. Можно подумать, что он...
   - Француз, - закончила за нее я. - Я очень рада, что ты  одобряешь  моего
мужа, Жанна.
   - Но мне не нравится, что он слишком нравится другой.
   Она  намекала  на  Эмму.  Неужели  она  никогда  не   преодолеет   своего
предубеждения к моей единокровной сестре!
   - Ей подарили красивую брошь. Губы Жанны кривились от  неодобрения,  ведь
именно Ланс подарил Эмме эту брошь.
   - Но нынче Рождество, Жанна. Пора  подарков.  Жанна  продолжала  выражать
неодобрение, пока вынимала мое кольцо из футляра, чтобы я  надела  его.  Она
обращалась с ним с большим почтением  после  того,  как  услыхала,  что  оно
раньше принадлежало королеве.
   Ее глаза не отрывались от ожерелья.
   - Оно так красиво, - сказала она,  -  думаю,  что  оно  стоит  цветочного
магазина на улице Сент-Оноре.
   - Стоит цветочного магазина!
   - Я имею в виду, если его продать... Вы могли бы купить цветочный магазин
в сердце Парижа за эти деньги.
   - О, Жанна, - сказала я с упреком, - из-за тебя я буду  чувствовать  себя
так, будто прогуливаюсь с цветочным магазином вокруг шеи.
   Позднее мне пришлось вспомнить этот разговор.
   Странно было праздновать Рождество без  семьи,  и  я  даже  обрадовалась,
когда оно прошло. Здесь слишком много играли в карты, а  мои  мысли  были  в
Эндерби с Дамарис и Сабриной.
   Это была суровая зима. Мы оставались в  Лондоне,  где  погода  была  чуть
мягче, но даже там в течение нескольких дней лежали высокие снежные сугробы,
завалившие двери домов, и мы не могли выйти на улицу.
   Оттепель началась в конце февраля, а в начале марта я получила письмо  от
Присциллы:

   "Я не хотела, чтобы ты рисковала в  дороге,  но  мне  кажется,  что  тебе
следует выехать  при  первой  возможности.  Дамарис  стало  хуже.  Вероятно,
ревматизм затронул сердце. Я думаю, что ты  должна  приехать,  дорогая.  Она
мечтает повидаться с тобой, но не признается в этом из-за опасения,  что  ты
подвергнешься риску в пути, а она не может этого допустить".

   Я показала письмо Лансу. Он не хотел покидать сейчас Лондон. У него  было
несколько приглашений к нашим знакомым, и я знала, что он собирается нанести
им визиты. Более того, его присутствие требовалось в усадьбе. В то же  время
он не мог допустить, чтобы я путешествовала одна.
   - У меня будет все в порядке, - сказала я. - Мне надо ехать, так  как  на
этом настаивает Присцилла. Я захвачу с собой слуг.
   - Я поеду с тобой, - возразил он.
   Мне было  приятно  его  желание  сопровождать  меня,  но  потом  я  стала
размышлять, что меня ожидает в Эндерби. Ясно, что Дамарис очень больна. Если
она умрет (а у меня было такое ужасное предчувствие), я должна буду подумать
о Сабрине, и я знала, что мне лучше удалось бы справиться с ожидающими  меня
трудностями, если бы я приехала одна.
   Когда Ланс бывал  там,  Сабрина  держалась  отчужденно.  В  ее  маленьком
ревнивом сердце таилось  нелепое,  но  пылкое  чувство  обиды,  и  оно  было
направлено против Ланса только потому, что она считала, будто  он  для  меня
важнее всех.
   Я сказала:
   - Не знаю, что я там найду. Уверена, что у всех  подавленное  настроение.
Сабрина теперь очень несчастна. Ланс, я думаю, что смогу управиться одна.
   Он сразу понял меня. Возможно, он даже почувствовал облегчение.  Грустные
дела не привлекали его. Ему нравилось все, связанное с удовольствиями.
   - Как хочешь, - сказал он, - но  если  ты  все-таки  пожелаешь,  чтобы  я
поехал с тобой, тебе стоит только сказать об этом.
   - Я знаю, - сказала я благодарно, - и спасибо тебе, Ланс.
   Жанна настаивала на том, чтобы поехать со мной. Она считала, что  я  буду
нуждаться в ней. И я была рада ее компании.
   - А сэр Ланс, - продолжала она, - он останется дома?
   - Я сказала ему, что так будет лучше. Она покачала головой:
   - Ему следовало бы ехать с вами. Нельзя оставлять его одного с...
   Она не докончила, и я не просила ее уточнить.
   И вот в последний день марта я выехала в Эндерби.
   Хотя мне было ясно, что Дамарис  серьезно  больна,  все  же  я  оказалась
неподготовленной к тому, что нашла здесь.
   Это и в самом деле был дом скорби. К моему приезду Дамарис уже умерла. Ее
сердце ослабело еще в молодости, во  время  первого  приступа  ревматической
лихорадки, и возвращение болезни было свыше ее сил.
   Едва войдя в дом, я почувствовала,  что  он  доволен,  так  как  это  его
естественное состояние. Счастью, веселью, празднику не было места с Эндерби.
Этот дом снова стал живым, он обрел свою  родную  стихию  -  зло  и  угрозы,
навеянные трагедиями прошлого.
   В маленькой комнате на первом этаже стоял гроб.  Комната  была  затемнена
занавесями, висевшими на окнах. При  свете  двух  свечей  лежавшая  в  гробу
Дамарис выглядела молодой и красивой, и следы  боли  сошли  с  ее  лица.  На
голове у  нее  был  белый  чепец  из  тонкого  брюссельского  кружева,  и  я
разглядела верх рубашки с кружевным воротом. Дамарис выглядела такой мирной,
отстраненной от всех хлопот жизни. Она отдыхала, но что оставалось тем, кого
она покинула?
   Джереми выглядел человеком, сбившимся с  пути  и  отчаявшимся  найти  его
снова. Он был похож на призрак. По словам Смита, мой дядя не ел и  не  спал.
Казалось, он не способен понять, что она ушла навсегда.
   - Я  в  отчаянии,  -  сказал  Смит.  -  Когда  она  приехала,  все  здесь
преобразилось. Она была сущим  ангелом.  И  вот  теперь  она  отправилась  к
ангелам.., если вы в