- Ради нашего ребенка?
   - Да, ради нашего ребенка.
   - Можно было найти другое решение.
   - О да. Ты мог бы устроить меня  в  какое-нибудь  заведение  и  время  от
времени посещать меня там. Знаешь, это не та жизнь, о которой я мечтала.
   - Но что будет с нами?
   - С нами? У нас нет будущего. Ты  женат  на  моей  сестре,  нас  охватило
безумие.., если угодно - меня охватило безумие, ведь виновата  только  я.  Я
поманила, а ты пошел за мной, этого ты не  можешь  отрицать.  Тем  не  менее
именно я толкнула тебя на скользкую дорожку. А потом появился Люк. Он просил
меня выйти за него замуж. Он обещал обеспечить ребенку отцовство, и  поэтому
я вышла за него.
   - Он узнает...
   - Он уже знает. Я открыла ему причину,  по  которой  согласилась  на  его
предложение.
   - А знает ли он о том, что отец ребенка - я?
   - Знает. Он имеет право знать, поскольку он - одно из главных действующих
лиц в нашей маленькой пьесе. Он обязан знать ее содержание.
   - И он согласился на это?
   - Он любит меня. Он хороший муж. Я не позволю  ему  воспитать  из  нашего
ребенка маленького пуританина. Но это все потом.
   - Берсаба, ты ведешь себя так...
   - Так нескромно, так не похоже на иных юных леди? Я - это я, Ричард, и не
собираюсь оправдываться. Наши проблемы нельзя решить, отложив их в сторону и
позабыв, - они не желают лежать в стороне и не желают оставаться в забвении.
Я согрешила. Я вынашиваю ребенка. Что ж, я рассказала Люку, что он нужен мне
в качестве мужа, и пообещала быть ему верной женой, а в  свое  время  родить
ему детей. Я сдержу свои обещания. И лучше бы нам с  тобой  встречаться  как
можно реже.
   Он опустил голову.
   - Это будет нелегко.
   - Нелегко, - подтвердила я, - ведь ты муж моей сестры, и иногда мы просто
вынуждены будем встречаться. Но мы не должны вновь поддаться  искушению.  Мы
оба были счастливы, а этот ребенок всегда будет напоминать мне  о  том,  что
было между нами. Ничто не может сравниться с этими переживаниями, но все уже
завершилось. До свидания, Ричард, мой любимый. Когда мы вновь встретимся, ты
будешь для меня лишь Ричардом - мужем моей сестры.
   Я повернула лошадь и поехала,  не  оглядываясь  на  него,  моего  бедного
возлюбленного с его нелюбимой женой Анжелет и его печальной тайной в замке.
   В августе 1641 года у меня родился ребенок - девочка, которую  я  назвала
Арабеллой.  Люк  с  Эллой  хотели  назвать  ее  Патиенс  или  Мерси,  но   я
воспротивилась этому и, как обычно, настояла на своем.
   Это был здоровый ребенок, вскоре ставший и красивым. Я  с  самого  начала
отвергла предположение, что у меня  может  родиться  неполноценный  ребенок,
хотя такая мысль изредка и  мелькала.  Представляю,  как  переживал  Ричард.
Страшный призрак, должно быть, витал над ним с  тех  пор,  как  родился  его
чудовищный сын, и я уверена, что он постоянно думал, не  кроется  ли  в  нем
самом какой-то порок.
   Как только мне положили на руки мою дочурку и  я  осмотрела  ее  чудесное
маленькое тельце, меня наполнила радость. Через несколько недель стало ясно,
что девочка очень сообразительна. Я знала, что все родители  считают  такими
своих детей, но, даже сделав поправку на материнскую необъективность,  можно
было уверенно сказать: Арабелла была нормальным ребенком.
   Элла обожала ее. Люк посматривал на нее с некоторой подозрительностью, но
этого  и  следовало  ожидать;  что  же  касается  меня,  то  я  стала  почти
идолопоклонницей, так что моя маленькая девочка просто купалась в любви.
   Анжелет, взяв ее  на  руки,  пришла  в  неописуемый  восторг.  Она  стала
выискивать общие черты у девочки, у нашей матери и  у  нас  обеих.  Бедняжка
Анжелет, вероятно, была бы гораздо лучшей матерью, чем я увидев  ее  с  моим
ребенком на руках, я почувствовала угрызения совести:  этот  ребенок  должен
был принадлежать ей.
   Я радовалась тому, что родилась девочка. Мальчик, мог  бы  внешне  сильно
напоминать своего отца, а я не хотела, чтобы Люк страдал из-за этого. Он так
много сделал для меня и нравился мне все больше и больше.
   Мы  часто  спорили,  и  нужно   признать,   что   иногда   я   отстаивала
противоположную точку зрения только ради того, чтобы спровоцировать его.  Он
это понимал, и  ему  это  нравилось.  Как  ни  странно,  наш  брак  оказался
счастливым, что было почти чудом, если принять  во  внимание  разницу  наших
характеров. Я знала, конечно, что этот успех объясняется физической стороной
наших отношений, о чем ему, пуританину, хотелось бы забыть.
   Это был знаменательный год для Англии. Погрузившись в семейную  жизнь,  я
мало думала о политике. Даже  такая  женщина,  как  я,  меняется,  становясь
матерью, и в течение нескольких месяцев до и после  рождения  Арабеллы  меня
занимал главным образом этот вопрос.
   Одним из первых актов нового  парламента  стало  требование  об  отставке
Томаса Уэнтворта, графа Страффорда, который был главным советником короля  в
тот период, когда возник конфликт с Шотландией и шотландцы после ряда  побед
пересекли границу Англии, захватив часть ее северных  территорий.  Страффорд
энергично рекомендовал  королю  такие  нежелательные  способы  справиться  с
ситуацией, как заграничные кредиты, снижение ценности монеты  и  привлечение
ирландской армии к борьбе с  Шотландией,  чтобы  одновременно  припугнуть  и
некоторых  англичан,  проявляющих  признаки   непокорности.   Король   тесно
сотрудничал со Страффордом, и граф получил звание генерал-лейтенанта.
   Слушая все это, мне часто хотелось усесться с  Ричардом  в  библиотеке  и
хорошенько обсудить назревшие проблемы. Я понимала, что они  должны  глубоко
волновать его.
   Итак, Страффорд был смещен, его судили, признали виновным и приговорили к
смерти за измену, заключавшуюся в умысле ввести в  страну  ирландскую  армию
для расправы над англичанами. Король оказался в  затруднительном  положении.
Он изо всех сил пытался защитить друга, с политикой которого был согласен, и
когда перед ним положили на подпись смертный приговор, он стал увиливать  от
решения.
   Расхаживая взад и вперед по комнате, Люк говорил:
   - Страффорд должен умереть. А в день, когда он умрет, король  окажется  в
щекотливой ситуации.
   Наконец король подписал приговор, и Страффорд был казнен.
   Это случилось в мае, за три месяца до  рождения  Арабеллы.  Я  достаточно
хорошо разбиралась в происходящих событиях, чтобы понять, что все это  будет
иметь далеко идущие последствия и что туча, до  сих  пор  едва  заметная  на
горизонте, нависла у нас над головой.
   Но в то время я была женщиной, которой через три месяца предстояло  стать
матерью, и это мне казалось важнее всего остального.

***

   События  не  позволяли  Ричарду  бывать  дома.  Впрочем,   возможно,   он
задерживался дольше, чем это было необходимо. Он больше не предлагал Анжелет
жить с ним в Уайтхолле. Она сказала мне, что ситуация слишком  серьезна  для
того, чтобы думать о каких-то развлечениях, и что ее муж постоянно  проводит
совещания с другими генералами.
   Однажды он все-таки появился и подъехал к ферме. Думаю, он  уже  довольно
давно находился где-то поблизости и ждал меня.  Заметив  его,  я,  как  и  в
первый раз, вышла  ему  навстречу.  Это  было  в  мае  1642  года.  Арабелле
исполнилось девять месяцев, и никто из родителей не мог  бы  желать  лучшего
ребенка.
   - Я должен был увидеть тебя, - сказал он. - Мы находимся на грани  войны.
Бог знает, что будет с нами потом.
   - Я знаю об этом. И о том, что ты и мой муж будете противниками.
   Он махнул рукой, давая понять малозначительность этого обстоятельства.
   - Ребенок... - сказал он.
   - Это самый красивый в мире ребенок.
   - Совершенно нормальный? - с тревогой спросил он.
   - Подожди немножко.
   Я бросилась к дому и вынесла ему девочку. Он смотрел на нее с  обожанием,
а она вела себя с каким-то серьезным достоинством.
   - Идеальный ребенок, - сказал он, и я поняла, что он вспоминает чудовище,
запертое в замке. - Это на тебя похоже, - продолжал он, - продемонстрировать
мне, что у меня может быть прекрасный ребенок.
   - Я никогда не сомневалась в том, что мой ребенок будет именно таким.
   - О, Берсаба, я благодарю тебя за эти мгновения счастья.
   - Это было счастьем?
   - На несколько часов - да, - ответил он.
   - Ну что ж, все-таки было, - сказала я, - но теперь кончилось. Она всегда
будет напоминать мне о минувшем.
   Покрепче прижав к себе девочку,  я  подумала  -  это  мое  утешение,  моя
поддержка. И еще: бедный Ричард, у него нет этого утешения.
   - Ты довольна своим браком?
   - Довольна настолько, насколько  возможно  быть  довольной  браком  не  с
тобой.
   -  Берсаба..,  твои  слова  наполняют  меня  радостью..,  и  одновременно
чувством безнадежности.
   - У тебя есть Анжелет. Это частица меня. В отличие от меня,  она  хороший
человек. Постарайся помнить это.
   - Я стараюсь быть  добрым  с  ней.  Но  я  предпочел  бы,  чтобы  она  не
напоминала тебя. Всякий раз, как я смотрю на нее...
   - До свиданья, Ричард...
   - Я не знаю, когда мы вновь встретимся. Вскоре начнется кровавая война..,
худшая из всех возможных войн, Берсаба... Я с радостью отправился бы воевать
с  испанцами  или  французами.  Совсем  другое  дело  -  драться  со  своими
соотечественниками. Страна расколота. Север и Запад, Уэльс и Корнуолл  стоят
за короля, но здесь, на юго-востоке и в промышленных районах, сильно влияние
парламента. Рано или поздно мы победим врага, но предстоит  жестокая  битва.
Попрощавшись с ним, я унесла ребенка  в  дом.  Я  потеряла  Ричарда;  больше
никогда мне не испытать того экстаза, который был способен  вызвать  у  меня
только он; этот печальный и одинокий мужчина собирался ввязаться в конфликт,
который вызывал в нем отвращение. Но я не смогу забыть его  лицо,  когда  он
смотрел на нашего ребенка, на нашу чудесную девочку Арабеллу.
   Ну что ж, по крайней мере, я сумела что-то сделать для него.

***

   В августе Арабелле исполнился год, а  король  водрузил  свой  штандарт  в
Ноттингеме. К тому времени я была беременна от Люка.
   Люк постоянно пребывал в возбуждении. Все, против  чего  были  направлены
его горячие молитвы, рушилось. Он был уверен в успехе дела  парламентаристов
точно так же, как Ричард - в победе роялистов.
   Пошли разговоры о  "кавалерах"  и  "круглоголовых".  Прозвище  "кавалеры"
ввели в обиход те, кто осуждал придворных военных, вращавшихся в Уайт-холле.
Это определение считалось оскорбительным, оно предполагало, что эти  люди  -
бездельники,  лишенные   моральных   принципов.   Прозвище   "круглоголовые"
возникло, говорят, во  время  подавления  беспорядков,  когда  некий  офицер
обнажил свой меч  против  толпы  и  прокричал,  что  перережет  глотки  этим
круглоголовым псам, осмелившимся рычать на епископов.
   В данное время ситуация, похоже, складывалась в пользу роялистов. В руках
роялистов была регулярная армия, а на стороне  парламента  -  лишь  те,  кто
пошел бороться добровольно, с твердым  убеждением  в  правоте  своего  дела.
Будучи пуританами, они верили в то, что Господь поможет им, поскольку они  -
Божьи люди, но Бог оказался не слишком  отзывчивым.  Битвы  при  Эджхилле  и
Брентфорде не дали перевеса ни одной из сторон, а следующей весной  роялисты
Корнуолла объявили, что весь запад страны - за короля.
   Сын Люка родился в феврале. Я назвала  его  Лука-сом.  Он  был  похож  на
своего  отца.  Меня  полностью  поглотили   радости   материнства.   Анжелет
использовала любую возможность, чтобы приехать ко мне, хотя никогда не могла
быть уверена, что именно в этот момент не приедет Ричард. Впрочем,  приезжал
он нечасто. Военные дела отнимали почти все его время.
   Как обычно бывает в таких случаях,  восторги  и  надежды,  сопровождающие
начальные стадии конфликта, вскоре уступили место подавленности и  осознанию
реальности. Стало ясно, что ни одна  из  сторон  не  может  рассчитывать  на
скорую победу. Мне трудно было занять ту или иную  позицию.  Инстинктивно  я
поддерживала роялистов. Я знала, что король слаб, что  он  принимает  глупые
решения, что он упрям и его надо бы проучить; но я не  хотела,  чтобы  нашей
страной правили те, кто считает, что радоваться - грешно. В то  же  время  я
ощущала необходимость поддержать Люка,  причем  сама  этому  удивлялась.  Он
сумел заразить меня энтузиазмом,  с  которым  отстаивал  дело  своей  жизни;
именно это мне и нравилось.  Я  разрывалась  между  двумя  крайними  точками
зрения и чувствовала, что не могла бы стать на сторону  какой-либо  из  этих
партий с той внутренней убежденностью, которая необходима для победы.
   Люк был подавлен тем, как развивались события. Он говорил, что их солдаты
неопытны,  что  нужна  армия,  способная  справиться  с  дисциплинированными
королевскими войсками. Он был увлечен идеей создания собственных вооруженных
сил. Многие были готовы присоединиться к нему. Подобное желание  изъявили  и
работники всех окрестных ферм. Они маршировали  по  нашим  полям  и  изучали
военное искусство.
   Много было разговоров  о  человеке  по  имени  Оливер  Кромвель,  который
вступил в армию капитаном, но занял такое положение, с которым все вынуждены
были считаться. Люк говорил о нем с восторгом. Кромвель реорганизовал армию.
Она  уже  не  была  беспорядочной  толпой,  не  обладавшей  ни  оружием,  ни
мастерством, а лишь горячо верящей в свою правду. Вера в правоту своего дела
необходима, но  необходимо  и  умение  ее  отстоять.  "Офицеры  должны  быть
хорошими, честными людьми, - цитировали Кромвеля, -  тогда  за  ними  пойдут
хорошие честные солдаты. Офицера  в  грубом  коричневом  плаще,  умеющего  и
любящего  воевать,  я   всегда   предпочту   человеку,   которого   называют
джентльменом и который ничего из себя не представляет". Такие речи  вызывали
вспышки энтузиазма, и по всей стране люди, верящие в справедливость дела, за
которое они стояли, превращались в солдат.
   Шли  месяцы,  и  война  разгоралась  все  жарче.  Люк  вместе  со   своим
подразделением отправился воевать, и никто не мог предположить,  как  дальше
пойдут дела.
   Эти ужасные, отвратительные годы войны! Страна попала в западню: война не
принесла пользы ни одной из сторон. Пустовала большая часть  угодий.  Первые
месяцы мы жили в состоянии постоянного возбуждения, ожидая  известий.  Потом
возбуждение  сменилось  апатией.  Большая  часть  урожая  погибла.  Пуритане
занимались уничтожением произведений искусства, полагая, что красота сама по
себе уже является достаточным злом и люди не должны  смотреть  на  что-либо,
вызывающее у них восторг: ни на произведения архитектуры, ни  на  скульптуры
или живопись. Это доставляет удовольствие, а значит, человек грешит.
   Слыша о таком варварстве, я ощущала себя преданной  роялисткой.  Думая  о
расточительстве  двора  и  упрямстве  короля,  я  становилась   на   сторону
парламентариев. Но чаще всего мне хотелось проклинать и тех, и других.
   Я вспоминала Ричарда, постоянно подвергавшегося опасности. Каждый день  я
боялась получить известие о том, что он убит или попал в плен.
   Думала я и о Люке, который  отправился  воевать.  Возможно,  им  придется
встретиться на поле боя.
   - Как глупо, - воскликнула  я,  -  сражаться,  убивая  друг  друга  из-за
разногласий.
   - А разве есть другой выход? - спросила Анжелет.
   -  Да,  ведь  у  нас  есть  слова,  разве   нет?   Почему   бы   ими   не
воспользоваться?
   - Они никогда не придут к согласию.  Они  уже  пробовали,  и  им  это  не
удалось.
   Да, Люк пытался действовать посредством своих памфлетов. Но Люк  способен
был видеть лишь одну сторону проблемы, так же, как и Ричард.
   Вот так мы жили, ждали, скучали, и дни тянулись бесконечно. Изредка к нам
кто-нибудь заезжал, но все разговоры крутились  около  войны:  одна  сторона
вроде бы одержала верх, но вскоре проиграла;  головы  Кромвеля  и  Фэйрфакса
скоро будут висеть на Лондонском мосту; король в  ближайшее  время  потеряет
трон.
   И все время мы ждали новостей.
   Мы с Анжелет часто виделись. Чаще она приезжала ко мне, потому что мне  с
детьми было сложнее  посещать  ее.  Она  обожала  их.  Арабелла  становилась
похожей на меня - своенравной и целеустремленной. Лукас был еще слишком мал,
чтобы делать какие-то выводы, он был просто очаровательным херувимчиком.
   Бедняжка Анжелет! Ей, должно быть,  страстно  хотелось  иметь  детей,  и,
конечно, она гораздо больше, чем я, годилась на роль матери. Какую  все-таки
злую шутку сыграла судьба, сделав меня, чувственную женщину, матерью и в  то
же время одарив необходимыми для этого чертами характера Анжелет.
   Как ни странно, дети меня обожали. Едва Лукас научился кое-как ходить, он
начал виснуть у меня на юбке и очень расстраивался, когда  я  отцепляла  его
ручки. Разумеется, они любили и тетю Анжелет, но  центром,  вокруг  которого
вращалась их жизнь, была я.
   Когда Лукасу исполнился год, ко мне зашла  Феб,  и  сообщила,  что  Томас
Греер, один из батраков, хочет на ней жениться, и если я  не  возражаю,  она
согласится. Я сказала, что  и  мечтать  не  могла  о  лучшем  варианте:  она
останется у меня в услужении, и разница только в том, что теперь  она  будет
ночевать в своем доме. Итак, Феб вышла замуж и вскоре забеременела.
   Мы с Анжелет очень волновались по поводу того, что  может  происходить  в
Корнуолле, хотя эта часть страны контролировалась роялистами.  Писем  оттуда
мы давно не получали, да и трудно было  рассчитывать  на  то,  что  послание
доберется до нас через всю страну, охваченную пламенем гражданской войны.
   Итак, мы  ждали  новостей  и  жили  надеждой.  Конечно,  кое-что  до  нас
доходило, но дела, судя по всему, шли по-прежнему: верх брала  то  одна,  то
другая сторона, и конца войне не предвиделось.
   Шел июль 1644 года. Лукасу исполнился год и пять месяцев,  а  Арабелле  -
три года. Этот день начался, как  и  все  остальные.  Небо  было  свинцового
цвета, в воздухе стояла духота.  В  этот  день  мы  виделись  с  Анжелет,  я
занималась детьми и думала, что будет с урожаем зерновых. В довоенное  время
нас беспокоила погода, теперь появился гораздо более опасный  враг  -  армия
роялистов для нас и армия парламентаристов -  для  Анжелет.  Имя  Люка  было
широко известно его врагам как имя человека,  усердно  работавшего  на  идею
парламентаристов. Его памфлеты воспламеняли умы людей из народа. Я помнила о
том, что он - приметный человек и однажды ему могут отомстить.  По  ночам  я
держала детей при себе. Да и днем ими приходилось заниматься  мне,  так  как
Феб, ночевавшая теперь в  доме  мужа,  сама  должна  была  скоро  родить.  Я
постоянно была готова к тому, чтобы схватить детей  и  бежать,  если  явятся
враги Люка.
   У меня выработалась привычка спать очень чутко, как у всех людей, которые
в  любое  время  суток  ждут  опасности.  И  в  эту  ночь   меня   разбудили
перешептывавшиеся голоса за окном.
   Я встала с постели, взглянула на детей, спящих в колыбелях, и  подошла  к
окну.
   Внизу стояли люди.
   Я подумала: "Господи, это "кавалеры" пришли мстить".
   Едва я хотела схватить детей, как вдруг раздался стук  в  дверь.  Путь  к
отступлению был отрезан. Мне придется встретиться с  ними  лицом  к  лицу  и
сказать, что генерал Толуорти - мой зять, что я сама не  пуританка,  хотя  и
замужем за пуританином, и что мои дети не пуритане...
   Я смело подошла к двери.
   У двери стоял человек. По его простой одежде и коротко стриженным волосам
в нем сразу можно было узнать "круглоголового".
   - Вы миссис Лонгридж?
   - Да.
   - Здесь ваш муж.., мы добирались сюда из-под  самого  Мура.  Он  ранен  и
просил доставить его к вам.
   Я выбежала на улицу. Люка поддерживали под руки двое мужчин.  Его  камзол
был залит кровью, а лицо смертельно бледно.
   - Люк! - воскликнула я.
   На его лице появилась слабая улыбка.
   - Берсаба... - прошептал он.
   - Внесите его в дом, - скомандовала я, - он тяжело ранен.
   -