ь, кроме вас.
     - Тогда почему...
     - Знаете, если вам это так трудно сделать, можете не присылать мне пролог. Просто сожгите его, бросьте в мусорную корзину или используйте для своей кошки. Мне все равно.
     - У меня нет никакой кошки... - начала Марис, но, почувствовав, что он вот-вот повесит трубку, быстро сказала:
     - Подождите минутку, пожалуйста...
     - Вообще-то, за разговор плачу я, а не вы.
     - И все-таки я хотела вам сказать... Прежде чем вы окончательно решите не продавать вашу книгу, я хотела бы, чтобы вы узнали мое профессиональное мнение о ней. Я обещаю, что буду судить ваше произведение непредвзято и честно. И если я не увижу в нем никаких достоинств, я так и скажу. Единственное, о чем я прошу, это позволить мне оценить ваш роман. Пришлите мне полную рукопись, и уже через неделю вы будете знать...
     - Полная рукопись уже у вас.
     - Как это?
     - Я что, говорю по-китайски?
     - Вы хотите сказать, что, кроме пролога, у вас больше ничего нет?
     - Я не хочу сказать, что у меня ничего нет. Пролог - это все, что я написал. Остальное находится у меня в голове.
     - О-ох... - Марис не сумела скрыть своего разочарования. Она почему-то решила, что книга давно готова или почти готова. Ей даже не приходило в голову, что вся рукопись может состоять из тех пятнадцати страниц, которые она держала в руках. - В таком случае, мистер, постарайтесь закончить ваш роман как можно скорее. А тем временем...
     - А тем временем вы тратите мои денежки, - грубо перебил П.М.Э. - Если не хотите тратиться на обратную пересылку, просто порвите рукопись - и дело с концом. До свидания, миссис Мадерли-Рид. Да, еще одна просьба: пожалуйста, не подсылайте ко мне больше никаких шерифов - я этого не люблю.
     Не сразу Марис поняла, что П.М.Э. дал отбой. Некоторое время она напряженно прислушивалась к коротким гудкам, потом опустила трубку. Разговор с П.М.Э. был таким странным, что она даже подумала, уж не приснился ли ей этот звонок.
     Но она не спала. Все это происходило наяву. По манхэттенским стандартам была еще глубокая ночь, и если звонок в такой час мог и не разбудить ее полностью, то необъяснимое отсутствие мужа - могло. Почувствовав, как ее сердце болезненно сжалось от тревоги, Марис снова потянулась к телефону, гадая, куда ей позвонить сначала - в полицию или в бюро несчастных случаев "Службы спасения".
     Только потом она вспомнила, что оставила Ноя в обществе Нади Шуллер. Этого оказалось достаточно, чтобы ее тревога сменилась гневом, и Марис захотелось швырнуть в стену что-нибудь тяжелое.
     Как бы там ни было, спать ей окончательно расхотелось. Отшвырнув одеяло, Марис вскочила с кровати и потянулась к висевшему на кресле халату, но тут дверь спальни распахнулась, и, зевая и потягиваясь, вошел Ной. Он все еще был в брюках от смокинга и в рубашке, но без запонок и без бабочки. Смокинг висел у него на плече, а в руке Ной нес ботинки.
     - Мне показалось, я слышал телефонный звонок, - сказал он.
     - Ты не ошибся, - сухо ответила Марис, недоумевая, что все это может означать.
     - Это не от Дэниэла? Надеюсь, с ним ничего не случилось?
     - Господи, Ной, где ты был всю ночь?! - воскликнула Марис, не ответив на его вопрос. - Почему ты в таком виде? Тон, каким она это сказала, заставил Ноя остановиться.
     - Где? - переспросил он. - В кабинете, на диване. А что?
     - Почему?
     - Когда я вернулся, ты уже спала. Мне не хотелось тебя будить.
     - И во сколько это было?
     Ной раздраженно дернул бровью - допрос с пристрастием ему не нравился.
     - Примерно в час. Может быть, в начале второго.
     Марис почувствовала новый приступ раздражения.
     - Ты говорил... нет, ты обещал, что вернешься домой через чар после меня, не позже!
     - Мы выпили не по коктейлю, а по два, только и всего. Что тут такого ужасного?
     - А разве проснуться в пять утра в собственной постели и увидеть, что твоего мужа нет рядом - разве это не ужасно?!
     - Но ведь пока ты спала, ты не волновалась, не так ли?
     - Да, пока я спала - я не волновалась, но это не имеет никакого значения! Твое отсутствие... - Марис осеклась. В ее голосе явственно прозвучали визгливые нотки, и она сразу припомнила карикатуру из какого-то журнала: женщина в бигуди, в бесформенном халате и мохнатых шлепанцах на босу ногу поджидает загулявшего супруга со скалкой в руках.
     Ей потребовалось несколько секунд, чтобы справиться с собой. Следующие слова Марис произнесла почти спокойно, хотя гнев все еще продолжал сжимать ей горло:
     - Если помнишь, Ной, я пыталась уговорить тебя поехать домой сразу после работы. Но ты решил, что нам непременно нужно быть на этом дурацком приеме. Когда он наконец закончился, я старалась спасти хотя бы остаток вечера, но ты предпочел отправиться в бар и распивать там коктейли с этой Вампиреллой и ее шизанутым писакой. И вот ты являешься домой в час ночи - кстати, откуда мне знать, что не позже? - и утверждаешь, что все нормально! Разве это... нормально?!
     Ной бросил туфли на пол, расстегнул рубашку и стащил брюки.
     - Каждая книга, которую выдает нагора этот "шизанутый писака", расходится полумиллионным тиражом, - сказал он. - И это только твердый переплет. Тиражи его книг в мягкой обложке вдвое, втрое выше, и он уверен, что может добиться большего. Но есть одна закавыка. Дело в том, что он недоволен своим нынешним издателем и не прочь найти себе другого... - Ной вздохнул. - Надя устроила нам эту встречу, полагая, что она может оказаться полезной для обеих сторон. Так и вышло. Писатель ждет от нас издательское предложение. В ближайшее время его агент свяжется с нами, чтобы обсудить условия. Я надеялся удивить тебя этой новостью завтра, но...
     Ной выразительно пожал плечами, потом подошел к кровати и сел на край.
     - А чтобы ты не думала, будто я что-то от тебя скрываю, - добавил он, - я расскажу тебе все до конца. К концу вечера наш писатель - мне кажется, теперь я имею полное право называть его "нашим" - так надрался, что не мог самостоятельно сесть в такси. Нам с Надей пришлось отвезти его домой и уложить спать. Уверяю тебя - я лично проделывал все это без всякого удовольствия, но чего не сделаешь ради издательства? Потом мы с Надей вернулись, я высадил ее у "Трамп-Тауэр", а сам поехал домой. Увидев, как сладко ты спишь, я решил не беспокоить тебя и отправился к себе в кабинет. Все. Позволю себе заметить только одно: на протяжении всего вечера я действовал исключительно в твоих - в наших с тобой - интересах.
     С этими словами Ной прижал руку к груди и слегка склонил голову.
     - Прости, если что не так, дорогая. Наверное, я где-то сглупил.
     Его рассказ звучал вполне связно и правдоподобно, но Марис по-прежнему считала, что у нее есть основания сердиться.
     - Почему ты не позвонил? - спросила она.
     - Я знал, что мне следовало это сделать, но - опять же - я знал, как ты устала, и не хотел лишний раз тебя дергать.
     Марис немного подумала.
     - И все равно, - медленно сказала она, - мне очень не нравится, что теперь мы будем должниками такого человека, как мисс Шуллер.
     - Я сам не люблю быть кому-то обязанным, - согласился Ной. - Но и портить отношения с Надей было бы неразумно. Если ты ей нравишься или, точнее, можешь быть ей полезен, она может многое для тебя сделать. Если же ты ей не нравишься, она вполне способна устроить тебе крупные неприятности.
     - Причем в обоих случаях тебе не миновать ее постельки, особенно если ты - мужчина, - едко добавила Марис.
     Это замечание вызвало у Ноя улыбку.
     - Интересно узнать, почему многие женщины - а ты в особенности - выглядят такими красивыми, когда сердятся?
     - Я до сих пор сержусь!
     - А вот это напрасно. Поверь, мне действительно жаль, что я заставил тебя волноваться. Честное скаутское, я не хотел. - Он посмотрел на нее и нежно улыбнулся. - И еще, Марис, - никаких поводов для ревности нет и быть не может.
     - Вот как? - парировала она. - А мне кажется, что, если учесть все интрижки, которые у тебя были до того, как мы поженились, оснований для ревности более чем достаточно.
     - Но ведь и у тебя были увлечения, Марис.
     - Два. Два за всю жизнь. А ты начинал новый роман каждую неделю, иногда не закончив старый.
     Это было, конечно, преувеличение, но Ной ухмыльнулся, явно польщенный.
     - Знаешь, подобное заявление я даже комментировать не буду. И потом, какая разница? Ведь женился-то я на тебе!
     - И пожертвовал всеми этими приятными, ни к чему не обязывающими связями? Ни за что не поверю!
     На этот раз Ной рассмеялся в голос и похлопал по простыне рядом с собой.
     - Перестань болтать глупости, малышка. Не сверкай глазами и... просто прости меня, ладно? Ты ведь сама этого хочешь!
     Марис прищурилась, изображая свирепость:
     - Ты. Злоупотребляешь. Моим...
     - Ну Марис же!..
     Она неохотно шагнула к нему. Когда Марис оказалась в пределах его досягаемости, Ной взял ее за руку и, несильно потянув, заставил сесть рядом с собой. Отведя назад прядь упавших ей на щеку волос, он наклонился и поцеловал ее в висок.
     Некоторое время Марис притворно сопротивлялась, но совсем недолго. Когда Ной наконец выпустил ее из объятий, она прошептала:
     - Именно об этом я мечтала весь сегодняшний день...
     - Тебе нужно было только сказать, - ответил Ной.
     - Я и говорила.
     - Действительно, говорила. - Он притворно вздохнул. - Что ж, позволь мне исправить мою ошибку и возместить нанесенный ущерб.
     - Лучше поздно, чем никогда.
     - Помнится, ты что-то там лепетала насчет ковра перед камином...
     Через несколько секунд оба уже разделись догола и разлеглись на пушистом ковре в гостиной. Нежно покусывая ее плечи, Ной спросил:
     - Кстати, кто звонил?
     - Гм-м... Что ты сказал?
     - Я имею в виду телефонный звонок, который разбудил нас обоих. Кто это был?
     - Так, один придурок... Я тебе потом расскажу. - Перехватив инициативу, Марис направила руку Ноя к себе в промежность, которая уже сделалась горячей и влажной. - А сейчас я хочу, чтобы ты говорил мне всякие непристойности. Начинай, пожалуйста. Например, с чем бы ты сравнил мой очаровательный пухленький задик?..

4

Отложив в сторону рукопись, Дэниэл Мадерли в задумчивости потеребил нижнюю губу.
     - Ну, что скажешь? - спросила Марис. - Это действительно стоящая вещь или я ошибаюсь?
     Утро было ясное и теплое, поэтому они завтракали на террасе городского дома Дэниэла в Верхнем Ист-Сайде. Кирпичная ограда террасы была украшена глиняными горшками с цветами, а от солнца ее защищали ветви столетнего платана.
     Пока Дэниэл читал пролог "Зависти", Марис помогала экономке накрывать на стол. Максина поступила в услужение к ее родителям еще до того, как Марис появилась на свет, и за десятилетия стала полноправным членом семьи Мадерли. По своему обыкновению, Максина ворчала на Марис, прогоняла из кухни и учила правильно выжимать сок из апельсинов, но на самом деле старая экономка любила ее, как родную дочь. Марис знала это и никогда на нее не обижалась, а ворчание принимала как выражение привязанности и заботы. Максина фактически заменила ей мать, которая умерла, когда Марис училась в школе.
     За завтраком Дэниэл все еще читал, поэтому омлет с помидорами и пшеничные тосты они съели в молчании. Но наконец рукопись была прочитана.
     - Спасибо, Максина, - сказал Дэниэл, обращаясь к экономке, которая пришла убрать со стола и наполнить чашки свежим кофе. - А тебе, дочка, - добавил он, поворачиваясь к Марис, - я скажу: нет, ты не ошиблась. Написано превосходно.
     - Я рада, что ты так считаешь, - ответила Марис. Она и в самом деле была рада, что их оценки совпали. Дэниэл Мадерли был, наверное, единственным человеком в мире, который прочел книг больше, чем она, и Марис всегда относилась с уважением к его мнению. Впрочем, по большей части разногласий между ними не возникало. Бывало, конечно, что они не сходились во мнении по поводу того или иного произведения, однако никогда их оценки не различались принципиально - хорошую прозу от плохой оба отличали безошибочно.
     - Новое имя? - спросил Дэниэл.
     - Я не знаю, - Марис пожала плечами.
     - Как это?.. - удивился Дэниэл.
     - Это довольно загадочная история. - Припомнив ночной звонок П.М.Э., Марис чуть заметно улыбнулась и рассказала отцу, как попала к ней рукопись и чем закончились ее попытки узнать имя автора.
     - Действительно странно, - задумчиво сказал Дэниэл, когда она замолчала. - Говоришь, он подписался одними инициалами? Не будь его пролог так хорошо написан, я бы решил, что кто-то захотел подурачиться или подшутить над нами. Да и шутка, согласись, не самая удачная. Нормальный взрослый человек никогда бы не позволил себе такой глупости. - Он усмехнулся и, размешав сукразит в последней на сегодня чашке кофе (врач разрешил ему выпивать не больше трех чашек в день), добавил чуть более миролюбивым тоном:
     - Впрочем, кое-кому такой подход может показаться не мальчишеским и глупым, а романтичным и таинственным.
     Марис фыркнула:
     - А по-моему, он просто зануда.
     - Хорошие писатели часто бывают противоречивыми и неуравновешенными, - ответил Дэниэл. - Как и плохие, впрочем.
     Потом он снова задумался. Пока отец размышлял, Марис незаметно его разглядывала. "Когда отец успел так состариться?" - с тревогой подумала она.
     Правда, Марис не помнила отца молодым. Ее мать - вторая жена Дэниэла - была на пятнадцать лет младше своего супруга, поэтому, когда Марис появилась на свет, Дэниэл Мадерли был уже пожилым человеком, волосы у него всегда были седыми, а лицо - сухим и морщинистым, однако, несмотря на это, отец не производил впечатления старика. Он каждый день бегал в парке, неохотно, но неуклонно соблюдал диету и даже бросил курить сигареты, лишь изредка позволяя себе трубочку-другую. Дэниэл как будто чувствовал ответственность перед несовершеннолетней дочерью и постарался усилием воли замедлить процесс старения, насколько это вообще было возможно.
     И только в последнее время возраст начал понемногу брать свое. Правда, Дэниэл еще сопротивлялся, и довольно успешно, но уже чувствовалось, что победа будет не за ним. Морщин на лице прибавилось, волосы поредели и стали тонкими и легкими, как пух, а развившийся артрит вынуждал Дэниэла пользоваться при ходьбе тростью. Он, правда, старался обходиться без нее, утверждая, что палочка делает его похожим на инвалида. Это, конечно, было сильно сказано, и Марис с Максиной в один голос уверяли Дэниэла, что трость придает ему солидности, однако в глубине души обе знали, что он прав. Раньше Дэниэл неизменно производил впечатление человека сильного, уверенного, крепко стоящего на ногах; трость же - даже резная, массивная трость красного дерева с золотым набалдашником, подаренная ему немецкими издателями, - старила его. И дело было не только в трости или в артрите. Даже Марис, как ни старалась она закрывать глаза на несомненные признаки наступившей старости, стала замечать, что у отца все чаще дрожат руки, а реакции замедлились.
     Пожалуй, только глаза оставались прежними - ясными, мудрыми, пронзительными. Марис снова убедилась в этом, когда Дэниэл вдруг повернулся к ней.
     - Как ты думаешь, что все это значит? - спросил он.
     - Что - все, папа?
     - Подобное поведение, Марис. П.М.Э. не оставил ни адреса, ни контактного телефона, а потом позвонил тебе ночью и заявил, что его пролог - чушь. Что ты по этому поводу думаешь?
     Марис встала и, подойдя к горшку, в котором пышно цвела белая герань, принялась методично обрывать не замеченные Максиной засохшие листья. Вот уже несколько лет Марис убеждала экономку, что ей нужно завести очки, но та утверждала, что за тридцать лет ее зрение ни капельки не ухудшилось. На это Марис обычно замечала, что и тридцать лет назад Максина была слепа, как курица, и к тому же слишком самолюбива, чтобы это признать. На этом спор, как правило, и заканчивался.
     Вертя в руках сухой черенок, Марис некоторое время обдумывала вопрос отца, потом сказала:
     - Мне кажется, он хотел, чтобы его искали. И нашли. Не так ли?
     Отцовская улыбка подсказала ей, что она не ошиблась. Это, кстати, был излюбленный прием Дэниэла. Таким своеобразным способом он помогал ей готовить уроки, когда она училась в школе. Сколько Марис себя помнила, отец никогда не давал ей готовых ответов, но поощрял думать самостоятельно, награждая улыбкой всякий раз, когда ей удавалось самой найти решение.
     - Ведь он все-таки мне позвонил, - продолжала она, воодушевленная его молчаливым одобрением. - Если бы П.М.Э. не хотел, чтобы его нашли, он бы просто выбросил мои телефоны. Но он позвонил, причем я почти уверена: он намеренно выбрал столь поздний - или ранний - час, чтобы получить психологическое преимущество.
     - К тому же он протестовал слишком много и слишком горячо.
     Нахмурившись, Марис вернулась к столу и опустилась на стул.
     - Не знаю, папа... Мне показалось, он действительно очень разозлился. Особенно из-за прихода этого шерифа...
     - Несомненно, так и было, и я его понимаю. И все же
     П.М.Э. не сумел удержаться, чтобы не позвонить тебе и не выслушать твое мнение о его книге.
     - А книга может получиться захватывающая, - задумчиво сказала Марис. - Этот пролог... Он заставил меня задуматься о том молодом человеке. Кто он такой? Как он жил? Из-за чего подрался со своим другом?
     - Зависть, - напомнил Дэниэл. - На мой взгляд - самое низменное из человеческих чувств.
     - Низменные чувства и запретные вещи - самые сильные раздражители. Об этом свидетельствует вся история книгоиздания, - улыбнулась Марис. - Кто кому завидовал? Из-за чего? Автор заставляет читателя задуматься обо всех этих вопросах...
     - ...И поэтому начинает свое произведение со столь интригующего пролога. Ход сильный, хотя и не новый. - Дэниэл покачал головой. - Что ты собираешься делать?
     - Надо попытаться установить с ним профессиональный диалог. Если, конечно, это возможно. С таким типом работать будет непросто.
     - Ты знаешь его телефонный номер? Откуда?
     - Сработал определитель номера, когда он позвонил.
     - Теперь они определяют и междугородные номера? - удивился Дэниэл. - О, чудеса современной технологии! В мое время...
     - В твое время?.. - рассмеялась Марис. - Твое время еще не кончилось, папа.
     Наклонившись вперед, она потрепала его по руке, покрытой темными пигментными пятнами. Рука была сухой, горячей, живой, но Марис не обманывала себя. Она знала - придет день, когда отца не станет. Чего Марис не представляла, это того, как она переживет эту потерю. Ей до сих пор были памятны рождественские утра, когда, проснувшись еще до света, она спешила в отцовскую спальню и, вытащив Дэниэла из постели, умоляла как можно скорее пойти вниз, чтобы посмотреть, что принес в подарок Санта-Клаус.
     И это было далеко не единственное приятное воспоминание, связанное с детством и с отцом. Марис хорошо помнила, как они вместе катались на коньках в Центральном парке, как ходили на ярмарки и рылись в книжных развалах, как пили чай в "Плазе" после детского утренника или читали у камина в его кабинете. Все ее детство было неразрывно связано с отцом, и Марис долгое время была уверена, что иначе и быть не может. Только став старше, она поняла: не будь она единственным и к тому же поздним ребенком, ей, возможно, жилось бы совсем иначе. Смерть матери - а вернее, горе, которое они испытали, - могла бы развести их, но, к счастью, этого не случилось. Напротив, они стали еще ближе друг к другу. Правда, Дэниэл продолжал воспитывать Марис твердой рукой, но принуждать ее или наказывать ему приходилось крайне редко. Она всегда старалась его слушаться, и, хотя это не всегда у нее получалось, больше всего на свете Марис боялась чем-то огорчить отца.
     Сейчас Марис припоминала только один случай, когда в подростковом возрасте попыталась восстать против его власти. Друзья пригласили ее в клуб, ходить в который Дэниэл строго-настрого запрещал. В тот р