бедра. Его пальцы больно ощупывали ее, оскорбительно и грубо залезая в самые укромные места. И этот отвратительный отросток опять проникал в ее плоть. Она царапала его лицо ногтями, а он смеялся и старался ее поцеловать. Она вырывалась.
     - Нет, нет, - всхлипывала она. - Убери его. Нет, нет, нет...

***

     - Что ты, Лидия? Проснись. Это только дурной сон.
     Этот успокаивающий голос достиг ада, в который поверг ее приснившийся кошмар, и вывел из этого ада. Она вернулась в умиротворяющий покой фургона Лэнгстонов.
     Не Клэнси вновь насиловал ее - ее мучила боль после родов его ребенка. О Боже, как можно продолжать жить с памятью о том, как надругался над ней Клэнси? Она родила ребенка от его гнилого семени, она недостойна дальше жить в этом мире!
     Но Ма Лэнгстон так не считала. Когда девушка вцепилась в рукав ее платья, в ужасе от того, что ей приснилось, Ма Лэнгстон прижала ее голову к своей обширной груди, бормоча утешительные слова:
     - Это просто дурной сон. У тебя жар, вот почему тебе снятся кошмары. С тобой ничего не случится, раз ты здесь, со мной...
     Испуг Лидии проходил. Ведь Клэнси мертв. Она видела, что он лежал мертвый, и кровь хлестала из его головы, заливая гнусное лицо. Он никогда больше не дотронется до нее.
     Полная благодарности, она уронила голову на грудь Ма.
     Когда Лидия успокоилась и почти уснула, Ма уложила ее на комковатую подушку, которая Лидии казалась мягче пуховой. Последние месяца два постелью ей служили сосновые иголки или сено, а порой и этого не было, и ей приходилось спать на голой земле под деревом.
     Но сейчас Ма держала ее руку в своей, и она погрузилась в темные глубины сладостного забвения.

***

     На следующее утро Лидия проснулась под покачивание фургона переселенцев. Кухонные горшки ритмично позвякивали при каждом обороте колес. Поскрипывала кожаная упряжь, весело звеня металлическими пряжками. Ма отдавала команды лошадям, отмечая каждый поворот щелчком кнута, и, почти не меняя тона, вела оживленный диалог с каким-то из своих отпрысков, то ли советуясь, то ли увещевая.
     Лидия пошевелилась в постели и слега повернула голову. На расстоянии вытянутой руки, внимательно наблюдая за ней, сидела белокурая девочка с огромными голубыми глазами.
     - Ма, она проснулась! - громко крикнула девочка, так что Лидия вздрогнула от неожиданности.
     - Делай, как я сказала, - ответила Ма в вагон. - Сейчас мы не можем остановиться.
     Девочка опять посмотрела на испуганную Лидию.
     - Я Анабет.
     - Я Лидия, - ее голос звучал хрипло. Горло было словно точильный камень.
     - Я знаю. Мама нам сказала за завтраком и велела больше не называть вас "эта девушка", не то надает зуботычин. Хотите есть?
     Лидия помедлила с ответом:
     - Нет. Пить.
     - Ма сказала, что вам нужно много пить - из-за жара. Я взяла кувшин воды и чайник с чаем.
     - Сначала воды. - Лидия жадно глотнула и удивилась, сколько сил это у нее отняло. - А чай, может быть, потом.
     Лэнгстоны спокойно принимали жизнь во всех ее проявлениях. Лидия смутилась, когда Анабет подсунула под нее тазик, чтобы она смогла облегчиться, но девочка проделала это весьма доброжелательно и умело и без всякой неловкости выплеснула тазик за задний полог фургона.
     Во время дневного привала, когда караван остановился, чтобы люди и животные отдохнули, Ма вскарабкалась в фургон поменять кусок ткани, которую она подкладывала Лидии между ног, чтобы впитывала кровь.
     - Кровотечение уменьшилось. Похоже, по женской части у тебя все в порядке, хотя еще несколько дней ты поболеешь.
     В прямоте Ма не было ничего обидного, но Лидия очень стеснялась таких осмотров. Странно, что в ней осталась хоть какая-то стыдливость, если учесть, где она жила последние десять лет. Должно быть, ее мать воспитала в ней некоторую утонченность еще до того, как они переехали на ферму Расселлов. Она понимала, что, раз она член семьи Расселлов, многие люди и ее считают "белой швалью". Грязные насмешки неслись им вслед, когда они бывали в городе - к счастью, нечасто. Лидия не понимала всех слов, но научилась распознавать оскорбительный тон и бояться.
     Снова и снова ей было стыдно и хотелось кричать, что они с мамой не такие, как Расселлы. Они совсем другие. Но кто поверил бы грязной босоногой девчонке в лохмотьях?
     Она, как и Расселлы, пользовалась столь же сомнительной репутацией и так же подвергалась насмешкам.
     Но, по-видимому, не все судили так поспешно. Например, Лэнгстоны. Они не придали значения ее грязной, изорванной одежде. Они не осуждали ее за то, что родила ребенка без мужа. Они относились к ней, как к порядочной женщине.
     Она не чувствовала себя вполне порядочной, но больше всего в мире хотела бы быть порядочной женщиной. Может быть, понадобятся годы, чтобы смыть пятно, которое оставили на ней Расселлы, но она все равно будет стараться смыть его, даже если это будет стоить ей жизни.
     За этот день перед ней прошло все семейство Лэнгстонов, один за другим. Два мальчика, которые нашли ее, застенчиво сунули головы в фургон, и мать представила их:
     - А это мой старший, Джейкоб, но все зовут его Бубба. А второй - Люк.
     - Спасибо за то, что помогли мне, - тихо сказала Лидия. Она уже не протестовала против спасения своей жизни. Теперь, когда она избавилась от последнего напоминания о Клэнси, жизнь не казалась ей совсем безнадежной.
     Белоголовые мальчики залились краской до корней светлых волос и пробормотали:
     - К вашим услугам.
     Общительной и энергичной Анабет было двенадцать лет. За ней шли погодки Мэринелл, Сэмюэл и Атланта. Самому младшему, Микаху, не было еще и трех.
     А поздно вечером к ней в фургон зашел Зик. Стащив шляпу с лысой головы, он сказал:
     - Рад, что вы здесь у нас, мисс... э... Лидия. - Он улыбнулся, и Лидия заметила, что у него во рту всего два передних зуба.
     - Простите, что я доставляю вам столько хлопот.
     - Какие там хлопоты! - отмахнулся он.
     - Я перестану вас обременять, как только смогу. - Она совершенно не представляла себе, куда пойдет и что будет делать, но не могла нахлебничать у этого славного семейства, в котором и своих ртов было достаточно.
     - Об этом не беспокойтесь. Выздоравливайте, а там мы что-нибудь придумаем.
     Казалось, и все Лэнгстоны относятся к ней так же. Но Лидия думала: а как же другие люди из каравана? Конечно, шли сплетни насчет девушки, которую нашли после родов мертвого ребенка в лесу, одну без мужа. Ма отказывалась принимать даже самых благожелательных визитеров, которые приходили справиться о "бедной, несчастной девушке", говоря только, что она, похоже, уже идет на поправку и что скоро они смогут с ней познакомиться.
     Знакомство Лидии с другими переселенцами, помимо Лэнгстонов, началось с громкого стука в перекладину фургона прямо среди ночи. Она в страхе села в постели, натягивая на себя простыни, уверенная, что это Клэнси восстал из мертвых и пришел за ней.
     - Спокойно, Лидия, - сказала Ма, заставляя ее лечь обратно на подушку.
     - Ма Лэнгстон! - нетерпеливо позвал мужской голос. Тяжелый кулак вновь забарабанил по дверной перекладине. - Ма! Вы там?
     - Проклятье, зачем, черт побери, она тебе понадобилась? - услышала Лидия голос Зика снаружи. Он с мальчиками спал под фургоном.
     - Зик, Виктория рожает! Может Ма прийти ей помочь? - Голос был хриплый, низкий, прерывающийся от волнения. - После ужина ей стало плохо. Конечно, это роды, а не расстройство желудка.
     В этот момент Ма пробралась к выходу из фургона и откинула парусиновую занавеску.
     - Мистер Коулмэн, это вы? Вы говорите, ваша жена рожает? Я думала, что она должна...
     - Я тоже. Но она...
     Лидии показалось, что голос мужчины задрожал от страха.
     - Ей плохо. Вы придете?
     - Уже иду. - Ма вернулась за ботинками и быстро натянула их. - А ты спи, отдыхай, - спокойно сказала она Лидии; это спокойствие контрастировало с ее быстрыми движениями. - Анабет все время будет здесь. Если я тебе понадоблюсь, она за мной слетает. - Она накинула на полные плечи вязаную шаль. - Похоже, еще один младенец собирается родиться.

II

     На следующее утро к тому времени, когда стали запрягать, Ма еще не вернулась. По лагерю разнесся слух, что миссис Коулмэн все еще в родах, но настаивает, чтобы из-за нее караван не терял ни дня езды. Бубба предложил заменить мистера Коулмэна, а Зик правил фургоном Лэнгстонов.
     В отсутствие Ма Анабет, как старшая дочь, готовила и присматривала за младшими детьми. Лидию она подвергла тем же процедурам, каким раньше подвергала ее Ма. Лидия удивилась, как много девочка знает о процессе рождения ребенка.
     - Извини, что тебе приходится все это для меня делать, - сказала Лидия, когда Анабет меняла ей испачканный кусок ткани.
     - Ерунда, я это делала и для Ма, когда она рожала двух последних, да у меня и у самой с десяти лет месячные. Ничего страшного.
     Когда в полдень караван остановился, Ма вернулась и печально сообщила, что полчаса назад миссис Коулмэн умерла, дав жизнь сыну.
     - Она была такая изящная, слабенькая. Конечно, мистер Коулмэн страшно переживает, винит себя в том, что взял ее в эту поездку. Она сказала, что ей рожать не раньше сентября, а к тому времени мы уже сто раз доберемся до Джефферсона. Так что он не виноват, хотя сам так не считает.
     - А ребенок? - спросил Зик, жуя черствый бисквит, оставшийся от завтрака.
     - Тщедушней не бывает. Еле пищит. Я ничуть не удивлюсь, если уже сегодня эта маленькая душа покинет нашу землю. - Она вскарабкалась в фургон поговорить с Лидией, которая слышала разговор супругов. - Как ты себя чувствуешь, Лидия?
     - Прекрасно, миссис Лэнгстон.
     - Пожалуйста, зови меня Ма. Анабет хорошо за тобой ухаживала? Жаль, меня не было, но там малыш совсем плох.
     - Конечно, - тихо пробормотала Лидия. - Со мной все в порядке. Как только я смогу, я перестану связывать вам руки.
     - Вот уж я не об этом говорю. Ты уверена, что хорошо себя чувствуешь? Похоже, ты горишь? - Она положила огрубевшую руку Лидии на лоб. - Еще горячий. Я велю Анабет сегодня класть тебе на лоб мокрую повязку.
     У Лидии появилось новое неудобство, но она не хотела прибавлять забот Ма и ничего не сказала о боли в набухших грудях. Она терпела целый день. Караван стоял из уважения к горю мистера Коулмэна. Анабет накормила Лидию сытным, хотя и незамысловатым, ужином. А после вечерней трапезы все собрались, чтобы похоронить миссис Коулмэн.
     Лагерь затих. Лидия лежала в постели, уставившись в парусиновый потолок. Она не слышала звуков печального ритуала, если не считать пения "Скалы веков". Сама себе удивляясь, она беззвучно подпевала. Сколько лет уже не была она в церкви? Десять? Двенадцать? И все еще помнила слова этого гимна. Это ее обрадовало. Улыбаясь, она заснула и не проснулась даже тогда, когда семейство Лэнгстонов торжественно вернулось к фургону.
     Следующий день прошел почти как предыдущий, но Лидия уже не так хорошо себя чувствовала. Ее груди под ночной рубашкой раздулись, и она старалась спрятать их, когда Анабет обихаживала ее или приносила ей поесть и попить. Они пульсировали и горели. Она взглянула под ночную рубашку и испугалась, увидев, что соски покраснели и растрескались. Они стали настолько чувствительны, что даже вес ночной рубашки давил на них неимоверно.
     Ма все нянчила младенца Коулмэна; она вернулась намного позже того, как Зик и дети легли спать. Анабет, Мэ-ринелл и Атланта крепко спали в другом конце фургона, а Лидия не могла заснуть от боли и тихонько стонала. Тут Ма вскарабкалась в фургон и склонилась над молодой женщиной.
     - Господи милосердный, Лидия, что с тобой? Тебе плохо?
     - Простите. Я... моя грудь...
     Ма не стала терять времени на расстегивание пуговок ночной рубашки и осмотр переполненных молоком грудей Лидии.
     - Господи Боже ты мой, о чем же я думала! Конечно, молоко пришло, и оно мучит тебя, раз нет ребенка...
     Вдруг она на полуслове замолчала, склонив голову к плечу, словно воробей, внезапно увидевший корм.
     - Вставай, Лидия. Пойдем со мной.
     - Куда? - удивилась и испугалась Лидия. Ма откидывала ее одеяла и простыни и поднимала на ноги, и движения ее были хоть и не грубыми, но весьма энергичными. - Мне даже надеть нечего.
     - Это неважно, - сказала Ма, тяжело дыша. Придерживая Лидию, она помогла ей подняться. - У тебя есть молоко и нет ребенка, а там ребенок едва не умирает - ему нужно молоко.
     Ма хотела отвести ее к этому ребенку, который почти непрерывно кричал вот уже два дня. И сейчас по уснувшему лагерю разносились едва слышные жалобные мяукающие звуки. Ма вела ее к тому мужчине с низким голосом. Она не хотела идти. Она не хотела, чтобы на нее смотрели с любопытством, удивляясь, почему она родила ребенка в лесу, совершенно одна. Вкусив уюта и безопасности фургона Лэнгстонов, она боялась его покидать.
     Но, похоже, у нее не было выбора. Ма накинула ей на плечи шаль и мягко подталкивала к ступенькам выхода.
     - Эти твои ботинки немногим лучше босых ног, так что иди пока без них. Осторожно, не наступи на камень.
     Когда Лидия спрыгнула с последней ступеньки фургона и ее ноги впервые за несколько дней коснулись земли, она пошатнулась. От толчка грудь, ничем не поддерживаемая под ночной рубашкой, заболела невыносимо. Поверх ночной рубашки на ней была только лишь вязанная крючком шаль Ма; волосы нечесаны. Она знала, что вид у нее жалкий. К тому же Ма смыла только кровь и родовые выделения с ее бедер, а целиком она не мылась несколько дней. Она чувствовала себя такой грязной! Протестуя, она уперлась пятками в мягкую влажную землю.
     - Прошу вас, Ма, я не хочу, чтобы меня кто-нибудь видел!
     - Чепуха, - решительно ответила Ма, таща ее за руку к единственному фургону в лагере, где горел свет. - Может быть, ты сможешь спасти жизнь этому ребенку. Никому нет дела, как ты выглядишь.
     Но Лидия знала, что это не так. Ее уже и раньше называли белой швалью. Она знала, какими злыми могут быть люди.
     - Мистер Грейсон, - тихо позвала Ма, когда они дошли до освещенного фургона, и откинула парусиновый полог над входом. - Помогите мне немножко.
     Она подтолкнула Лидию сзади вперед и вверх, так что у той не оставалось другого выхода, кроме как подняться в фургон. Из фургона высунулись сильные руки в голубых рукавах рубашки, чтобы помочь втащить ее внутрь. Ма подпирала ее сзади.
     Возникла неловкость, как всегда бывает, когда встречаются незнакомые люди. Седовласый мужчина с удивлением смотрел на возникшую перед ним девушку. Тощая женщина, которая стояла рядом, тоже с удивлением уставилась на нее. Лидия опустила глаза, чтобы избежать их вопросительных взглядов.
     - Это мистер Грейсон, начальник нашего каравана, - сказала Ма, обращаясь к Лидии.
     Лидия, не поднимая головы, разглядывала свои грязные босые ноги на дощатом полу и едва кивнула в ответ.
     - А это миссис Леона Уоткинс. - Ма говорила шепотом из уважения к горю человека, который сидел на низкой скамеечке, поставив локти на колени и обхватив руками темноволосую голову.
     Женщина заговорила первая:
     - Кто это, Боже ты мой... и почему она здесь шляется почти голая? Ах, это девушка, которую нашли и принесли ваши ребята? Должна сказать, что удивлена, как вы могли привести такую... такого сорта женщину в этот фургон, особенно в такой момент. Здесь смерть на пороге...
     - Может быть, и нет, - прошипела Ма, и в ее голосе явно слышалась нескрываемая неприязнь к этой женщине. - Мистер Грейсон, эта девушка позавчера родила. У нее есть молоко. Я думаю, что если ребенок мистера Коулмэна станет сосать...
     - О Боже! - воскликнула уязвленная миссис Уоткинс.
     Лидия увидела из-под ресниц, как она подняла тощую руку к костлявой груди и стала яростно комкать платье, словно в нее вселился злой дух.
     Ма и не сомневалась в том, что Леона Уоткинс будет против, поэтому она обращалась к начальнику каравана.
     - Бедный малыш может выжить, если Лидии сейчас удастся его покормить.
     Мистер Грейсон и слова не успел вымолвить, как миссис Уоткинс кинулась возражать. Пока она излагала свои злобные доводы, Лидия незаметно осмотрела часть вагона, которую смогла охватить взглядом. Стеганые одеяла, сложенные в углу, были из гораздо более красивой фабричной материи, чем одеяла, которыми ее укрывали в фургоне Лэнгстонов. Одно даже было украшено шелковой лентой. Рядом с сундуком с китайским фарфором стояла пара крошечных белых детских башмачков с помпончиками.
     Ее взгляд скользнул дальше и остановился на паре черных ботинок. Это были широко расставленные ботинки, высокие, почти до колен. Хотя и поношенные, они явно были сшиты из кожи самого лучшего качества на длинные, красивой формы ноги. Каблуки около дюйма высотой из черного полированного дерева. Судя по этим ботинкам, мужчина, который их носит, должен быть высок и строен.
     - Говорю вам: это неприлично! - Громкость и страстность возражений миссис Уоткинс все возрастала.
     Костлявой рукой она схватила Лидию за подбородок и вздернула ей голову. Лидия взглянула в лицо, совершенно лишенное плоти и жизни, узкое, морщинистое, с костистым носом, тонким и острым, как лезвие ножа. Оттого, что губы были постоянно сурово поджаты, вокруг них появилась сетка глубоких морщин. Глаза соответствовали голосу - такие же строгие и злобные.
     - Взгляните на нее. Она же потаскуха! Видно с первого взгляда. Возможно, она... проститутка, - Господи, прости, что я осквернила уста этим словом, - которая родила ребенка. Возможно, она сама же его и убила, чтобы от него избавиться. Я думаю, она даже не знает, кто отец.
     Потрясенная словами этой женщины, Лидия безмолвно смотрела на нее и наконец тихо выдохнула:
     - Нет.
     - Миссис Уоткинс, пожалуйста... - дипломатично вмешался мистер Грейсон. Он был добрый человек, но на этот раз был склонен согласиться со старухой Уоткинс. Эта молодая женщина выглядела диковато. Ничего приличного не было в ней - ни в том, как она одета и причесана, ни в том, как бесстыдно смотрела на них своими необычными янтарными глазами.
     - Это не так! - возразила Ма. - Но даже если это и так, Леона Уоткинс, кто еще в этом караване сможет выкормить этого ребенка? Ты?
     - Ну, только не я!
     - Вот то-то! - прошипела Ма. - Ты небось не выжмешь и капли молока из своих ссохшихся сисек!
     - Ма, пожалуйста, - предостерегающе сказал мистер Грейсон.
     Глаза Леоны Уоткинс горели яростью, но она промолчала, непреклонно выпрямившись и выражая свое презрение лишь раздуванием ноздрей. Ма не обращала на нее внимания.
     - Мистер Грейсон, ваш долг сохранить каждую жизнь в этом караване, в том числе и жизнь этого младенца. Слышите, как бедняжка кричит? Из двадцати семей этого каравана лишь у одной женщины есть молоко, но она кормит своих близнецов. Лидия - единственная надежда этого младенца. Так что же, вы спасете его жизнь или позволите ему умереть с голоду?
     Леона Уоткинс презрительно скрестила руки на груди, снимая с себя всякую ответственность за последствия выбора, который сделает мистер Грейсон, послушав эту Ма Лэнгстон, которая, как всегда, каждой бочке затычка. Она считала эту Лэнгстоншу невыносимо вульгарной, и сейчас Ма еще раз это подтвердила.
     - Единственный человек, чье мнение имеет значение сейчас, - это мистер Коулмэн, - сказал Хэл Грейсон. - Росс, что вы скажете? Вы хотите использовать этот шанс спасти его жизнь, хотите, чтобы эта девушка кормила его?
     Лидия отвернулась от них. Ей было все равно, что они о ней думают. Как только она немножко поправится, она уйдет туда, где никто ее не знает, где она сможет начать жизнь заново, без прошлого. Ее бессознательно потянуло в тот конец фургона, где в корзинке из-под яблок, выстланной фланелью, лежал младенец. Слыша, как шумно поднимается на ноги его отец, она не отрываясь смотрела на это крошечное существо, упорно боровшееся за жизнь.
     Росс Коулмэн поднял голову и посмотрел на девушку, которая стала причиной такого скандала и помешала ему предав