сем пришла в себя, тоже смогла нанести пленнику пять ударов. Потом каждый
из сыновей Забаая бен Селима хлестнул римлянина по  одному  разу.  Последние
пять ударов ему нанесла Зенобия, которая владела кнутом на удивление хорошо.
Пятьдесят пять  рубцов  пересекли  спину  Винкта  Секста,  однако  галл  был
вынослив и ни разу даже не вскрикнул.
   Забаай бен Селим мрачно улыбнулся. Еще не пришло время для крика, а  этот
галл будет молить о милосердии, как молила его жена, его милая Ирис. Пройдет
еще много, много часов, прежде чем Винкт Секст испустит дух. Он  тысячу  раз
пожелает смерти, Прежде чем смерть, наконец, придет к нему.
   Порка закончилась, центуриона отвязали и поволокли по  горячему  песку  к
мраморной колоде. Рядом с ней стоил котел, бурливший над  скачущими  языками
пламени. Винкта Секста заставили опуститься на колени, и он с ужасом увидел,
как его руки быстро отделили от тела. Крик  протеста  постепенно  затихал  в
жарком послеполуденном воздухе.
   - Только не руки? - пронзительно кричал он. - Ведь я  солдат!  Мне  нужны
руки!
   Окружавшие его люди лишь насмешливо скалили зубы  в  ответ,  и  тогда  он
понял, что даже если они оставят  его  в  живых,  он  будет  слишком  сильно
изувечен и вряд ли когда-нибудь снова сможет сражаться.
   Он смотрел, словно зачарованный, как кровь из  разорванных  артерий  алой
дугой стекала на золотистый песок. Потом его поволокли к  кипящему  котлу  и
погрузили в бурлящую смолу обрубки его рук, чтобы не  дать  ему  умереть  от
потери крови. В этот  момент  сквозь  ряды  зрителей  прорвался  его  первый
настоящий пронзительный крик от испытываемой им страшной боли. Зрители,  все
как один, вздохнули с облегчением: наконец-то центурион испытал такую  боль,
какую заслужил.
   Сын Забаая поднял с песка две отрубленные кисти рук с вытянутыми  в  знак
протеста пальцами. Вождь бедави снова улыбнулся.
   - Никогда больше эти руки  не  смогут  причинять  людям  боль,  галл!  Мы
отнесем их в пустыню и скормим шакалам! - сказал он.
   Винкт Секст содрогнулся. Самое ужасное для людей его  племени  -  умереть
искалеченным. Без рук он станет скитаться в царстве мертвых, и  это  царство
не будет ни землей, ни раем его лесных богов. Он приговорен,  хотя  все  еще
продолжал бороться.
   Его проволокли по песку обратно и положили на спину, широко распластав на
земле. Тут, проталкиваясь сквозь толпу, к Забааю подошли две женщины с улицы
- проститутки - и представились ему. Одна из них сказала:
   - Мы поможем тебе, вождь бедави, и ничего не попросим взамен. С тех  пор,
как этот человек приехал в Пальмиру, он издевался  над  женщинами  из  нашей
общины. Мы были беззащитны перед ним.
   Одна из женщин, высокая брюнетка, уже  вошла  в  пору  зрелости.  Другой,
искусно накрашенной, прекрасной молодой девушке, которая вышла вперед вместе
с ней, не было и четырнадцати лет. Голубоглазая золотоволосая  блондинка  из
северной  Греции  не   стала   изображать   из   себя   скромницу,   скинула
бледно-розовые шелковые одежды и предстала перед толпой обнаженная. Ее  юное
тело было само совершенство, с дивными белыми  грудями  шарообразной  формы,
тонкой талией и пышными бедрами. По толпе пронесся вздох.
   С нарочитой медлительностью девушка подошла к  Винкту  Сексту,  встала  у
него за головой, грациозно опустилась на колени, наклонилась и коснулась его
лица сначала одной  из  своих  полных  грудей,  а  потом  другой.  Центурион
застонал от чувства безнадежности,  в  то  время  как  низкий  голос  Забаая
насмехался над ним:
   - Какие великолепные плоды, не правда ли, галл? Винкт Секст ощутил боль в
пальцах и дернулся, чтобы схватить соблазнительную плоть, которая терлась  о
его лицо. Он инстинктивно изо всех сил пытался пошевелить связанными руками.
Слишком поздно  он  вспомнил,  что  у  него  больше  нет  рук,  и  проклятия
посыпались из его уст.
   Теперь отрубленными кистями рук галла завладел самый младший  сын  Забаая
бен Селима, шестилетний Гассан. Он злорадно  приплясывал  вокруг  связанного
человека, потрясая своими трофеями. Взяв кисти рук, он положил их на  пышные
груди проститутки и стал бесстыдно гладить  их.  Шалости  мальчишки  вызвали
раскаты смеха со стороны толпы. Центурион пронзительно  кричал,  перейдя  на
свой родной язык, но все поняли, что  он  проклинал  толпу,  свою  судьбу  и
вообще все, что приходило ему в голову.
   - Он должен испытывать ужасную боль. Почему же он не корчится от боли?  -
спросил князя Антоний Порций.
   - Кипящую смолу смешали с болеутоляющим наркотиком. Они не желают,  чтобы
он умер от боли, вот почему облегчили его страдания, - ответил князь.
   Губернатор кивнул.
   - Они искусные мучители, эти бедави. Если  мне  когда-нибудь  понадобятся
такие люди, я приглашу их.
   Толпа охала и ахала при каждой новой изощренной пытке. Отцы держали своих
детей на плечах, чтобы им было лучше видно. Два римских легиона  и  наемники
стояли безмолвно,  в  положении  "смирно",  однако  у  многих  из  них  лица
побелели, в особенности у тех, кто стоял ближе других к злосчастному  галлу.
Антония Порция стошнило в серебряный тазик, который  держал  перед  ним  его
слуга.
   В  качестве  завершающей  пытки  Винкта  Секста  осторожно   выкупали   в
подогретой воде, подслащенной медом и апельсиновым соком.  Потом  каждый  из
сыновей Забаая бен Селима вытряхнул на его беспомощное  тело  по  небольшому
блюду, полному черных муравьев.  Это  было  чересчур  даже  для  закаленного
галла. Он неистово и пронзительно закричал,  умоляя  о  милосердии  и  прося
убить его немедленно. Его большое тело отчаянно корчилось, силясь  стряхнуть
крошечных насекомых, впившихся в его тело. Вскоре его крики стали слабеть.
   Поняв,  что  представление  окончено,  пальмирцы   еще   довольно   долго
оставались на месте, глазея, как римские солдаты  ломают  ноги  распятым  на
крестах, а потом потянулись в город. Следом  за  ними  маршировали  легионы.
Солдаты из шестого  и  девятого  легионов  по  возвращении  выпили  огромное
количество вина в усилии забыть о том, что произошло.
   Римский губернатор довольно шаткой походкой сошел с помоста и  направился
туда, где со своими сыновьями и маленькой Зенобией стоял Забаай бен Селим.
   - Удовлетворен ли ты римским правосудием, вождь бедави? - спросил он.
   - Да, удовлетворен. Я не верну мою милую Ирис, но со смертью этих  людей,
она по крайней мере отомщена.
   - Теперь ты отправишься в пустыню?
   - Мы останемся здесь до  тех  пор,  пока  эти  преступники  не  умрут,  -
спокойно ответил Забаай. -  Только  тогда  свершится  правосудие!  Потом  мы
возьмем их тела с собой  в  пустыню,  где  они  пойдут  на  корм  шакалам  и
стервятникам.
   - Да будет так? - Антоний Порций почувствовал облегчение от того,  что  с
этим грязным делом наконец-то покончено. "Что ж, - подумал он  про  себя,  -
хоть что-то хорошее из всего этого вышло". Эта юная белокурая проститутка  -
самое прелестное создание,  которое  ему  приходилось  видеть  за  последние
месяцы. Он намеревался выкупить ее у хозяев, так как  ему  уже  надоела  его
любовница, жена богатого пальмирского торговца. Он  нетерпеливо  подал  знак
слугам, которые несли его носилки.
   - Да будут с тобой боги этой зимой, Забаай бен Селим?
   Мы будем счастливы снова увидеть тебя в Пальмире, когда придет весна.
   После  этого  римский  губернатор  вскарабкался  на  носилки  и  приказал
носильщикам поспешить обратно в город.
   Князь Оденат наблюдал, как  он  удалялся,  а  потом  улыбнулся  злорадной
улыбкой.
   - Он прозрачен, как хрустальная ваза,  наш  римский  друг!  -  сказал  он
Забааю бен Селиму. - Его страсть  к  этой  блондинке-проститутке  совершенно
очевидна. Но  она  не  достанется  ему!  Такая  смелая  девушка  заслуживает
лучшего, чем наш жирный римский губернатор.
   - Полагаю, она уже на пути во  дворец!  -  весело  подхватил  Забаай  бен
Селим.
   -  Разумеется,  кузен!  Ложе  князя  бедави  куда  предпочтительнее  ложа
простого римлянина!
   Забаай бен Селим не мог  не  улыбнуться  своему  молодому  кузену.  Князь
Пальмиры - очаровательный молодой человек.  Он  обладает  не  только  острым
умом, но и тонким чувством юмора. Однако, как и многие  в  Пальмире,  Забаай
все же испытывал беспокойство из-за того, что Оденат все еще не  женат  и  у
него нет наследника. Ведь, согласно пальмирским законам, внебрачные дети  не
могли наследовать трон. Он пристально посмотрел на Одената и спросил.
   - Когда же ты собираешься вступить в брак, мой князь?
   - Ты говоришь точно так же, как мои министры. Этот вопрос они задают  мне
каждый день. Он вздохнул.
   - Сад жизни наполнен множеством прекрасных цветов, мой  кузен,  однако  я
должен  найти  всего  лишь  один-единственный  прекрасный   бутон,   который
настолько привлечет меня, что сможет стать моей княгиней. - Он усмехнулся. -
Быть может, я подожду, пока вырастет твоя маленькая Зенобия.
   Эти слова были сказаны в шутку, но как только они  слетели  с  уст  князя
Одената, Забаай бен Селим понял,  что  это  самое  лучшее  решение  проблемы
поиска мужа для его дочери. Они с Ирис не раз говорили об этом,  ведь  никто
из молодых мужчин их племени не был подходящим женихом для их дочери. И дело
не только в том, что Зенобия отличалась от других  девочек.  Она  не  только
красивее, чем обычная девочка из  племени  бедави,  но  хорошо  образованна,
бесстрашна и независима.
   Она одинаково хорошо держалась в  седле  на  верблюде  и  на  коне.  Отец
позволял ей упражняться во владении оружием вместе с ее  младшими  братьями.
Она умоляла позволить ей это, и он признавал, что она -  лучшая  ученица  из
всех, кого он обучал в течение  многих  лет.  Она  превосходила  даже  брата
Акбара.  Зенобия  обладала  природной  грацией  и  особыми  способностями  в
обращении с оружием. Как ни странно, никто особенно не задумывался над  тем,
насколько необычна дочь Забаая. Но это - Зенобия, и она не  похожа  на  всех
других девочек, которых когда-либо производило  на  свет  его  племя.  И  он
гордился своей дочерью.
   Однако никто из молодых мужчин-бедави не желал  иметь  жену,  которая  не
только ездит верхом лучше него, но и может превзойти в умении  обращаться  с
мечом, копьем и пращой. Женщинам предназначено готовить пищу, рожать  детей,
пасти скот и шить одежду. Зенобия определенно  не  относилась  к  тому  типу
женщин, которых мужчина из ее племени мог бы любить и лелеять. Однако Оденат
- мужчина совсем другого типа. По отцу он тоже  бедави,  однако  никогда  не
покидал город, не выезжал в пустыню и предпочитал образованных женщин.
   Забаай бен Селим взглянул на своего юного кузена и сказал:
   - Ты действительно считаешь, что Зенобия  могла  бы  стать  твоей  женой,
Оденат? Я не думал об этом, но; возможно,  ты  прав.  Лучшей  жены  тебе  не
найти! У нее более чем достаточно высокое происхождение, ведь по моей  линии
у вас общий прадед, а по линии матери она происходит от Клеопатры, последней
царицы Египта. Она пока еще  не  стала  женщиной,  но  через  несколько  лет
вступит в возраст, подходящий для замужества.  Однако  я  отдам  ее  лишь  в
качестве жены, а не наложницы, и мы должны условиться между  собой,  что  ее
сыновья будут твоими наследниками.
   Князь Оденат погрузился в размышления.  Это  определенно  неплохая  идея.
Этот брак полезен во многих отношениях.  Во-первых,  Зенобия  бат  Забаай  с
династической точки зрения подходящая пара. Кроме того, она  образованная  и
умная девочка, судя по тому, что он знал о ней. "Если  мужчина  хочет  иметь
умных сыновей, он должен жениться  на  умной  женщине",  -  подумал  Оденат.
Когда-нибудь она, возможно, станет очень интересной женщиной.
   - Как скоро после того, как Зенобия станет женщиной, ты пожелаешь  отдать
ее мне, Забаай? - спросил он.
   - Самое меньшее - через год,  -  последовал  ответ.  -  Я  даже  не  буду
обсуждать с ней этот вопрос прежде, чем у нес  начнутся  месячные.  А  после
этого ей еще потребуется время, чтобы привыкнуть к мысли о  замужестве.  Она
прожила всю свою жизнь в простом окружении, среди членов своего племени.  Но
все же моя дочь совсем не такая, как все остальные девушки,  Оденат.  Она  -
бесценная жемчужина.
   Молодой правитель Пальмиры бросил взгляд туда,  где,  скрестив  ноги,  на
песке пустыни сидела Зенобия, наблюдая удивительно бесстрастным взглядом  за
мучениями убийцы ее матери. Она сидела очень прямо и очень спокойно,  словно
была высечена из камня. Ему приходилось  видеть  молодых  кроликов,  которые
сидели точно так же. Казалось, она не дышала.
   Он удивленно покачал головой. Галл  ужасно  мучился,  однако  ребенок  не
выказывал ни малейших признаков сострадания или хотя бы отвращения.  Мужчина
сможет зачать  сильных  сыновей  в  лоне  женщины,  в  которую  когда-нибудь
превратится этот ребенок. Однако Оденат  почувствовал  мимолетное  сомнение:
признает ли такая женщина  своего  мужа  господином?  Может  быть,  если  он
возьмет ее в жены достаточно рано и сам сформирует ее женский характер,  это
станет возможным. Оденат понял,  что  хочет  рискнуть.  Он  убедился  -  его
необъяснимо влечет  к  Зенобии,  ибо  сама  сила  ее  характера  чрезвычайно
интригует его.
   Он улыбнулся про себя. Нет, он не даст Забааю бен Селиму слишком большого
преимущества. Поэтому он сказал тоном, который, как наделся, выражал  легкую
скуку и пресыщение:
   - Брак между Зенобией и мною  возможен,  кузен.  Не  обещай  ее  другому.
Вернемся к нашему разговору,  когда  ребенок  превратится  в  женщину,  если
только мое сердце к тому времени не займет другая.
   Забаай широко улыбнулся.
   - Будет так, как ты сказал, господин! - спокойно ответил он.
   Его ни на минуту не обманули ни прохладный тон Одената,  ни  его  видимое
безразличие. Он заметил искренний интерес в горячих  карих  глазах  молодого
человека, когда он так долго, пристально и задумчиво смотрел на Зенобию.
   - Ты попрощаешься с моей дочерью, князь? - спросил он. - Мы не вернемся в
город до начала лета. Как только эти солдаты умрут, мы отправимся в путь,  в
пустыню, как и планировали.
   Оденат утвердительно кивнул и пожелал Забааю  бен  Селиму  благополучного
путешествия. Потом направился к тому месту,  где  сидела  Зенобия.  Усевшись
рядом с ней, он взял ее маленькую ручку в свою. Ее рука была холодна,  и  он
инстинктивно стремился согреть ее, крепко зажав в своей ладони.
   - Это римлянин умирает достойно, - сказала она, заметив его  присутствие.
- Но еще рано, и в конце концов он будет взывать к своим богам о милосердии!
   - А для тебя так важно, чтобы он молил о милосердии?
   - Да!
   Она выкрикнула это слово неистово, и он понял, что она снова  погружается
в свои тягостные размышления. Она испытывала слишком сильную  ненависть  для
столь юной девочки, которая до сегодняшнего дня не знала зла.  Этот  ребенок
все больше и больше очаровывал его.
   - Я хочу попрощаться с тобой, Зенобия, - сказал он, снова отвлекая ее.
   Зенобия подняла на него взгляд. "Как же он красив, - подумала она. - Если
бы только он не уступал римлянам так легко? Если бы только он не  был  таким
слабовольным человеком!"
   - Прощайте,  мой  господин  князь!  -  холодно  произнесла  она  и  снова
отвернулась, чтобы созерцать умирающего.
   - До свидания, Зенобия! - нежно произнес он, легко прикоснувшись рукой  к
ее мягким темным волосам.
   Но она даже не заметила этого. Он поднялся и пошел прочь. Закатное солнце
обагрило белые мраморные башни и портики  Пальмиры.  Но  Зенобия  не  видела
ничего. На песке пустыни вспыхнули бивачные  костры,  а  она  все  сидела  в
безмолвии, наблюдая за человеком, который лишил ее матери. Вокруг  нее  люди
из племени бедави занимались  своими  обычными  вечерними  делами.  Они  все
понимали и терпеливо ждали, пока ребенок не удовлетворит свою жажду мщения.
   Винкт Секст некоторое  время  лежал  без  сознания,  однако  потом  начал
понемногу приходить  в  себя,  пробужденный  волнами  боли,  которая  словно
вгрызалась в его тело и  душу  по  мере  того,  как  болеутоляющие  средства
прекращали свое действие. Его удивило, что он до сих пор еще  не  в  царстве
теней. Он медленно, с  усилием  открыл  глаза  и  увидел  стройную  девочку,
сидевшую возле его головы и созерцавшую его страдания.
   - - К-кто...  Ты?  -  с  трудом  удалось  ему  выговорить  пересохшими  и
потрескавшимися губами.
   - Я - Зенобия бат Забаай, - ответила  ему  девочка  на  латинским  языке,
гораздо более чистом, чем тот, на котором говорил он. - Та женщина,  которую
ты зарезал, была моей матерью, свинья!
   - Дай... Мне попить! - попросил он слабым голосом.
   - Здесь, в пустыне, мы не тратим воду понапрасну, римлянин! Ты  умираешь.
Дать тебе воду - значит потратить ее понапрасну.
   Ее глаза напоминали серьге камни. Когда они смотрели на него,  в  них  не
отражалось никаких чувств.
   - У... Тебя... Нет... Милосердия? Странный человек!
   - А ты был милосерден по отношению к моей  дорогой  маме?  Глаза  девочки
вспыхнули ненавистью.
   - Нет, ты не проявил к ней ни малейшего сострадания, и я тоже не  проявлю
к тебе сострадания, свинья! Ни малейшего!
   В ответ ему удалось изобразить  лишь  пародию  звериного  оскала,  и  они
поняли друг друга. Он  не  проявил  по  отношению  к  ее  матери,  белокурой
красавице, ни доброты, ни милосердия. "Интересно,  -  думал  он,  -  теперь,
когда он уже знает свою судьбу, сделал бы он снова то же самое или  нет?"  И
он решил, что да, сделал бы. Смерть есть смерть, и эта  блондинка  с  лихвой
заслужила ее. Люди умирали и за меньшее. Он быстро  моргнул  несколько  раз,
чтобы рассеять туман, застилавший глаза, и получше разглядеть девочку. У нее
красивое лицо, а тело еще детское, плоское и несформировавшееся.
   - Все женщины.., умоляют... Когда они под мужчиной. Разве... Твоя мать...
Никогда... Не говорила тебе.., об этом?
   Зенобия отвернулась от него и стала смотреть  на  пустыню,  не  поняв  до
конца его слов. Солнце уже село, и быстро наступила ночь. Вокруг нее  весело
горели золотистые бивачные костры,  а  звезды  глядели  вниз  в  серебристой
тишине.
   - Ты будешь умирать медленно, римлянин, и я останусь здесь, чтобы увидеть
это! - спокойно произнесла она. Винкт Секст слегка кивнул головой.  Конечно,
он мог понять ее желание отомстить. Этим ребенком можно гордиться, хотя  она
всего-навсего девочка.
   -  Я  сделаю  все..,  что  в   моих   силах..,   чтобы   доставить   тебе
удовольствие... - сказал он с презрительной и вызывающей усмешкой.
   После этого впал в беспамятство.

***

   Когда он снова открыл глаза, вокруг уже стояла  кромешная  тьма,  которую
рассеивал лишь свет бивачных костров. Девочка все  еще  сидела  возле  него,
неподвижная и настороженная. Он снова  потерял  сознание  и  очнулся,  когда
наступил рассвет. Его тело терзала мучительная боль. Он знал, что смерть уже
близка.
   Узкие  рубцы  на  спине  ночью  загноились.  Тысячи   муравьиных   укусов
непереносимо жалили и жгли. Путы из сыромятной кожи на  руках  и  ногах  уже
высохли  и  болезненно  врезались  в  его  лодыжки  и  запястья.  Горло  так
пересохло, что даже простое глотание причиняло боль. Солнце поднималось  все
выше и выше и слепило его даже тогда, когда он закрывал  глаза.  Он  слышал,
как те из его висевших на крестах товарищей, которые были еще живы,  стонали
и взывали к своим богам и матерям.  Он  попытался  повернуть  голову,  чтобы
взглянуть на них, но это ему не удалось. Он был широко распластан на песке и
стянут путами. Даже самое незначительное движение невозможно.
   - Пятеро уже мертвы, - злорадно произнесла девочка.  -  Вы,  римляне,  не
слишком сильны. Бедави жили бы по крайней мере три дня.
   Вскоре стоны прекратились, и ребенок объявил:
   - Ты остался один, римлянин, но могу сказать - ты недолго протянешь. Твои
глаза покрыла молочная пелена, а твое дыхание затруднено.
   Он знал, что она говорит правду, он уже чувств