едстала
перед архиепископом. Это  была  приятная  женщина,  ради  такого  случая
надевшая  свое  лучшее  платье.  Впрочем,  архиепископ  счел  его  вырез
чересчур смелым. На  голове  у  нее  красовался  кокетливый  французский
чепец. Женщина склонилась в глубоком реверансе.
   - Подождите  за  дверью,  господин  Ласкеллс,  -  распорядился  Томас
Кранмер. - Госпожа Холл в полной безопасности. Подойдите, дочь моя, и мы
побеседуем. - Он провел ее в свой личный кабинет  и  плотно  прикрыл  за
собой дверь.  -  Сегодня  прохладно  и  сыро,  госпожа  Холл,  -  сказал
архиепископ, - так что давайте посидим здесь у огня.
   Архиепископ изо всех сил старался,  чтобы  женщина  чувствовала  себя
свободно. Предмет их разговора не должен выйти за пределы этой  комнаты.
Лишь бы  ему  не  пришлось  предпринимать  никаких  действий!  Во  время
бессонной ночи архиепископ пришел к выводу, что Ласкеллс - не более  чем
беспокойный фанатик.
   Томас Кранмер терпеливо ждал, пока госпожа Холл усядется и  расправит
складки своего шелкового платья.
   Он поставил перед ней небольшую чашу  сладкого,  разбавленного  водой
вина и, опустившись в свое кресло, начал:
   - Расскажите, почему вы решили поведать вашему  брату  о  юных  годах
королевы.
   - Я не хотела, ваша милость, - ответила Мэри Холл,  -  и  никогда  не
сказала бы ни слова, если бы Джон и мой муж Роберт постоянно не наседали
на меня, чтобы я устроилась на службу к королеве.  Я  говорила,  что  не
хочу служить ее величеству, но они пропускали это мимо ушей и настаивали
на своем. Каждый день я  выслушивала,  что  другие  мои  бывшие  подруги
прекрасно устроились при королеве. С Робертом я еще кое-как справлялась,
но Джон - другое дело. Наконец я не выдержала и сказала ему, что у  меня
есть причины отказываться. “Какие?” - спросил он. А такие,  ответила  я,
что все эти женщины смогли вытребовать место у королевы  только  потому,
что она не осмелилась отказать им, ведь они  могут  выболтать  кое-какие
подробности ее жизни в Хорезме  или  в  Ламбете.  А  мне  кажется,  ваша
милость, что это непорядочно с их стороны, не  по-христиански.  Если  бы
королева сама вспомнила обо мне и пригласила к себе на службу,  я  бы  с
удовольствием согласилась, но я не хочу действовать так, как они.  Джона
не устроили мои объяснения. Когда он что-то почует, то становится  похож
на терьера, которого не оттащишь от добычи. Он пожелал в точности знать,
что же такое делала королева, что дало возможность этим людям  оказывать
на нее давление? Учтите, милорд, я считаю - в том, что с ней  случилось,
есть только доля ее вины. Она была юной неопытной девочкой,  но  ей  уже
тогда  постоянно  морочил  голову  кто-нибудь  из  мужчин.  Я   пыталась
предостеречь ее, но была всего лишь камеристкой, а она  уже  тогда  была
упряма и своевольна.
   Герцогиня никогда понятия не имела о том, что творится у нее в  доме.
Когда у кого-либо из ее подопечных возникали неприятности, она  начинала
действовать,  но  никогда  не  замечала  проблем,  пока  ей  на  них  не
указывали. А в этом  случае  никому  не  хотелось  ставить  герцогиню  в
известность о том, что происходит под ее крышей,  -  продолжала  госпожа
Холл, - ведь все были так или  иначе  в  этом  замешаны  и  наслаждались
жизнью, как могли.
   - Расскажите мне подробно все, что помните, - попросил архиепископ.
   Он был так прост и мягок  в  обращении,  что  Мэри  Холл  уже  совсем
освоилась и чувствовала себя вполне непринужденно.
   - Я помню королеву с тех пор, когда она совсем еще малюткой вместе  с
сестрами появилась в Хорезме. О, у этой  непослушной,  капризной  крошки
сердечко было такое доброе! Ее невозможно  было  не  любить,  и  я  тоже
привязалась к ней. Когда она последний год жила в Хорезме, перед тем как
отправиться в Ламбет, я рассказала герцогине, что девочка любит  музыку,
и та прислала для нее учителя. Им оказался довольно смазливый  малый  по
имени Генри Мэнокс. Он должен был научить мою госпожу петь и  играть  на
лютне. Но молодой Мэнокс не понимал, где его место. Моя бедная маленькая
хозяйка вообразила, что он намерен на ней жениться, хотя  все,  чего  он
хотел, - это лишить  ее  невинности.  Ох,  нехороший  он  человек,  этот
Мэнокс! Я всячески отваживала его от госпожи Кэт, но, как потом  узнала,
они начали тайно встречаться. А потом однажды приехала старая  герцогиня
и застукала мою хозяйку и Мэнокса,  когда  они  трогали  друг  друга  за
всякие места. Она поколотила их обоих, а затем отослала Мэнокса  обратно
в Лондон.
   - Ваша госпожа горевала, когда он уехал? - уточнил архиепископ.
   - Да нет, не особенно, - ответила Мэри Холл. - Она твердила всем, что
собирается выйти за него замуж и что  они  обменялись  клятвой.  Тем  не
менее это была обычная мечта девочки, когда она впервые влюбляется.  Как
бы она его ни любила, ей никогда бы не позволили  выйти  за  него.  Ведь
она, в конце концов, Говард, а он - простой музыкант.
   - Конечно,  -  согласился  Томас  Кранмер.  -  А  когда  леди  Кэтрин
переехала в Лондон, госпожа Холл?
   - О, это произошло почти год спустя. Мэнокс  был  туг  как  тут.  Ему
очень хотелось продолжить то, в чем ему помешали, но не тут-то было: моя
госпожа  дала  ему  отставку,  причем  объявила  ему  об  этом  в  самых
недвусмысленных выражениях. Смею вас уверить, это  не  пришлось  ему  по
вкусу, ведь он уже успел раззвонить о своих успехах и не сомневался, что
она к нему вернется.
   Ласково улыбаясь, архиепископ подлил вина в стаканчик госпожи Холл.
   - Продолжайте, мадам. Расскажите мне о Фрэнсисе  Дерехэме.  Когда  он
познакомился с леди Кэтрин, и каким образом между ними  начались  особые
отношения?
   - Фрэнсис Дерехэм состоял на службе у герцога. Как и  Мэнокс,  он  не
ровня леди Кэтрин, но его это мало трогало. Мэнокс,  конечно,  позеленел
от ревности, когда увидел, что Дерехэм начал ухаживать за моей госпожой.
Зато она пришла в полный восторг от того, что  за  ней  увиваются  сразу
двое. Все девушки в Ламбете завидовали ей. Дерехэм очень быстро  одержал
победу над леди Кэтрин. Он был гораздо нахальнее, чем бедняга Мэнокс,  и
занимал куда более высокое положение: по крайней мере он мог  изображать
джентльмена, а музыкант - нет. Мэнокс вынужден был отступить, в то время
как расположение моей госпожи к Фрэнсису Дерехэму все возрастало. Он вел
себя с ней все более дерзко, но если я начинала распекать ее за это, она
отвечала: “Фрэнсис говорит, что  когда-нибудь  мы  поженимся”.  “Что?  -
возражала я. - Неужели опять те же глупости, что и  с  Мэноксом?  Вы  не
имеете права связывать себя словом с кем попало, дитя мое! Когда  придет
время, ваш дядя, герцог, сам изберет вам супруга”. “Я  не  выйду  ни  за
кого, кроме Фрэнсиса Дерехэма”, - настаивала она. Вот  тут-то,  господин
архиепископ, и пришел конец нашей дружбе. Я не могла смириться  с  таким
некрасивым поведением моей госпожи. Тогда мне  начал  угрожать  Дерехэм.
“Если вы вздумаете рассказать  герцогине,  -  говорил  он,  -  то  я  во
всеуслышание  объявлю,  что  вы  влюблены  в  меня  и  теперь  пытаетесь
отомстить за то, что я отверг вас. Вы лишитесь места, и  куда  вы  после
этого денетесь?” Что мне оставалось делать? Я хранила молчание.
   - Известно ли вам о  каких-нибудь  вольностях  между  леди  Кэтрин  и
Дерехэмом? - спросил Томас Кранмер.
   - Да, сэр,  известно.  Только  учтите,  что  госпожа  позволяла  себе
кое-что, будучи уверенной, что в один  прекрасный  день  они  поженятся.
Собственно, все молодые леди во дворце верили в это, потому что оба  они
- и леди Кэтрин, и Дерехэм - вечно только об этом и говорили. По крайней
мере могу утверждать, что у Дерехэма в отличие от Мэнокса  были  честные
намерения. Очень часто ночью Дерехэм тайком проникал в спальню девушек и
забирался в кровать леди Кэтрин. Конечно, мне следовало бы спать с  ней,
но я, в конце концов, была уже замужней женщиной. Я прекрасно  понимала,
что означают все  эти  вздохи  и  шорохи  по  ночам.  Некоторые  девушки
отказывались спать неподалеку от леди Кэтрин, настолько их  смущал  этот
непристойный шум. Архиепископ пришел в ужас.
   - Вы хотите сказать, госпожа Холл, что  когда  леди  Кэтрин  выходила
замуж за короля, она уже не  была  девственницей?  Что  она  добровольно
вступила в интимную связь с господином Дерехэмом?
   - Я не могла бы поклясться в этом  под  присягой,  милорд,  поскольку
занавески кровати всегда были опущены, но,  думаю,  уезжая  из  Ламбета,
леди Кэтрин не была девушкой, - рассудительно заметила Холл.
   - Что еще? - едва слышно спросил архиепископ.
   - Они называли друг друга мужем и женой, - сообщила она.  -  Все  это
слышали. Однажды он при всех поцеловал  ее,  да  так  страстно,  что  мы
сделали ему замечание - боялись, что  герцогиня  увидит  их.  А  Дерехэм
ответил: “Что? Разве муж не имеет права поцеловать жену?” В тот раз даже
леди Кэтрин немного смутилась. К тому времени она уже начала осознавать,
кто она, а кто он, поэтому его поведение  ее  покоробило.  Мне  кажется,
тогда она уже начала подумывать, как от него избавиться,  хотя  все  еще
принимала его  у  себя  в  постели.  Мэнокс,  разъяренный,  что  Дерехэм
преуспел там, где сам он потерпел  поражение,  начал  трезвонить,  будто
видел  леди  Кэтрин  обнаженной  и  может  описать  ее  тело.  Я  ужасно
расстроилась и требовала, чтобы он замолчал, но была не в силах помешать
ему.
   В конце концов, - продолжала госпожа Холл, -  леди  Кэтрин  уговорила
Дерехэма, что если он действительно хочет жениться  на  ней,  то  должен
добиться высокого положения и разбогатеть. Иначе герцог, ее  опекун,  не
станет и слушать о нем. К тому времени она уже знала, что  ей  предстоит
отправиться  ко  двору  и  стать  фрейлиной  новой  королевы,  принцессы
Клевской. Герцогиня сообщила ей эту новость, и  леди  Кэтрин  находилась
под впечатлением оказанной ей чести. В этот  момент  ей  очень  хотелось
избавиться от Дерехэма. Оставив моей госпоже все свои сбережения - около
ста фунтов, - Дерехэм отправился в  Ирландию.  “Если  я  не  вернусь,  -
сказал он, - пусть эти деньги останутся ей, как моей жене”. Он  искренне
верил, милорд, что когда-нибудь станет ее мужем. До меня доходили слухи,
что в Ирландии он промышлял пиратством, но в точности не могу сказать. -
Она допила вино. Архиепископ Кентерберийский ощутил, как  на  его  узкие
плечи легла непомерная тяжесть.
   - Кто из нынешних служащих королевы был с ней в Хорезме и Ламбете?  -
спросил он Мэри Холл. Задумавшись на мгновение, та перечислила:
   - Кэтрин Тилни, Маргарет Мортон, Джоан Балмер,  Элис  Рестволд,  ваша
милость. Кажется, только эти.
   - Подтвердят ли они ваши  слова,  госпожа  Холл?  -  серьезным  тоном
спросил архиепископ.
   - Если они честные люди, то подтвердят, милорд.
   Он кивнул.
   - Пока что вы ни с кем не должны  говорить  об  этом.  Даже  с  вашим
братом. То, что вы сообщили  мне,  свидетельствует,  что  до  замужества
королева вела нецеломудренный образ жизни.  Само  по  себе  это  еще  не
является государственной изменой, но возможно, что и  со  времени  своей
свадьбы с королем она продолжает вести себя бесчестно.  Обычно  люди  не
отказываются от дурных привычек. Прежде чем я приму какое-либо  решение,
госпожа Холл, я хочу поговорить с этими женщинами. Поэтому-то  и  требую
вашего молчания. Возможно, я пожелаю еще  раз  побеседовать  с  вами.  -
Архиепископ встал. - Позвольте мне проводить вас к вашему брату. Я  хочу
разъяснить господину Ласкеллсу, как ему  следует  вести  себя  в  данных
обстоятельствах.
   К сожалению, иногда он бывает чересчур энергичен в  достижении  своих
целей.
   Архиепископ вывел Мэри Холл из кабинета. При виде  их  Джон  Ласкеллс
вскочил и заторопился навстречу. Властным жестом  архиепископ  остановил
его, не дав заговорить.
   - Беседа вашей сестры со мной была  строго  конфиденциальной.  Вы  не
должны обсуждать ее между собой, господин Ласкеллс. Основываясь на  том,
что сообщила ваша сестра, я намерен продолжить расследование этого дела.
Возможно, в ближайшем будущем я вызову вас  обоих,  чтобы  вы  повторили
свои показания под присягой. Вы хорошо меня поняли, сэр?
   Ласкеллс кивнул. Взяв сестру под руку, он вывел ее  из  Саутворкского
дворца, оставив высшего священнослужителя Англии размышлять над тем, что
тот только что услышал.
   Архиепископ не почувствовал в госпоже  Холл  ни  злобы,  ни  зависти.
Наоборот, она, хоть и осуждала поведение своей бывшей  госпожи,  до  сих
пор относилась к ней с любовью.
   Мысль о прошлом королевы не давала покоя архиепископу. Томас  Кранмер
не сомневался, что Кэтрин Говард - весьма непостоянная и  легкомысленная
молодая особа. Наверняка она часто влюблялась и меняла  привязанности  с
такой же легкостью, как другие меняют перчатки. Но король -  это  особый
случай. Ухаживания и сватовство Генриха Тюдора  не  могли  не  ошеломить
юную девушку. Пусть король немолод и непривлекателен, но он олицетворяет
беспредельную власть, в его распоряжении несметные богатства - от  этого
могла закружиться голова не только у такой неопытной особы,  как  Кэтрин
Говард;
   Архиепископ недоумевающе покачал головой. Была  ли  она  когда-нибудь
влюблена в короля? Любит ли она его сейчас? На первый взгляд она кажется
идеальной женой, и лишь один Бог знает, как сильно влюблен в нее король.
   "Что же я должен делать?” -  недоумевал  архиепископ.  Если  королева
исправилась, если сегодня она  ведет  себя  безупречно,  есть  ли  смысл
ворошить прошлое  и  вытаскивать  на  свет  ее  более  чем  сомнительное
поведение до замужества? Королю не понравится, если кто-нибудь  посягнет
на репутацию его розы без шипов. “Я должен  помолиться,  -  решил  Томас
Кранмер. - Господь просветит меня и направит”. Он медленно побрел в свою
личную часовню, опустился на колени перед алтарем и, закрыв глаза, начал
молиться.

***

   По приезде в Хэмптон-Корт король приказал, чтобы в День  Всех  Святых
был  отслужен  благодарственный  молебен  по  случаю  их  благополучного
возвращения и в честь его обожаемой королевы.
   В  присутствии  всего  двора  в   королевской   часовне   король   во
всеуслышание произнес:
   - Благодарю Тебя, Господи, за то, что  после  многих  постигших  меня
несчастий Ты наконец послал мне жену,  в  которой  воплотились  все  мои
ожидания.
   При этих словах короля Нисса де Винтер обменялась взглядами со  своим
мужем. Взяв жену за руку, Вариан ободряюще сжал ее.
   Томас Кранмер, сидя на своем архиепископском  троне,  наконец  понял,
как ему следует поступить. Джон Ласкеллс  не  из  тех,  кто  успокоится,
передав дело на рассмотрение  высших  инстанций.  Архиепископ  сознавал:
хочет он того или нет, ему придется поставить  короля  в  известность  о
возможном скандале. После молебна он заперся в кабинете и написал королю
письмо.
   На следующее утро во время  мессы  Томас  Кранмер  вложил  письмо,  в
котором изложил прошлое королевы, в руку Генриха Тюдора.
   - Что это, Томас? - вполголоса удивленно произнес король.
   - Это  предназначено  только  для  ваших  глаз,  государь.  Когда  вы
ознакомитесь с письмом, я  буду  в  распоряжении  вашего  величества,  -
отозвался архиепископ.
   Понимающе кивнув, король спрятал письмо в рукав. По окончании службы,
поцеловав жену, он поторопился  уединиться  у  себя  в  кабинете,  чтобы
узнать, о чем же написал ему архиепископ. Закрыв  дверь  (это  означало,
что его нельзя беспокоить), король  налил  себе  полный  кубок  сладкого
красного вина и тут же осушил  его.  Затем,  достав  письмо,  он  сломал
печать и приступил к чтению. С каждым прочитанным словом  его  лицо  все
больше темнело. Король чувствовал, как сдавило у него в груди,  как  ему
стало трудно дышать. На какое-то мгновение строки поплыли у  него  перед
глазами. Когда это прошло, Генрих с силой стукнул кулаком по столу.
   - Ложь! - прохрипел он. - Грязная ложь! Не верю! Я велю  бросить  эту
собаку Ласкеллса в Тауэр!
   Ринувшись к двери, Генрих распахнул ее и заревел:
   - Немедленно  пошлите  за  архиепископом!  Побелевший  от  ужаса  паж
бросился выполнять приказание. Придворные удивленно переглядывались,  но
молчали. Король вернулся в кабинет, с такой  силой  захлопнув  за  собой
дверь, что она едва не сорвалась с петель. Тщетно  пытаясь  успокоиться,
он осушил еще один кубок. Ни разу в жизни он не был так разъярен. Даже с
Екатериной Арагонской  не  испытывал  он  такого  гнева.  Любая  попытка
бросить тень на его обожаемую юную  королеву  -  это  оскорбление.  Этот
Ласкеллс поплатится за свою наглость. Он еще пожалеет,  что  родился  на
свет. Королевский кулак вновь с силой обрушился на стол.
   Томас Кранмер не сомневался, что его скоро вызовут.  В  сопровождении
пажа он быстро  шагал  по  коридорам  Хэмптон-Корта.  Посланный  за  ним
мальчик все еще не  мог  прийти  в  себя,  и  архиепископ  успокоил  его
несколькими ласковыми словами. Услыхав, что  архиепископ  вошел,  король
круто повернулся ему навстречу. Его лицо выражало исступленную ярость.
   - Это, - заорал король, швыряя письмо в архиепископа, -  это  грязная
ложь! Как вы осмелились пересказывать мне глупые сплетни?  Я  приказываю
немедленно арестовать этого Ласкеллса и его сестру. Подвергать  сомнению
чистоту королевы - преступление, Кранмер. Государственная измена!
   - Может быть, здесь и нет преступления, ваше величество,  -  спокойно
сказал архиепископ. - Ласкеллс - протестантский фанатик, это  верно,  но
его сестра, госпожа Холл, питает к королеве самые  добрые  чувства.  Она
помогала  воспитывать  ее  величество.  Ее  брат  требовал,  чтобы   она
выхлопотала место в свите королевы, но она отказывалась, поскольку ей не
давало покоя прошлое  королевы.  Госпожа  Холл  -  порядочная,  скромная
женщина,  милорд.  Она  рассказала  брату  о  неблагоразумных  поступках
королевы только для того, чтобы он оставил ее в покое.  Она  не  хотела,
чтобы королева думала, будто на нее  оказывают  давление,  принуждая  ее
брать старых знакомых к себе на службу. К сожалению, не все  были  столь
деликатны. По  крайней  мере  четверо  из  тех,  кто  сейчас  состоит  в
услужении королевы, жили с ней в Ламбете. Это уже вызывает  интерес,  не
так ли?
   - Этот парень, Дерехэм, он появился у нас  в  Понтефракте,  когда  мы
были там в августе,  -  буркнул  король.  -  Кэтрин  сделала  его  своим
секретарем. Она  сказала,  что  за  него  просила  старая  герцогиня.  Я
разрешил ей поступить  с  ним  по  ее  усмотрению,  хоть  он  мне  и  не
понравился.
   - Вот как? - сдержанно пробормотал архиепископ.
   -  Если  это  происходило  до  нашей  встречи,  то   здесь   нет   ни
государственной, ни  супружеской  измены,  -  медленно  произнес  Генрих
Тюдор, - но я поручаю вам, Томас, разобраться в этом деле до конца. Я не
хочу впоследствии никаких скандалов.  Если  королева  родит  нам  принца
Йоркского, отцовство  мальчика  не  должно  вызывать  никаких  сомнений.
Выясните правду, а потом мы решим, что делать.
   - Я буду очень осторожен, ваше величество, - пообещал архиепископ.
   - Томас, -  проникновенно  спросил  король,  -  за  что  Господь  так
испытывает меня? Столько лет я дожидался сына,  и,  по  правде  сказать,
малыш не очень-то крепок. Вернувшись, я узнал,  что  он  болел.  Доктора
говорят, что над ним слишком трясутся и перекармливают. Я установил  для
него строгий режим: физические упражнения,  закаливание,  простая  пища.
Никаких сладостей. Дело сразу пошло на лад.  О  Господи,  Томас!  В  его
комнатах даже  не  открывали  окна,  ребенок  не  мог  глотнуть  свежего
воздуха. Они обращались с ним, как с маленьким  божком.  Разве  я  много
прошу, Томас? Я хочу сыновей. Я хочу хорошую, добрую  жену.  Я  был  так
счастлив со своей Кэтрин! Неужели мне придется с ней расстаться?
   Архиепископ понял, что король уже  всецело  преисполнился  жалости  к
самому  себе,  но,  с  другой  стороны,  учитывая  обстоятельства,   это
простительно. Во-первых, п