ю,  чтобы  пасти
наши стада. Так вот, двое из моих жен были вынуждены  остаться,  потому  что
моя единственная дочь Зенобия не выносит наши зимние странствия по  пустыне.
Со своей детской логикой она решила, что если  спрячется,  то  нам  придется
оставить ее в Пальмире. Конечно, ее мать и Тамар нашли ее. Когда женщины уже
собирались ехать, они услышали на лестнице, ведущей к моей  спальне,  чьи-то
шаги. С невероятной предусмотрительностью Тамар спрятала мою маленькую  дочь
под кровать. Хвала богам, что она сделала это!
   В   мой   дом   ворвались   римские   солдаты,   Антоний   Порций!    Под
предводительством  своего  центуриона  они  напали  на  обеих  моих  жен  и,
изнасиловав их, бросили Тамар умирать, а  моей  несчастной  Ирис  перерезали
горло. И все это  время,  спрятанная  под  кроватью,  моя  бедная  маленькая
девочка сидела, скорчившись в ужасе!
   Эти люди были римскими наемниками, Антоний Порций! Наемники из алы <Ала -
отряд конницы союзников в римском  войске.>.  Для  тебя  не  составит  труда
выловить их. Я хочу, чтобы они  были  наказаны!  Я  согласен  только  на  их
смерть, не меньше! Слышишь, императорский губернатор? На смерть, не меньше!
   Князь Оденат казался огорченным, услышав слова своего двоюродного брата.
   - Твоя прелестная Ирис мертва? Забаай, что я могу сказать тебе? Как  могу
утешить после такой потери?
   И он стал рвать на себе одежду, выражая этим жестом сочувствие.
   - А что с ребенком, с твоей дочерью Зенобией? Ее не тронули?
   - Нет, хвала богам! Солдаты  не  подозревали  о  том,  что  моя  невинная
маленькая дочь тоже в комнате. У меня нет ни малейшего сомнения, что если бы
они нашли мое драгоценное дитя, то набросились бы и  на  нее  с  не  меньшей
яростью. Как же вы допускаете таких людей в  легионы  в  наши  дни,  Антоний
Порций? Ведь Пальмира - это не какой-нибудь завоеванный город,  где  римляне
могут насиловать и грабить сколько душе угодно. Наши горожане гордятся,  что
имеют римское гражданство!
   Антония Порция потрясло услышанное. Он был справедлив и  любил  Пальмиру.
Ведь губернатор прожил в  ней  большую  часть  своей  жизни.  Но  необходимо
удостовериться, что бедавиец сказал правду.
   - Но откуда мне знать, что ты не  выдумал  все  это?  Где,  говоришь  ты,
напали на этих женщин? Смогут ли они опознать тех, кто насиловал и убивал?
   - Пойдемте со мной!
   Забаай провел их в свою спальню, где все еще лежало тело Ирис, избитой, в
разорванной в клочья одежде. Тамар все  еще  сидела  на  полу,  привалившись
спиной к кровати. Взгляд ее был отсутствующим, запах крови в жаркой закрытой
комнате стал невыносимым, и мухи, жужжа, летали вокруг мертвого тела.
   Римский  губернатор,  маленький,  полный  человечек,  глядел  на  Ирис  с
нескрываемым ужасом. Он несколько раз встречался с ней и помнил ее  красивой
и любезной женщиной. К горлу его подступала тошнота, и он  неловко  старался
справиться с ней, испытывая перед лицом этой трагедии стыд за весь свой пол.
   - Доказательства неопровержимы,  -  с  грустью  произнес  он.  -  Рим  не
находится в состоянии войны с Пальмирой и  ее  лояльными  гражданами.  Мы  -
хранители мира.  Те,  кто  виновен  в  этом  ужасающем  происшествии,  будут
немедленно найдены, подвергнуты суду и наказаны. Суд должен быть скорым.
   - Сегодня же! - последовал резкий ответ. - Солнце не  успеет  зайти,  как
эти  преступники  будут  наказаны.  Душа  моей  любимой   Ирис   взывает   к
справедливости, Антоний Порций!
   - Будь благоразумным, Забаай бен Селим! - умолял Антоний Порций.
   - Я благоразумен! - гремел в ответ бедавийский вождь. - Я  ведь  не  стал
посылать своих людей в  город,  чтобы  они  перерезали  горло  всем  римским
солдатам, которые им попадутся. Вот что значит быть благоразумным,  господин
губернатор!
   Внезапно лицо  Тамар  вновь  приняло  сосредоточенное  выражение,  и  она
заговорила:
   - Я смогу опознать центуриона и его людей, замешанных  в  этом,  господин
губернатор! Я никогда не забуду его злобных дьявольских  глаз!  Они  подобны
голубому стеклу! В них совсем нет чувства. Никакого. Они у  него  пустые.  С
ним было восемь человек, и их лица будут преследовать меня во сне. Я никогда
не забуду их!
   Антоний Порций в  смущении  отвернулся.  Ему  хотелось  всегда  выглядеть
важным вельможей, но на самом деле это был добрый  человек.  Доказательства,
представшие перед его потрясенным взором, вызывали у него отвращение.
   - Госпожа Тамар, - сказал он,  вновь  повернувшись  к  сидевшей  на  полу
женщине. - Вы говорите, что эти люди наемники, что они  из  алы.  Откуда  вы
знаете об этом?
   - Они очень высокие, - ответила Тамар, - с желтовато-белокурыми волосами,
с глазами, голубыми, как небеса над нами, а их кожа, там,  где  она  еще  не
стала коричневой от загара,  белая,  как  мрамор.  Они  говорили  с  сильным
акцентом, видимо, латинский язык не слишком хорошо им  знаком.  Кроме  того,
они приехали на лошадях, господин губернатор и одеты были как  легионеры.  Я
не ошибаюсь и ничего не перепутала, хотя и истерзана. Я все помню! Я  всегда
буду помнить это!
   Он кивнул и еще раз спросил ее мягким голосом:
   - Вы совершенно уверены, что они полностью осознавали, кто вы такие?
   - Обе мы, и Ирис, и я, объяснили им несколько раз, подробно  и  медленно.
Но они с самого начала настроились на злодейство, мой  господин  губернатор.
Центурион сказал, что Ирис лжет, что она... - и Тамар в ужасе  взглянула  на
своего мужа.
   - Что она... Кто? - спросил Забаай бен Селим.
   - Пальмирская проститутка! - прошептала Тамар. Забаай бен Селим взвыл  от
гнева при этих словах. Антоний Порций содрогнулся.
   - Я  вынужден  задать  вам  один  вопрос,  госпожа  Тамар,  -  сказал  он
извиняющимся тоном, бросив беспокойный взгляд в сторону Забаая бен Селима. -
Кто убил госпожу Ирис? Знаете ли вы это, можете ли вспомнить?
   Снова задрожав от пережитого, Тамар произнесла:
   - Центурион  взял  Ирис  дважды.  Именно  он  убил  ее  после  того,  как
изнасиловал во второй раз. Я же притворилась мертвой, поэтому  они  оставили
меня в покое.
   - А что мог видеть ребенок? - спросил губернатор.
   - Она ничего не видела, хвала богам! - ответила Тамар. -  Однако  слышала
все. Покрывало скрыло ее от  их  похотливых  глаз.  Я  всегда  буду  помнить
смущенное  выражение  в  глазах  Зенобии!  Эти  глаза  задавали  мне  тысячу
вопросов, на которые я не могла ответить. Как это отразится на ней,  Антоний
Порций? Ведь она никогда не знала в этом мире ничего, кроме доброты.
   Губернатор повернулся к Забааю бен Селиму.
   - Можно ли подготовить госпожу Тамар к поездке? Я распоряжусь, чтобы весь
гарнизон  выстроился  перед  городскими  стенами.  Имея  такого   свидетеля,
нетрудно найти виновных. Только один легион наемников из Галлии; другой - из
Африки, и люди из этого легиона черны, как черное дерево.
   - Мне нужен центурион! С его людьми можете делать,  что  хотите,  но  мне
нужен  центурион!  -  спокойно  произнес  Забаай.  Антоний  Порций  тут   же
согласился и сказал:
   - Только при условии, что  вы  подвергнете  его  наказанию  и  казните  в
присутствии всего гарнизона. Я хочу преподать всем на  его  примере  суровый
урок, чтобы такого больше никогда не  случилось.  Нам  лучше  избавиться  от
таких подонков!
   - Согласен! - ответил Забаай бен Селим.
   - Я поеду с губернатором в город, мой добрый кузен! - воскликнул  молодой
князь. Достаточно ли будет двух часов, чтобы  подготовить  госпожу  Тамар  к
поездке в поисках справедливости?
   Прежде чем Забаай бен Селим успел ответить, Тамар  произнесла  неожиданно
твердым голосом:
   - Я буду готова, мой господин князь! Пусть я проживу хотя бы одну  минуту
после того, как опознаю этих зверей! Это успокоит мою душу!
   Князь Оденат обнял своего двоюродного брата, а  потом  вместе  с  римским
губернатором вышел из комнаты. На полпути им встретилась Зенобия, выходившая
из своей комнаты. Следом за ней шла Баб, служанка ее матери.
   Оденат остановился и любезно приветствовал Зенобию.
   - Ты помнишь меня, моя маленькая кузина?  Ее  красота  поразила  его.  Он
знал, что  ей  всего  одиннадцать  лет,  тем  не  менее  она  обещала  стать
неслыханно прекрасной женщиной. Она подросла с тех пор, как он  видел  ее  в
последний раз около двух лет назад, однако не оформилась и была ребенком. Ее
длинные  волосы,  распущенные  и  не  стянутые  лентами,  бархатным  пологом
струились по плечам.
   Оденат протянул руку и погладил ее по голове,  как  гладил  свою  любимую
охотничью собаку. Его рука приподняла ее овальное личико. Волосы у нее  были
мягкими, так же как и бледно-золотистая кожа, глаза невероятно  прекрасными;
миндалевидные, с длинными, густыми  черными  ресницами,  темно-серые,  цвета
грозовой тучи, однако в их глубине он заметил  золотистые  искорки,  которые
теперь потускнели от горя; прямой маленький  нос  и  прелестный  ротик.  Ему
пришлось сдерживать себя, чтобы не наклониться и не поцеловать ее в губы. Он
строго напомнил самому себе, что она еще  ребенок,  однако  в  то  же  время
необычайно соблазнительное создание, настоящая нимфа.
   - Я помню тебя, мой господин князь, - тихо ответила Зенобия.
   - Держись, Зенобия, - беспомощно сказал он.
   И тут ее глаза цвета серебристой грозовой тучи сверкнули.
   - Почему ты терпишь присутствие в Пальмире этих римских свиней? - в гневе
бросила она ему.
   - Римляне - наши друзья  и  были  ими  всегда,  мой  цветок!  Это  просто
несчастное  стечение  обстоятельств,  -  спокойно  произнес  он,   помня   о
сопровождавшем его императорском губернаторе.
   - Друзья не насилуют и не  убивают  невинных  женщин!  -  сказала  она  с
презрением. - Ты стал одним из них, мой господин князь! Жеманный и надменный
римский хлыщ! Ненавижу их! Ненавижу их и тебя тоже ненавижу - за то, что  ты
позволил им надеть на наши шеи ярмо!
   Ее глаза наполнились слезами, но прежде  чем  он  успел  произнести  хоть
слово, она отвернулась от него  и  убежала,  а  следом  засеменила  ворчащая
служанка.
   - Бедная девочка! - грустно произнес князь Оденат. - Единственный ребенок
у своей матери! Они были так близки между собой, Антоний Порций. Какой  удар
для ребенка!
   Римский губернатор посмотрел вслед Зенобии.
   - Да, - согласился он, а про себя подумал: "У  Рима  есть  дурной  обычай
наживать себе врагов".
   Вернувшись в город, Антоний Порций немедленно призвал к  себе  командиров
легионов и подробно объяснил ситуацию. Затем спросил:
   - Поддержат ли нас командиры легионов наемников?
   - Я ручаюсь за моих африканцев, - сказал трибун девятого легиона.  -  Они
ненавидят галлов.
   Его товарищи кивнули, выражая согласие.
   - Не вижу причины,  по  которой  мои  галлы  могли  бы  счесть  наказание
несправедливым, Антоний Порций, - сказал, с трудом переводя дыхание,  трибун
шестого легиона.
   - Тогда соберите  весь  гарнизон!  -  приказал  губернатор.  Два  римских
легиона,  состоявшие  из  тысячи  двухсот  пеших  солдат  и  двухсот  сорока
кавалеристов, и два подразделения наемников, по численности равных легионам,
собрались за главными воротами  Пальмиры.  Такой  сбор  не  мог  не  вызвать
любопытства. Поскольку слухи о передвижении солдат распространились по всему
городу, горожане поспешили выйти за ворота, узнать, что случилось.

***

   На высоком помосте,  под  тентом,  в  жаркий  послеполуденный  час  сидел
римский губернатор Антоний  Порций.  Он  был  великолепен  в  белой  тоге  с
пурпурным кантом, в венке  на  лысой  голове.  Он  сидел  и  ждал  вместе  с
царственным    правителем    Пальмиры     Оденатом     Септимием.     Князь,
двадцатидвухлетний  юноша,  был  предметом  мечтаний  не  одной  женщины   в
Пальмире. Высокий, с красивыми мускулистыми руками и ногами. Короткая юбочка
белой туники была вышита золотом.  Черные,  как  полночь,  вьющиеся  волосы,
карие бархатистые глаза, широкий и чувственный рот, высокие скулы -  он  был
красив.
   Умный и образованный, Оденат вел с  римлянами  хитрую  политику.  Он  еще
недостаточно силен, чтобы справиться с захватчиками, но у него зреют  планы.
Брошенные Зенобией гневные обвинения в том, что он  стал  одним  из  римлян,
доставили ему удовольствие, - это означает, что его уловка удалась.  Римляне
доверяют ему.
   Подняв руку, Оденат поправил на голове корону Пальмиры, отлитую из золота
и выполненную в форме венка из пальмовых ветвей.  "Однако  очень  жарко!"  -
подумал он, вздохнул и смахнул каплю пота, катившуюся по щеке.
   Трубачи затрубили в фанфары, и шумная толпа затихла. Антоний Порций встал
и  подошел  к  краю  помоста.  Торжественно,   со   свойственной   политикам
склонностью к актерству, он бросил взгляд, полный драматизма,  на  притихшую
толпу. Наконец, заговорил, его гнусавый голос оказался на удивление громким.
   - Сегодня слава Рима была запятнана. Это сделали те, кому  империя  столь
снисходительно даровала  свое  гражданство  как  награду.  Рим  не  потерпит
такого! Рим не позволит, чтобы оскорбляли тех, кого мы  поклялись  защищать!
Рим накажет того, кто нарушил его законы и законы Пальмиры!
   Он замолчал, чтобы его слова запечатлелись в памяти слушателей,  а  потом
продолжал:
   - Сегодня утром супруга Забаая бен Селима, великого вождя племени бедави,
была зверски изнасилована и убита в  своем  собственном  доме!  Вторая  жена
этого верноподданного гражданина также подверглась нападению, и  ее  бросили
умирать!
   Вслед  за  всеобщим  вздохом  изумления  собравшихся   граждан   Пальмиры
послышался  низкий  зловещий  ропот.  Антоний  Порций  поднял  руки,   чтобы
успокоить гнев горожан.
   - И это еще не все! -  громко  крикнул  он,  и  толпа  снова  умолкла.  -
Оставшаяся в живых женщина отбросила  прочь  стыдливость  и  приехала  сюда,
чтобы опознать тех, кто напал на нее и на несчастную покойницу.
   Едва лишь смолкли его слова, как  толпа  граждан  Пальмиры  расступилась,
чтобы пропустить  верблюдов  Забаая  бен  Селима  к  помосту.  Зрелище  было
одновременно и пугающим, и впечатляющим.
   Вождь племени бедави возглавлял отряд, сидя на спине верблюда, следом  за
ним - сорок его сыновей, начиная с самого старшего,  Акбара  бен  Забаая,  и
кончая самым младшим, шестилетним мальчиком,  который  гордо  и  без  страха
восседал на верблюде. Позади вождя бедави и его  сыновей  следовали  мужчины
его племени в сопровождении идущих пешком женщин, одетых в траурные одежды и
причитающих скорбными голосами.
   У подножия помоста верблюды остановились и опустились на колени на теплом
песке,  чтобы  дать  возможность  своим  седокам  спешиться.  Ко   всеобщему
изумлению, один из сыновей Забаая бен Селима  на  самом  деле  оказался  его
единственной дочерью, его любимицей Зенобией. В сопровождении отца и  Акбара
бен Забаая, стоявших по обе стороны от  нее,  она  встала,  выпрямившись,  с
холодным выражением глаз перед римским губернатором и князем Оденатом.
   - Мы пришли сюда в поисках справедливости, Антоний Порций!  -  воскликнул
Забаай бен Селим.
   Его голос четко прозвучал в послеполуденной тишине.
   - Рим слышит твое заявление и ответит тебе по справедливости, Забаай  бен
Селим! - послышался ответ губернатора. - Луций Октавий!
   - Да, господин!
   Вперед выступил трибун, командовавший шестым легионом.
   - Собери свою алу!
   - Да, господин. - Послышался лаконичный ответ.
   Повернувшись, трибун выкрикнул команду:
   - Эй, галльская ала - вперед!
   Сто двадцать кавалеристов из галльских провинций медленно выехали вперед.
Наконец, они остановились и выстроились в десять рядов по двенадцать человек
в каждом. Их лошади нервно переступали с ноги  на  ногу,  чувствуя  смятение
людей. Забаай бен Селим направился туда, где в безмолвии стояли женщины  его
племени, и вывел вперед старшую жену Тамар. Вместе  они  пошли  вдоль  рядов
римских всадников, и вскоре послышался громкий голос Тамар. Она указывала на
виновных своим коротким коричневым пальцем.
   - Вот этот! И этот! И эти двое!
   Легионеры шестого легиона стащили обвиняемых с лошадей и поволокли  их  к
губернатору. В самом конце Тамар остановилась, и Забаай почувствовал, что ее
охватила сильная дрожь. Посмотрев вверх, он  увидел  пару  холодных  голубых
глаз и тонкие, жестокие губы, растянутые в насмешливой улыбке.
   - Это он, муж мой! Это и есть тот самый центурион, который изнасиловал  и
убил Ирис!
   Забаай, заглянув в пронзительные глаза галла, мгновенно понял, какой ужас
и стыд испытывала в свои последние минуты его милая, любимая  жена.  Бешеный
гнев наполнил его грудь, и с диким яростным криком он  стащил  центуриона  с
лошади. В мгновение ока он приставил к его шее нож и  прочертил  им  поперек
его  горла  тонкую  красную  линию.  Только  настойчивый  голос  Тамар  смог
предотвратить немедленную казнь.
   - Нет, муж мой! Он должен  страдать  так  же,  как  страдала  наша  Ирис!
Умоляю, не даруй ему счастливую возможность быстрой смерти!  Он  не  достоин
этого!
   Сквозь красную пелену гнева Забаай ощутил  на  своей  руке  ладонь  жены,
услышал ее мольбы и опустил  нож.  Его  черные  глаза  внезапно  наполнились
слезами,  и  он  отвернулся,  чтобы  скрыть  их.  Он  утирал   рукавом   эти
доказательства своей слабости, чтобы другие не заметили их.
   - Это все, Тамар? - спросил он хриплым голосом.
   - Да, мой господин! -  тихо  ответила  она,  чувствуя  желание  обнять  и
утешить его.
   Для нее это было ужасным испытанием, но и для него тоже. Он  потерял  ту,
что была для него дороже всего на свете. Он потерял свою милую Ирис, и Тамар
знала, что никогда счастье не коснется его  своим  свежим  дыханием.  И  это
печалило больше всего, ведь она любила его.
   Она взяла его за руку, и  они  вместе  направились  к  подножию  помоста.
Забаай спокойно произнес:
   - Моя гиена опознала виновных, Антоний Порций!
   Римский губернатор поднялся со своего резного кресла и шагнул  вперед,  к
краю помоста. Его голос зазвучал над толпой.
   - Этих людей обвиняет их жертва, которую они бросили на смерть. Может  ли
кто-нибудь из них отрицать свое участие в этом деле?
   Губернатор взглянул на  восьмерых  обвиняемых,  которые  стояли,  опустив
головы, будучи не в силах взглянуть в лицо Тамар и всем остальным.
   Антоний Порций снова заговорил:
   - Мой приговор окончателен. Эти звери будут распяты. Центурион передается
племени  бедави  для   пыток   и   казни.   Римский   общественный   порядок
восторжествовал!
   Хор приветственных криков рванулся в небо. Потом несколько легионеров  из
шестого легиона вытащили вперед деревянные кресты, которые принесли заранее.
С виновных сняли военную форму и раздели донага. Потом привязали к  крестам.
Кресты подняли, и несколько солдат удерживали их в вертикальном положении, в
то время как другие вколачивали их в песчаную  почву,  стоя  на  специальных
лестницах.
   В этот послеполуденный час стояла непереносимая жара, но если  бы  галлам
удалось дожить до полудня следующего дня, их мучения стали бы  еще  сильнее.
После того, как они  проведут  утро  под  жаркими  лучами  солнца  сирийской
пустыни, их языки распухнут и почернеют. Влажные ремни из  сыромятной  кожи,
которыми их руки и ноги привяжут к деревянным крестам, высохнут и врежутся в
плоть, пережимая кровеносные сосуды и причиняя  непереносимую  боль.  Слабые
умрут быстро, а вот физически сильные и выносливые  помучаются,  прежде  чем
смерть сжалится над ними.
   Крики их центуриона, Винкта Секста, будут преследовать их по пути  в  ад;
он еще поживет, но, оставаясь  среди  живых,  позавидует  мертвым.  Его  уже
раздевали под их испуганными взглядами, чтобы начать пытку.
   В землю вбили столб,  центуриона  привязали  к  нему,  поставив  лицом  к
столбу, а спиной - к толпе. Забаай бен Селим, державший в руке  тонкий  кнут
из конского волоса, нанес ему первые пять ударов, не слишком  сильных,  зато
острых, режущих и причиняющих сильнейшую боль. Тамар,  которая  все  еще  не
сов