А-а-а-ах, я умираю!
   - Ты спешишь, Зейнаб. Опять торопишься... Ты должна вновь воспламениться,
ведь я еще не удовлетворен.  Помни,  сперва  твой  господин  должен  вкусить
наслаждения, и только потом ты сама.
   - Я не могу... - голос ее звучал слабо.
   - Нет, можешь! - настаивал он, и вновь стал безумствовать над ее телом.
   - Нет! Нет! - она попробовала освободиться из железных объятий, но  вдруг
тело ее выгнулось и соски прижались к его груди:
   - А-а-а-ах! А-а-а-а-ах! - рыдала  она,  это  повторялось  вновь  -  к  ее
невероятному изумлению. И ощущение было даже сильнее, нежели  минуту  назад.
Неужели ее столь легко удовлетворить? Ногти девушки впились в спину мужчины,
волна вожделения захлестнула ее снова.
   - Ах ты, маленькая шлюха! - прорычал он ей  на  ухо  и,  склонив  голову,
впился в ее грудь обжигающим поцелуем. Он  был  почти  на  вершине,  но  она
преградила ему путь, ее вожделение заставляло его  вновь  проделывать  путь,
словно мифического Сизифа... Он толчками проникал в нее все глубже и глубже,
до тех  пор,  пока  движения  его  не  превратились  в  яростные  отрывистые
толчки... Взрыв...
   Долгое время они лежали, сплетенные... Тела их  были  влажны  от  пота  и
любовных  соков.  Поначалу  сердца  бешено  бились,  но   мало-помалу   ритм
восстанавливался. Наконец, Карим произнес:
   - Позови Ому. Вели ей принести чашу свежей воды, платки любви и еще вина.
Нам обоим нужно восстановить силы.
   - Ты хочешь, чтобы моя прислужница увидела нас в таком.., таком  виде?  -
изумилась Зейнаб.
   - Она должна научиться прислуживать тебе в любой ситуации, - отвечал  он.
- Разве вы не видели друг друга нагими в банях?
   - Но ты же тоже обнажен!
   - Ну и что  с  того?  -  спокойно  отвечал  мужчина.  Девушка  недоуменно
покачала головой:
   - Мир, в который ты вводишь меня, мой господин, так отличается от того, в
котором я выросла...
   Она кликнула Ому и отдала  ей  приказание.  Зардевшаяся  девушка  слушала
госпожу,  с  трудом  борясь  с  искушением  пристально  рассмотреть   наготу
Карима-аль-Малики.
   - Я было подумала, что все  мужчины  твоей  страны  темноглазы,  -  робко
сказала Зейнаб, когда Ома вышла. - почему же у тебя синие глаза?
   - Моя мать северянка, - сказал он. - В одном из  походов  ее  пленили,  а
потом она попала к моему отцу. Он сделал ее своей второй женой. А  оба  моих
брата и сестра черноглазые.
   - Второй женой? А сколько же всего жен у твоего отца?  -  Зейнаб  уже  не
знала, изумляться или нет. Неужели мавры подобны саксонцам? У тех  язычников
всегда было по несколько жен...
   - У отца всего две жены. Он  по  натуре  человек  романтичный  и  женится
только по большой любви. У него есть гарем, наложницы  -  просто  для  того,
чтобы жены не надоедали. Женщин всего около дюжины.  Такой  гарем  считается
очень маленьким. У калифа, к примеру, для любовных утех  есть  добрая  сотня
женщин, а всего в гареме живет несколько тысяч разновозрастных дам...
   - Несколько тысяч? - это потрясло Зейнаб. - И ты  полагаешь,  что  взгляд
калифа остановится на мне, мой господин? Он даже не увидит меня в этой куче!
И я умру, одинокая и всеми позабытая...
   - Но в гареме Абд-аль-Рахмана живут не только наложницы, - принялся Карим
успокаивать девушку. - Многие из них служанки, вроде твоей Омы. Некоторые  -
члены семьи: ну, всякие тетки, кузины,  дочки...  Наложниц  же  всего  около
сотни, не больше. Кроме того, ты Рабыня Страсти - редчайшая жемчужина.  Тебя
преподнесут в дар калифу  вместе  с  прочими  подарками  от  Донала  Рая,  и
церемония  будет  весьма  пышно  обставлена.   Только   раз   увидев   тебя,
Абд-аль-Рахман воспылает желанием, уверяю тебя.
   - А калиф.., он молод? - робко спросила девушка.
   - Нет, но еще и не стар, Зейнаб. Он весьма и весьма искушен в чувственных
наслаждениях. Как любовник он очень хорош, к тому же за последние  два  года
зачал троих детей. Он еще и мудрый правитель, снискавший любовь  и  уважение
подданных. Ах, вот и Ома! - он обратился к служанке:
   - Ты положила в воду благовония, как велела госпожа?
   - Да, мой господин, - потупившись, отвечала та. Затем, поставив  чашу  на
столик у постели, она поспешно удалилась.
   Зейнаб никогда ничего не  приходилось  объяснять  дважды.  Взяв  один  из
тонких платков, она омыла член господина. Потом легла на ложе  и  подставила
свои прелести его умелым рукам.
   Затем он спросил:
   - Ты не голодна, мое сокровище?
   - Как зверь! А ты?
   - Еще бы! Обучать тебя - тяжелый труд... - поддразнил он девушку.
   - Впрочем, как и учиться у тебя, - улыбнулась  она.  -  Я  позову  Ому  и
попрошу принести нам что-нибудь...
   - Если ты устала, может быть, сперва отдохнешь?
   - О нет, мой господин! - решительно возразила она. - Я восстановлю  силы,
и мы продолжим. Я хочу взять от своего учителя как можно больше...
   Карим хмыкнул. Потом велел:
   - Прикажи Оме принести большую миску устриц. Они быстро вернут мне силы.
   - Тогда и я стану есть их вместе с тобою, - смеясь, отвечала Зейнаб. - Ты
строгий учитель, мой господин, но я обещаю быть прилежной.
   - Надеюсь, так оно и будет, - рассеянно сказал он, думая о  том,  что  те
месяцы, что им предстоит провести вместе, будут для него нелегки. То, что он
чувствовал к этой девушке, было непохоже ни на что, прежде им  испытанное...
Неужели он влюбляется в нее? О, если это так, то надо с этим бороться... Она
никогда не сможет принадлежать ему. Он твердил себе, что обладает этим  юным
телом лишь с целью  обучить  невольницу  науке  любви,  чтобы  она  овладела
мастерством дарить мужчине величайшее  наслаждение.  Так  циркач  дрессирует
зверя... А любить ее или же позволить ей полюбить себя... Это бесчестие, это
позор! Позор для всех!
   ...Самаркандской Школы Учителей Страсти  больше  нет.  Он  был  одним  из
последних учеников - тогда те, кто обучал его, были уже очень стары.  Теперь
ни одного из них не осталось в живых. Никто не принял из  их  слабеющих  рук
бразды правления... Человечество деградирует  -  наука  любви  больше  не  в
чести. Большинству нет до этого  никакого  дела.  И  Учителя,  понимая  это,
передали свои секреты всего нескольким последним ученикам - и исчезли с лица
земли, словно их никогда и не существовало...
   ...Никто толком не знал, откуда появились Учителя Страсти. В школе  робко
поговаривали о жрецах и жрицах какой-то древней богини любви - мол.  Учителя
произошли от них... Но как бы то ни было, а школы больше не существует...  А
он сам - один из последних Учителей Страсти на всей земле. Едва ли есть  еще
человек шесть, но они разбросаны по всему миру.  В  основном  они  живут  на
Дальнем  Востоке.  Вот  отчего  Рабыни  Страсти  столь  высоко   ценятся   в
Аль-Андалус, вот почему их так ничтожно мало...
   Но несчастье с Лейлой и смятение в его душе, вызванное этой  непостижимой
Зейнаб, красноречиво свидетельствовали, что он не  может  больше  заниматься
своим  искусством.  Скорее  сего,  ему  следует  осесть  где-нибудь,   стать
почтенным  купцом...  Да,  когда  он  вышколит  Зейнаб,  как   подобает,   и
преподнесет ее калифу, он женится - ведь  именно  этого  жаждет  его  семья.
Естественно, невеста будет непорочной. Он  может  поразвлечься,  образовывая
молодую супругу и наложниц, которых непременно заведет. Но никогда больше не
возьмется он за свое ремесло. Никогда больше из рук  его  не  выйдет  Рабыня
Страсти.
   Зейнаб  смышлена,  а  для  женщины  так  просто  необыкновенно  умна,   и
схватывает все на лету. Год - не более... За  это  время  он  вполне  успеет
обучить ее всему, что нужно, чтобы ублаготворить калифа и выжить  в  гареме.
Он сам подарит ее Абд-аль-Рахману - и все будет кончено! Никогда  больше  не
вспомнит он об этой Зейнаб! Никогда!

ЧАСТЬ II

Ифрикия. 943-944 г, н.э.

   Темные воды реки Лиффи ласково обтекали изящный корпус "И-Тимад",  словно
руки влюбленного, нежно ласкающие  тело  юной  девы.  Корабль  был  воистину
прекрасен: легкий и стройный, около двух сотен футов в длину  и  тридцать  в
ширину. "И-Тимад" могла принять на борт  сто  двадцать  тонн  груза.  Сейчас
трюмы корабля были заполнены до отказа подарками,  посланными  Доналом  Раем
кордовскому  калифу.  Церемония  дарения  будет  обставлена  с   потрясающей
пышностью...
   Кое-что из подарков было поручено Кариму купить в Ифрикии: в Эйре их было
не достать ни за какие деньги. Донал Рай щедро заплатил за фрахт  судна,  да
еще и одарил всю команду, которая всегда обычно  получала  долю  выручки  от
продажи товара.
   На борту располагалась  комнатка  под  черепичной  крышей...  Там  был  и
маленький кирпичный  очаг,  установленный  на  глиняной  подставке.  И  даже
жаровня из стальных прутьев. Здесь же хранились  съестные  припасы:  головки
сыра, связки лука и чеснока, корзина яблок и мешок муки.  Все  это  занимало
полки над очагом. Над жаровней на полочке стояли два  сосуда  -  с  солью  и
шафраном. А в углу в своих клетках квохтали куры и возились три жирные утки.
   На корабле было три палубы. На верхней находилась капитанская каюта.  Там
все было аскетически просто: койка, стол, несколько стульев, маленькая дверь
и одно окошко, которое можно закрывать на ночь или же в непогоду.
   Подле капитанской каюты на палубе был небольшой навес, под которым стояло
несколько стульев - там женщины  могли  дышать  свежим  воздухом,  не  боясь
посторонних глаз. В хорошую погоду они с радостью покидали тесную каюту...
   На другой же палубе было царство матросов. Там они  на  ночь  подвешивали
свои веревочные гамаки. Здесь же стоял  длинный  стол,  за  которым  команда
обычно обедала. Как правило, Аллаэддин-бен-Омар спал в капитанской каюте, но
во время этого необычного рейса и капитан, и первый помощник проводили  ночи
вместе с командой, уступив  единственную  более  или  менее  комфортабельную
каюту дамам, к тому же те ночью были под надежной охраной.
   Карим-аль-Малика заранее решил, что  на  корабле  не  место  для  занятий
искусством любви. До тех пор пока Зейнаб и Ома надежно отделены от матросов,
а те понимают, что  собственность  калифа  под  надежной  охраной  капитана,
проблем возникнуть не должно. Ведь женщина - нежеланный пассажир на судне...
   Перед дальней дорогой девушки пошли в баню  искупаться,  а  после  старая
Эрда, обливаясь непритворными слезами, долго махала им на прощание.
   - Что за дивное будущее у вас, мои курочки! - рыдала она. - О, чего бы  я
ни отдала, чтобы вновь стать юной или хотя бы зрелой, в самом соку...
   - Я уже немолод, - услышав ее причитания, заметил Донал Рай. - Но, как ни
силюсь, не могу припомнить тебя ни юной, ни даже зрелой, моя верная Эрда.
   Старуха мрачно зыркнула на господина и, в  последний  раз  простившись  с
девушками, сказала:
   - Да сохранит вас Господь, цыплятки мои, и да пошлет вам Небо  счастливую
судьбу! - и поспешила прочь, бормоча под нос что-то о тяжкой доле и жестоком
хозяине...
   - Я отослал бы тебя вместе с ними,  если  бы  только  ты  могла  пережить
разлуку со мной, - бросил Донал Рай ей вслед.
   - Она чересчур стара для крутых перемен в жизни, - сказала Зейнаб. - Будь
она хоть чуточку моложе, я просила бы тебя отпустить  ее  с  нами.  Никто  в
жизни не относился к нам с такой добротой,  Донал  Рай,  может  быть,  кроме
тебя.
   - Хм-м-м... - Хозяин даже слегка покраснел. - Учти, в тебе меня привлекла
лишь твоя несравненная красота. Будь ты не  столь  прекрасна,  я  быстренько
сбыл бы тебя с рук какому-нибудь викингу. Крепко-накрепко  запомни,  Зейнаб:
не верь никому, кроме себя самой и собственных  предчувствий.  И  не  осрами
меня перед калифом! Ты станешь несравненной  Рабыней  Страсти  -  и  милости
Абд-аль-Рахмана ко мне, недостойному, будут бесконечны. Помни это!
   -  Я  запомню  это,  Донал  Рай,  -  пообещала  девушка.  И,  прежде  чем
выскользнуть из комнаты в сопровождении Омы, стремительно поцеловала  его  в
щеку.
   Донал Рай изумленно дотронулся до того места, которого  коснулись  нежные
губки, но переборол себя и тотчас же деловито обратился к Кариму-аль-Малнке:
   - У тебя довольно золота, чтобы купить лошадей и верблюдов, а также чтобы
одеть девушку как принцессу.  Она  не  должна  явиться  пред  очи  калифа  в
нищенских лохмотьях - нет, дева должна выглядеть как богатая  и  благородная
невеста.  Конечно,  того,  что  я  дал  тебе,  сын  лучшего   моего   друга,
недостаточно, чтобы Отблагодарить за то, что ты делаешь для меня,  но  учти:
теперь я в  долгу  перед  тобою,  Карим-аль-Малика.  Ты  знаешь,  я  человек
благодарный... А пока... Да будет море милостивым  к  тебе,  и  пусть  ветры
побыстрее принесут твой корабль к родным берегам! Мужчины пожали друг  другу
руки и расстались. "И-Тимад" покинула гавань Дублина на заре, легко  скользя
из устья Лиффи прямо в открытое море, где шхуну подхватили легкие  волны,  и
свежий ветер тотчас же наполнил расшитые  золотом  паруса.  Некоторое  время
вдали еще можно было различить туманные скалы Эйре. Поблизости не было судов
- моряки опасались шторма и морских змеев. Все, пожалуй,  кроме  бесстрашных
викингов. Мавры же оставались в душе жителями пустыни и не жаловали  дальних
плаваний.
   Отважная "И-Тимад" стремилась к югу, обогнув тот туманный берег,  который
бритты зовут Краем Земли. Потом она скользнула в пролив между островом Ушант
и побережьем Британии. Дни на исходе лета стояли тихие и  теплые.  Поскольку
погода не обещала  в  ближайшем  будущем  крутых  перемен,  Карим-аль-Малика
решился на рискованный шаг - быстро  пересечь  огромное  пространство  воды,
отделявшее их от материка.
   ...  Теперь  шхуна  скользила   вдоль   земли,   именуемой   Королевством
Христианского Льва, потом пересекла границу, отделявшую христианский мир  от
мусульманского Востока, и наконец вошла в тихие и теплые  воды  Аль-Андалус.
Что удивительно, погода так и не испортилась. Теперь Карим направил  корабль
в Кадикский залив, а через него - к своему родному городу Алькасаба  Малика,
что на Атлантическом побережье Ифрикии, в пятидесяти милях от  Танджи  -  их
разделял лишь пролив Джубал Тарак.
   Во время плавания Зейнаб как-то спросила Карима, каково его  полное  имя.
Оказалось, что его зовут Карим-ибн-Ха-биб-аль-Малика.  "Ибн-Хабиб  -  значит
"сын Хабиба", - объяснил он.
   На корабле она училась многому - но не тому, к чему уже привыкла в  Эйре.
Каждый день Карим  проводил  с  девушками  по  два  часа  кряду,  обучая  их
арабскому языку. Ко всеобщему удивлению, у маленькой Омы обнаружился  редкий
дар - она схватывала все мгновенно. Зейнаб же мужественно сражалась с  чужим
и хитрым наречием и с помощью Омы наконец постигла  арабский.  Романский  же
язык, второй, которым им предстояло овладеть, показался ей куда легче...
   И вот однажды на рассвете они достигли цели плавания - Алькасабы  Малики.
Ветер стих совершенно, а воды были темны и спокойны. Восходящее солнце  чуть
золотило водную гладь и постепенно озаряло городские стены и башни.  По  обе
стороны гавани высились маяки.  Делом  смотрителей  маяков  было  не  только
поддерживать огонь,  обозначающий  в  ночи  вход  в  гавань,  но,  в  случае
надобности, натягивать между ними укрепленную на тяжелых цепях прочную  сеть
- одно из средств защиты от вторжения чужаков.
   Зейнаб и Ома стояли на палубе, раскрыв от изумления рты.  Они  пробыли  в
море  несколько  долгих   недель,   но   все   то,   что   рассказывали   им
Карим-аль-Малика  и  Аллаэддин-бен-Омар,  не  смогло   передать   очарования
открывшегося им зрелища.
   - Если Дублин -  настоящий  город,  то  это  что  же  такое?  -  трепеща,
пробормотала Зейнаб. Теперь она говорила по-арабски. Обе девушки  беседовали
между собой преимущественно  на  новом  языке,  ведь  это  был  единственный
надежный  способ  им  овладеть.  Между  собой   они   решили   разговаривать
по-кельтски не более часа в день - и то, чтобы не забыть родной язык. Зейнаб
понимала, что в гареме это будет ценно - при помощи  кельтского  Они  смогут
общаться, не боясь посторонних ушей.
   - Это прямо-таки сказочное место! - расширив от удивления глаза, отвечала
госпоже Ома. - Не думала,  что  мне  когда-нибудь  придется  увидеть  эдакую
красоту!
   - А я и не представляла, что такое существует на свете!
   - подхватила Зейнаб. - Расскажи я об этом в Бен Мак-Дун, мне никто бы  не
поверил!
   На палубу вышел Карим-аль-Малика:
   - Город был основан более ста пятидесяти лет тому назад арабским воителем
Каримом-ибн-Маликом из рода Умайяд, подданным  дамасского  калифа.  А  через
шестьдесят пять лет умайяды были изгнаны из Сирии, и весь их род безжалостно
истреблен,  вырезаны  были  все,  кроме  одного  принца,  которому   удалось
скрыться. Имя его было Абд-аль-Рахман. От него и пошел род калифа. Правители
же этого города всегда были дружны с умайядами -  но  историей  мы  займемся
позднее, Зейнаб.
   - И мы будем жить в этом чудесном месте? -  спросила  девушка,  доверчиво
глядя ему в лицо.
   "Нынче вечером, - подумал он. - Нынче же вечером я  вновь  буду  обладать
ею. Как долго были мы врозь..."
   - Нет. У моего отца есть городской дом,  но  моя  усадьба  неподалеку,  в
окрестностях. Мне там гораздо лучше, чем в душном городе.
   - А нельзя ли нам с Омой осмотреть этот удивительный город?
   -  Когда  вы   отдохнете   с   дороги,   я   сам   покажу   вам   здешние
достопримечательности.  Могу  представить,  сколь  сильно  Алькасаба  Малика
поразила вас... Но все же в сравнении с Кордовой, где ты  будешь  жить,  это
всего лишь маленький городишко, мой цветочек.
   Зейнаб изумилась:
   - Как? Кордова еще больше?
   - Алькасаба Малика перед Кордовой - что оливка в сравнении с дыней.
   - А что такое оливка? А дыня?
   Карим громко рассмеялся - до него с опозданием дошло,  что  то,  что  для
него в порядке  вещей,  совершенно  незнакомо  этой  девушке  из  варварской
северной земли.
   - Когда приедем домой, я покажу вам и то и другое, - пообещал  он.  -  Но
сперва мне нужно заняться делами на причале. Потом я  должен  приветствовать
отца, и, пока я не прикажу подать повозку,  чтобы  отвезти  вас  ко  мне  на
виллу, вы должны оставаться на борту, в каюте.
   - Да, мой господин, - тихо и послушно произнесла Зейнаб.
   "...Как он хорош! Как томится она  по  той  страсти,  что  бросала  их  в
объятия друг друга. Сольются ли они нынче вечером,  или  он  решит,  что  ей
непременно надо восстановить силы  после  долгого  плавания?  ..Я  вовсе  не
устала, - возмущенно думала она. - Я хочу, чтобы он нынче же обладал  мною!"
Вдруг ей в голову пришла мысль, заставившая ее беспокойно поежиться.
   - Ты женат, Карим-аль-Малика? Вопрос застиг его врасплох:
   - Нет... - Но он тотчас же заметил тревогу в аквамариновых очах и, словно
бросаясь в ледяную воду, прибавил:
   - Но отец подыщет для меня подходящую невесту тотчас же после того, как я
преподнесу тебя калифу Кордовы. Пришло время мне остепениться...
   Зейнаб улыбнулась, показав свои чудесные, белые и ровные зубки:
   - Но сейчас у тебя нет жены? Нет гарема?
   - Нет. - Он занервничал.
   - Вот и прекрасно! - промурлыкала она, блестя лазурью глаз.
   - Рабыня Страсти, - начал он сурово, - не  позволяет  ни  одному  мужчине
завладеть  ее  сердцем,  Зейнаб.  Помни:  ты   не   принадлежишь   мне,   ты
собственность калифа Кордовы. Я никогда не буду  относиться  к  тебе  иначе,
нежели к ученице.
   Она быстро отвернулась, но все же Карим  успел  заметить,  что  в  глазах
девушки блеснули слезы.
   - У него нет сердца, - шепнула она Оме, когда он оставил их.
   - Он просто человек чести, моя госпожа, - отвечала служанка.  А  что  еще
могла она сказать,  чтобы  утешить  госпожу?  Она-то  видела,  каким  светом
начинают   лучиться   глаза   Зейнаб   при   одном   лишь    звуке    голоса
Карима-аль-Малики! Бедная госпожа на ее глазах влюбляется в  учителя,  а  не
должна... У Зейнаб с капитаном нет и  не  может  быть  будущего,  с  грустью
подумала Ома, впр