вошел в спальню Ульпии, я ее  вид  потряс  его.  Она  всегда  была  женщиной
крепкого телосложения, но теперь лежала худая и изнуренная.
   - Дорогая, как ты себя чувствуешь? - спросил он, и его  голос  был  полон
нежности.
   Ульпия радостно улыбнулась ему и протянула руки.
   - Мне нездоровилось, муж мой, но теперь, когда ты рядом, я поправлюсь. Не
волнуйся.
   - А Кариеса навещала тебя? Как  она?  Кто  у  нее  родился,  мальчик  или
девочка?
   По бледному лицу Ульпии Северины пробежала тень.
   - Кариеса мертва, - прямо сказала она.  -  Она  умерла  во  время  родов,
несмотря на то что мы позвали лучших акушерок. - А ребенок?
   - Ребенок родился мертвым, и хвала богам, что так случилось. Она носила в
чреве невероятно страшного монстра, мой господин.
   - Несчастная Кариеса! - произнес Аврелиан, но в тот  момент  он  думал  о
Марке Александре Бритайне. Марк и Зенобия! "Клянусь богами, -  думал  он,  -
Марк не получит ее! Она принадлежит ему, и он не собирается отпускать ее! Он
любит ее! Он влюблен в первый и единственный раз за всю свою  жизнь,  и  это
чувство одновременно возносит его на небеса и низвергает  в  ад".  Вдруг  он
заметил, что Ульпия пристально смотрит на него.
   - А ты, моя дорогая, очевидно, нездорова, -  озабоченно  произнес  он.  -
Тебя осматривал врач?
   Она кивнула, и на глаза ее навернулись слезы.
   - Я обращалась к трем докторам, и все они сказали одно и то же. У меня  в
груди язва, и я умру от нее.
   - Как давно ты больна? - спросил он. -  Почему  ты  не  написала  мне  об
этом?
   - Я заболела вскоре после смерти Кариссы. Я не  писала  тебе  по  той  же
самой причине, по которой не писала о смерти Кариссы. Кариеса умерла,  и  ни
ты, ни кто-нибудь другой ничего не могли  сделать,  чтобы  предотвратить  ее
смерть. Мне тоже предстоит умереть, и  это  неизбежно.  Однако  врач  уверил
меня, что я  доживу  до  твоего  возвращения  домой,  поэтому  я  не  видела
необходимости беспокоить тебя.
   - Клянусь богами, Ульпия, ты прекрасная жена  и  всегда  была  такой.  Ты
подарила мне счастье семейной жизни!
   Ульпия просияла от  удовольствия.  Никакие  другие  слова  не  могли  так
обрадовать ее. Она всегда старалась угодить  ему,  и  теперь,  когда  смерть
смотрела ей в лицо, она знала, что это ей удалось.  Тепло  разлилось  по  ее
измученному болезнью телу.
   Аврелиан наклонился и запечатлел нежный поцелуй на лбу Ульпии.
   - А теперь я оставлю тебя, отдыхай, моя  дорогая,  -  сказал  он.  -  Мой
триумф будет праздноваться через два дня, и у меня много дел.
   - Как бы я хотела посмотреть на праздник! - с грустью сказала Ульпия.
   - Я тоже хотел, чтобы ты была рядом. Но, увы, я думаю у  тебя  не  хватит
сил, чтобы отправиться со мной.
   Ульпия  опустилась  на  подушки.  Ей  страстно  хотелось  увидеть  царицу
Пальмиры. Казалось, Аврелиан не особенно желал, чтобы она видела его триумф.
Причина могла быть только одна: он не хотел, чтобы она увидела Зенобию.  Тем
не менее Ульпия поклялась себе, что увидит ее. Она  разузнает,  какая  среди
римских патрицианских семей имеет дом, стоящий на дороге, по  которой  будет
двигаться  триумфальный  марш,   и   воспользуется   исключительным   правом
императрицы быть приглашенной туда.
   Она позвала  своего  секретаря  и  сообщила  ему  о  своем  желании.  Все
оказалось просто. Ей сказали, что у Фабия Бутео есть Прекрасный дом,  откуда
она сможет наблюдать за триумфальным шествием своего мужа. Хозяин  дома  был
чрезвычайно  польщен  честью,  которую  ему  оказывала   императрица   своим
присутствием.
   В день, на который  был  назначен  триумф  Аврелиана,  она  очень  удобно
устроилась на балконе второго этажа вместе с милыми женщинами и девушками из
семейства Бутео, которые оживленно болтали с ней. Ей предлагали тонкие вина,
чтобы поддержать ее силы, и самые изысканные лакомства. Лучи теплого  солнца
согревали землю, легкий ветерок разносил  запахи  цветов,  и  вообще  Ульпия
Северина чувствовала себя очень хорошо. В  конце  концов  Аврелиан  ведь  не
запретил ей смотреть его триумфальное шествие. Он даже сожалел, что  она  не
сможет присутствовать. Но у нее хватило сил!
   Улицы были  запружены  горожанами,  которые  толкали  друг  друга,  чтобы
получить местечко  получше.  Уличные  торговцы  деловито  сновали  в  толпе,
разнося дешевые  вина,  сосиски  и  сласти.  В  отдалении  послышался  топот
марширующих ног и грохот барабанов, отбивающих такт военного марша.
   Во главе триумфального шествия шел  девятый  иллирийский  легион,  личный
легион императора Аврелиана. Девятый легион  состоял  из  десяти  когорт  по
шестьсот человек в каждой.  Его  вели  шесть  трибунов  верхом  на  лошадях.
Легионеры маршировали с идеальной четкостью. Лучи  солнца  отражались  в  их
оружии  и  шлемах.  Вслед  за  ними  в  украшенных  цветами  телегах   везли
захваченные в Пальмире богатства. Золотые и  серебряные  трофеи  сверкали  в
чистом римском воздухе. Толпа охала и ахала.
   За ними двигался третий африканский легион. Его трибуны и центурионы были
одеты в леопардовые шкуры, а головы прикрывали  зубастые  головы  леопардов.
Это выглядело так, словно звери пожирали людей. Солдаты легиона несли  шкуры
леопардов без голов, перекинув их  через  левое  плечо.  Следом  за  третьим
африканским легионом двигались чернокожие воины громадного роста. Их  головы
венчали сплетенные из травы шлемы, которые покачивались в  такт  их  пляске.
Черные воины ,были намазаны маслом, отчего при  свете  солнца  казались  еще
чернее. Бедра прикрывали  шкуры  экзотических  животных  в  белую  и  черную
полоску. Они с притворной свирепостью потрясали резными копьями, к  большому
восторгу наблюдавших за ними ребятишек, стоявших вдоль дороги.
   Потом показался тот, кого  все  граждане  ожидали  с  таким  нетерпением:
император,  который  одержал  такую  великую  победу.  Аврелиан  сам  правил
великолепной  триумфальной   колесницей,   обитой   золотом   с   рельефными
изображениями бога войны Марса в сцене олимпийского триумфа. Колесницу везла
четверка  великолепных  белых  жеребцов,  один  норовистее  другого.  Однако
император, известный как один из лучших возниц империи, правил  ими  твердой
рукой.
   Аврелиан был одет, как и подобало  победоносному  солдату-императору.  На
нем была вышитая золотом и пурпуром туника-пальмата, которая доходила ему до
лодыжек, а поверх нее -  великолепное  императорское  одеяние  -  тога-пикта
тирского пурпура, также вышитая золотом. И туника, и тога были из тончайшего
шелка. На ногах императора были надеты башмаки на высокой подошве, сделанные
из  позолоченной  кожи,  отделанные  крючками   и   украшенные   выложенными
драгоценными камнями пряжками в форме полумесяца.
   Позади него стоял его личный раб-телохранитель. Он  был  одет  в  простую
тунику и держал над белокурой головой императора лавровый венок  победителя.
"Помни, - монотонно, нараспев повторял раб,  -  ты  -  всего  лишь  человек!
Помни, ты - всего лишь человек!" Считалось, что  этот  древний  триумфальный
обычай прибавит победоносному полководцу смирения постоянным напоминанием  о
том, что он смертей.
   Ульпия с гордостью глядела на своего мужа. Однако в следующий момент  она
и дамы из семейства  Бутео  издали  вздох  потрясения.  Позади  великолепной
колесницы  Аврелиана  шествовала  царица  Пальмиры,  совершенно  обнаженная)
Ульпии стало дурно от стыда за то, что ее муж сделал такое с женщиной,  хотя
бы даже пленницей. Как он мог быть таким жестоким, таким грубым?
   - Взгляните на эту нахальную девку! - вскинулась жена Фабия Бутео. -  Она
даже не опускает глаза от стыда, а смотрит прямо, высоко держа  свою  гордую
голову!
   - Она невероятно прекрасна, мама, - сказала старшая дочь  Бутео,  знатная
матрона. - Как это ужасно!
   Потом она с извиняющимся видом повернулась к императрице.
   - Я не хотела выказать непочтительности, госпожа моя, я только...
   И ее тихий голос умолк.
   - Я согласна с вами, моя дорогая, - спокойно ответила императрица. -  Как
это ужасно для нее!
   Однако наблюдавшие за Зенобией женщины не могли удержаться от зависти. По
улицам, заполненным народом, шла нагая женщина,  родившая  своему  погибшему
мужу троих детей. И она была прекрасна. Ее груди, безупречные твердые  шары,
дерзко смотрели вперед. Красивые руки и ноги были  идеально  пропорциональны
ее высокому росту Живот у нее был чуть  округлый,  а  ягодицы  -  высокие  и
крепкие.  На   ее   стройной   шее   сверкало   великолепное   ожерелье   из
кроваво-красных  рубинов,  которое  оттеняло  ее  бледно-золотистую  кожу  и
струящиеся иссиня-черные волосы. Ее ступни с высоким  сводом  были  обуты  в
легчайшие красные кожаные сандалии. Она держала руки перед собой, так как ее
тонкие запястья были скованы золотыми наручниками, теми самыми, которые были
на ней, когда  она  уходила  из  Пальмиры.  Верный  своему  слову,  Аврелиан
приказал обтянуть их мягкой ягнечьей шерстью, чтобы они не натерли ее нежную
кожу.
   Аврелиан! Ей хотелось убить его, когда она храбро шла вперед, не глядя по
сторонам, не слушая бесстыдных замечаний, которые посылали ей  вслед  жители
Рима. Они не набросились  на  нее  только  потому,  что  ее  зорко  охраняла
манипула из шестидесяти человек. Аврелиан был не прочь показать  всему  Риму
свое новое приобретение, но они не должны прикасаться к  той,  которая  была
игрушкой императора. Она уже чуть было  не  начала  любить  его,  но,  хвала
богам,  он  снова  стал  таким,  как  всегда,  и  теперь  она  снова   могла
возненавидеть его и со спокойной совестью замышлять его  убийство,  невзирая
на то, каким добрым он был к ней до этого проклятого триумфа и каким  добрым
он будет впоследствии, а ведь он попытается завоевать ее здесь, у себя дома.
   В то утро они поссорились. Он хотел, чтобы ее маленькая дочка Мавия  тоже
шла вместе с ней позади его колесницы. Она  пронзительно  кричала,  обзывала
его, запретила даже подходить к своей дочери, грозя нанести ему увечье, если
он прикоснется к ребенку.  Что  же  он  за  чудовище,  спрашивала  она,  что
пытается совершить такую жестокость с невинным ребенком? Такая травма  могла
погубить Мавию, которая уже пережила первую осаду  Пальмиры  и  до  Сих  пор
видела страшные сны.
   В конце концов император смягчился, и Мавию отправили на виллу в  Тиволи,
которая должна была стать ее новым домом.  Однако  Аврелиан  был  в  ярости,
потому что Зенобия бушевала в присутствии его офицеров. Когда она появилась,
нарядившись для триумфального шествия в свои золотые и серебряные одежды, он
в ярости сорвал их с ее прекрасного тела перед всеми офицерами и заявил, что
она пойдет в триумфальной процессии обнаженная, только в рубиновом  ожерелье
и сандалиях. Его решение потрясло ее, однако  она  посмотрела  ему  прямо  в
глаза и сказала несмешливым голосом:
   - Как прикажет цезарь!
   Он хотел ударить ее, но вместо этого ответил столь же насмешливо:
   - Да, богиня, как прикажет  цезарь!  Ты  всегда  будешь  делать  то,  что
приказывает цезарь, и если цезарь прикажет тебе  совокупиться  со  всем  его
девятым иллирийским легионом, тебе придется сделать это, потому  что  цезарь
приказывает! Помни об этом!
   Этот день стал самым черным в ее жизни. Но он так и не узнал об этом. Она
шла с гордым и отстраненным  видом,  рай  Цицерон  был  явно  смущен,  когда
застегивал на ее запястьях золотые наручники. Она чуть не рассмеялась  -  он
попал в затруднительное положение и не  знал,  куда  смотреть.  Его  взгляд,
словно зачарованный, все время возвращался к ее  дивным  грудям  с  темными,
медового цвета сосками. Однако когда он вывел ее из палатки императора,  все
ее веселье как рукой сняло. Четыре легиона уставились с открытым ртом на  ее
наготу, и она встретила множество взглядов, полных завистливого вожделения.
   - Удивительно, как это ни один из его людей не убил его, чтобы  завладеть
этой женщиной! - тихо прошептал один трибун другому,  но  она  услышала  эти
слова.
   На мгновение ей показалось,  что  ее  вот-вот  стошнит  -  желудок  свело
судорогой и желчь подступала к горлу. Но ей удалось подавить  тошноту.  День
стоял теплый, но ей было холодно. Легкий ветерок  овевал  ее  тело,  немного
влажное и блестевшее от пота. На мгновение ее ноги ослабли, и она была не  в
силах двинуться с места  от  стыда.  Но  потом  медленно  подняла  голову  и
увидела, что он пристально смотрит на нее. Тогда ее губы изогнулись в слабой
торжествующей улыбке.
   Зенобия глубоко вздохнула. Когда чистый воздух наполнил легкие,  ее  душа
исполнилась  силой,  а  серебристые  глаза  взглянули  на  него  с  ответной
усмешкой. Царица была глуха ко всему, что происходило вокруг  нее  и,  глядя
прямо перед собой, заняла  свое  место  позади  императорской  колесницы.  С
внезапной ясностью она поняла, что этот прием поможет ей ничего не слышать и
не замечать.
   Она мысленно пела песни и не отрывала глаз  от  колесницы,  не  глядя  по
сторонам. Она не видела толпы с ее взглядами, полными  зависти,  вожделения,
жалости, мстительности и жестокости. Она не  слышала  непристойных,  грязных
шуток, которые бросали ей по пути. Ведь она Зенобия, царица Пальмиры, и  эти
римляне не могли унизить ее.
   Марк Александр стоял в первом ряду толпы, возле  сената.  Увидев  ее,  он
схватился за сердце. Оно бешено забилось. Потом он понял, что  ее  заставили
идти обнаженной перед плебеями и патрициями, и гнев жарко запылал  в  нем  и
чуть не убил его прямо на месте.
   Зенобия! Любимая! Страдая от ее позора, он взывал к ней всем сердцем.  Он
должен за многое отплатить Аврелиану, за  то,  что  сделал  император  с  их
жизнью. Он собирался отплатить ему сполна: око за  око,  зуб  за  зуб.  Марк
Александр Бритайн не мог больше обманывать себя. Он любил Зенобию. Он  будет
любить ее всегда. Однажды он сказал ей, что любил ее с незапамятных времен и
будет любить еще долго после того, как воспоминание о них  сотрется  с  лица
земли. У него, видно, помутился разум, когда он решил, что разлюбил ее. Нет,
ничто не изменилось. Он любил ее. Он по-прежнему хотел, чтобы она стала  его
женой. О боги,  она  будет  его  женой,  даже  если  ему  придется  задушить
Аврелиана собственными руками!
   Он повернулся и, проталкиваясь сквозь толпу, направился обратно  к  своей
колеснице. В мрачном настроении он ехал по Виа Фламиниа в Тиволи к ожидавшей
его матери.
   - Ты выдел ее?
   Этими словами его встретила Дагиан.
   - Ее видел весь Рим! Этот ублюдок Аврелиан заставил ее идти обнаженной! -
в ярости вскричал Марк.
   Обычно бледная Дагиан побледнела еще больше.
   - Несчастное создание! - сказала она. Марк грубо рассмеялся.
   - Несчастное? Хвала богам, что Зенобия горда, как Венера!  Она  настоящая
царица и шла высоко держа голову и устремив  взгляд  вперед.  Если  Аврелиан
хотел унизить ее, то у него ничего не получилось. Она никогда не простит ему
этого оскорбления, мама.
   - А ты, Марк! Ты простил ее? Он горько засмеялся.
   - Да, мама, но заклинаю тебя всеми богами, никогда не говори ей об  этом!
Ты была права. Мне нечего прощать ей, и я  был  дураком.  Что  бы  ни  думал
Аврелиан, Зенобия не принадлежит ему.
   - Но она не принадлежит и тебе, сын мой.
   - Я знаю это, мама. Это я должен просить прощения у Зенобии.
   Дагиан улыбнулась.
   - Наконец-то ты становишься мудрым, Марк! - сказала она.
   - Как ты думаешь, есть у меня шанс снова завоевать ее, мама?
   - Кто же знает женское сердце, Марк? - мудро ответила Дагиан. - Мы должны
помнить обо всех страданиях, которые она  перенесла  в  плену.  Я  чувствую,
Зенобия не так-то легко простит все это.
   Однако если бы Дагиан увидела  Зенобию  в  ту  самую  минуту,  когда  она
произносила эти слова, она  была  бы  изумлена.  Когда  они  в  самом  конце
торжественного  шествия  Аврелиана  дошли  до   зданий   сената,   император
собственноручно завернул царицу Пальмиры в плащ и провел  ее  внутрь,  чтобы
она выслушала  приговор  сената.  Сенат,  отдавая  должное  храбрости  своей
пленницы, неистово зааплодировал ей, когда она вошла в зал. С легкой улыбкой
на губах Зенобия принимала эту дань восхищения со  всей  снисходительностью,
на которую была способна. Это представление было куда лучше,  чем  битва  на
арене с дикими зверями. Все сенаторы с удовлетворением пожаловали ей жизнь и
пенсию. Она станет интересным дополнением к общественной жизни  Рима.  После
того, как  она  поблагодарила  их  за  милость,  легкая  насмешливая  улыбка
заиграла на  ее  губах.  Император  отослал  ее,  а  затем  вернулся,  чтобы
сопровождать сенат на публичные игры, которые он  устраивал  в  тот  день  в
честь своего триумфа на Востоке.
   Взяв под руку сенатора Тацита, император вывел его из здания сената.  Так
как расстояние от Форума до Колизея невелико, они отправились  туда  пешком.
Народ расступался перед ними и приветствовал Аврелиана, который  подарил  им
этот праздник, дав вдоволь еды и развлечений.
   Зенобия ожидала Аврелиана в Колизее, и они вместе вошли  в  императорскую
ложу.  Увидев  их,  весь  Рим  поднялся  на   ноги,   чтобы   приветствовать
красавца-императора    в    пурпурно-золотом    одеянии    его    прекрасную
пленницу-царицу. Теперь она была  в  простом  белом  шелковом  каласирисе  и
драгоценном серебряном ожерелье с бирюзой, спускавшемся  ей  на  грудь.  Она
оделась так, чтобы доставить удовольствие толпам римлян. На руках у нее были
резные серебряные браслеты в виде змей, а из ушей свисали бирюзовые  серьги.
Они никогда не забудут ее нагую красоту, представшую перед ними в  то  утро,
но теперь ее великолепный наряд понравился  ям  не  меньше.  Ее  накидка  из
серебряной парчи развевались на ветерке,  и  как  только  они  с  Аврелианом
поприветствовали толпу, она сняла ее.
   Вдруг в задней части ложи возникла какая-то суета. Зенобия  обернулась  и
увидела женщину, которой помогал  войти  в  ложу  сенатор  Тацит.  Она  была
среднего роста, со следами увядшей красоты.
   - Кто эта женщина? - спросила Зенобия императора. Он обернулся и  шепотом
выругался. Потом поднялся  и  помог  женщине  пройти  вперед,  усадив  ее  в
передней части ложи.
   - Ваше величество, позвольте представить вам мою жену, императрицу Ульпию
Северину, - сказал он, обращаясь к Зенобии.
   Прежде чем Зенобия успела заговорить, Ульпия сказала:
   - Добро пожаловать в Рим, царица Пальмиры.
   - Благодарю вас, - ответила Зенобия.
   - Лучше бы ты не приходила сюда, дорогая, - мягко бранил жену Аврелиан.
   - Она неважно себя чувствует, - сказал он, обращаясь к Зенобии.
   - Я видела твой триумф, - сказала Ульпия, игнорируя слова Аврелиана. -  Я
попросила семейство Бутео, которое владеет "большим домом, стоящим на улице,
вдоль которой проходило триумфальное шествие, позволить мне  вместе  с  ними
посмотреть процессию. Я была потрясена, мой господин, тем способом,  которым
ты показал всем эту пленную царицу. И не только я, но и все порядочные люди.
Если бы царица Зенобия  не  обладала  такой  гордостью,  все  обернулось  бы
гораздо хуже.
   Зенобия мгновенно почувствовала симпатию к императрице и, протянув  руку,
положила ладонь на ее руку.
   -  Все  уже  кончилось,  Ульпия  Северина,  и  я  не   хочу,   чтобы   вы
расстраивались из-за меня!
   Печальные карие глаза Ульпии встретились с глазами Зенобии,  и  в  то  же
мгновение обе женщины поняли друг друга.  Бедняжка,  подумала  Зенобия,  она
любит Аврелиана! И хотя он, может быть, уважает ее и добр к ней, но, так или
иначе, он не любит ее. Как тяжело жить без любви!
   Игры показались Зенобии скучными, а кровожадность  римского  населения  -
отвратительной. Она никогда не испытывала страха в  битве,  но  смотреть  на
зрителей в Колизее, которые вскакивали со своих мест и  наклонялись  вперед,
чтобы  не  пропустить  кровавое  зрелище,  казалось  ей  возмутительным.   В
большинстве своем римляне были ленивы, порочны и жили на подачки.  Они  чуть
ли не слюни пускал