- В глазах Омы  уже  стояли
слезы.
   - Я вовсе не хочу избавляться от тебя,  -  Зейнаб  ласково  гладила  руку
служанки. - Но ты показалась мне только что такой несчастной...
   - О-о-о, во всем виноват этот Аллаэддин-бен-Омар!
   - Может быть, тебе лучше уступить ему, - предположила Зейнаб. -  То,  что
ты моя прислужница, вовсе не лишает тебя права на собственное счастье...
   - Я не хочу ребенка. - Ома твердо сжала губки.
   - Тебе вовсе не обязательно иметь детей. Ты никогда  не  удивлялась,  как
это я за все эти месяцы ни разу  не  понесла?  Разве  не  давал  тебе  Карим
бутылочки с эликсиром еще в Дублине с подробнейшими  инструкциями?  Ты  ведь
даешь мне его каждое утро, разводя в воде! Разве  он  не  дал  тебе  рецепта
этого эликсира? Не ты ли сама готовишь его для меня?
   - Да, - медленно проговорила Ома. - Я не знала, для чего он  надобен,  но
не сомневалась, что господин не желает причинить тебе вреда...
   - Эликсир я пью, чтобы не зачать. Есть, правда, еще один метод, но  я  не
уверена в его эффективности. Инига шепнула  мне,  что  обитательницы  гарема
вводят себе внутрь какие-то маленькие спиральки,  глубоко,  до  самой  шейки
матки. Вроде бы это не дает семени  мужчины  проникнуть  в  их  лоно  и  там
прорасти... Знаешь, выпей моего эликсира. Ома, а потом, если  хочешь,  прими
ласки Аллаэддина-бен-Омара. Думаю, ты станешь куда счастливее...
   -  Благодарю  тебя,  госпожа,  -  глазищи  Омы  благодарно  сверкнули.  -
Признаюсь, этот чернобородый хулиган возбудил во мне желание, но ни один мой
ребенок не должен стать рабом! - Девушка вдруг задумалась:
   - А сколько времени я должна принимать снадобье, прежде  чем  снизойти  к
мольбам Аллаэддина?
   - Прими одну дозу нынче же вечером, - сказала Зейнаб. - После того как ты
примешь эликсир еще раз завтра,  ты  будешь  в  полнейшей  безопасности.  Но
нельзя пропускать ни единого дня! Сама я по  прибытии  в  Кордову  не  выпью
более ни капли, ведь, если я рожу калифу дитя, моя  ценность  в  его  глазах
лишь возрастет, да и мое положение в гареме упрочится...
   - Знаешь, мне грустно уезжать отсюда... - сказала Ома. - , Здешняя  земля
столь прекрасна, а господин Карим так добр... А когда мы едем,  госпожа?  Ты
уже знаешь?
   - Через два дня по окончании Рамадана, - сказала Зейнаб. - Все это  время
мы должны будем воздерживаться от пищи от восхода солнца до заката. В  конце
же месяца последуют трехдневные торжества. А сразу же  после  праздников  мы
немедленно отплываем...
   На следующее утро Зейнаб приступила к занятиям  с  необычайным  усердием.
Зная, что остается мало времени, учителя взяли ее в оборот, добиваясь от нее
совершенства во всем. Ведь ее успех в Кордове - это и их успех...
   К вечеру явилась Ома, неся странный белый наряд с капюшоном.
   - Господин Карим велит тебе надеть это и следовать за  мною,  госпожа.  -
Затем служанка понизила голос, чтобы не услышал имам:
   - С ним явился Аллаэддин... Могу я остаться с ним?
   - Конечно! - великодушно сказала Зейнаб. - Если я  не  в  состоянии  один
вечер  сама  о  себе  позаботиться  -  значит,  я  чересчур   изнежилась   и
разбаловалась. Я не жду тебя до утра,  моя  Ома,  -  госпожа  подмигнула.  -
Надеюсь, ты ж ослушаешься меня?
   Ома радостно улыбалась, ведя госпожу во двор, где ее уже  поджидал  Карим
верхом на великолепном белоснежном жеребце, купленном для калифа. Он  знаком
велел ей приблизиться.
   - Господин мой... - озадаченная Зейнаб подняла на него глаза.
   Сильные руки подхватили Зейнаб - и вот она  уже  сидит  в  седле  впереди
Карима. Конь тронулся.
   - Тебе удобно? - заботливо спросил Карим. - Нам предстоит путь  длиною  в
несколько миль.
   - Куда мы направляемся, господин мой? - Ей было так удобно  и  покойно  в
его объятиях... Он был с ног до головы одет в белое, на его  темных  волосах
красовался белый тюрбан.  Девушка  прижалась  к  его  груди,  вдыхая  пряный
мужской аромат, исходящий от его одежд и тела, замирая от счастья.
   Он улыбнулся, подумав, насколько она свободна в проявлениях  чувств.  Она
была абсолютно чужда хитрости,  притворства...  Какой  свежестью  пахнет  на
калифа, когда это чудо войдет в его жизнь! Улыбка исчезла с его лица.  Через
несколько недель она станет собственностью калифа, но сейчас она принадлежит
ему...
   - Мы едем в мой домик, - сказал он. - Это в горах, у озера...
   Зейнаб ничего не ответила. Склонившись светловолосой головой  на  сильное
плечо любимого, она любовалась окрестностями. Ведь она совершенно ничего  не
видела -  ну,  кроме  дороги,  ведущей  от  города  к  вилле  Карима.  Горы,
обрамляющие равнину,  сверкали  в  отдалении  снеговыми  шапками.  На  полях
зеленели щедрые молодые всходы. Они проезжали мимо виноградников,  на  лозах
уже зеленела юная листва. Миндальные сады были все в  цвету,  а  серебристой
листвой оливковых рощ играл свежий ветерок...
   - И это все твое? - спросила Зейнаб.
   - Да, - с улыбкой отвечал он.
   - Как ты богат... - робко проговорила она, заставив Карима рассмеяться. -
В Аллоа такие земли почитали бы раем земным! Наша земля камениста...  Трудно
добиться урожая - а тут земля сама родит...
   - Малика - необыкновенная  земля,  -  согласился  Карим.  -  Почва  здесь
плодородна, а климат благоприятствует земледелию.
   - А в Аллоа, - продолжала она, - всегда холодно и пасмурно...  Иногда  за
все лето выдается всего пара погожих недель  -  вот  и  все.  Тогда  мужчины
охотятся на куропаток. А дожди...  Там  почти  все  время  дожди.  Я  успела
полюбить здешнее солнце...
   Теперь они ехали по холмам, сплошь покрытым алыми анемонами. Наконец,  он
свернул на пологую дорогу, спускающуюся к рощице, - взору  Зейнаб  открылось
маленькое озерцо, словно слезинка на щеке склона. Какая неожиданность! Прямо
на берегу озера высилась изящная мраморная  постройка,  окруженная  цветущим
садом - деревья и кусты усыпаны были желтыми,  белыми  и  голубыми  цветами.
Карим остановил коня у дверей, спешился и протянул Зейнаб свои сильные руки.
   - Я зову это место Убежищем. Сюда я всегда приезжаю,  когда  хочу  побыть
один. Я отыскал это озеро еще  мальчишкой,  когда  однажды  во  время  охоты
заехал в эти горы. А когда я возвратился из Самарканда, отец подарил мне эти
земли. Я выстроил сперва свою виллу с видом на  море,  а  затем  -  Убежище.
Именно здесь, чтобы никто не вторгся и не нарушил моего уединения,  Он  взял
Зейнаб за руку - так, рука об руку, и вошли они, миновав портик, в дом.
   Она оглядела единственную просторную комнату: в дальнем  конце  виднелась
дивная галерея, вся увитая розами. В  углу  комнаты  журчал  фонтан  черного
мрамора, из золотого носика изящного  кувшина  струилась  прохладная  чистая
вода... В самом же центре покоя  на  возвышении  находилось  ложе;  перьевой
матрац,  крытый  черным  шелком,  по  которому  живописно  были   разбросаны
подушечки того же цвета с золотым шитьем. Подле ложа на столике стоял поднос
с жареным цыпленком, блюдом плова и вазой с гранатами  и  бананами.  Тут  же
стоял и хрустальный графин с вином. Пол покоя устилали толстые ковры, алые с
голубым. И ничего более...
   Карим разлил вино в два серебряных кубка и протянул один Зейнаб.
   - Имам говорит, что вино запрещает Коран... - робко сказала Зейнаб.
   - Аллах создал землю, виноградные  лозы,  а  значит,  и  вино.  Созданное
Аллахом не может причинить вреда. Вредны лишь предрассудки и мракобесие, мой
цветочек. При дворе калифа Кордовы вовсю употребляют вино. Смело пей!
   Он поднял свой кубок и залпом осушил его. Затем налил его снова до  краев
и выпил, на этот раз уже медленно.
   Удивленная  Зейнаб  наблюдала  за  ним.  Карим-аль-Малика  сам  на   себя
непохож...
   - Зачем мы приехали сюда, мой господин? - девушка так и не притронулась к
вину.
   - Скажи, что любишь меня, Зейнаб, - неожиданно произнес Карим. -  Я  хочу
услышать эти слова от тебя, хочу видеть твои губы, произносящие признание...
- В глазах его была отчаянная мольба.
   - Мой  господин,  ты  обезумел!  -  воскликнула  она.  Сердце  ее  бешено
колотилось. Она стремительно отвернулась, чтобы ее не выдали глаза.
   Но не тут-то было! Он повернул ее лицом к себе, не сводя с  нее  горящего
взора. Тогда она опустила золотые ресницы...
   - Судьба жестока к нам: мы полюбили друг друга - и должны  расстаться,  -
сказал он. - Я люблю тебя, Зейнаб, и ты меня любишь. Почему ты таишься?
   - Разве не ты сам учил меня, что не подобает Рабыне Страсти привязываться
душою к  своему  учителю?  Боюсь,  вино  ударило  тебе  в  голову.  Присядем
спокойно, поедим чего-нибудь! - умоляла Зейнаб...Зачем, зачем он так терзает
ее? А вдруг это жестокое испытание?  Она  должна  во  что  бы  то  ни  стало
сохранять спокойствие...
   Карим же вместо ответа привлек ее к груди и хрипло вымолвил:
   - Я люблю тебя, Зейнаб. Я не имею на  это  права,  я  круглый  дурак,  но
когда, во имя Аллаха, сердце человеческое было мудрым и расчетливым, любимая
моя? - Рука его нежно гладила золотистые волосы. - И Аллах, наконец, жестоко
наказал меня. Ведь так самонадеянно было  думать,  что  один  человек  может
научить другого искусству любви...
   - Ты учил меня не любить, а дарить  наслаждение,  мой  господин,  -  тихо
отвечала девушка.
   - Скажи, что любишь меня! - голос его прервался.
   - У этой любви не было бы будущего, - холодно сказала она. - Разве  ты  с
самого  начала  не  разложил  все  по  полочкам?  Не  объяснил  мне,  что  я
собственность кордовского калифа? Я не могу быть его Рабыней Страсти - и при
этом любить тебя, Карим.
   - И все же ты любишь... - настаивал он, гладя девушку по щеке.
   - Не делай этого! Не терзай нас обоих! - молила она. От его прикосновений
она теряла силы. -  Если  бы  я  любила  тебя,  как  могла  бы  через  месяц
расстаться с тобой? Если бы я любила тебя, как смогла бы я  прожить  остаток
дней моих вдали от тебя? Если бы я любила тебя, как  могла  бы  принадлежать
другому. Карим, господин мой? - Нет, он вовсе не пьян - она это видит...
   - Твое тело будет принадлежать другому,  но  сердце  -  только  мне,  мне
одному, навсегда! - откликнулся он. - Я не шучу с тобой, не испытываю  тебя,
Зейнаб, любимая! Мое сердце за меня произносит слова, на которые я  не  имею
права! Если бы я мог молчать! Любовь к тебе поработила меня. Я люблю тебя  -
и буду любить вечно...
   И тут девушка злобно оттолкнула его:
   - Что мне в твоей любви, Карим-аль-Малика? Я не твоя! Я никогда не  стану
твоей! Как смеешь ты так безжалостно терзать мое сердце? О-о-о,  как  же  ты
жесток! Жесток! Я никогда не прощу тебе этого!
   - Так ты любишь меня! - торжествующе вскричал он.
   Она с тоской глядела на него. Прекрасное лицо было залито слезами.
   - Да,  будь  ты  проклят,  я  люблю  тебя!  Ты  доволен?  Твое  тщеславие
удовлетворено, мой господин? А я ведь поклялась себе, что никогда  уста  мои
не произнесут этих слов - но ты силой принудил меня к признанию! Как  теперь
смогу я стать наложницей калифа? Теперь, когда мы оба знаем все! Что  же  ты
наделал, Карим-аль-Малика! Мы обесчестили тех, кто положился на нас!
   Карим вновь заключил девушку в объятия:
   - Нет, этого не будет. Мы сделаем все то, что велит нам  наша  честь.  Ты
уедешь к калифу, а я женюсь на этой берберийской девочке по имени Хатиба. Но
прежде.., прежде мы с тобою проведем целый  месяц  здесь,  в  Убежище  -  мы
вдвоем, только ты и я. И, что бы  ни  уготовила  нам  жестокая  Судьба,  нам
теперь будет что вспоминать, чем утешиться. Моя златокудрая Зейнаб!  Ну  как
мог я отпустить тебя, так и не узнав правды?
   - Может быть, без этого было бы легче... - тихо сказала она. -  Не  знаю,
смогу ли я проявить подобное благородство  и  силу  духа,  Карим...  Ведь  я
простая девушка из дикой страны. Мы, кельты из Аллоа, ничего не знаем, кроме
страсти и мести... Я думала, что на свете ничего больше не существует, а  ты
открыл мне Красоту, Свет... Ты  дал  мне  увидеть  семью,  в  которой  царит
любовь, Карим-аль-Малика! Если бы Бог предложил мне  исполнить  единственное
мое желание - я стала бы твоей до конца дней моих... Рожала бы тебе сыновей,
дочерей... Стала бы счастливой и довольной жизнью, подобно твоей матери.  Но
ты сказал, что любишь меня, и вынудил признаться  тебе  в  любви.  Теперь  я
никогда не буду довольна жизнью, мой господин! И если мне предстоит страдать
от сознания, что ты любишь меня, страдай и ты.  Карим!  Страдай,  зная,  что
отныне никогда, ни единой секунды не буду я счастлива вдали от тебя! А могла
бы быть, если бы не твое упорство!
   - Ты не будешь счастлива, увозя с собою мое сердце? Девушка  отрицательно
покачала головой:
   - Мне не быть теперь счастливой без тебя...
   - О, Зейнаб, что же я натворил! - вскричал он.
   - Как бы я ни злилась. Карим, - знай, я не жалею... - отвечала она.  -  Я
люблю тебя.., а у нас так мало времени... Не надо  отравлять  его  взаимными
упреками! Ты разбил мое сердце, но все равно я обожаю тебя!  -  Тонкие  руки
сомкнулись вокруг его шеи, и Зейнаб страстно поцеловала любимого:
   - И буду любить до скончания века!
   Подхватив Зейнаб на руки, Карим уложил ее на постель и ласково снял с нее
одежды. Затем, раздевшись, лег рядом с нею. Руки их  соприкоснулись,  пальцы
переплелись. Так лежали они долгое время, молча, пока он, приподнявшись,  не
поцеловал ее в губы... Ее аквамариновые глаза были полны жгучей  тоски,  она
медленно закрыла их, желая всем существом своим  отдаться  блаженству.  Руки
его касались ее  так,  как  никогда  прежде,  с  невероятной  и  невыносимой
нежностью...
   Губы его ловили каждую ее слезинку, ладони обхватили дрожащее лицо,  губы
касались губ, щек, трепещущих век...
   Ладонь ее заскользила по любимому лицу, запоминая навек каждую  черточку,
складочку... Что же сделала она такого, что  заслужила  эту  радость  и  эту
боль? Ведь любовь - это величайшая мука...Она с радостью уедет в Кордову.  С
радостью освободится от этой боли. Ведь она наверняка утихнет  со  временем,
она всецело сосредоточится на том, чему он так долго  ее  учил.  Она  станет
славнейшей Рабыней Страсти! А что ей еще остается?..
   - Я люблю тебя, мой цветочек, - прошептал он ей на ушко.  Теплое  дыхание
ласково согревало ее шею. Он слегка прикусил мочку уха.
   Потянувшись к нему, она утратила твердость - на мгновение ей  показалось,
будто сердце в груди разорвалось... Это несправедливо!
   - И я люблю тебя, Карим-аль-Малика... Люби меня, мой дорогой! Я хочу быть
твоей.., сейчас...
   Он всем существом своим откликнулся на страстный ее призыв, а  потом  они
лежали, сплетенные, в изнеможении... Молодой месяц посеребрил озерную  гладь
за стенами обители этой горькой любви, а невидимая  ночная  птица  все  пела
свою пронзительно-сладкую песню...

ЧАСТЬ III

Аль-Андалус, 945 год

   Абд-аль-Рахман, калиф Кордовы, раскинулся на огромной своей  постели.  За
окнами занимался рассвет. Слышны уже были птичьи голоса. Никогда пение их не
бывает так прекрасно, как  весной,  подумалось  калифу.  Скорее  всего,  это
оттого, что весна - время любви.  Любовь  волшебно  преображает  все.  Калиф
улыбнулся. Уже долгое время он не  любил...  Пожалуй,  несколько  лет.  Всей
душой он был готов отдаться новому чувству, несмотря  на  то,  что  ему  уже
перевалило за пятьдесят...
   ...Ему прекрасно известно, что о нем все думают. Слухи эти искусно питает
его любимица Захра. Захра... Руководимая неуемным тщеславием,  она  забивает
головы молодых наложниц всякими нелепицами. Дескать, калиф уже  девятнадцать
раз стал отцом... Да он к тому  же  еще  и  дедушка!  Невзирая  на  недурной
любовный  аппетит,  который  со  временем  несколько  ослабел  -  это  калиф
признавал и сам, - он так долго правит, что многим подданным  представляется
уже глубоким старцем... А вот и не правда! У него сильное и  здоровое  тело,
почти как у двадцатилетнего, а в волосах, все еще светлых и чуть  рыжеватых,
не видно седины. На дворе весна, и сердце его готово вновь полюбить!
   Он сладко потянулся, полной грудью вдыхая свежую утреннюю  прохладу.  Что
предстоит ему нынче? Ах, да,  сегодня  же  именно  тот  день,  когда  обычно
благодарные  друзья,  подданные  и  те,  кто  только  еще  желает   снискать
благосклонность владыки, преподносят ему дары! Возможно, среди них  будут  и
хорошенькие невольницы. Может статься, одно из этих созданий пробудит в  нем
нечто большее, нежели похоть... Сомнительно, но все же надежда есть. Да!
   Это лишний раз доказывает, что сердце владыки готово вновь любить...
   Двери спальни бесшумно раскрылись, и вошел раб-постельничий. День владыки
начался. Калиф легко спрыгнул с постели. Первым  делом  искупаться...  Затем
легкий завтрак:  пиала  свежего  йогурта,  чашечка  мягкого  чаю.  Ополоснув
ароматной водой руки и лицо, он отдал себя во  власть  проворных  рук  раба,
тщательно обработавшего ногти  калифа  и  причесавшего  его.  Затем  владыка
позволил облачить себя. Для сегодняшнего дня избраны были зеленый и  золотой
цвета - "цвета пророка". Шелковые шальвары, простая парчовая туника, широкий
кушак с россыпью драгоценных камней и  столь  же  богато  расшитый  халат  с
широкими рукавами, сияющими парчовой подкладкой. Золотая рукоять  кинжала  с
крупными изумрудами  виднелась  из-за  кушака.  Парчовый  тюрбан  с  крупным
сверкающим бриллиантом украшал величественную голову владыки.  Теперь  калиф
вполне готов принять посетителей с богатыми дарами.
   Тут явилась любимая жена его Захра, дабы пожелать господину доброго утра.
Это  была  благообразная  женщина,  лет  эдак  под  сорок,  с  изумительными
каштановыми волосами и глазами цвета старого серебра.
   - Не позволяй чужеземным  гостям  утомлять  тебя  бесконечными  беседами,
господин мой. Ты должен бережно относиться к  своему  здоровью  -  ради  нас
всех...  Хоть  я  и  люблю  нашего  сына,  но  ему  никогда  не  быть  столь
могущественным правителем, как ты, мой дорогой господин!  -  она  улыбнулась
калифу улыбкой, полной любви.
   Калиф  ощутил  приступ  раздражения.  Захра   -   воистину   изумительная
женщина... Да, он любит ее, почитает, но  в  последнее  время  она  чересчур
назойливо заботлива,  и  вообще  обращается  с  ним  словно  с  каким-нибудь
седобородым старцем. Она мешает ему, словно песчинка,  попавшая  в  раковину
устрицы, раздражает нежное тело моллюска...
   - Мне приятны визиты чужеземных послов, дорогая, - отвечал он. -  К  тому
же, кто знает, какую диковину мне  преподнесут  нынче?  А  вдруг  это  будет
красавица-рабыня,  которая  похитит  мое  сердце?  -  Он  улыбнулся  жене  и
удовлетворенно отметил злобный огонек в ее глазах. Пора, пора ей понять, что
он не старец, всецело принадлежащий ей и их сыну Хакаму...
   Хакам... Еще одна проблема... Нет, он замечательный молодой  человек,  но
больше похож на ученого, нежели на будущего правителя.  Он  испытывает  куда
больший интерес к книгам, нежели к красавицам. И детей у него нет  -  а  все
потому, что он редко посещает свой гарем. Абд-аль-Рахман обвинял в этом лишь
Захру. Светлая голова сына была предметом  ее  гордости,  она  поощряла  его
интерес к учебе, приговаривая, что заняться женщинами никогда не поздно - но
как она ошибалась! Привело все это лишь к тому, что,  когда  в  руки  Хакама
попадала новая книга, женщины вовсе переставали для него существовать. И все
же  в  последнее  время  принц   Хакам   обнаружил   некоторый   интерес   к
государственным  делам  Аль-Андалус.  Калиф  добился  этого,  заставив  сына
понять,  что  у  него  есть  целых  шесть  младших  братьев,  причем  весьма
честолюбивых... Но, невзирая ни на что, отец и сын любили друг друга и  были
очень близки.
   Калиф в сопровождении телохранителя проследовал в главный  зал  Калифата.
Огромный зал венчал сводчатый потолок,  поддерживаемый  стройными  колоннами
розового и голубого мрамора. Стены и потолок выложены были листовым золотом.
В самом же центре потолка красовалась огромная жемчужина -