.  -  Клуни  всегда
одинаково отвечал на этот вопрос Конна, и последний обычно смеялся.
   Однако этим утром смеяться ему не хотелось. Во рту было  сухо.  Все  тело
было и вправду выжато его жадной партнершей по прошлой ночи.
   - Принеси-ка мне вина, - простонал он. - Эта стерва почти убила меня.
   Клуни понимающе закудахтал и  выполнил  приказание  своего  хозяина,  но,
передавая кубок, он ласково выбранил его:
   - Вы  не  можете  заниматься  этим  вечно,  растрачивая  свою  молодость,
выбиваясь из сил на белых бедрах англичанок, милорд. Уже давно вам следовало
бы жениться. Посмотрите на своих братьев. Они все женаты.
   - Клуни! - Резкость собственного голоса заставила его поморщиться. - Черт
побери, приятель, не тычь мне в нос замечательными примерами Брайана, Шона и
Симуса. Ты видел их жен? Ни одной из них еще не исполнилось  и  двадцати,  а
они уже поистаскались и поблекли. Спасибо, но я на такое не согласен!
   - Жизнь на Иннисфане не простая штука, - напомнил ему Клуни.
   - Да, это так, поэтому я и приехал в Англию. Мне совершенно  не  хотелось
отправляться пиратствовать со своими братьями, а  что  еще  мне  оставалось?
Здесь, в Англии, у меня уважаемая должность в личной гвардии  королевы.  Мои
вложения в торговую компанию моей сестры  сделали  меня  богатым  человеком.
Сегодня меня все устраивает.
   - Богатому человеку необходима жена, которая родит  ему  сыновей.  У  вас
есть деньги, но нет земли, которую вы могли бы назвать своей. Даже этот дом,
в котором вы живете, принадлежит вашей сестре, и если  бы  ей  не  запретили
появляться при дворе королевы, у вас бы не было даже этого, милорд.
   - Ты начинаешь говорить, как моя мать, - проворчал Конн.
   - Ваша мать - добрая  женщина,  а  ваш  отец,  да  упокоит  Господь  душу
Дубдхара О'Малли, благословенна будет его память,  женился  молодым  и  смог
стать отцом многих славных сыновей.
   -  И  не  остановился  до  тех  пор,  пока  не  убил  одну   жену   своей
невоздержанностью и не подарил моей матери четырех сыновей. Если  бы  он  не
умер в положенный срок, моя мать могла бы не  дожить  до  сегодняшнего  дня.
Черт побери, Клуни, разве мои братья не дали  семейству  О'Малли  достаточно
наследников для продолжения рода? - Он усмехнулся. - Мне хочется, чтобы  мой
отец был жив и посмотрел бы на них.  В  конце  концов  он  вскормил  пятерых
сыновей. Один священник, трое не лучше, чем он сам, - пиратствующие наглецы,
и я! Самый красивый мужчина при дворе!
   Он расхохотался.
   Однако Клуни на этот раз не засмеялся вместе со своим  хозяином.  На  его
лице появилось выражение неодобрения, и он сказал:
   - Вы не похожи на своих братьев, милорд. Вы похожи на свою  сестру,  леди
Скай. А она совсем не такая, как ее сестры. Вы  -  редкие  пташки  в  гнезде
Дубдхара О'Малли.
   - Как насчет преподобного Майкла и монашенки Эйбхлин, Клуни? Ты, конечно,
не ставишь их  на  одну  доску  с  другими,  с  тремя  пиратами  и  четырьмя
малоприятными женщинами, которых наплодил наш отец?
   Клуни покачал головой.
   - Они служат церкви, милорд, - сказал он так,  как  будто  это  объясняло
все. - Служители церкви всегда отличаются от других. А я имел в виду, что  у
вас и у вашей сестры, леди де Мариско,  есть  честолюбие.  Посмотрите,  чего
достигла эта женщина!
   "Восхищение  в  голосе  Клуни,  когда  он  говорит  о  Скай,  граничит  с
поклонением", - подумал Конн, но он не осуждал своего слугу. Он тоже  обожал
свою старшую сестру. Она умная, мудрая и любящая. Самая невозможная и  самая
невероятная из всех женщин, которых  создал  Бог.  Она  встречала  жизнь  во
всеоружии, что, как он сам вынужден был признавать,  ему  не  удавалось.  Он
более осторожный, больше надеется на удачу и проворно  использует  ее,  если
таковая подворачивается. Он человек, конечно, не глупый, но в  жизни  больше
полагается на свою внешность и обаяние. Ему  вдруг  пришло  в  голову,  что,
возможно, он напрасно так надеется на эти свои достоинства.  Однако  так  же
быстро он отбросил эту мысль и сказал беззаботно:
   - Я постараюсь исправиться. Клуни, но не  сегодня.  Сегодня  я  собираюсь
отоспаться от излишеств нескольких последних ночей. Я не должен возвращаться
ко двору до завтра. А появиться я обязан в  хорошей  форме.  Королева  любит
бодрых и остроумных молодых людей, а наши судьбы в конце  концов  связаны  с
судьбой нашей Великолепной:
   Клуни кивнул. Он тоже был совсем  не  глуп  и  понимал,  что  его  хозяин
говорит правду. Тем не менее ему хотелось, чтобы Конн женился и остепенился.
Он может погубить себя, если будет и впредь заниматься такими  убийственными
делами. Клуни был многим обязан Конну О'Малли. Конн  взял  его  в  услужение
после того, как в сухом доке, где Клуни работал  плотником,  на  него  упала
корабельная мачта. Покалеченная  рука  не  позволяла  ему  заниматься  своим
ремеслом. Он умер бы от голода вместе со своей  матерью,  если  бы  не  Конн
О'Малли. Конн убедил его, что рука, потерявшая силу,  не  будет  мешать  ему
служить  камердинером  молодого  О'Малли,  и  принял  его  на  службу.   Его
престарелая мать вскоре  умерла,  но  ее  смерть  была  мирной  и  спокойной
благодаря Конну  О'Малли.  Клуни  без  сожаления  расстался  с  Ирландией  и
отправился вместе со своим хозяином в Англию, куда Конн с  сестрой  переехал
несколько лет назад.
   Клуни вырос на острове Иннисфана, где царила семья Дубдхара О'Малли.  Они
были его семьей. Он был их человеком.  Как  и  Конн,  он  использовал  любую
возможность, когда она подворачивалась, а служба у Конна  О'Малли  в  Англии
открывала ему такой мир, которого он никогда раньше не видел. Сама Англия  с
ее плодородными, орошаемыми родниками долинами  и  своей  огромной  столицей
Лондоном явилась для него откровением. Он бывал при дворе  вместе  со  своим
хозяином и знал всех знатных людей в лицо. Он был в  хороших  отношениях,  а
иногда и выпивал со слугами старейших и знаменитейших семей  в  Англии.  Его
положению можно было позавидовать. Он сожалел, что не мог написать обо  всех
этих чудесах своим друзьям домой. Но даже если бы он и сделал это,  они  все
равно не смогли бы прочесть его письма. Клуни хотел бы рассказать им, как  в
этом году на празднике Всех  Святых  ее  величество  назначила  его  хозяина
распорядителем увеселений на весь сезон  праздников,  которые  начинаются  в
ночь на 31 октября и длятся до праздника Сретения, до 2 февраля.
   Двор не помнил более веселого распорядителя увеселений, чем Конн О'Малли.
Он постоянно изобретал замечательно веселые игры и штрафы, которыми  облагал
двор. Будучи должным образом "коронован" ее величеством, он собрал эскорт из
двадцати пяти придворных джентльменов и одел их за свой  счет  в  зеленые  с
красным ливреи с золотыми лентами на  рукавах  и  позванивающими  бронзовыми
колокольчиками,  привязанными  к  ногам.  Их  снабдили  палочками  с  весело
разрисованными головами лошадей или драконов, и куда бы Конн ни отправлялся,
за ним и его эскортом следовала группа  музыкантов,  нанятых  распорядителем
увеселений на период праздников.
   Однажды воскресным утром Конн и его эскорт вместе с музыкантами,  бьющими
в барабаны и играющими на дудках, ворвались  в  часовню  королевы  во  время
службы. Увенчанного мишурной короной Конна несли на носилках, тогда как  его
спутники дурачились, прыгали и танцевали в нефе часовни и  поднялись  бы  на
алтарь, если бы королевский капеллан и сама королева не  потребовали,  чтобы
они вели себя почтительно.
   - Конн О'Малли! - выбранила  его  Елизавета  Тюдор.  -  Ты  осмеливаешься
насмехаться над нашим Господом?
   Конн соскочил с носилок и, возвышаясь над  королевой,  посмотрел  на  нее
сверху вниз, говоря:
   - Нет, Великолепная. Я просто издаю шум радости, как велит Библия!
   Вокруг них захихикали молящиеся, торжественность  службы  была  нарушена.
Даже Елизавета улыбнулась, не  сумев  сдержаться,  и  ударила  его  по  руке
маленьким, украшенным камнями зеркалом, которое висело на золотой цепочке  у
нее на поясе.
   - Ты непочтительный проказник, Конн!
   -  Нет,  Великолепная,  это  вы  проявили  неуважение   к   распорядителю
увеселений, и в качестве штрафа я требую вашего поцелуя.
   И прежде чем королева сумела возразить, Конн наклонился и поцеловал ее  в
губы пылким длительным поцелуем, Елизавета на минуту онемела, в то время как
люди вокруг нее ахнули, удивленные и потрясенные. Однако она не отпрянула от
него, а когда  наконец  поцелуй  кончился,  она  порозовела  от  смущения  и
покраснела еще сильнее, когда Конн прошептал ей на ухо так, что  только  она
одна могла слышать:
   - Разве не приятно узнать, что вы все еще живы, Бесс?
   Королева расхохоталась, но Роберт Дадли, граф Лестерский, прорычал:
   - Ты зашел слишком  далеко,  О'Малли!  Может  быть,  Тауэр  поможет  тебе
угомониться.
   - Поскольку вам никогда не  быть  королем,  Дадли,  не  вам  и  принимать
решение, не так ли? Во мне Бесс нашла по крайней мере честного человека.
   - Джентльмены, достаточно!  -  Голос  королевы  был  резким.  Этот  дурак
Лестерский разрушил все очарование. Конн  О'Малли  мужественный  и  красивый
молодой человек. Ей понравился его дерзкий поцелуй, которым  он  никогда  не
наградил бы ее, если бы не его должность.
   - Сейчас время веселья и изъявления доброжелательства, джентльмены,  и  я
не позволю  устраивать  перебранки  из-за  меня.  Что  касается  тебя,  Конн
О'Малли, ты слишком дерзок.
   - А я другим и не буду! -  быстро  нашелся  Конн,  вскакивая  обратно  на
носилки. Он быстро сделал знак носильщикам, и его вынесли из часовни,  а  за
его спиной королева от души хохотала над проказником.
   Одиннадцатого  ноября  -  день  святого   Мартина.   Согласно   преданию,
преподобный святой приказал зарезать шумливого  гуся,  который  прервал  его
проповедь. Именно поэтому во всех лучших домах к столу подавали гуся. В этот
день Конн нашел проступки почти у каждого знатного лица при дворе и,  собрав
их всех вместе, приказал своим помощникам гнать их  стадом,  заставляя  идти
вразвалку, как гуси, и вдобавок гоготать. Остальные придворные корчились  от
смеха. Наказуемые тоже еле сдерживались.
   Двадцать пятого ноября праздновали день святой Екатерины. В это  время  в
садах шел сбор яблок, а в столовых подавали кушанья из яблок  и  сидр.  Были
танцы и травля медведей. Конн пугал придворных дам, натянув медвежью шкуру и
носясь  среди  них  с  яростным  рычанием.  Они   визжали   и   пронзительно
вскрикивали, а он с азартом гонялся за ними, а поймав, целовал и щекотал.
   Шестого декабря - день святого Николая, одиннадцатого -  святой  Люси,  а
двадцать первого  -  святого  Томаса.  Конн  надзирал  за  проведением  всех
празднеств  и  гуляний  сезона  с  прилежанием,  отличавшим  его  от   ранее
занимавшего этот пост распорядителя увеселений. В  его  обязанности  входило
придумывать и следить за выполнением всех масок, пантомим и приемов во время
праздников. Гринвич украсили зелеными гирляндами из листьев плюща  и  лавра,
пересыпанных красными ягодами. Огромные  свечи  из  чистого  свечного  воска
расставили на каминных полках и  на  буфетах,  изящные  столбики  свечей  из
желтого воска вставили в серебряные подсвечники и канделябры.
   Елизавета не могла припомнить, когда она так смеялась, когда в  зал  было
внесено святочное бревно, и Конн,  одетый  в  алое,  шитое  золотом  платье,
взгромоздился на него, громко распевая популярную песню:

   Руки вымой, иначе пламя
   Противно будет твоему желанию.
   Немытые руки, не забывайте,
   Огонь погасят, так и знайте!

   Все бросились помогать нести  бревно:  и  лорды,  и  дамы,  и  их  слуги.
Считалось, что наступающий год будет счастливым, если помочь нести святочное
бревно.  Хотя  Елизавета  обычно  предпочитала,   чтобы   в   рождественских
праздниках участвовали  другие,  а  она  бы  просто  наблюдала,  неудержимое
веселье Конна напомнило  о  ее  детстве  при  дворе  ее  отца  со  всем  его
необузданным весельем. Она от души наслаждалась праздником. Конн, ее  буйный
ирландец, был интересным человеком и вовсе не  таким  сложным,  как  старшая
сестра, ее враг и ее друг.
   День Рождества начался с  посещения  всем  двором  службы  в  королевской
часовне. Многие провели на ногах всю ночь,  помогая  звонить  в  колокола  в
честь рождения Христа при наступлении полуночи, и по всей Англии  раздавался
радостный перезвон. После этого пришел черед неумеренному питию, и незаметно
подошло время идти в часовню. У королевы  хватило  здравого  смысла  поспать
несколько часов, так же поступили и некоторые из ее дам.
   За Рождеством наступил день святого Джона, праздник  невинных  младенцев,
канун Нового года, новогодний день и, наконец,  праздник  Двенадцатой  ночи.
Каждый вечер были танцы, пирушки, маскарады и игры, во  время  которых  двор
веселился от души. В новогодний день Конн О'Малли, королевский распорядитель
увеселений, подарил королеве брошь, такую изумительную, что о ней говорили в
течение  нескольких  дней.  Брошь   представляла   собой   поющего   петуха,
вырезанного из целого рубина. Крылья и грудь птицы были окантованы  золотом,
на месте глаза сверкал бриллиант, кончики золотого  хохолка  также  украшали
бриллианты. Петух помещался на круглом золотом солнце с  лучами,  утыканными
маленькими бриллиантами.  Брошь  была  преподнесена  в  резной  шкатулке  из
слоновой кости, вложенной в футляр из серебряной парчи.
   Елизавету  изумил  и  обрадовал  щедрый  подарок.  В  тот  день  королева
находилась в особенно хорошем настроении. В течение нескольких  месяцев  она
страдала от болезненной язвы на ноге, которая исчезла так же внезапно, как и
появилась. Минуту она не могла прийти в себя, а потом сказала:
   - Ты повеса, Конн, но повеса с изысканным вкусом.
   Он улыбнулся.
   - Этот рубин с португальского галеона, который захватили мои братья.  Они
решили, что мне понравится  камень,  поэтому  и  прислали  его  мне.  Однако
замысел мой, и я заставил своего ювелира выполнить его. Я петух, но вы,  моя
Великолепная, солнце, без которого я не мог бы кукарекать.  Вспоминайте  обо
мне всегда, когда будете надевать брошь.
   Королева кивнула, одновременно подумав о том, что она не может  вспомнить
ни одного из всех льстецов, обращавшихся к  ней,  кто  говорил  бы  с  такой
искренностью. В характере Конна не было ничего скрытного, и ей была  приятна
эта его черта.
   Когда пришла Двенадцатая ночь, Конн  подарил  королеве  скромную  золотую
цепь с бриллиантами, к которой можно было прикрепить брошь.  Тем  самым  это
драгоценное украшение могло быть использовано двояко. Брошь можно  приколоть
или   подвешивать   как   кулон.   Королева   была   довольна,   а    другие
мужчины-придворные  завидовали  вниманию,  которое  королева  уделяла  Конну
О'Малли.
   -  Можно  подумать,  что  он  родился   в   господском   поместье,   этот
невежественный ирландец с болот,  -  презрительно  усмехаясь,  заметил  граф
Лестерский лорду Берли.
   Уильям Сесил улыбнулся Роберту Дадли ледяной улыбкой.
   - Я  считаю  господина  О'Малли  совершенно  безобидным  с  точки  зрения
политики  и  его  претензий.  Он  доставляет  королеве  удовольствие  своими
проделками и ничего не просит взамен. Это ново и  необычно  для  джентльмена
нашего двора. За что же можно не любить этого человека, милорд?
   - Он простолюдин! У него нет права находиться здесь, при дворе,  отираясь
среди более знатных людей и насмехаясь  над  ними,  используя  свое  высокое
положение.
   - Вы ревнуете, - отметил лорд Берли, - но, чтобы ревность не затмила  вам
память, помните, кто сделал  вас  графом  Лестерским,  Роберт  Дадли.  Здесь
правит всемогущая королева, и она решает, кому приходить, кому оставаться  и
кто может быть графом. Она так  же  просто  может  сделать  нашего  красавца
ирландца герцогом. - Уильям Сесил, улыбаясь, стал следить за шумной игрой  в
жмурки, в которую играли в присутствии королевы.
   Конн О'Малли с завязанными глазами, спотыкаясь, ходил с вытянутыми руками
среди королевских фрейлин, которые с визгом убегали от него. Он на мгновение
остановился, прислушиваясь и  пытаясь  определить  ближайшую  жертву.  Потом
неожиданно быстро повернулся и, вытянув вперед  руки,  обнял  чью-то  гибкую
талию. Даже не сорвав с глаз повязку, он притянул девушку  к  себе  и  нашел
губами ее губы. К его великому удивлению, полный рот под его губами оказался
непривычным к поцелуям, но его пленница не сделала попытки вырваться из  его
рук. Это, должно быть, была  одна  из  молоденьких  девушек,  прислуживающих
королеве. Однако он не  припомнил,  чтобы  кто-то  из  них  был  так  высок.
Привычным движением он прижался к ней  одновременно  и  телом,  и  губами  и
почувствовал, как ее губы становятся мягче, а  сама  она  начинает  дрожать.
Такая реакция немедленно вызвала в  нем  защитный  инстинкт.  Кто  она,  эта
девушка?
   Он слегка ослабил объятия и пробормотал, прижимаясь к ее губам:
   - Не  пугайся,  душечка,  -  и,  протянув  руку,  сорвал  повязку,  чтобы
посмотреть на девушку. Она оказалась незнакомой ему.
   Когда  его  зеленые  глаза   встретились   с   ее   серыми,   она   стала
пунцово-красной и, тихонько вскрикнув, убежала к  королеве.  Другие  девушки
захихикали. Он спросил одну из них:
   - Кто эта мисс?
   - Госпожа  Сен-Мишель,  с  недавних  пор  подопечная  королевы.  Королева
сделала ее фрейлиной вместо Алтеи Тейллбойз, которую  уволили  со  службы  и
отослали домой.
   Он посмотрел на девушку, которая сейчас сидела на скамейке  около  кресла
королевы и деловито, даже  слишком  деловито  распутывала  тонкими  пальцами
разноцветные нитки в королевской корзинке для  рукоделия.  Он  даже  не  мог
вспомнить, видел ли он ее раньше, но в ней не было ничего, что  выделяло  бы
ее из других. В одном он был уверен: раньше ее никогда не целовали.  Тем  не
менее он заметил, что она совсем не такая молоденькая девушка, как остальные
фрейлины королевы. Как получилось, что ее еще никто не целовал? Ее губы были
невероятно сладкими. Он предположил, что причиной тому была  ее  невинность,
хотя, думалось ему, она слишком стара, чтобы быть невинной.  Пожав  плечами,
он снова завязал себе глаза и  снова  начал  игру  в  жмурки  с  хихикающими
девицами из ближайшего окружения королевы.
   Он забыл о госпоже Сен-Мишель и вспомнил о ней, когда леди  Глита  Холден
поцеловала его с такой страстной опытностью, что он почти  задохнулся.  "Как
различны, - подумал он, распуская шнуровку корсета  своей  любовницы,  чтобы
ласкать ее груди, - как  различны  поцелуи  Глиты  и  поцелуи  той  девушки,
которую я поцеловал раньше". Глита заворочалась в его объятиях.
   - О чем ты думаешь? - спросила она. - Я  думаю,  что  у  тебя  прекрасные
груди, - ответил он, наклоняясь, чтобы поцеловать каждый  сосок  на  крепких
грудях, которые  она  подставила  ему.  Она  на  самом  деле  была  красивой
женщиной: изящная и не очень высокая, с прекрасной белой кожей и золотистыми
волосами, слегка отливающими рыжиной, и глазами, голубыми, как вода в озере.
Ее  муж,  благочестивый  пуританин,  получив  от   нее   сына-наследника   и
дочерей-близнецов, предпочитал проводить время в молитвах, а не  предаваться
чувственной страсти с женой. Хотя ее дочери уже созрели для замужества, а ей
самой было за тридцать, она по-прежнему сгорала от похоти. Конн не первый ее
любовник, и ему не суждено стать последним. Они стали надоедать друг  другу,
и Конн недавно заметил, какими прелестными и  зрелыми  миниатюрными  копиями
своей матери были Грейс и Фейт Холден.
   - Ты лжешь, - сказала Глита обидчиво. -  Ты  думаешь  о  другой  женщине,
разве не так?
   - Какой? - возразил он. Глита презрительно фыркнула.
   - Не знаю, о какой, но не обо мне, Конн. Каждая сучка при дворе нюхает  у
тебя под хвостом. Как я могу надеяться сохранить  твою  привязанность,  если
остальные вьются вокруг тебя, как пчелы возле сладкого цветка?