был случай убедиться в возможностях Верин и Аланны, а Сорилея, он
сам это видел,  могла  сотворить  лишь крохотный  язычок пламени.  Ежели она
самая  сильная из  всех,  то  шесть Айз Седай  вполне могут стоить девяноста
четырех Хранительниц. Но нынче Перрин не откажется и от помощи полевой мыши.
     -  Должно  быть,  они опередили нас миль  на  семьдесят-восемьдесят,  -
сказал он, - а то и на сто, ежели поспешают. Придется нам подналечь что есть
мочи.
     Когда  Перрин  снова  взобрался  в седло, Руарк и  прочие  айильцы  уже
поднимались  вверх  по склону. Перрин  поднял руку, и Добрэйн двинул  вперед
своих всадников. Перрин  не переставал удивляться тому, что люди, годившиеся
ему в отцы и матери, мужчины и женщины, привыкшие повелевать, повинуются ему
и следуют за ним.
     Сейчас его больше всего беспокоила скорость передвижения. Он знал,  что
айильцы  в кадинсор  на марше  не отстанут от  конницы,  но тяжеленные  юбки
Хранительниц, многие  из  которых к  тому же были  немногим моложе  Сорилеи,
внушали ему опасение. Как вскоре выяснилось,  совершенно напрасно. Вместе во
всеми  прочими.  Хранительницы Мудрости шагали вровень с  лошадьми и на ходу
тихонько переговаривались.
     Впереди  вилась  пустая  дорога  -  в  дни Празднества  Света никто  не
пускался  в путь  без  крайней  необходимости. Такой, как  у них.  Чем  выше
поднималось солнце,  тем  ниже становились  окрестные холмы.  Лагерем встали
лишь  в  сумерках,  когда,  по  прикидкам  Перрина,  успели преодолеть  миль
тридцать пять. Неплохой результат для столь большого  отряда, а уж Айз Седай
нечего надеяться  пройти  за то же время и половину такого расстояния, разве
что  они решатся  загубить  всех впряженных в их  фургоны животных. Теперь у
Перрина не оставалось сомнений в  возможности  перехватить Айз Седай прежде,
чем они доберутся  до Тар  Валона. Догнать-то  он их догонит, только вот что
делать дальше?
     Подложив под  голову седло, Перрин растянулся  на одеялах и  с  улыбкой
взглянул на восковой месяц. На небе не было ни облачка, и даже ущербная луна
давала достаточно света. Прекрасная ночь для охоты. Волчьей охоты.
     Он мысленно выстроил образ  молодого  и  могучего, полного жизни дикого
быка с  острыми рогами, поблескивавшими  в  утреннем свете, как полированный
металл. Большой палец Перрина невольно пробежал  по  лезвию топора и острому
клевцу. Стальные рога Юного Быка -.так называли Перрина волки.
     Затем он послал этот  образ в ночь, на поиски. Здесь должны быть волки,
и они наверняка знают  про Юного Быка. Люди,  способные  говорить с волками,
встречаются нечасто, и весть  о  них разносится повсюду. Сам Перрин встречал
лишь  двоих.  Один,  с  которым они подружились,  рассказал  Перрину  о  его
способностях, а другой, бедолага, утратил человеческое начало.  Заполонившие
Двуречье  беженцы рассказывали  немало  историй  о  людях,  превращавшихся в
волков, но  все считали  их  детскими сказками.  Однако трое утверждали, что
сами встречали таких одичавших людей-волков, и хотя  подробности их рассказа
показались Перрину неправдоподобными, тревога, с которой  поглядывали на его
желтые глаза  двое  -  женщина  из Тарабона  и мужчина  с  Равнины Алмот,  -
свидетельствовала в пользу истинности их слов. Невесть почему  они подносили
Перрину  чеснок,  который  он  жевал  с  большим  удовольствием. Но отыскать
подобных себе не пытался. Перрин ощутил волков,  и ему открылись их  имена -
не в человеческом,  словесном смысле, но связанные с  каждым волком образы и
ощущения,  порой довольно сложные.  Образ Юного Быка  был весьма  прост  для
волчьего имени. Имя, для себя озвученное Перрином как Две Луны, представляло
собой образ окутанного ночью озерца  с гладкой,  как лед, - за миг  до того,
как  ветерок  с легким привкусом осени  покроет  ее  рябью,  - поверхностью.
Висевшая  в  небе  полная луна  отражалась  в  озерце  столь  неискаженно  и
достоверно, что трудно было сказать, какая из них настоящая.
     Некоторое время ушло на обмен именами и запахами. Затем Перрин мысленно
обратился  к  волкам  со своей  просьбой. Я ищу опередивших  меня людей. Айз
Седай и мужчин с лошадьми и фургонами.
     Разумеется, на самом деле  посыл  был гораздо сложнее: люди именовались
двуногими, лошади  - твердолапыми  четвероногими, а  Айз  Седай -  двуногими
самками, прикасающимися к ветру, движущему солнце и вызывающему огонь. Волки
не  любили  огня, к  Айз Седай относились  с  еще большей  опаской, нежели к
прочим  людям, но способность  направлять Силу ощущали с легкостью,  для них
это было все равно что отличить белую кобылу от черной.
     Ночное небо  над головой словно завертелось, и мысленному взору Перрина
предстала стоянка - костры, палатки, фургоны. Образ был несколько искаженный
- волки воспринимали все, и особенно вещи, сработанные человеком, иначе, чем
люди.  Повозки  и  палатки  представлялись  чем-то  довольно неопределенным,
костры  опасно гудели,  а  лошади  выглядели  весьма  аппетитно. Прежде  чем
достичь  сознания  Перрина,  эти  образы передавались от  стаи  к  стае,  но
непосредственно  возле  лагеря находилась  стая,  возглавляемая волчицей  по
имени  Вольная. Лагерь оказался больше, чем предполагал Перрин,  а попросить
волков сосчитать людей  он  не мог - они не имели представления о  числах и,
учуяв Айз Седай, вовсе не желали подступать к опасному  становищу ближе, так
чтобы Перрин мог сосчитать противников сам.
     На  вопрос,  далеко  ли  находится становище двуногих, он получил более
вразумительный  ответ, хотя, конечно же,  и  над  его  расшифровкой пришлось
поломать  голову.  Вольная сообщила, что она сможет  добраться до холма, где
сварливый  самец  по имени Полхвоста кормит свою стаю  оленем, за то  время,
пока луна  сместится по  небу под определенным углом. Полхвоста  сообщил, за
какое время он может добраться до Кроличьего Носа, самца молодого, но весьма
свирепого, -  опять же  в сопоставлении  с  возможным смещением луны.  Таким
образом ответ  передавался от волка к  волку, пока не достиг того,  которого
звали Две  Луны. Старый  беломордый  вожак  хранил  исполненное  достоинства
молчание. Его стая находилась не более чем в миле с  небольшим от Перрина, и
он не мог себе представить,  что Юный Бык  не  в  состоянии определить точно
столь ничтожное расстояние.
     Насколько мог  судить Перрин, расстояние до лагеря Айз Седай составляло
миль  шестьдесят-семьдесят.  Завтра  вечером  он   узнает,  быстро  ли   оно
сокращается.
     Зачем? - Полхвоста прислал вопрос, помеченный его запахом.
     Перрин  заколебался  -  к  волкам  он относился  почти так  же,  как  к
двуреченцам,  - но все же ответил. Они посадили в  клетку  Убийцу  Тени.  Он
знал,  что так  волки  называют Ранда, хотя понятия не  имел, придают ли они
тому большое значение.  Потрясение, наполнившее  его сознание,  уже  само по
себе было  достаточным ответом, но подкреплением ему стал разнесшийся в ночи
волчий вой, исполненный гнева и  ужаса. Лошади боязливо заржали и забились у
коновязей. Одни солдаты бросились  успокаивать животных, другие настороженно
всматривались во тьму, словно ожидали нападения огромной волчьей стаи.
     Мы идем,  отозвался  наконец  Полхвоста,  а  за  ним  и  другие  вожаки
множества стай,  как  те,  с  кем  Перрин разговаривал,  так  и иные,  молча
слушавшие человека, умевшего говорить с волками. Мы идем. И ничего больше.
     Перекатившись на бок, Перрин заснул и во сне видел себя волком, бегущим
по  бесконечным холмам.  На  следующее  утро  близ лагеря  не  было  никаких
признаков волков, их не видели даже айильские разведчики, но Перрин знал: их
несколько сот, и они в пути.
     По прошествии четырех дней местность почти совсем сгладилась  - пологие
возвышенности и холмами-то трудно было назвать, не чета тем, что у Алгуэньи,
- а лес поредел, уступая место  пожухлому травостою. Рощицы  встречались все
реже  и  реже.   Через   попадавшиеся  на  пути  ручьи  и  речушки  всадники
переправлялись, едва  замочив копыта. Каждую ночь волки рассказывали Перрину
о  двигавшихся впереди Айз  Седай  -  стая Вольной, затаившись, следовала за
ними по пятам,  - но сообщить они могли немного. Ясно было одно: сохраняя ту
же  скорость  движения, Перрин с  каждым дневным  переходом сокращал  разрыв
между своим отрядом и  Айз Седай миль на десять. Сомневаться не приходилось,
он их догонит. А что потом?
     Каждый  вечер перед  разговором  с волками Перрин  сиживал  у костра и,
покуривая трубочку, беседовал с Лойалом, надеясь хоть  немного прояснить для
себя,  что  же потом. Добрэйн, похоже, полагал, что им следует  ввязаться  в
схватку и пасть смертью храбрых. Руарк только и сказал, что надо подождать и
увидеть, какое  солнце  засияет  завтра,  когда  все пробудятся ото  сна,  -
кажется,  он  не  слишком расходился  во мнениях  с  Добрэйном.  Но  Перрина
интересовало, что скажет Лойал. Конечно, для  огир он еще молод, но все-таки
прожил лет  девяносто, а книг на своем  веку  прочел  наверняка  больше, чем
Перрину  доводилось видеть. И  в этих книгах порой содержались поразительные
сведения об Айз Седай.
     - Есть несколько книг про  Айз Седай,  где рассказывается и о мужчинах,
способных направлять  Силу, - промолвил  Лойал, хмуро уставясь на украшенную
резьбой трубку величиной в два Перриновых кулака. - Элора, дочь Амар, дочери
Коуры,  в  начале царствования  Артура  Ястребиное  Крыло  написала  трактат
"Мужчины  Огня  и  женщины Воздуха". А  Ледар, сын Шандина, сына  Коймала, -
"Исследование  о  мужчинах, женщинах  и использовании  людьми  Единой Силы".
Книга новая, она создана всего  триста лет назад. По- моему, эти две книги -
самые лучшие. Особенно сочинение Элоры, она писала в стиле... Но нет. Я буду
краток.
     В последнем Перрин позволил себе усомниться. Краткость не  относилась к
числу добродетелей Лойала, особенно если дело касалось книг.
     Огир прочистил горло:
     -  По  закону  Башни   мужчину,  способного  направлять  Силу,  следует
доставить в  Белую  Башню  и там укротить. -  Уши  Лойала дернулись, длинные
брови печально обвисли, и  он  тут же  погладил Перрина по плечу  в  попытке
утешить. - Но  с ним-то они так не поступят, этого  быть  не может.  Им ведь
известно, что он Возрожденный Дракон. Как я слышал, они намеревались воздать
ему почести.
     - Почести? - тихонько переспросил Перрин. - Может,  он у них  и спит на
перине, только пленник - он и есть пленник.
     -  Я  уверен, они обращаются  с  ним хорошо,  - заверил  огир, но в его
голосе вовсе не слышалось уверенности. - И уж во всяком случае  ему ничто не
грозит, пока  они не  достигнут  Тар  Валона. И Элора, и Ледар,  и несколько
других авторов  сходятся  на  том,  что  для  укрощения  мужчины  необходимо
тринадцать  Айз Седай. Чего я понять не могу,  так это как им вообще удалось
его пленить? - Огромная голова качнулась,  выражая неподдельное удивление. -
И  Элора,  и  Ледар  утверждают,  что,  когда  Айз  Седай  находят  мужчину,
обладающего большой мощью, они всегда собираются в таком числе - тринадцать,
чтобы  его захватить.  То  есть не всегда... Оба приводят  историю Карайган,
которая одна пленила  и доставила  в Тар Валон  мужчину,  убившего  двух  ее
Стражей.  Она везла  его почти две тысячи миль, но...  Перрин, они писали  о
Юриэне Каменном Луке, Гвайре Амаласане, Раолине Проклятие Тьмы  и Давиане...
Были  и другие, но  эти четверо  -  самые  сильные из  провозглашавших  себя
Возрожденным  Драконом.  Давным-давно, еще  до Артура Ястребиное  Крыло. Так
вот, Юриэна пытались пленить  шесть  сестер  -  он убил  трех,  а  остальных
захватил в плен. То же самое вышло с Амаласаном:  одну из  шести напавших на
него Айз Седай он убил, а двух усмирил. А уж Ранд всяко не слабее ни того ни
другого. Действительно ли их всего шесть? Это бы многое  объяснило. Так оно,
скорее всего, и  было, только легче от  этого не становилось. Тринадцать Айз
Седай,  наверное, способны  отбить атаку  всего  воинства Перрина  даже  без
помощи своих  солдат и Стражей. А  если нет,  то  уж во  всяком случае могут
угрожать укротить Ранда в случае попытки Перрина отбить его. Укрощать его им
и  правда  вроде  бы  не  с  руки,  сами  ведь знают,  что он  действительно
Возрожденный Дракон  и должен сражаться в Последней Битве, но вправе ли  он,
Перрин, так рисковать? Кто знает,  что взбредет на ум Айз Седай?  Он никогда
не  мог  заставить  себя  поверить  даже тем  Айз  Седай,  которые  всячески
выказывали дружелюбие. Они никогда не выдают своих тайн,  и  сколько  бы  ни
улыбались в лицо,  никто не ведает, что они делают за его спиной. Невозможно
предвидеть, как они поступят.
     По  правде  сказать,  Лойал  знал  не  так уж  много  того,  что  могло
пригодиться  в решающий день,  и к  тому  же  предпочитал  говорить об Эрит.
Перрин знал, что Лойал оставил Фэйли два письма - для матери  и для Эрит - с
просьбой вручить  их, если с ним  случится неладное. При этом он из кожи вон
лез, уверяя Фэйли, что ничего дурного с ним случиться не может: Лойал всегда
боялся  кого-нибудь обеспокоить  или  затруднить.  Перрин  оставил для Фэйли
собственное письмо - его забрала Эмис и  передала  Хранительницам Мудрости в
айильском лагере.
     -  Она такая красивая, - бормотал Лойал, уставясь  в ночь, словно видел
перед собой Эрит. - Лицо такое утонченное и в то же время решительное. Я как
заглянул  ей в  глаза,  так  больше  ничего вокруг  и  не видел.  И уши... -
Неожиданно  собственные  уши огир  затрепетали,  и  он  поперхнулся табачным
дымом.  -  Пожалуйста,  - сбивчиво  промолвил он,  - забудь  все,  что я тут
наболтал. Мне не следовало говорить о... Ты же знаешь, я вовсе не грубиян.
     - Уже забыл, - рассеянно отозвался Перрин.
     Лойалу очень  хотелось знать, каково это - быть женатым. Не то чтобы он
сам собирался, он  ведь  так молод и ему необходимо закончить книгу, да  и в
стеддинге поселиться он еще не  готов, а жена наверняка потребует, чтобы муж
жил солидной, оседлой жизнью. Он просто полюбопытствовал, ничего больше.
     И Перрин рассказывал о том, как Фэйли пересадила его корни, да так, что
он  даже  не  заметил,  как  это случилось. Прежде  он  считал  своим  домом
Двуречье, ныне  же его  дом  находился там,  где была она. Мысль о том,  что
Фэйли  ждет  его, заставляла  ускорять  шаг. Ее  улыбка отгоняла  прочь  все
тревоги. Конечно, Перрин не рассказывал, как закипает кровь и стучит сердце,
стоит ему подумать о ней, - это было бы неучтиво. И уж само собой, у Перрина
не было намерения упоминать о тревоге, которую вселила она в его сердце. Что
же ему  делать? Вроде бы он  был готов упасть перед ней на колени, но что-то
внутри, какое- то упрямство требовало, чтобы она сделала первый шаг. Если бы
только она сказала, что все будет по-прежнему.
     - А как  насчет  ревности?  - спросил  Лойал,  и на сей раз поперхнулся
Перрин. - Все ли жены ревнивы?
     - Что за ревность? - сурово вопросил Перрин. - Фэйли  вовсе не ревнива.
С чего ты взял? Она прекрасная жена.
     -  Конечно, прекрасная,  лучше не бывает, - пробормотал Лойал, уставясь
на свою трубку. - Слушай, у  тебя двуреченского табачку  не осталось? У меня
кайриэнский, а он резковат.
     Путешествие  проходило  мирно, конечно, в  той степени,  в какой  может
считаться  мирной  погоня.  На бескрайней, залитой  палящим  золотым солнцем
равнине не  было видно  ни  души, лишь  в  безоблачном  голубом  небе парили
ястребы. Не желая, чтобы люди  разъезжались в  стороны в поисках пищи, волки
выгоняли оленей прямо к дороге. Их было больше, чем требовалось для охоты, и
всадникам  не  раз  случалось  проехать мимо  целого  стада,  возглавляемого
величественным старым самцом. Однако старая поговорка не зря гласит, что нет
на земле мира, кроме как в материнской утробе.
     Кайриэнцы поглядывали на айильцев  недружелюбно и настороженно, а порой
позволяли себе  насмешки. Не раз Добрэйн  ворчал,  что  их  в двенадцать раз
больше, чем его людей. Он не  отрицал, что в бою айильцы смертельно  опасны,
но ведь то же самое можно  сказать и о стае бешеных волков. Айильцы насмешек
не  отпускали,  но всем  своим видом  показывали,  что обращать внимание  на
кайриэнцев ниже их достоинства. Перрин не удивился бы,  вздумай один из  них
пройти  сквозь  кайриэнца, словно  его не видит. Правда, Руарк  заверил, что
неприятностей  не  будет, если  древоубийцы сами не напросятся. Добрэйн,  со
своей стороны,  утверждал, что  все  будет в порядке, если дикари  не начнут
задираться  первыми. Оставалось  лишь надеяться,  что  они не вцепятся  друг
другу в глотки  прежде,  чем  успеют  настигнуть пленивших Ранда  Айз Седай.
Хорошо  еще,  что майенцы  ладили  и с теми  и с  другими. Между  Майеном  и
Кайриэном никогда не было  войн, и рослые  подданные Берелейн в  щеголеватых
красных  кирасах  прекрасно  находили  общий  язык  с  приземистыми  воинами
Добрэйна,  носившими  незамысловатую  броню.  Да  и  с  айильцами  Майен  не
враждовал с  давних времен. Добрэйн частенько  ужинал с Нуреллем,  а тот,  в
свою очередь, нередко раскуривал трубочку-другую с айильцами, в том  числе и
с Гаулом. Оно бы и ладно, если бы не одна маленькая неприятность.
     На четвертый  день  Нурелль  подъехал  к Перрину и заговорил  с  ним на
редкость неуверенно:
     - Гаул сказал мне...
     Перрин  слушал его  вполуха, потому как  мысли его были  заняты  совсем
другим.  Вольная  позволила одному  молодому волку из ее стаи  подобраться к
каравану Айз Седай чуть ли не вплотную, но Ранда он не увидел.  Ошибки  быть
не  могло  -  как  выглядит Убийца Тени, знал каждый  волк.  Вероятно,  Ранд
находился в одном из крытых фургонов. Ну и хорошо, коли так, все  не тащится
по солнцепеку. У Перрина пот струился по шее.
     - ...твоей двуреченской кампании и битве у Эмондова Луга. Для меня было
бы честью, лорд Айбара, услышать рассказ об этих великих подвигах  из  твоих
уст.
     Выпрямившись  в седле,  Перрин уставился на  юношу. Впрочем, какого там
юношу. Несмотря на розовые  щеки  и открытое лицо, Нурелль наверняка  был не
моложе его самого. Но его запах... Воодушевленный, восторженный! Перрин чуть
не застонал.  Такой же запах исходил от  двуреченских мальчишек, но  когда и
ровесники начинают почитать тебя как героя, это уж чересчур.
     Впрочем,  все это едва  ли стоило внимания. Перрин мог предвидеть,  что
айильцы и кайриэнцы будут относиться друг к  другу без особой симпатии, а не
бывавший  в бою  молодой  офицер станет смотреть снизу вверх  на  победителя
троллоков. Беспокоиться следовало из-за того, чего  нельзя предусмотреть. Не
доглядишь, и беда  вцепится  тебе в  лодыжку, когда менее  всего ожидаешь, в
самый неподходящий момент.
     Все  айильцы,  кроме Руарка и Гаула, носили  красные головные повязки с
черно-белым кружком на  лбу. Перрин видел их и  в Кэймлине, и в Кайриэне, но
так  толком и не выяснил, что это значит. Он слышал  о каких-то сисвай'аман,
но, когда пытался порасспросить  на сей счет знакомых - и Руарка, и Гаула, и
Уриена - с этим воином из Рийнского клана,  сейчас, по-видимому, пребывавшим
под началом  Руарка,  Перрин  встречался  раньше, - все делали вид, будто не
понимают, о чем  речь. Однако  Перрин помнил  слова Руарка насчет того,  что
полностью рассчитывать можно  лишь  на сисваиаман, и  сделал соответствующий
вывод: те, кто  носит  красные повязки, и есть сисваиаман, что бы ни значило
это слово.
     Но, что  бы  оно  ни  значило,  отношения  между  сисваиаман  и  Девами
представлялись весьма сложными. И натянутыми. Когда люди  в красных повязках
посматривали  на  Дев,  от  них  пахло ревностью.  А  Девы... В  присутствии
сисвайаман  от  них  исходил  запах,  напоминавший  запах  волков,   готовых
подавиться  тушей  оленя, но не  уступить  другим  ни  кусочка.  Запахи были
острыми и отчетливыми, хотя Перрин  ни в какую не мог уразуметь, что за всем
этим кроется.
     Как бы то ни  было, стычек между сисвай'ама