воителя так ловко, точно
славный Перрин и родился в этом шлеме. Витиевато  выкованная  кираса  повита
золотыми  листьями,  и  доспехи  на  руках  и  ногах  изукрашены  блистающей
чеканкой. Не утяжеленной узором осталась только его секира на поясе. И голос
- теперь уже не чужой, а его собственный, - шептал в сознании, что рукам его
нужно другое оружие, которое было в них тысячу раз. в сотне битв. Нет!  Воин
стремился избавиться от незнаемого шептуна, прогнать его.  Нет,  нельзя!  Но
прямо в ушах у него зазвучал голос, почти понятный, гораздо  более  громкий,
чем таящийся шепот:
   - Человек, судьбой назначенный для славы!
   Он из последних сил сумел все-таки оторвать  взгляд  от  обольстительного
зеркала. И осознал, что теперь воин  Перрин  рассматривает,  точно  картину,
самую прекраснейшую из дам,  каких  ему  когда-либо  приходилось  встречать.
Ничего и никого иного он в комнате не  замечал  и  не  желал  видеть.  Глаза
неповторимой леди втягивали его взгляд,  точно  ночные  озера.  Нежность  ее
бледно-кремовой кожи спорила своей изысканностью с  невесомым  и  прозрачным
шелком платья, благоуханного, как  заросли  жасмина  на  сельском  кладбище.
Стоило ей сделать шаг навстречу Перрину, как во рту у него стало сухо, точно
в пустыне. Он уже понял,  что  любая  из  женщин,  знакомых  ему  прежде,  в
сравнении с дамой в жасминном шелке  была  неуклюжей  и  грубой  простушкой.
Перрина все сильней била поражающая его дрожь.
   - Мужчине стоит свою судьбу держать обеими руками,  -  улыбаясь,  молвила
она.
   От улыбки ее к Перрину возвратилось тепло  жизни.  Она  была  высока:  на
ладонь всего выше - глаза ее вровень бы встречали взгляд Перрина. Кудри  ее,
роскошно вьющиеся, были черны до  синевы,  точно  вороново  крыло;  прическу
поддерживал серебряный гребень.  Талию,  которую  Перрин  мог  бы  обхватить
ладонями, безжалостно стягивал серебристый поясок.
   - О да! - прошептал он. Испуг его  пожирал  сам  себя,  желая  слиться  с
речами бесподобной в нежнейшем согласии. На самом деле к славе Перрин всегда
был равнодушен. Но лишь услышал слова темноокой - в нем  тотчас  возгорелось
паническое честолюбие. - То  есть...  -  Тут  снова  зашебуршало  у  него  в
затылке. - Нет! - Шепот пропал лишь на мгновение,  и  юноша  уже  согласился
было.  Почти  согласился.  Он  приложил  ладонь   ко   лбу,   наткнулся   на
златоукрашенный шлем. Снял его. - Я... Миледи, я, наверное, не ищу славы, не
хочу искать ее...
   - Не хочешь?! - Она рассмеялась. - Какой мужчина  с  горячим  сердцем  не
желает славы! Но ты будешь восславлен так, словно ты протрубил в Рог Валир!
   - Не хочу, - твердил простак Перрин, не обращая внимания на  тот  кусочек
себя самого, который не уставал повторять воину, что он лжет. Рог Валир! Рог
протрубил - и неистовство атаки! Смерть подле  его  плеча,  и  она  же  ждет
впереди. Его возлюбленная. Его разрушительница. - Нет! Я простой  кузнец!  -
выкрикнул Перрин.
   Нежнейшая из дам ответила ему жалостливой усмешкой.
   - Но не слишком ли это забавно - желать для себя такой ничтожной малости?
Не слушай того, кто мешает  тебе  исполнять  веления  судьбы!  Каждый  хочет
одного - унизить тебя, растоптать.  Уничтожить.  Но  борение  с  собственным
предназначением не приведет тебя к победе. Зачем вместо славы  ты  избираешь
боль? Разве тебе не по нраву, чтобы имя твое стояло наравне с именами героев
из легенд?
   - Я вовсе не герой...
   - Ты и половины о себе не ведаешь! О том, кем можешь стать. Подойди же ко
мне, мы разделим сей кубок, разделим судьбу и славу! - Ив руке у нее  явился
сияющий кубок, полный вина, алого, точно кровь. - Пей! Он  хмуро  взирал  на
чашу. Ему словно вспоминалось нечто забытое. В затылок ему стало  вгрызаться
кровожадное ворчание.
   - Нет! - Он бился с рокотом, не желая слушать. - Нет!
   - Выпей же! - Дама поднесла золотой край чаши к его губам.
   Но  почему  блеск  узора  ослепляет  золотом?  Он  должен  сверкать  иным
металлом... Каким? Вспомнить ему кто-то не давал. Рокот и ревностный  зов  в
затылке донимали Перрина, распинали его память.
   - Нет! - промолвил Перрин. - Нет!
   И бросил в сторону свой златокованый шлем.
   - Я и вправду кузнец, а не рубака! Я всего  лишь...  -  Голос  метался  в
сознании его, бился, чтобы Перрин его услышал. Но  воитель  обхватил  голову
руками, зажал себе уши. Зов  и  шепот  в  голове  Перрина  стали  невыносимо
гулкими. - Я - че-ло-век! - кричал он.
   Темнота  обвила  его  непроницаемой  пеленой,  а   голос   ее   продолжал
нашептывать Перрину:
   - Тут вечно ночь, и сны приходят ко всем людям. И к тебе, мой дикарь, тем
более. И всегда, всегда в твоих снах буду я...
   Наступила тишина.
   Перрин опустил руки. Вновь он был облачен в свои куртку и штаны,  прочные
и ладно скроенные, безо всяких  украшений.  Одежда  под  стать  кузнецу  или
другому селянину. Но не о наряде своем размышлял Перрин.
   Стоял он сейчас на каменных плитах моста с низкими перилами. Крутой аркой
мост соединял две широкие  башни  с  огороженными  вершинами.  Боевые  башни
поднимались из пропастей столь глубоких, что дна их не видел и  дальнозоркий
Перрин. Непонятно откуда струился слабый свет. Глядя направо и налево, вверх
и вниз, воин-кузнец видел все новые и новые  мосты,  шпили  и  неогражденные
переходы. Хитросплетенью строений будто бы и конца не  было.  И,  что  всего
хуже, некоторые скаты взлетали, взбирались ввысь к  тем  уплощенным  шпилям,
что царили прямо над теми, откуда эти самые переходы и брали начало. И будто
бы отовсюду одновременно раздавался звон капающей воды.  Перрин  чувствовал,
что продрог. Уловив краем глаза неясный сдвиг в отдалении, воин мигом  укрыл
себя за гранитными перилами. Показывать себя врагу опасно! Но откуда  же  он
знал, что в сем сплетении лабиринтов царствуют его  враги?  Да,  враги,  да,
ясно!
   Перрин чуть выглянул над перилами, пытаясь заметить, кто к  нему  спешит.
По кромке отдаленной стены проплывало мерцающее пятно  света.  Еще  не  зная
точно, он был уже уверен: это женщина. Дама  в  белом  наряде.  Она  кого-то
искала...
   На мосту, немного ниже того места, где таился  Перрин,  совсем  близко  к
переходу,  по  коему  бежала  женщина,  вдруг  появился  мужчина.   Высокий,
темноволосый, с осанкой воина. Серебро, блиставшее  в  черных  его  волосах,
придавало ему внушительности, как бы украшая весьма  кстати  и  кафтан  его,
темно-зеленый, густо обшитый золотою листвой. Пояс его и кошель на поясе так
же блистали золоченым узором, а ножны кинжала мерцали драгоценными  камнями,
к тому же голенища его сапог были обрамлены золотящейся  окантовкой.  Откуда
он взялся?
   Столь же внезапно на противоположную сторону  того  самого  моста  ступил
другой человек. По напыщенным рукавам его  красного  жакета  сбегали  черные
полоски, а воротник  и  манжеты  сверкали  белоснежными  кружевами.  Изящные
сапоги франта, роскошно  украшенные  серебром,  как  бы  желали  скрыть  под
узорами всю кожу. Щеголь был не столь высок ростом, как тот, с кем собирался
он повстречаться на мосту, но притом более коренаст, а  волосы  его,  плотно
собранные, светились еще белее, нежели кружева. Он уже не был юношей. И  шел
вперед, ступая с такой  же  надменной  мощью,  какой  обладал  муж  славный,
спешивший ему навстречу.
   Они приближались друг к другу с недоверчивой неторопливостью. Точно  двое
торговцев конями, каждый из которых догадывается, что другой мечтает всучить
ему кобылу хромую да иену заломить покруче, подумалось Перрину.
   Но вот они встретились и вступили в беседу. Навострив уши,  Перрин  сумел
расслышать лишь гортанный говор да всплески эха. Затем двое столкнувшихся на
мосту стали хмуро одаривать друг друга огневыми взорами.  Попахивало  уже  и
возможной потасовкой. Ни один из участников  свидания  другому  не  доверял.
Пожалуй, можно было  решить,  что  оба  питают  ненависть  к  противостоящей
стороне. Взглянув наверх, Перрин попытался разыскать своим  зорким  взглядом
белую даму. Ее нигде не было. А когда  он  снова  посмотрел  вниз,  на  мост
встречи, к двум спорщикам подходил  некто  третий,  как  будто  известный  и
памятный Перрину. Видный собой  господин,  уже  средних  лет,  облаченный  в
бархат угольно-черного цвета и белые кружева. Постоялый двор! -  вспомнилось
Перрину. И перед встречей нашей нечто... нечто такое... Воину чудилось,  что
память напоминает ему о чем-то весьма давнем.  Но  вдаваться  в  подробности
прошлого она не желала.
   В минуту сию, в присутствии вновь прибывшего,  двое  спорщиков  на  мосту
подступили один к другому, вступая, вероятно, в союз, ни для кого из них  не
желательный. Третий выкрикивал поучения и потрясал кулаками, а двое смущенно
отворачивались, чтобы не  встретиться  с  ним  взглядами.  Каждый  из  двоих
союзников ненавидел второго, но страх перед свидетелем их союза был  сильнее
всех чувств. Глаза, подумал Перрин. Что же такого странного в его глазах?..
   Высокорослый господин, весь темный,  вновь  повел  спор  с  двумя  своими
знакомыми. Вначале он вещал неспешно, достойно, но вскоре  начал  спешить  и
яриться. Вдруг к  доводам  его  присоединил  свой  голос  беловолосый,  явно
разрушая только что заключенный союз с  другом-врагом.  Все  трое  принялись
орать друг на друга что было мочи. Однако наконец господин в черном  бархате
руками своими как будто развел свару и выбросил злобу прочь. И всех троих  в
мгновение ока объял и спрятал в себе разрастающийся  шар  полыхающего  огня.
Обхватив свою недоумевающую голову руками, Перрин  схоронился  за  гранитной
стеной парапета, свернулся там. подвластный лишь ветру, что толкал его, рвал
одежду и был столь же горяч, как живое  пламя.  Зажмурившись,  воин  все  же
видел его, пламя, пожирающее весь мир, пронзающее бытие. Взбесившийся ураган
проникал сквозь все тело Перрина, воин-кузнец чуял в  себе  его  пламенеющий
гул, неземную тягу, звериную пустоту его голода и безумное устремленье сеять
повсюду лишь пепел. Перрин закричал, в крике пытаясь обрести опору  и  зная,
что ничего не добьется. Но  вот,  будто  бы  улучив  мгновение  меж  редкими
ударами сердца, буря сникла. На самом деле! Вздох назад самум рвался пожрать
строптивца, но воин вдохнул воздух - и жар охладел, настал покой.  Слышалось
лишь эхо водопада...
   Собираясь с силами, Перрин поднялся  и  оправил  куртку.  Одежда  его  не
хранила следов боя со шквалом, на коже не было ни ран, ни ожогов.  В  памяти
воина еще завывало и гремело пламя, и забыть о случившемся Перрин был  не  в
силах. Но помнила минувшие минуты только память, а не тело бойца.
   Он снова выглянул из-за перил.  От  моста,  на  котором  встретились  два
кичливых скандалиста, осталось лишь несколько  оплавленных  плит  справа  да
столько же камней слева. О присутствии союзников-врагов не  напомнило  более
ничто.
   Тут Перрину тронули затылок  какие-то  иголочки,  как  бы  заставляя  его
взглянуть повыше. Прямо над воином-кузнецом, только чуть правее,  на  мосту,
глядя на Перрина, внюхивался в воздух матерый волчина.
   - Нет! - И Перрин бросился вдоль перил моста. -  Прочь,  сон!  Ты  ночной
кошмар! Я желаю проснуться!
   Он бежал, не чуя ног, взор  затуманился.  Замельтешили  размытые  цветные
пятна. В ушах у него что-то  зажужжало,  потом  стихло,  умолкло  совсем,  и
пляска пятен прекратилась, перед глазами все стало устойчивым.
   Перрин знал, что находится во сне, несомненном  и  бесспорном,  с  самого
первого мига. Ему казалось,  что  сны  иные,  посещавшие  его  ранее,  также
хранятся в затененных углах его памяти, но уж нынешний сон ему  известен.  В
какие-то предыдущие ночи он уже ступал по этим камням и  хоть  ничего  и  не
понимал, но знал одно - все это сон. На сей  раз  осознание  того,  что  это
видение - сон, не изменило ровным счетом ничего.
   Над головой его, на высоте шагов в пятьдесят, куполом сводился потолок, а
вокруг богатыря  возвышались  гигантские  колонны,  вытесанные  из  красного
камня. Обхватить кроваво-красную колонну руками  Перрин  не  сумел  бы  даже
вместе с не менее рослым товарищем. Пол зала был  вымощен  широкими  плитами
бледно-серого камня, столь же нерушимо-твердого, как и  неохватные  колонны,
но вытертого до  блеска  бесчисленными  стопами,  поколения  за  поколениями
проходившими по серым плитам.
   Под куполом зала холодно-жарко блистала необоримая сила-причина, причина,
приводившая сюда тех, чьи стопы и отполировали плиты зала.  Меч,  парящий  в
воздухе стоя, обращенный вниз рукоятью, будто невесомый,  ожидал,  казалось,
того, кто легко дотянется до рукояти и возьмет его. Сияющий меч чуть заметно
поворачивался  вокруг  своей  оси,  словно  повинуясь  какому-то   дуновению
воздуха. Однако меч сей был не  совсем  мечом,  сработанный  из  стекла  или
хрусталя, ибо клинок его, рукоять и крестовина гарды впивали в свои  точеные
грани весь свет мира и тут же рассекали сияние на тысячи хладных огней.
   Приблизившись к манящему оружию, Перрин  протянул  к  нему  руку,  словно
тысячу раз его ладонь уже обнимала великолепную сию рукоять.  Она  горела  у
него перед глазами, руку лишь протянуть.  Но  в  футе  от  сверкающего  меча
пальцы наткнулись в пустом воздухе будто на камень. Перрин как  будто  этого
ожидал.  Юноша  сделал  вторую  попытку  -  с  тем  же  успехом  он  мог  бы
проталкиваться  сквозь  стену.  В  футе  от  Перрина   меч   совершал   свой
медлительный, свой блистательный вальс замороженного огня, но парил  он  все
равно что по ту сторону океана.
   Калландор. Прошептал ли сам Перрин - или слово вонзилось ему  в  затылок?
Настойчиво доносилось будто  отовсюду.  Калландор.  Кто  владеет  мною,  тот
повелевает судьбой! Возьми меня, и свершим последний путь!
   Перрин, ошарашенный, отступил  на  шаг.  Этот  шепот  никогда  не  звучал
прежде. В точности такое же видение являлось ему подряд уже четыре  раза  до
нынешней ночи - он помнил это даже сейчас, во сне! Но впервые сегодня  ночью
в нем прорезалась перемена.
   Испорченные идут!
   Донесся иной шепот. Перрин понял, откуда пришла весть, и вздрогнул, будто
Мурддраал схватил его за плечо. Из-за колонн выступил горный волк, лохматый,
серый с сединой, в холке его рост достигал человеческого сердца.
   Волк не отрываясь смотрел на человека глазами такими же золотистыми,  как
у Перрина. Искаженные идут!
   - Нет! - проскрипел Перрин. - Прочь! Не впущу вас! Ни за что!
   Из последних сил человек пробил себе тропу из видений сна в явь  жизни  и
вскочил с кровати, один в своей хижине, и все еще били его волны  страха,  и
дрожь от холода, и вспышки гнева.
   - Не впущу! - продолжали шептать его губы. Испорченные  идут!  Мысль  сия
ясно полыхала у него в голове, но мысль эта была не Перрина. Они уже близко,
брат!

Глава 5
ОЖИВШИЕ КОШМАРЫ

   Схватив боевую секиру, Перрин выбежал из дома босой, в одном  белье,  ибо
холод уже не был ему врагом. Луна окунала тучи в молочно-белое сиянье.  Взор
Перрина ясно, как днем, различал  скользящие  меж  дерев  тени,  обступающие
лагерь, ростом иные из них казались не менее чем Лойал, но уродливые их лица
давно обратились в звериные морды, украшенные клювами, а у  иных  оставались
полулюдские физиономии, рогатые, увенчанные пушистыми гребнями,  и  рядом  с
ними прокрадывались к человеческому жилью зверолюди с копытами  или  когтями
вместо сапог. Перрин хотел поднять тревогу,  но  вдруг  широко  распахнулась
дверь бревенчатого дворца леди Морейн и в ночь  вылетел,  сжимая  меч,  Лан,
крича во все горло:
   - Троллоки! Проснитесь! К оружию! Рубите троллоков!
   Выпрыгивая из своих избушек, на его призыв откликались  неодетые,  но  не
забывшие прихватить мечи бойцы.
   Яро ринувшись  в  драку,  троллоки  напоролись  на  сталь  и  оглохли  от
возгласов "Шайнар!" и "Дракон Возрожденный!".
   Перрин готов был побиться об заклад: Страж дежурил всю ночь, а  не  спал,
ибо облачен был сейчас по всей форме и уже размахивал мечом в жарком  сердце
боя столь бесстрашно, точно куртка на его груди была  прочней,  чем  кираса.
Чудилось, будто Лан не сражается, а пляшет, и там, где кружила  его  пляска,
визжащие троллоки падали замертво, ибо меч  просвистывал  их  насквозь,  как
ветер или дождь.
   Сменила свой сон на боевой танец  и  грозная  Морейн.  Оружием  владычица
лагеря-поселка избрала хлыст, но когда она стегала троллока, то по телу  его
шла полоса пламени. Вдобавок свободной рукой Морейн не уставала  изымать  из
глубины воздуха поражающие огнем ядра: их пламя приносило  воющим  троллокам
неотвратимую гибель. Вспыхнула вдруг целиком  -  от  корней  до  верхушки  -
мощная липа, за  ней  другая,  и  еще  вяз.  Опрокинутые  раскрытым  светом,
троллоки выли, но продолжали размахивать изостренными шипастыми  секирами  и
изогнутыми наподобие кос мечами.
   Внезапно Перрин заметил: из обители Морейн нетвердым шагом  выходит  Лея.
Все остальное, кроме  лица  женщины,  перед  его  взором  как  бы  померкло.
Посланница народа Туата'ан, прижав руку к груди, прислонилась к  бревенчатой
стене. В отблеске света Перрин видел на лице Леи боль, ужас и  отвращение  к
резне.
   - Спрячьтесь! - выкрикнул Перрин в сторону Леи. - Запритесь в доме!
   Рев битвы и стон  боли  волнами  поглощали  его  слова.  Воин  побежал  к
несчастной.
   - Спрячьтесь в доме, Лея! Спасайтесь! Спасайтесь же. Света ради!
   В двух шагах от Перрина уже ходил ходуном троллок с круто загнутым клювом
вместо рта и носа. Тело его от плеч  до  самых  колен  покрывала  украшенная
шипами черная  кольчуга,  троллок  подскакивал,  взрывая  землю  ястребиными
когтистыми ногами, и поводил кровожадно  изогнутой  саблей.  Пахло  от  него
грязью, потом и кровью. Перрин пригнулся под свист вражьей  сабли,  коротко,
бессловесно выкрикнув, достал троллока секирой. Вроде бы ему нужно  бояться,
но сейчас страх не брал юношу: у него была цель. Главное сейчас -  дойти  до
Леи, увести ее в убежище, а троллок, стало быть, - просто помеха делу.
   Но троллок уже ревел и брыкался, катаясь по земле, так что  Перрин  и  не
успел заметить,  ранил  он  врага  или  нанес  ему  удар  смертельный.  Воин
перепрыгнул через извивающуюся тварь и  стал  карабкаться  вверх  по  склону
холма.
   На всю узкую  долину  расстилались  зловещие  тени  деревьев,  освещенных
гигантскими кострами. Возле дома Морейн одна из  теней  вдруг  обратилась  в
троллока, рогатого и козломордого. В руках  он  сжимал  секиру  с  громадным
клювом-шипом, готовясь ринуться вниз, в гущу схватки, но увидел Лею.
   - Не смей! - воскликнул Перрин. - Только не Лею! О Свет, нет!
   Осыпи скатывались под босыми его ступнями; боли  он  уже  не  чувствовал.
Троллок взмахнул секирой. Перрин закричал:
   - Лея-а-а-а-а-а!
   Услышав человеческий голос,  троллок  развернулся,  и  блеск  его  оружия
сверкнул в глаза Перрину. Юноша кинулся наземь  и  вскрикнул,  когда  вражья
сталь чиркнула по спине. Отчаянный бросок - и Перрин пальцами  ухватился  за
козлиное копыто и дернул. Троллок  потерял  равновесие,  шумно  грохнулся  и
покатился вниз по склону, но успел зацепить Перрина ручищами, которые  вдвое
больше человеческих, и потянул его за собой. Сцепившись, два  бойца  кубарем
катились под гору. В ноздри Перрину ударили вонь  козлиной  шерсти  и  почти
человеческий запах троллочьего пота. Грудь воителя сдавливали  тяжелые  руки
врага, не давая дышать, круша Перрину ребра.  Секира  троллока  скатилась  в
ямину, но тупые козлиные зубы вцепились  Перрину  в  плечо,  человека  стали
жевать мощные челюсти. Боль поползла по левой его руке, и  воин  не  сдержал
стона. Грудь Перрина силилась вдохнуть воздух, но перед глазами у  него  уже
поплыли черные круги. Смутно он осознавал, что правая рука свободна, и в ней
- чудом не оброненный боевой топор. Перрин крепко сжал рукоять топора -  как
молот, шипом вперед. С ревом, на последнем дыхании, Перрин изловчился и вбил
шип в висок троллоку. Без звука тот содрогнулся в предсмертных  конвульсиях,