их в общем зале поглядывал на столик  Лана  и  Рина  -  искоса,  поверх
кубков и кружек. Пухленькая меднокожая женщина,  в  платье  несколько  более
плотном, чем обычно носят доманийки, ничуть  не  скрывала  своего  интереса,
возбужденно  переговариваясь  с  типом  с  закрученными  усами   и   крупной
жемчужиной  в  ухе.  Вероятно,  пыталась  угадать,  будут  ли  из-за   Лайры
неприятности. Или гадала, правда ли, что мужчина с хадори на голове способен
убить за оброненную булавку.
   - Не ожидал встретить тебя в Канлууме, - промолвил Лан, поставив на  стол
кружку с вином. - Купеческий караван охраняешь?
   Букамы и хозяйки гостиницы нигде не было видно.
   Рин поежился.
   - Да, из Шол Арбелы. Говорят, самый удачливый торговец в Арафеле. Точнее,
говорили. Вот и договорились. Мы прибыли  вчера,  и  прошлой  ночью  в  двух
кварталах отсюда грабители перерезали ему горло.  Так  что  за  эту  поездку
денег мне не видать. - Он мрачно улыбнулся, сделал большой глоток  из  своей
кружки, возможно, в память о купце, а возможно, жалея, что не получит вторую
половину платы. - Чтоб мне сгореть, если я думал свидеться тут с тобой.
   - Не слишком верь слухам, Рин. С тех пор как я отправился  на  юг,  меня,
можно сказать, и не ранили. - Если для них отыщется  комната,  тогда,  решил
Лан, нужно обязательно поинтересоваться у Букамы,  заплатил  ли  уже  тот  и
каким образом. Глядишь, от негодования забудет про свою угрюмость.
   - Айил, - фыркнул Рин. - По-моему, им ты не по  зубам.  -  Разумеется,  с
Айил Рину сталкиваться не доводилось. - Я думал, ты вместе  с  Эдейн  Аррел.
Слышал, сейчас она в Чачине.
   Едва прозвучало это имя, как Лан резко повернулся к Рину.
   - А почему я должен  быть  возле  леди  Аррел?  -  негромко  спросил  он.
Негромко, но особо выделив ее титул.
   - Ну-ну, полегче, - произнес Рин. - Я вовсе не хотел... - С  его  стороны
было благоразумно оставить прежний тон.  -  Чтоб  мне  сгореть,  неужели  ты
ничего не слышал? Она подняла  знамя  с  Золотым  Журавлем.  Разумеется,  от
твоего имени. Едва год начался, как она отбыла из Фал Морана  в  Марадон,  а
теперь возвращается. -  Рин  покачал  головой,  колокольчики,  вплетенные  в
косицы, тихонько звякнули. -  Здесь,  в  Канлууме,  нашлось  сотни  две-три,
готовых последовать за нею. То есть за тобой. Назвать некоторых, так  ты  не
поверишь. Старый Кьюренин заплакал, когда услышал  ее  речи.  И  все  готовы
вырвать Малкир из лап Запустения.
   - Что погибло в Запустении, того больше нет, - устало  промолвил  Лан.  В
душе он ощущал ледяной холод. Теперь удивление Сероку, услышавшего, что  Лан
собирается  отправиться  на  север,  внезапно  обрело  новый  смысл,  как  и
нежданное заявление юного стражника. Даже взгляды, которыми Лана окидывали в
общем зале, показались ему иными. И со всем этим связана Эдейн.  Она  всегда
любила бури и грозы. - Пойду за лошадью своей присмотрю, - сказал Лан  Рину,
со скрипом отодвигая скамью.
   Рин что-то сказал  вслед,  мол,  неплохо  бы  вечерком  прошвырнуться  по
окрестным тавернам, но Лан  его  не  слушал.  Он  торопливо  миновал  кухню,
окунувшись в горячий от раскаленных железных жаровен, пышущих жаром каменных
печей и открытых очагов воздух, и вышел в прохладу  конюшенного  двора,  где
смешались запахи лошадей, сена  и  дыма.  На  крыше  конюшни  щебетал  серый
жаворонок. Весной серые жаворонки прилетают раньше малиновок.  Тогда  в  Фал
Моране, когда Эдейн впервые обожгла его ухо жарким шепотом, тоже пели  серые
жаворонки.
   Лошадей уже завели в стойла, на дверцах стойл висели попоны,  поверх  них
лежали уздечки и седла. Вьючных корзин Лан  не  заметил.  Очевидно,  госпожа
Аровни дала знать конюхам, что Букама и  Лан  останутся  ночевать  у  нее  в
гостинице.
   В сумрачной конюшне он увидел всего одного конюха  -  худощавая  сурового
вида женщина сгребала навоз. Не превращая своего занятия, она молча смотрела
на Лана, он похлопал Дикого Кота по шее, проведал и двух других лошадей. Так
же не проронив ни слова, женщина  смотрела,  как  Лан  принялся  расхаживать
туда-сюда по конюшне.  Меряя  шагами  усыпанный  соломой  земляной  пол,  он
пытался размышлять, но в голове крутилось лишь  имя  Эдейн.  Лицо  Эдейн,  в
обрамлении черных шелковистых волос, что спускались ниже  талии,  прекрасное
лицо  с  огромными  темными  глазами,  из-за  которых,  пусть  даже   полных
властности, иссохнет душа любого мужчины.
   Вскоре женщина-конюх, коснувшись пальцами губ и лба, что-то  пробормотала
в его сторону и поспешно вывезла из конюшни полупустую тележку. Косясь через
плечо на Лана, женщина чуть задержалась, затворяя дверь, и Лан остался один.
Сумрак прорезали косые солнечные лучи, что пробивались  в  щели  приоткрытых
люков, ведущих на сеновал. В бледно-золотых полосах света плясали пылинки.
   Лан поморщился. Неужели  она  испугалась  мужчины  с  хадори  на  голове?
Решила, что в том, как он ходит тут, таится угроза? Вдруг Лан поймал себя на
том, что его пальцы пробегают по длинной рукояти меча, на том, как напряжено
лицо. А как он ходит? Да нет, он не просто ходит, а  повторяет  шаги  боевой
связки под названием "Леопард в высокой траве", которую используют, когда со
всех сторон тебя окружают враги. Ему нужно успокоиться.
   Лан уселся, скрестив ноги, на охапку  соломы,  мысленно  представил  себе
язычок пламени и отправил туда все свои эмоции,  ненависть,  страх,  все  до
последней крупицы, пока в конце концов  не  окружил  себя  коконом  пустоты.
После многолетней практики для  достижения  ко'ди,  единения,  потребовалось
совсем мало времени - лишь один удар сердца. Мысли и даже  собственное  тело
казались чем-то далеким, но в этом состоянии Лан воспринимал все  окружающее
лучше обычного, он стал един с охапкой соломы, на которой сидел, с конюшней,
с мечом в ножнах позади себя. Лан "чувствовал" лошадей, жующих сено в  своих
кормушках, и мух, жужжащих в углах. Они все были частью  его,  он  слился  с
ними. Особенно с мечом. Впрочем, именно такой  бесстрастности  он  сейчас  и
искал.
   Из кошеля на поясе Лан достал тяжелое золотое кольцо-печатку с вырезанным
на нем летящим журавлем и принялся вертеть его  в  пальцах.  Кольцо  королей
Малкири, его носили мужчины, которые сдерживали Тень более девяти сотен лет.
Неизвестно, сколько раз кольцо  перековывали,  когда  металл  истирался,  но
всякий раз  старое  кольцо  расплавляли,  чтобы  оно  стало  частью  нового.
Наверняка что-то в этом кольце помнило  еще  и  руки  правителей  Рамдашара,
существовавшего  до  Малкир,  и  властителей  Арамелле,  что   была   прежде
Рамдашара. Этот кусочек металла олицетворял собой более чем трехтысячелетнюю
битву с Запустением. Кольцом Лан  владел  всю  свою  жизнь,  но  никогда  не
надевал его. Обычно даже прикоснуться к кольцу  он  не  мог  без  внутренней
борьбы, но каждый день заставлял  себя  вновь  и  вновь  смотреть  на  него,
относясь к этому как  к  своеобразному  упражнению  воли.  Сегодня  же,  без
погружения в пустоту, он вряд ли сумел бы сделать  это.  Только  пребывая  в
ко'ди, где мысль плавает свободно, а  всякое  чувство  -  далеко,  на  самом
горизонте.
   Еще в колыбели Лан получил четыре дара. Кольцо на руку  и  медальон,  что
сейчас висел у него на шее, меч у бедра и клятву, данную от его имени. Самым
ценным из даров был медальон, самым тяжелым - клятва. "Стоять  против  Тени,
пока крепко железо и тверд камень. Защищать народ Малкир до последней  капли
крови.  Отомстить  за  то,  что  нельзя  защитить".  И  тогда  его  помазали
благовонным маслом и нарекли Дай Шан, назвали  следующим  королем  Малкир  и
вывезли из страны, обреченной на  гибель.  Двадцать  человек  отправились  в
опасный путь; до Шайнара добрались пятеро.
   Защищать уже было нечего, оставалось только мстить за  родную  страну,  и
Лана готовили к этому с первых его шагов. С  подарком  матери  на  груди,  с
отцовским мечом в руках, с кольцом, обжигавшим ему душу, он мстил за  Малкир
с шестнадцати лет. Но никогда он не вел никого с собой в Запустение.  Да,  с
ним отправлялся Букама и другие, но Лан не вел  их.  Его  война  -  война  в
одиночку. Мертвого не оживить, а тем  более  не  вернуть  к  жизни  погибшую
страну. А именно это пыталась теперь сделать Эдейн Аррел.
   Ее имя  эхом  зазвучало  в  окружавшей  Лана  пустоте.  На  краю  пустоты
холодными предрассветными горами проступили разнообразные  чувства,  но  Лан
отправил их в пламя, чтобы все вновь обрело  прежнее  спокойствие.  И  вновь
сердце его стало биться медленно, будто вторя  копытам  стоявших  в  стойлах
лошадей, и биение  мушиных  крылышек  зазвучало  контрапунктом  размеренному
дыханию Лана. Эдейн была его карнейрой, первой женщиной в его жизни. Об этом
едва ли не кричали тысячи лет обычаев, как бы он  ни  окружал  себя  коконом
пустоты.
   Ему исполнилось пятнадцать, а Эдейн была более чем  вдвое  старше,  когда
она запустила руки в его волосы,  все  еще  вольно  свисавшие  до  пояса,  и
шепотом заявила ему о своих  намерениях.  Тогда  женщины  еще  называли  его
красивым и довольно смеялись, увидев, как он смущенно  краснеет,  и  полгода
она находила удовольствие в том, чтобы ходить с ним под  ручку  и  завлекать
его в свою постель. Так было, пока Букама и другие  воины  не  вручили  Лану
хадори. Когда на десятый день рождения  ему  дали  в  руки  меч,  по  обычаю
Пограничья он стал считаться мужчиной, хоть и был еще слишком мал для  меча.
Но у Малкири плетеная кожаная лента имела огромное  значение,  ведь  с  того
мига, как мужчина впервые повязывал  ее  себе  на  голову,  он  один  вправе
решать, куда он идет, когда  и  зачем.  И  мрачная  песнь  Запустения  стала
стоном,  заглушившим  все  прочие  звуки.  Негромко  произнесенная   клятва,
запечатленная в сердце Лана, направила его шаги.
   Минуло почти десять лет с той поры, как Лан верхом покинул  Фал  Моран  и
Эдейн смотрела ему вслед. А когда он вернулся, ее уже не было. Но  Лан  ясно
помнил ее лицо - куда  лучше,  чем  лица  тех  женщин,  которым  с  тех  пор
случалось делить с ним ложе. Больше он не мальчик, чтобы думать,  будто  она
любит его просто потому, что решила стать  его  первой  женщиной,  однако  у
малкирских мужчин бытовало присловье: "Твоя карнейра навсегда уносит с собой
частицу твоей души и носит ее точно ленту в волосах". И обычаи порой требуют
от человека большего, чем закон.
   Скрипнула открывающаяся дверь, и на пороге конюшни появился Букама -  без
куртки, рубаха будто второпях заправлена в штаны. Без меча он казался голым.
Словно бы в нерешительности, он осторожно распахнул  обе  створки  и  только
потом вошел внутрь.
   - Ну, что ты собираешься делать? - в конце концов спросил он.  -  Раселле
рассказала мне о... о Золотом Журавле.
   Лан спрятал кольцо, высвободился из объятий пустоты. Эдейн будто смотрела
на него со всех сторон, но ускользая от его взгляда.
   - Рин мне сказал, что даже Назар Кьюренин  готов  выступить  в  поход,  -
оживленно отозвался Лан. - Не хочешь полюбоваться на этакое зрелище? - Целая
армия может погибнуть, пытаясь одолеть  Запустение.  И  не  одна  армия  уже
погибла в подобных бесплодных попытках. Но память о Малкир уже  исчезает.  И
скоро сама страна превратится  в  воспоминания,  как  это  уже  случилось  с
захваченной Запустением землей. - Тот мальчик  у  ворот  отпустит  волосы  и
попросит у отца хадори. - Люди уже  забывают  о  Малкир,  стараются  забыть.
Когда не станет последнего мужчины, который перевязывает  волосы,  когда  не
станет последней женщины, которая наносит  на  лоб  цветную  точку,  неужели
тогда в самом деле исчезнет и Малкир? - Глядишь, и Рин  избавится  от  своих
косиц. - Из голоса Лана пропала всякая тень веселья, когда он добавил: -  Но
такой ценой? Хотя кое-кто считает, что оно того стоит.
   Букама хмыкнул, но не сразу. Возможно, он-то как раз так и считал.
   Подойдя к стойлу с Солнечным Лучом, он принялся перебирать упряжь  своего
чалого, словно забыв, что собирался сделать.
   - Для всего есть цена. Всегда, - произнес Букама, не поднимая глаз. -  Но
есть цена и цена. Леди  Эдейн...  -  Он  коротко  взглянул  на  Лана,  потом
повернулся к нему. - Она всегда была такой -  заявляла  о  всех  правах,  на
которые могла претендовать, и требовала  исполнения  малейших  обязательств.
Обычай связал тебя с ней, и, что бы ты ни решил, она станет направлять тебя,
как коня - поводьями. Если, конечно, ты как-то не вывернешься.
   Медленно Лан заткнул большие пальцы за  ремень,  на  котором  висел  меч.
Букама вывез Лана из Малкир, посадив за спину и привязав к  себе.  Последний
из тех пятерых. Букама вправе свободно говорить с ним, пусть даже речь  идет
о карнейре Лана.
   - И как, по-твоему, я могу уклониться от своих обязательств и не  навлечь
на себя позора? - спросил Лан куда резче, чем хотел.  Глубоко  вздохнув,  он
продолжил тоном поспокойней: - Ладно, не будем об этом. Кстати, в общем зале
пахнет лучше, чем тут. Рин предлагал вечером прошвырнуться по кабакам.  Если
только госпожа Аровни  тебя  отпустит.  Кстати,  в  какую  цену  нам  встали
комнаты? Они хорошие? Надеюсь, не слишком дорогие.
   Заливаясь краской, Букама двинулся вместе с Ланом к дверям.
   - Нет, не очень дорого, - торопливо сказал он. - Тебе достался соломенный
тюфяк на чердаке, а я... э-э... А я буду в комнате у Раселле. Я бы  пошел  с
вами, но, кажется, Раселле... Я не к тому, что она меня не отпус... Я...  Ах
ты, щенок! - прорычал Букама. -  Ничего,  тут  есть  одна  служанка-милашка,
Лайра. Вот и посмотрим, удастся ли тебе сегодня поспать на том тюфяке. Да  и
даст ли она тебе вообще поспать! Так что не думай, будто...
   Букама умолк, когда они с Ланом вышли на солнечный  свет,  слишком  яркий
после сумрака конюшни. Серый жаворонок  по-прежнему  выводил  свою  весеннюю
песню.
   Шестеро  мужчин  шагали   через   опустевший   конюшенный   двор.   Шесть
обыкновенных мужчин с мечами на поясе, ничем не  отличающиеся  от  людей  на
городских улицах. Но Лан все понял еще до того, как двинулись  их  руки,  до
того, как их взгляды устремились на него, а шаги ускорились. Он  не  мог  не
понять - слишком часто он встречался с теми, кто хотел его  убить.  И  рядом
был Букама - связанный клятвой, не позволявшей ему взяться за меч, даже будь
при нем оружие. Если Лан с  Букамой  попытаются  спрятаться  в  конюшне,  те
шестеро доберутся до них раньше,  чем  они  успеют  затворить  двери.  Время
замедлилось, потекло как застывший мед.
   - В конюшню! И заложи двери! - бросил Лан, а рука его метнулась к  эфесу.
- Исполняй приказ, солдат!
   Ни разу в жизни Лан не приказывал Букаме, и тот на миг замешкался,  потом
церемонно поклонился и хрипло произнес:
   - Моя жизнь  -  твоя,  Дай  Шан.  Будет  исполнено.  Когда  Лан  двинулся
навстречу нападающим, то услышал, как в конюшне с  глухим  стуком  опустился
засов. Чувство облегчения было далеким-далеким. Он пребывал в ко'ди  един  с
мечом, плавно выскользнувшим из ножен. Един с бросившейся к нему  шестеркой.
По утрамбованной земле глухо топали сапоги, блеснула обнажаемая сталь.
   Вперед вырвался один, худой как цапля, и Лан сделал первый шаг  в  боевой
стойке. Время точно застывший мед. Пел серый жаворонок,  и  худой  закричал,
когда "Рассечением облаков" ему отрубило правую  кисть  у  запястья,  и  Лан
продолжал движение, чтобы  остальные  не  набросились  на  него  все  разом.
"Дождик на закате" до кости рассек толстяку лицо и  лишил  левого  глаза,  а
рыжеволосый юнец полоснул Лана  по  ребрам  "Черными  камушками  на  снегу".
Только в сказаниях герой выходил  из  схватки  против  шестерых  без  единой
царапины. "Распускающаяся роза" отсекла лысому левую руку, а рыжий  кончиком
меча нанес Лану рану у глаза. Только в сказаниях можно в одиночку  сразиться
с шестерыми и остаться в живых. Лан знал об этом с самого начала. Долг - как
гора, а смерть - перышко, и долгом Лана был Букама, который вывез ребенка  у
себя на спине. Но ради этого мига Лан  жил,  ради  этого  сражался  -  пиная
рыжего в голову, кружась юлой и получая раны, истекая  кровью  и  ступая  по
лезвию бритвы, - в танце между жизнью и смертью. Время точно застывший  мед,
и Лан менял позиции и приемы, но  конец  мог  быть  лишь  один.  Мысли  были
далеко. Смерть - лишь перышко.  "Одуванчик  на  ветру"  раскроил  горло  уже
потерявшему глаз толстяку - страшная рана на лице остановила того  всего  на
несколько мгновений, - и малый  с  раздвоенной  бородкой,  плечистый,  точно
кузнец, удивленно охнул, когда "Поцелуем гадюки"  клинок  Лана  пронзил  ему
сердце.
   И вдруг Лан понял, что стоит он один, а по  всему  двору  валяются  шесть
тел. Рыжеволосый судорожно вздохнул, в последний раз,  взрыв  землю,  дернул
ногами, и вот из семерых людей здесь живым остался только Лан.  Он  стряхнул
кровь с клинка, наклонился  и  обтер  последние  красные  капли  о  чересчур
дорогую куртку "кузнеца", потом четким движением, будто на уроке  у  Букамы,
вложил меч в ножны.
   Внезапно из гостиницы высыпали люди - повара, конюхи, служанки, народ  из
общего зала. Все кричали, пытаясь  понять,  что  тут  за  шум,  и  изумленно
таращась на распростертых на земле мертвецов. Самым первым, с мечом в руках,
выбежал Рин. Побледневший, он подошел к Лану.
   - Шестеро, - пробормотал Рин, разглядывая тела. -  Проклятие,  у  тебя  и
впрямь везение самого Темного.
   Подбежавший Букама и опередившая его на считанные  мгновения  темноглазая
Лайра занялись ранами Лана. Они стали осматривать его,  осторожно  раздвигая
окровавленные края разрезов в одежде. Девушка то и дело слегка  вздрагивала,
но голос у нее был на удивление спокойный, совсем как у  Букамы,  когда  она
посоветовала  послать  лучше  за  Айз  Седай,  чтобы  та  исцелила  его,   и
посетовала, что придется столько швов  накладывать.  Потом  заявила,  что  с
иголкой и ниткой справится и сама, отогнав  Букаму,  порывавшегося  заняться
тем же. Появилась и госпожа Аровни; она, приподняв юбки,  обходила  кровавые
лужицы, сердито оглядываясь на трупы, замусорившие двор ее конюшни, во  весь
голос ругая стражников: разбойники, видать, совсем распоясались, и злодеи не
посмели бы шляться по городу средь бела дня, если б стража баклуши не  била.
С ней громко согласилась доманийка - та самая, которая разглядывала  Лана  в
общем зале. И доманийке-то, к ее неудовольствию, трактирщица велела  сбегать
за  стражниками,  заодно  и  поторопив  тычком.  Последнее  в  полной   мере
свидетельствовало о потрясении госпожи  Аровни  -  в  противном  случае  она
никогда  не  стала  бы  так  обращаться  со  своими  клиентами.  А  о  шоке,
испытываемом  всеми,  говорило  то,  что  доманийка  без  всяких  возражений
кинулась исполнять поручение.  Хозяйка,  ворча  на  обнаглевших  грабителей,
принялась распоряжаться, чтобы мертвецов убрали с глаз долой.
   Рин переводил непонимающий  взгляд  с  Букамы  на  конюшню  и  обратно  -
впрочем, он действительно ничего не понимал.
   - Вряд ли это грабители. - Он указал на малого, походившего на кузнеца. -
Вот этот слушал речь Эдейн Аррел, когда та была тут, и ее слова ему явно  по
душе пришлись. Кажется, с ним был  и  еще  кто-то  из  этих.  -  Рин  качнул
головой, тихо звякнули колокольчики. - Очень странно. Впервые о  том,  чтобы
поднять знамя с Золотым Журавлем, она заговорила тогда,  когда  дошел  слух,
что ты убит под Сияющими Стенами. Твое  имя  привлечет  людей,  но,  раз  ты
погиб, она могла бы стать эл'Эдейн. - В ответ на взгляды Лана и  Букамы  Рин
только развел руками и торопливо добавил: - Я никого ни в чем не обвиняю.  И
никогда бы  я  не  посмел  обвинить  в  подобном  леди  Эдейн.  Уверен,  она
преисполнена женского сострадания и самых благих намерений.
   Госпожа Аровни крякнула, точно от  удара  кулаком,  а  Лайра  еле  слышно
пробормотала, что этот красавчик из Арафела мало что смыслит в женщинах.
   Лан покачал головой. Эдейн, если это отвечает ее намерениям, могла реш