но сейчас так нужен  хоть  кто-нибудь!  И  все-таки  у  Карридина
хватило духу прошелестеть:
   - Я служу Великому Повелителю Тьмы, как и ты ему служишь, Мурддраал. Мы с
тобой заодно!
   - Как вам будет угодно, милорд! - Мурддраал рассмеялся так, что  кости  у
Карридина скрипнули. - Но мне угодно знать, отчего ты сейчас стоишь здесь, а
не на земле Равнины Алмот!
   - Я... Прибыть в Цитадель мне приказал Лорд Капитан-Командор...
   - Приказы твоего Лорда Капитана-Командора не  дороже  дерьма!  Приказываю
тебе найти человека, прозванного Ранд ал'Тор, и убить его.  Вот  что  должно
быть твоей задачей! Это сейчас главное! Как ты смеешь не подчиняться?!
   Карридин,  собравшись  с  силами,  заставил  себя   успокоиться.   Взгляд
Мурддраала вонзался в спину инквизитору, точно острие ножа.
   - Но ход дел... претерпел  изменения.  Над  некоторыми  событиями  я  уже
утратил контроль...
   Посередине стола Мурддраал  чертил  рисунок,  и  царапающий  звук  терзал
Карридину слух. Тонкими усиками  из-под  ногтей  Получеловека  выкручивались
стружки.
   - Ничего не изменилось. Ты поклялся  служить  Свету,  но  потом  произнес
абсолютно иные клятвы, им-то ты и останешься верен!
   Скользя взглядом вслед за царапинами на полированной столешнице, Карридин
сглатывал свой страх.
   - Мне тут не все ясно! - отважился он наконец. - Я полагал,  что  Великий
Повелитель Тьмы намерен как-то использовать Ранда ал'Тора. Почему  я  обязан
вдруг срочно убить его?
   - Опять устраиваешь мне допрос?! Давно пора повесить  тебя  на  твоем  же
языке, прихвостень Света! А не хочешь висеть - не утруждай меня вопросами. И
не мечтай понять наш замысел. Твой удел - повиноваться! Служить  мне  -  как
служит дрессированная шавка. Улавливаешь  смысл?  Так  что  ходи  на  задних
лапках и жди новых приказов, щенок!
   Гнев Карридина уже прогрыз себе путь сквозь заросли  ужаса,  и  рука  его
потянулась к рукояти меча. Но клинка под плащом не было: он  оставил  его  в
приемной, у дверей зала аудиенций, куда приказал ему явиться Пейдрон Найол.
   Мурддраал прянул на него молниеносно, точно гадюка. Карридин  задрожал  в
задохнувшемся своем вопле, ибо рука Мурддраала сжала  ему  запястье  мертвой
хваткой; кости у бедняги задребезжали, посылая вверх по руке  волны  смерти.
Но так и не вырвался у него вой; левой рукой Получеловек захлопнул ослушнику
рот. Сначала от пола оторвались  пятки  обезвреженного  Карридина,  затем  и
пальцы его ног. Славный воин, схваченный Мурддраалом,  болтался  в  воздухе,
как выдернутый клещами гвоздь; он мог лишь хрипеть и бурлить изнутри.
   - Слушай меня ушами, человечье отродье! - приговаривал ласково Мурддраал.
- Ты достанешь этого молодца, где бы он ни был, и прикончишь на месте! Да не
вздумай потом удрать от нас! Среди ваших чистеньких питомцев есть  и  такие,
что сразу же мне донесут, если ты свернешь с нашей дороги. Пусть  этот  урок
подбодрит тебя и добавит смелости. Но если в нынешнем месяце Ранд ал'Тор  не
будет лишен возраста, я возьму в заложники  кого-нибудь  из  твоей  семейки:
доченьку твою, или там сына,  сестру,  дядьку.  И  ты  не  узнаешь,  кого  я
приказал насадить на острие, пока мой избранник не сдохнет, воя  по-собачьи.
А в следующем месяце я проколю своей сталью еще одного из  ваших.  А  там  и
третьего, четвертого. Но если и после этого Ранд ал'Тор останется в живых, а
все твои родные уже будут заколоты, придется мне уже тебя самого залучить  -
забрать прямо в Шайол Гул! - Мурддраал улыбался. - И тогда ты будешь умирать
годы, а не миг, человечек! Теперь ты все усвоил?
   Подвешенный над полом Карридин едва сумел жалобно что-то простонать.  Ему
казалось, что его шея, изогнутая безликим чудовищем, вот-вот разорвется.
   Мурддраал швырнул Карридина через зал, и военачальник треснулся  о  самую
дальнюю стену и соскользнул на ковер почти без  чувств.  Он  простерся  ниц,
пытаясь вдохнуть воздух.
   - Ну, есть еще вопросы, человечек?
   - Я... слушаю тебя и повинуюсь! -  промямлил  Карридин  в  ковер.  Но  не
услышал ответа.
   Скривив лицо от боли у себя в шее, он огляделся. Кроме Карридина, в  зале
никого не было.  Древняя  пословица  вспомнилась  ему:  "Полулюди  на  тенях
скачут, как на лошадях, а свернут они с пути -  не  ищите:  не  найти!.."  И
вправду, никакая стена не была  для  Мурддраала  непроходимой  преградой.  В
груди Карридина зарождался  рев  ярости.  Осыпая  проклятиями  толчки  боли,
идущие от запястья, рыцарь поднялся на ноги.
   Дверь распахнулась, и в зал вкатил свое брюхо Шарбон с корзиной в  руках.
Он замер, уставившись на Карридина.
   - Заждались меня, хозяин мой, да? Уж вы простите мне отлучку,  хозяин,  я
ходил покупать фрукты для вас...
   Неповрежденной своею левой рукой Карридин выбил из  рук  Шарбона  нелепую
корзинку, пустив убогие зимние яблочки раскатываться по коврам  на  полу,  и
наотмашь, тыльной стороной  ладони,  отвесил  слуге  по  физиономии  звонкую
оплеуху.
   - Простите! Извините меня, хозяин! - шептал Шарбон.
   -  Подать  немедля  бумагу,  перо,   чернила!   -   рычал   Карридин.   -
Пошевеливайся, остолоп! Мне нужно написать новые приказы!
   Но какие приказы? Какие?
   Не чуя под собой ног, колобок Шарбон катался по залу, поспешая  исполнить
указания хозяина. Карридин же не мог оторвать взгляд от рубцов  и  линий  на
полированной столешнице, не в силах унять сковывающий его страх.

   И будет пред ним множество путей, и никому не дано  знать  его  имя,  ибо
рожден будет он среди нас многажды, во многих обличьях, как  был  он  рожден
прежде и как всегда будет, и так бесконечно. Пришествие  его  подобно  будет
лемеху плуга, взрезающего пашню, переворачивающему жизни наши, снимая нас  с
мест, где покоились мы в забвении и безмолвии. Разрушающий узы; кующий цепи.
Созидающий будущее; размывающий предначертанность рока.

   Из "Комментариев к Пророчествам о Драконе"
   Джурит Дорине, Правой Руки Королевы Алморен,
   742 г. П. Р., Третья Эпоха

Глава 1
ОЖИДАНИЕ

   Колесо Времени свершает свои круги,  наступает  новая  эпоха,  а  прежняя
уходит, оставляя в памяти людей свои деяния,  из  коих  расцветают  легенды.
Легенды упрощаются, их уже называют сказками, но и  сказки  давнего  времени
меняют свой лик, когда породившая их эпоха приходит в новых лицах.
   Пришел срок - и на арену жизни выступила  эпоха,  которую  одни  называли
Третьей, другие - давнишней, но возродившейся, - тогда-то в Горах  Тумана  и
разбушевался  вихрь.  Нельзя  именовать  эту  бурю  началом  чего-то   инако
живущего. Колесо Времени, замыкая круги, не ведает, где начало и  где  конец
одного круга. Но в ту пору и впрямь родилось новое.
   У подножия гор, на просторах долин, голубых в тумане утра, ветер пустился
в разгул. На долах, где шумели вечнозеленые леса, он блуждал  и  слабел,  но
другие пустоши, еще голые, лишь собирались  породить  зелень  трав  и  дикие
гвоздики. Долгим воем ветер оплакивал погребенные песками  руины,  памятники
неизвестно кому, забытые людьми так же,  как  их  творцы.  Буран  стонал  на
перевалах,  в  расщелинах  между  скалами,  убеленными  снегом,  не  таявшим
никогда. Плотные облака прилипали к вершинам гор, такие же белые, как  снег,
и сливались с возвышенностью.
   В предгорьях зима миновала или уже уходила, но  здесь,  на  высотах,  она
будто  вцепилась  в  каждый  камень,  обшивая  вершины   белыми   заплатами.
Вечнозеленые деревья и кустарники уже не боялись обнажить иголки,  листочки,
а у обычных деревьев-простаков ветви оставались голыми, они чернели на  фоне
скал и спящей почвы. И не было слышно  голосов  -  лишь  дуновение  ледяного
ветра над снегами и камнем. Вся  земля,  казалось,  чего-то  ожидает.  Чего?
Что-то должно взять ее за живое, вернуть к жизни...
   Перрин Айбара завел своего коня в чащу кустов болотного мирта и  сосен  и
привязал узду к стволу. Он повел  плечами  и  поплотнее  закутался  в  плащ,
подбитый изнутри мехом, - настолько уютно,  как  привык  устраиваться  воин,
таскающий на поясе топор с лезвием-полумесяцем, не выпуская из  рук  длинный
лук. В тот самый день, когда выковал мастер Лухан сей добрый топор  с  вечно
холодной сталью, Перрин ему качал мехи. А нынче в пути  ветер  вздувал  плащ
Перрина, отбрасывая с его головы  капюшон,  приглаживая  лохматые  кудри,  и
пронизывал воина насквозь, но Айбара только пошевеливал  пальцами,  согревая
ноги, да поеживался, не покидая седла, и раздумывал он вовсе не о погоде. Не
выпуская из виду пятерых своих спутников, он старался понять, донимает ли их
холод. Ибо послан отряд был не для ожидания, но для чего-то большего.
   Конь Перрина, по кличке  Ходок,  пофыркивал  и  задирал  голову.  Ходока,
жеребца мышастой масти, с едва заметным серебряным блеском на шерсти, Айбара
прозвал так за быстроногость, но в  те  минуты  на  дороге  конь  словно  бы
чувствовал раздраженность всадника, его нетерпение. Устал я от  бесконечного
ожидания. Морейн держит нас всех, будто клещами. Да спалит  тебя  Свет,  Айз
Седай! Ну когда же кончится это ожидание?!
   Перрин бездумно  потянул  в  себя  воздух.  Дорожный  дух  был  смешан  с
лошадиным ароматом, но еще  доносился  запах  людей,  острого  человеческого
пота. Кролик едва успел дать петлю меж двух берез, всего мгновение назад,  и
страх вновь его подгонял, так что лиса-охотница не сумела догнать добычу. Но
вдруг юноша сообразил, что делает, и одернул себя. На таком ветру лучше б  у
меня нос заложило. Очень бы ему хотелось сейчас заполучить насморк. И  я  бы
не позволил Морейн излечить меня от него.
   Вдруг у него словно защекотало что-то в затылке. Но верить  ощущениям  не
хотелось. И спутникам своим он ничего не сказал.
   С Перрином по дороге двигались  по-прежнему  пятеро  всадников,  короткие
луки их были наготове, и все пятеро строго взирали на небосклон да на склоны
гор, поросшие редким лесом. Думалось, будто эти пятеро не  чувствуют  ветра,
что раздувает их одежды, точно флаги. Над плечом каждого  из  них  виднелась
рукоять двуручного меча, продетого сквозь разрез в плаще. Глядя на их гладко
выбритые  головы  с  узлами  волос  на  макушках,  Перрину  становилось  еще
холодней. Но  для  них,  пятерых,  нынешняя  погода  казалась  обыкновенной,
весенней.  На  самой  прочной  наковальне  мира  из   них   выколотили   всю
чувствительность. Шайнарцы из Пограничных Земель славились  твердостью,  они
жили на  самом  пороге  Великого  Запустения,  где  набеги  троллоков  могли
повторяться чуть не каждую ночь, где даже купец или земледелец  по-солдатски
владели мечом и луком. Но пятеро всадников были  не  пахарями,  а  солдатами
чуть ли не с самого рождения.
   Нередко удивлялся Айбара тому, с  каким  уважением  все  пятеро  воителей
выслушивали его распоряжения, вполне признавая  его  командиром.  Будто  они
полагали, что ему дано особое право, некое знание, для  них  закрытое.  Или,
может быть, они - просто мои друзья? - спрашивал он себя не совсем искренне.
Ни один из пятерых не был столь высок ростом, как Перрин, и ни один  не  был
так же крепок сложением. Годы работы подмастерьем в кузнице  развили  в  нем
неуемную силу, развернули плечи, сделав Перрина чуть  ли  не  вдвое  крупней
всякого воина. Но шутки пятерых шайнарцев, проходившихся по поводу его юного
возраста,  заставили  Айбара  ежедневно  брить  себе  щеки,  чтобы  спутники
умолкли. Шутки друзей все же нередко насмешливы. Ему бы  очень  не  хотелось
вновь стать мишенью для шуточек, чего не миновать, коли  Перрин  упомянет  о
своем ощущении.
   Внезапно Перрин с растерянностью вспомнил, что  на  его  наблюдательность
спутники надеялись и  в  эту  секунду.  Он  проверил,  наготове  ли  стрела,
наложенная на его длинный  лук,  и  обратил  взгляд  вниз,  на  пространства
долины: она начиналась в западной стороне и,  медленно  распахиваясь  вширь,
исчезала из поля зрения. Земля ее была покрыта широкими  и  узкими  полосами
снега, последними следами зимы. Деревья там, внизу, истерзанные ветрами, все
еще тянулись к небу голыми, заледеневшими в мороз  ветвями,  но  высились  и
вечнозеленые сосны, болотный  мирт,  ели  и  остролист.  А  вдоль  предгорий
поднимались тенистые леса; на склонах гор, как и в оврагах долин, они  могли
дать  укрытие  любому,  кто  умел  им  воспользоваться.   Но   без   крайней
необходимости здесь в леса не ходили.  Рудники  были  разбросаны  в  дальних
южных краях, либо на севере края, еще дальше; местный же люд истово веровал,
что на Горах  Тумана  каждого  подстережет  неудача,  а  потому  не  следует
заходить  в  лес,  коли  возможно  того  избежать  Глаза  Перрина   сверкали
отполированным золотом.
   Зуд вонзился ему в затылок.
   Нет, ни за что!
   Он мог бы отсечь это зудящее ощущение, но сосущее ожидание все  равно  не
исчезло бы. Перрин будто балансировал  на  самом  краю  обрыва.  Словно  все
замерло на грани. Перрин гадал, нет ли чего нежеланного в окружающих  горах.
Наверное, есть способ проверить. В таких краях, где человек появляется раз в
сто лет, несомненно, раздолье волкам. Но прежде чем мысль  о  волках  успела
обрести форму, он безжалостно задавил ее.  Лучше  быть  в  неведении.  Лучше
гадать, чем так узнать. Как бы мало шайнарцев ни  было,  но  каждый  день  в
округе разъезжали разведчики. Если бы тут что-то было, дозорные заметили бы.
Моя кузница здесь, - сказал себе Перрин, - и здесь отбивать молотом  поковку
должен я. А они пускай раздувают пламя у собственных наковален.
   Дальнозоркий Перрин Айбара первым заметил силуэт всадника,  скачущего  из
Тарабона. Но и для него воин был разноцветным комком, который лошадь  несла,
петляя меж дерев, далеко-далеко, то  открыто,  то  незаметно.  А  лошадка-то
пегая! - сказал себе Перрин. - И явился всадник как раз в срок!
   Он уже собрался оповестить о  ней  своих  спутников  -  то  была,  верно,
женщина, как и все прежние встреченные на этой дороге,  -  но  Масима  вдруг
бросил хрипло:
   - Ворон!
   Точно проклятье выкрикнул.
   Перрин тут же окинул взглядом небо. Не более чем в сотне шагов справа над
вершинами деревьев кружила ширококрылая птица.  Такие  хищники  не  брезгуют
поднять с наста какую-нибудь дохлятину или слопать мышь; может, и эта просто
вылетела за пропитанием, но Перрин не имел  права  допустить  даже  малейшей
возможности, что их обнаружат. Похоже,  ворон  пока  не  заметил  отряд,  но
приближающийся всадник скоро окажется у птицы на виду.
   Едва Перрин увидел ворона, он вскинул  лук,  натянул  тетиву  -  оперение
стрелы к щеке, к уху, - и  отпустил,  все  одним  плавным  движением.  Юноша
ухватил слухом хлопанье тетивы справа, свист стрелы  слева,  но  следил,  но
отрываясь, за чернокрылым. Едва  стрела  Перрина  пронзила  ворона,  с  неба
обрушился густой дождь дегтярных перьев, а когда птица  упала  на  землю,  в
воздухе промчались еще две стрелы. Луки пятерых бритоголовых были уже  снова
натянуты, шайнарцы всматривались в небеса: не летел ли с вороном напарник?
   - Нес ли ворон кому-то сообщение, - проговорил  Перрин,  -  и  не  увидел
ли... тот... то же, что видел ворон?
   Говорил Перрин как бы сам с собой, но на сей раз Раган, самый молодой  из
шайнарцев, то есть старше Перрина лет на  десять,  неожиданно  ему  ответил,
накладывая другую стрелу на свой короткий лук:
   - Он все доносит. Обычно Получеловеку. - В Пограничных Землях за  воронов
полагалось вознаграждение, никто не  смотрел  на  ворона  как  на  заурядную
безобидную птицу. - Свет, мы все погибли бы, не добравшись до этих гор, если
бы Губитель Душ видел все, что видят вороны.
   Голос Рагана звучал с непредвзятой легкостью: шайнарец  говорил  о  делах
для него каждодневных, привычных.
   У Перрина свело плечи, и его пронзила дрожь - но не  от  холода,  -  а  в
затылке у него кто-то бросил вызов надвигающейся на Айбара смерти. Проклятие
Душ... В разных странах его именуют по-разному: Проклятие Душ или  Терзатель
Сердец, Повелитель Могилы или Владыка Сумерек, Отец Лжи или просто Темный, -
все для того, чтобы не назвать его истинным именем, не привлечь к  себе  его
внимания. Темному часто помогали вороны и вороны, а в городах  -  крысы.  Из
колчана за спиной Перрин вытянул еще  одну  стрелу;  острие  у  стрелы  было
широким, ужасающе широким.
   - Стрелка у тебя не короче, чем  дубинка,  -  сказал  Раган,  не  скрывая
восхищения. - Но не станешь же ты выпускать ее в полет? Не хотел бы я видеть
рыцаря, в которого она вонзится!
   У шайнарцев были легкие доспехи, обычно скрытые под простыми куртками. Но
перед сражением они облекали себя и своих коней в тяжелую броню.
   - Слишком длинна для стрельбы  с  лошади,  -  пробурчал  Масима.  Шрам  -
треугольник  на  темной  его   щеке,   искаженной   усмешкой,   -   усиливал
презрительный оскал его лица. - Добрый панцирь на груди  воина  остановит  и
стрелу с трехгранным острием, ежели не пустить  ее  с  пяти  шагов.  А  коли
первый твой выстрел не поразит его, враг намотает твои кишки себе на локоть!
   - Вот именно, Масима! - Раган уже немного расслабился, видя в  небе  лишь
пустоту. Ворон, уже убитый, был, видно, одиночкой. - Но с этим  двуреченским
луком, готов об заклад биться, тебе незачем так близко подходить.
   Масима открыл было рот, но...
   - А эти двое никак не устанут чесать погаными своими языками!  -  гаркнул
Уно. По левой стороне лица, где  глаз  был  вышиблен  в  бою,  сквозил  вниз
длинный шрам, и лицо Уно казалось свирепым даже на шайнарский вкус. На  пути
по горным оврагам в эти осенние дни он постоянно прикрывал  пустую  глазницу
шерстяной  повязкой.  Намалеванный  на  ней   хмурящийся   глаз,   свирепый,
огненно-красный, отбрасывал, как пушинку, простецкий взгляд  собеседника.  -
Если не под силу вам не отвлекаться на всякую ерунду,  то  поглядим,  может,
треклятая караульная служба сегодня вас охолонит маленько! - пригрозил Уно.
   Раган и Масима под взглядом его красного  глаза  потупились.  Он  отругал
обоих еще и авансом, но едва повернул коня к Перрину Айбара, голос его  стал
мягче:
   - И ты все еще никого не видишь?
   Говорил он не столь официально,  как  стал  бы  обращаться  к  командиру,
поставленному над Уно королем Шайнара или же Лордом Фал Дара, но все же умел
дать понять Перрину, что готов исполнить любое его приказание.
   Зная о зоркости Перрина, шайнарцы ее принимали просто как  данность,  как
цвет его глаз, волос, кожи. Не  зная  и  наполовину,  как  складывалась  его
судьба, они как должное принимали Перрина  Айбара  таким,  каким  он  к  ним
пришел. А вернее  -  таким,  каким  они  его  представляли.  Они,  вероятно,
одобряли все, что видели, и таким, как видели. Твердили, что  мир  постоянно
меняется. Что все подвержено вращению желаний и обновлению. Если же глаза  у
кого-то имеют некий невиданный прежде  цвет,  разве  может  сей  факт  иметь
собственный смысл?
   - Она все ближе к нам, - сказал Перрин. - Вы увидите ее вот-вот. Вон там,
левее...
   Он указал  направление  рукой,  и  Уно  тут  же  подался  вперед,  так  и
прицелившись прищуренным единственным глазом, а  через  минуту  с  сомнением
покачал головой:
   - Проклятье, там, внизу, что-то движется!
   Кто-то из пятерых согласился с ним и кивнул, бормоча что-то себе под нос.
Уно бросил на них взгляд своего одинокого  глаза,  и  они  принялись  заново
изучать горы да небеса.
   Перрин неожиданно догадался,  отчего  далекая  всадница  разряжена  столь
пестро. На ней ярко-зеленая юбка выглядывала из-под огненно-алого плаща.
   - Она из бродяг, из Народа Странников, - проговорил он обескураженно.
   Никто,  кроме  бродяг-Лудильщиков,  по  собственной  воле  не   стал   бы
облачаться в наряды столь  броских  расцветок,  а  уж  в  таком  причудливом
сочетании - только они.
   Очень разных женщин приходилось его отряду встречать на  пути,  а  иногда
сопровождать по горным тропам: нищенку в лохмотьях, что  пробивалась  пешком
сквозь снежную бурю; и довольную судьбой купчиху, которая  тянула  за  повод
лошадок