зволял ее еще дважды.  Один  раз  -  сокрушив
железную клетку, очень смахивавшую на ту, в какой в Ремене держали  айильца.
Другой - взломав стальной сундук, на стенке которого был выгравирован сокол.
В обоих случаях девушка растаяла в воздухе, едва произнеся его имя.  У  ноги
Перрина, принюхиваясь, трусил Прыгун. Каким бы  чувствительным  ни  был  нос
Перрина, чутье волка было еще острее - именно Прыгун привел к сундуку.
   Перрин терялся в догадках, удастся ли ему вообще освободить девушку. Чуть
ли не целую вечность не было вовсе ничего, даже намека  на  след.  В  пустых
переходах Твердыни горели лампы,  висели  гобелены  и  оружие,  но  не  было
никакого движения. Но если только мне не почудилось, я  видел  Ранда.  Всего
лишь мелькнула фигура - бегущий человек, словно преследующий кого-то. Это не
мог быть Ранд, но мне кажется, это был он.
   Прыгун неожиданно ускорил бег, направляясь к  другим  дверям  -  высоким,
обитым бронзой. Перрин старался не отстать от  волка,  запнулся  и  упал  на
колени, едва успев выставить перед собой руку,  оберегая  лицо  от  удара  о
каменный пол. Волной накатила слабость, будто все мышцы превратились в воду.
Даже когда это ощущение покинуло его, оно унесло с собой какую-то часть сил.
С большим трудом, борясь с самим  собой,  юноша  поднялся  на  ноги.  Прыгун
повернулся и посмотрел на Перрина.
   Ты слишком  сильно  сюда  прорвался.  Юный  Бык.  Плоть  слабеет.  Ты  не
заботишься о том. чтобы в должной мере держаться за нее. Скоро  и  плоть,  и
сон погибнут вместе.
   - Найди ее, - сказал Перрин. - Больше я ничего не прошу. Отыщи Фэйли.
   Желтые глаза смотрели в желтые глаза. Волк развернулся и  мягкой  трусцой
подбежал к дверям. Вот за ними, Юный Бык.
   Перрин добрел до дверей и толкнул створки. Они  не  поддались.  Казалось,
открыть  их  нет  никакой  возможности  -  нет  никаких  ручек,  не  за  что
ухватиться. Металл был испещрен узором, таким мелким и тончайшим,  что  глаз
почти не различал его. Соколы. Тысячи крошечных  соколов.  Она  должна  быть
здесь. По-моему, долго я не продержусь. С громким возгласом Перрин с размаху
вбил молот в бронзу. Металл отозвался, зазвенел,  точно  громадный  гонг.  И
кузнец ударил снова, и звон раздался громче и продолжительнее. Третий удар -
и бронзовые створки разлетелись под молотом, как стеклянные.
   Внутри, в сотне шагов от разбитых дверей, в круге света сидел прикованный
к насесту сокол. Остальная часть просторной комнаты была затоплена мраком  -
тьма и слабый шелест словно многих сотен крыльев. Перрин шагнул в комнату, и
из темноты камнем упал сокол,  когтями  прочертив  по  лицу  юноши  кровавые
отметины. Перрин вскинул руку к глазам, заслонился - когти стали  рвать  ему
предплечье - и, шатаясь, двинулся к насесту. Птицы все кидались  и  кидались
на него, налетали соколы, били крыльями, рвали  когтями  и  хищно  загнутыми
клювами, но Перрин упорно ковылял дальше. Кровь текла по рукам и  плечам,  а
он оберегал рукой глаза, которые неотрывно смотрели на  сокола  на  насесте.
Молот он потерял. Где он его выронил, Перрин не помнил,  но  знал:  если  бы
повернул назад и стал искать молот, то погиб бы прежде, чем нашел его.
   Перрин добрался до насеста, и в этот миг полосующие тело  когти  швырнули
его на колени. Он посмотрел из-под  руки  на  соколицу  на  насесте,  и  она
ответила ему темным немигающим взглядом. Цепь, которой  была  скована  лапка
птицы, крепилась к насесту при помощи  крохотного  замочка,  сработанного  в
виде ежа. Не обращая внимания на  прочих  соколов,  что  закружились  теперь
вокруг него смерчем бритвенно острых когтей, Перрин  обеими  руками  схватил
цепь и из последних сил разорвал ее. Боль и соколы принесли темноту.

***

   Перрин открыл глаза. В лицо, руки и плечи словно вонзилась тысяча  ножей,
мучительно больно кромсающих плоть. Но все это  было  совершенно  неважно  -
возле юноши  стояла  на  коленях  Фэйли,  темные,  раскосые  глаза  ее  были
переполнены тревогой. Девушка  вытирала  ему  лицо  тряпицей,  уже  насквозь
пропитанной кровью, - Мой бедный Перрин, - негромко и нежно произнесла  она.
- Мой бедный кузнец. Ты так жестоко изранен.
   С усилием, от которого боль ударила еще сильнее, юноша  повернул  голову.
Они находились в гостинице "Звезда", в отдельной  столовой,  а  около  ножки
стола валялся вырезанный из дерева еж. Он был разломан пополам.
   - Фэйли, - прошептал Перрин. - Моя соколица.

***

   Ранд по-прежнему был в Сердце Твердыни, но все вокруг изменилось. Исчезли
сражающиеся, пропали мертвые тела, не было вообще никого,  только  он  один.
Вдруг  по  всей  Твердыне  прогремел  звон  громадного  гонга,  затем   звон
повторился, и самые камни под  ногами  откликнулись  дрожью.  В  третий  раз
разнесся звучный раскат и внезапно оборвался,  словно  гонг  не  выдержал  и
раскололся. Вокруг воцарились тишина и недвижность.
   Что это за место? - подумал Ранд. Но еще важнее: где Ба'алзамон?
   И будто в ответ ему, из теней среди колонн,  нацеленная  в  грудь  Ранду,
ударила ослепительная стрела, подобная той, которую выпустила  Морейн.  Ранд
инстинктивно повернул запястье;  каким-то  внутренним  чутьем,  а  может,  и
благодаря чему-то другому, он  впустил  освобожденные  потоки  из  саидин  в
Калландор. От потока Силы меч засиял много ярче того стержня,  что  несся  в
юношу. Шаткое равновесие между бытием и небытием заколебалось. Наверняка  та
лавина поглотит его.
   Светящаяся стрела ударила в клинок Калландора  -  и  расщепилась  на  его
лезвии, поток двумя рукавами растекся по сторонам клинка. Ранд почувствовал,
как опалило  куртку  близко  пролетевшим  пламенем,  как  запахло  затлевшей
шерстью. За спиной Ранда врезались в огромные  колонны  из  краснокамня  два
зубца замороженного огня, два зубца жидкого света. Там,  куда  они  ударили,
камень исчез, как и не было  его,  и  пылающие  стержни  пробуравили  другие
колонны, мгновенно пропавшие точно так же. Сердце Твердыни содрогнулось  под
падающими колоннами, которые разлетались брызгами каменного крошева,  тучами
красной пыли. Но то, что падало в сияние, попросту... Ничего этого больше не
было.
   Из темноты раздался гневный рык, и сверкающий  стержень  чистейше  белого
жара исчез.
   Ранд  взмахнул  Калландором,  словно  перерубая   что-то   перед   собой.
Просвечивающее сквозь клинок белое сияние вытянулось, удлинилось,  сверкнуло
вперед и, как серпом, подрезало краснокаменную колонну, за  которой  таилось
рычание. Полированный камень  рассекся,  точно  шелк.  Подрубленная  колонна
задрожала, верхушка ее обломилась у потолка, и она  рухнула,  разбившись  об
пол. За стихающим грохотом рассыпавшихся иззубренных громад  Ранд  расслышал
стук сапог по камню. Кто-то убегал.
   С Калландором. наизготовку Ранд бросился за Ба'алзамоном.
   Когда  юноша  достиг  высокой  арки,  ведущей  из  Сердца  Твердыни,   та
обвалилась. Рухнувший каменный свод, зло клубясь  пылью,  будто  намеревался
похоронить его под собой, но Ранд бросил на преградившую путь стену Силу,  и
завал сделался всего лишь плавающей в воздухе пылью. А он продолжал  бежать.
Он не помнил, как и что сделал, но времени на размышления у  него  не  было.
Ранд бежал следом за Ба'алзамоном, удаляющиеся шаги которого эхом  шелестели
в переходах Твердыни.
   Из истончившегося воздуха выскакивали Мурддраалы и  троллоки,  чудовищные
звериные обличья и безглазые  лица,  перекошенные  яростью,  злобой,  жаждой
убивать. Их были сотни, они запрудили черными фигурами весь коридор  впереди
Ранда и позади него, алкали крови мечи-косы и клинки мертвенно-черной стали.
Сам не понимая как, Ранд обратил их всех в пар, тот расступился перед ним...
и исчез. Воздух вокруг внезапно стал удушливой сажей,  заползшей  в  ноздри,
забившейся в рот, стеснившей  дыхание,  но  юноша  вновь  сделал  ее  свежим
воздухом, прохладным туманом. Из пола у него под  ногами  выпрыгнуло  пламя,
вырвалось из стен, обрушилось  с  потолка,  яростные  струи  хрупким  пеплом
сдували гобелены и ковры, дотла сжигали столы и сундуки,  сбивали  узорчатые
шандалы и лампы, проливая их дождинками расплавленного, пламенеющего золота.
Ранд утихомирил огненные языки, прихлопнул беснующееся пламя, превратив  его
в красную глазурь на камне.
   Каменная твердь вокруг него  исчезала,  как  развеивающийся  туман;  сама
Твердыня  исчезала.  Реальность  содрогалась;  Ранд  чувствовал,   как   она
расползается,  распадается,  чувствовал,  как  разрывается   он   сам.   Его
выталкивало, выдавливало куда-то туда, где не существовало ничего. Калландор
солнцем сверкал в его руке, пока ему не начало  казаться,  что  меч  вот-вот
расплавится. Ранду казалось, что и сам он вот-вот  расплавится  от  выбросов
Единой Силы, пульсирующей через него, от чудовищного ее потока,  который  он
как-то направлял на то, чтобы запечатать дыру, что отверзлась рядом  с  ним,
на то, чтобы удержать себя  по  эту  сторону  бытия.  Твердыня  вновь  стала
прочной и плотной.
   Ранд не смел даже вообразить, что такое он  делал.  Единая  Сила  бурлила
неукротимо,  юноша  едва  осознавал  себя,  едва  был  самим   собой,   едва
существовало  то  нечто,  которое  было  им,  его  сутью.  Это  сомнительное
равновесие подрагивало, он из последних сил балансировал на тонкой грани.  А
по обе стороны зияла бездонная пропасть, в которой все, что есть  он,  будет
уничтожено, стерто Силой, бурно текущей через него  в  меч.  Нужно  идти  по
самому лезвию бритвы, бесконечно тонкому и бесконечно острому, лишь  в  этом
залог хоть какой-то, пусть непрочной, безопасности. Калландор сиял в руке, и
вскоре Ранду показалось, что он несет солнце. Где-то внутри, дрожа и  мигая,
как огонек свечи в бурю, зародилось  смутное  чувство  -  уверенность,  что,
обладая Калландором, он может сделать все. Все.
   Ступая по лезвию бритвы, Ранд  бежал  по  бесконечной  череде  коридоров,
преследуя того, кто стремился убить его, того, кого должен убить  он.  Иного
исхода не будет. На этот раз один из них  должен  умереть!  Было  совершенно
ясно, что Ба'алзамону это известно не  хуже.  Ба'алзамон  бежал,  все  время
оставаясь впереди, оставаясь невидимым, и только звуки бегства вели  за  ним
Ранда. Но даже убегая, Ба'алзамон обратил против Ранда эту Тирскую Твердыню,
что не была Тирской Твердыней, и тот отбивался, отбивался наугад, наобум, на
авось; он сражался и бежал по острию ножа,  в  совершеннейшем  равновесии  с
Силой  -  инструментом  и  оружием,  готовым  уничтожить  его  полностью   и
окончательно, допусти он малейшую оплошность, малейшую заминку.
   Переходы сверху донизу затопила  вода,  плотная  и  черная,  как  на  дне
морском. Захлебываясь, он вновь превратил ее в воздух, опять не понимая как,
и продолжал бежать, а воздух внезапно обрел  вес,  и  на  каждый  дюйм  тела
навалилось по горе, сдавливая со всех  сторон.  За  миг  до  того,  как  его
расплющило бы в ничто. Ранд выбрал из несущегося сквозь  него  прилива  Силы
отдельные потоки, и давление пропало. Но Ранд  не  понимал,  почему,  как  и
какие именно токи он выбрал, - слишком быстро все  произошло,  он  не  успел
ничего ни осознать, ни понять. Он гнался за  Ба'алзамоном,  и  воздух  вдруг
затвердел  несокрушимой   скалой,   замуровав   его,   потом   воздух   стал
расплавленным базальтом, а затем превратился вообще в  ничто,  не  способное
заполнить его легкие. Земля под сапогами  притянула  Ранда  к  себе,  словно
каждый фунт тела внезапно стал весить тысячу, потом  вес  исчез  совсем,  и,
шагнув, он завертелся в воздухе. Разверзлись невидимые  утробы,  стремящиеся
отделить его разум от тела, вырвать из него душу. Он  перепрыгивал  ловушки,
преодолевал  западни  и  продолжал  бежать.  То,  что  Ба'алзамон   искажал,
извращал, чтобы уничтожить Ранда, он  восстанавливал,  возвращал  в  прежнее
состояние, даже не осознавая как. Он смутно понимал,  что  каким-то  образом
приводит все в естественное равновесие, в соответствие  с  сутью,  заставлял
предметы  и  явления  строго   следовать   линии   своего   танца   по   той
неправдоподобно  тонкой  грани  между  бытием  и  небытием,  но  знание  это
представлялось далеким-далеким. Все его сознание, вся сущность  были  отданы
преследованию, охоте, смерти, которая станет концом всего этого.
   А потом Ранд снова очутился в Сердце Твердыни,  шагнув  через  заваленную
щебнем брешь в стене. Некоторые колонны теперь висели обломанными зубьями. И
от него пятился  Ба'алзамон,  глаза  его  полыхали,  тень  плащом  окутывала
фигуру. От  Ба'алзамона  будто  исходили  черные  шнуры,  подобнее  стальным
тросам,  они  убегали  во  тьму,  что  сгустилась  за  ним,  и  исчезали   в
невообразимых высотах и в немыслимой дали, где-то в глубинах этого мрака.
   - Меня не уничтожить! - вскричал Ба'алзамон. Его рот был огнем; крик эхом
забился среди колонн.  -  Меня  нельзя  победить!  Помоги  мне!  -  И  часть
окутывающей его тьмы втекла ему в руки, свернулась в шар, такой черный,  что
он будто  впитывал  в  себя  даже  сияние  Калландора.  Внезапное  торжество
засверкало в пламени глаз Ба'алзамона.
   - Ты убит! - крикнул  Ранд.  Калландор  закрутился  в  его  руке.  Сияние
взболтало  мрак,  рассекло  черные,  как  вороненая  сталь,   шнуры   вокруг
Ба'алзамона, и Ба'алзамон конвульсивно дернулся. И  он  будто  раздваивался,
одновременно и уменьшаясь, и вырастая. - Ты уничтожен! - Ранд вонзил сияющий
клинок Ба'алзамону в грудь.
   Ба'алзамон закричал, и дико запылали огни его взбешенного лица.
   - Дурак! - выл он - Никогда не одолеть Великого Повелителя Тьмы!
   Тело Ба'алзамона обмякло и начало оседать вниз, тень  вокруг  него  стала
рассеиваться, и Ранд выдернул клинок Калландора.
   И внезапно Ранд очутился совсем в ином Сердце  Твердыни:  как  и  раньше,
высились целые колонны, сражались люди, они кричали  и  умирали  -  бойцы  в
повязках-вуалях и солдаты в кирасах и  шлемах.  У  основания  краснокаменной
колонны все так же лежала, скорчившись, Морейн. А у ног  Ранда  распростерся
мертвый мужчина, он лежал на спине, в груди чернела выжженная дыра.  Мужчина
был средних лет, и его можно было бы назвать красивым, если бы вместо глаз и
рта не темнели провалы, от которых поднимались струйки черного дыма.
   Я сумел, подумал Ранд. Я убил  Ба'алзамона,  убил  Шайи'тана!  Я  выиграл
Последнюю  Битву  О  Свет  я  и  вправду  Возрожденный  Дракон!  Разрушитель
государств, тот, кто Разломал Мир! Нет! Я покончу  с  разрушением,  прекращу
убийства! Я с этим ПОКОНЧУ!
   Ранд вскинул вверх руку, Калландор сверкнул над его  головой.  Серебряная
молния с треском соскочила с острия клинка, ее зубцы, шипя, выгнулись ввысь,
под свод громадного купола.
   - Хватит! - крикнул он.
   Сражение затихло; на него изумленно  смотрели  со  всех  сторон  -  глаза
сверкали над черными вуалями, из-под кованых околышей круглых шлемов. - Я  -
Ранд ал'Тор! - провозгласил он, голос его зазвенел по  всему  залу.  -  Я  -
Возрожденный Дракон!
   Калландор сиял в его воздетой руке.
   Один за другим люди, и в  вуалях,  и  в  шлемах,  опускались  на  колени,
восклицая:
   - Дракон возродился! Дракон возродился!

Глава 56
НАРОД ДРАКОНА

   С рассветом в городе Тире проснулись люди, и говорили  все  об  одном:  о
снах, которые видели.  Всем  снилось,  как  в  Сердце  Твердыни  сражался  с
Ба'алзамоном Дракон, а когда горожане подняли взоры к огромной  цитадели,  к
несокрушимой Твердыне,  то  глазам  их  предстало  развевающееся  над  самой
высокой ее башней  знамя.  По  белому  полю  протянул  изгибы  своего  тела,
блистающего ало-золотой чешуей, громадный змей с золотой  львиной  гривой  и
четырьмя лапами, вооруженными каждая пятью золотыми  когтями.  От  Твердыни,
испуганные и  ошеломленные,  шли  солдаты  и  вполголоса  рассказывали,  что
случилось ночью. И очень скоро на улицы высыпали толпы,  мужчины  и  женщины
плакали, оглашая город криками об исполнении Пророчества.
   - Дракон! - кричали они. - Ал'Тор! Дракон! Ал'Тор!

***

   Мэт смотрел в бойницу, пробитую высоко в стене Твердыни, и только головой
качал, слыша хор голосов, волнами поднимающийся из города. Ладно, может, это
он. Может, так оно и есть. У него вряд ли было время поразмыслить  над  тем,
что Ранд и в самом деле оказался тут.
   По-видимому, в Твердыне все были согласны с горожанами на улицах, а  если
кто и не верил, то благоразумно  воздерживался  от  скептических  замечаний.
После минувшей ночи Мэт видел Ранда всего раз - тот  широким  шагом  шел  по
коридору с Калландором в руке, окруженный дюжиной айильцев в  вуалях,  вслед
за ним увивался шлейф тайренцев, горстка Защитников Твердыни и  чуть  ли  не
все из немногих уцелевших Благородных  Лордов.  Благородные  Лорды,  видимо,
полагали, что они понадобятся Ранду, чтобы помочь ему править миром. Айильцы
никого не подпускали близко, для этого им  хватало  пронзительных  взглядов,
хотя, если нужно,  они  готовы  были  пустить  в  дело  и  копья.  Вот  они,
несомненно,  верили,  что  Ранд  и  есть  Дракон,   правда,   называли   его
Тот-Кто-Приходит-с-Рассветом. В Твердыне оказалось почти две сотни айильцев.
Они потеряли в сражении треть своего отряда, но  убили  или  пленили  раз  в
десять больше Защитников. Мэт отвернулся от бойницы, скользнул  взглядом  по
Руарку. В одном конце зала находилась необычная подставка с книгами:  резные
полированные колеса из какой-то бледной,  с  темными  прожилками  древесины,
между ними были свободно подвешены полки - так, что при вращении  колес  все
они оставались горизонтальными. На полках лежали книги большого  формата,  в
окованных золотом переплетах, изукрашенных сверкающими самоцветами. Одну  из
книг айилец уже успел открыть и сейчас читал. Как показалось Мэту, это  были
то ли какие-то очерки, то ли путевые заметки. Кто бы  подумал,  что  айильцы
читают книги? Проклятье,  ну  кто  бы  поверил,  что  айильцы  вообще  умеют
читать?
   Руарк посмотрел в сторону Мата - голубые,  совершенно  холодные  глаза  и
уравновешенный взгляд. Мэт поспешно отвернулся, пока айилец не прочитал  его
мысли по лицу. Хвала Свету, хорошо хоть, он не в своей вуали! Чтоб я сгорел,
эта Авиенда чуть голову мне не оторвала, когда я спросил, не  знает  ли  она
какого танца без копий! С Байн и Чиад закавыка  была  в  другом.  Были  они,
несомненно, симпатичными  и  очень  даже  дружелюбными,  но  Мэту  никак  не
удавалось переговорить с одной из них так, чтобы рядом не оказалась  вторая.
Похоже, упорные попытки Мэта застать кого-то из этой парочки  в  одиночестве
изрядно веселили мужчин-айильцев и, говоря начистоту,  забавляли  и  Байн  с
Чиад. Женщины - народ странный, но  после  айильских  женщин  они  покажутся
простыми и понятными!
   Внушительный  стол  в  центре  зала,  украшенный  резным  орнаментом,   с
позолотой по краям столешницы и  на  массивных  ножках,  предназначался  для
заседаний совета Благородных Лордов. В одном из смахивающих на троны  кресел
сидела Морейн. На его высокой спинке была инкрустация  -  Знамя  полумесяцев
Тира, выложенное полированным сердоликом и перламутром и вызолоченное. Рядом
с Морейн расположились Эгвейн, Найнив и Илэйн.
   - Никак не поверю, что Перрин здесь, в  Тире,  -  сказала  Найнив.  -  Вы
уверены, что с ним все в порядке?
   Мэт покачал головой. Как ни странно, прошлой ночью Перрина в Твердыне  не
было, но Мэт ничуть  не  удивился  бы,  встретив  его  там:  хотя  кузнец  и
отличался здравомыслием и осмотрительностью, храбрости ему было не занижать.
   - Когда я уходила, с ним все было хорошо. -  Голос  Морейн  был  ровен  и
спокоен. - А как  он  сейчас,  я  не  знаю.  Его...  спутнице  грозит  некая
опасность, и немалая, и, весьма вероятно, он сам тоже мог влезть в это дело.
   - Его спутнице? - резко произнесла Эгвейн. - Что... И кто же эта спутница
Перрина?
   - Что еще за опасность? - требовательно спросила Найнив. - Ничего такого,
что должно тебя беспокоить, - безмятежно промолвила Айз Седа