ихся сумерках. Илайас,  по-видимому,
торопливость горожан презирал, но в то же время не считал, что стоит  попусту
терять время, если есть куда идти.
 Три  волка  на  глаза  им  попадались редко. Каждый  вечер  звери  на  время
выходили  к  костру  и иногда днем, когда их меньше всего ожидали,  ненадолго
появлялись рядом и исчезали. Но Перрин знал, что они неподалеку, и знал  где.
Он  знал,  когда волки разведывали дорогу впереди и когда волки наблюдали  за
происходящим  позади  них.  Он узнал, когда они  оставили  обычные  охотничьи
угодья  и  Пестрая  отослала  свою стаю обратно,  -  ждать  ее.  Иногда  трое
оставшихся  волков пропадали из мыслей Перрина, но задолго до того,  как  они
появлялись  в  поле  зрения, он уже знал об их возвращении.  Даже  когда  лес
сменился  разбросанными  там и тут рощами, разделенными  громадными  полосами
мертвой   травы,  волки,  когда  не  хотели,  чтобы  их  заметили,   казались
призраками,  но  он  мог  в любой момент указать на них  пальцем.  Перрин  не
понимал,  как он узнает все это, и пытался уверить себя, что его  воображение
играет с ним шутки, но все было бесполезно. Как знал Илайас, так знал и он.
 Перрин  старался не думать о волках, но они все равно прокрадывались  в  его
мысли. С тех пор как он встретился с Илайасом и волками. Ба'алзамон пропал из
его  снов. Его сновидения, насколько Перрин помнил при пробуждении,  касались
обыденных  дел, того, что могло сниться дома... до Байрлона... до Ночи  Зимы.
Обычные  сны  -  с одним дополнением. В этих снах, как он помнил,  одно  было
общим:  когда он выпрямлялся у горна мастера Лухана, стирая пот с  лица,  или
возвращался  с  Лужайки после танцев с деревенскими девушками,  или  поднимал
голову  от  книги, которую читал у камина, то где бы он ни был - в  лесу,  на
улице,  под крышей, - рядом всегда находился волк. Всегда рядом с ним маячила
волчья  спина;  и  всегда он знал, - в снах это казалось нормальным,  даже  у
обеденного стола Элсбет Лухан, - что желтые волчьи глаза, охраняя его,  зорко
следят  за тем, какая опасность может появиться. Лишь при пробуждении  волчье
присутствие казалось ему странным.
 Они путешествовали три дня. Пестрая, Прыгун и Ветер приносили им кроликов  и
белок,  Илайас  показывал растения, годные в пищу, некоторые  из  них  Перрин
узнавал.  Однажды кролик выскочил чуть ли не из-под самых копыт Белы;  прежде
чем  Перрин  успел  вложить камень в пращу, Илайас в  двадцати  шагах  точным
броском своего длинного ножа пригвоздил зверька к земле. В другой раз  Илайас
подстрелил  из лука взлетевшего толстого фазана. Ели теперь Перрин  с  Эгвейн
намного  лучше, чем когда шли одни, но юноша с радостью вернулся  бы  к  тому
скудному  рациону, лишь бы обойтись без серых попутчиков. Он не  был  уверен,
какие  чувства испытывает Эгвейн, но предпочел бы голодать, лишь бы жить  без
волчьей компании. Три дня, до этого самого вечера.
 Впереди,  в добрых четырех милях, раскинулся лесок, больший, чем  многие  из
повстречавшихся  путникам. На западе низко висело солнце,  отбрасывая  справа
косые  тени,  усиливался  ветер.  Перрин почувствовал,  что  волки  перестали
держаться  сзади  и неторопливо двинулись вперед. Они не чуяли  и  не  видели
ничего опасного. Сейчас на Беле ехала Эгвейн. Пора уже было подыскивать место
для ночлега, и большая роща хорошо подходила для этой цели.
 Когда  путники  приблизились к деревьям, из леска  выскочили  три  мастиффа,
широкомордые  псы,  не уступающие ростом волкам, даже крупнее;  они  оскалили
клыки, громко, утробно рыча. Едва вырвавшись на опушку, псы остановились,  но
от  троих  людей  их  отделяло не больше тридцати футов, темные  глаза  собак
сверкали убийственными огоньками.
 Бела, которая и так уже изнервничалась из-за волков, тихо заржала и чуть  не
сбросила  Эгвейн  с  седла, но Перрин в тот же миг закрутил  свою  пращу  над
#.+.".). Нет нужды тупить топор об собак; камень по ребрам заставит убежать и
самого злобного пса.
 Илайас махнул ему рукой, не отрывая взгляда от замерших собак.
 - Чш-ш! Прекратите!
 Перрин недоуменно нахмурился на него, но, крутанув пращу еще несколько  раз,
опустил ее. Эгвейн сумела утихомирить Белу; и она, и кобыла с опаской следили
за собаками.
 На  загривках мастиффов дыбом стояла шерсть, уши их были прижаты,  рык  псов
звучал  как  землетрясение. Вдруг Илайас поднял вытянутый  палец  на  уровень
плеча и засвистел долгим пронзительным свистом, который становился все выше и
выше,  нескончаемо. Рычание собак неровно оборвалось. Псы отступили  на  шаг,
поскуливая  и вертя головами, будто хотели убежать, но что-то их  удерживало.
Глаза их были прикованы к пальцу Илайаса.
 Медленно  Илайас стал опускать руку, и тональность свиста понижалась  вместе
с  нею.  Собаки следовали за движением руки, пока не легли плашмя  на  землю,
вывалив языки из пастей. Три хвоста завиляли.
 -  Смотрите,  -  сказал Илайас, шагнув к собакам. - В оружии  нет  нужды.  -
Мастиффы  лизали  ему руки, а он почесывал их широколобые  головы  и  ласково
трепал  псов  за ушами. - Они выглядят гораздо более злобными,  чем  есть  на
самом  деле. Они хотели всего лишь отпугнуть нас и укусили бы, только если  б
мы  попробовали сунуться в лес. Так или иначе, теперь об этом волноваться  не
стоит. До того как совсем стемнеет, мы успеем добраться до другой рощицы.
 Перрин  посмотрел  на  Эгвейн:  рот у нее был  открыт.  Клацнув  зубами,  он
захлопнул свой.
 По-прежнему поглаживая псов, Илайас изучал рощу.
 -  Здесь  будут  Туата'ан. Странствующий Народ. Перрин с Эгвейн  непонимающе
уставились на него, и он добавил:
 - Лудильщики.
 -   Лудильщики?   -  воскликнул  Перрин.  -  Мне  всегда  хотелось   увидеть
Лудильщиков.  Они  иногда останавливались лагерем у Таренского  Перевоза,  за
рекой, но в Двуречье, насколько помню, они не бывали. Почему так, я не знаю.
 Эгвейн фыркнула:
 -  Наверное, потому, что людишки в Таренском Перевозе такие же большие воры,
как и Лудильщики. Несомненно, они кончили тем, что без всякого толку воровали
друг  у  друга. Мастер Илайас, если тут и вправду недалеко Лудильщики, может,
мы  дальше пойдем? Нам не хочется, чтобы Белу украли и... ну, богатства у нас
все  равно  нет,  но всем известно, что Лудильщики готовы украсть  хоть  что-
нибудь.
 -  В  том  числе и младенцев? - сухо осведомился Илайас. - Похищают детей  и
все  такое прочее? - Он сплюнул и девушка вспыхнула. Такие истории про  детей
иногда  рассказывали, но чаще всего - Кенн Буйе или кто-то  из  Коплинов  или
Конгаров.  Каждый  знал: это те еще россказни. - Порой  от  Лудильщиков  меня
попросту  тошнит, но воруют они не чаще, чем другие. Намного реже,  чем  кое-
кто, кого я знаю.
 -  Скоро  совсем стемнеет, Илайас, - сказал Перрин. - Где-то  же  мы  должны
остановиться на ночь. Почему бы не вместе с ними, если они примут  нас?  -  У
миссис Лухан имелся в хозяйстве починенный Лудильщиками котел, о котором  она
заявляла,  что  он  лучше нового. Мастер Лухан не испытывал  особой  радости,
когда   его  жена  превозносила  работу  Лудильщиков,  но  Перрину   хотелось
взглянуть, как те достигают своего мастерства. Однако в тоне и облике Илайаса
сквозило  какое-то  нежелание, которого юноша  понять  не  мог.  -  Или  есть
причина, из-за которой нам нельзя так поступать?
 Илайас  отрицательно  покачал  головой, но нежелание  не  пропало,  оно  по-
прежнему чувствовалось в развороте его плеч и в напряженно сжатых губах.
 -  Можно,  можно.  Только  не берите в голову то, что  они  говорят.  Всякую
глупость.   По   большей   части   Странствующий   Народ   ведет   себя   как
заблагорассудится, но порой они придают очень большое значение формальностям,
поэтому делайте то же самое, что и я. И держите свои секреты при себе. Нечего
выкладывать все каждому встречному-поперечному.
 Собаки,  виляя  хвостами, трусили рядом с путниками, пока Илайас  вел  ребят
дальше  в лес. Перрин почувствовал, что волки задержались на опушке, и понял,
gb.  дальше  они не пойдут. Собак они не боялись - к ним волки  относились  с
пренебрежением, ведь те променяли свободу на сон возле костра, - но людей они
избегали.
 Илайас шагал уверенно, словно знал, куда идти, и в глубине леска, меж  дубов
и ясеней, показались фургоны Лудильщиков.
 Как  и  любой  в  Эмондовом Лугу, Перрин много слышал  о  Лудильщиках,  хоть
никогда и не видел никого из них, и лагерь оказался точно таким, каким  он  и
ожидал  его  увидеть. Фургоны представляли собой небольшие дома  на  колесах:
высокие  деревянные сундуки, покрытые лаком и раскрашенные в  яркие  цвета  -
красные,  синие,  желтые,  зеленые, различные их  оттенки,  названия  которых
Перрин  не  знал.  Странствующий Народ занимался  делами,  которые  оказались
разочаровывающе обыденными: кто готовил еду, кто шил, кто возился  с  детьми,
кто  чинил упряжь, но у всех одежда оказалась еще более многоцветной, чем  их
фургоны, - и на первый взгляд выбранной наугад; иногда от сочетания расцветок
куртки  и  штанов  или  платья и шали у Перрина рябило в  глазах.  Лудильщики
напоминали ему бабочек на лугу с яркими полевыми цветами.
 Четыре  или  пять  человек в разных концах лагеря  играли  на  скрипках  или
флейтах,  и  немногие танцующие кружились рядом с ними,  будто  колибри  всех
цветов  радуги.  Среди  костров бегали и играли дети и  собаки.  Собаки  были
мастиффами,  точно такими же, что встретили путников, но дети дергали  их  за
уши  и таскали за хвосты, карабкались им на спины, а здоровенные псы спокойно
сносили  подобное обращение. Трое мастиффов, идущих рядом с Илайасом,  свесив
языки, глядели на бородача как на лучшего друга. Перрин покачал головой.  Все
равно  в  них хватало роста, чтобы достать человеку до горла, просто  оторвав
свои передние лапы от земли.
 Внезапно  музыка  оборвалась, и Перрин понял, что все Лудильщики  глядят  на
Илайаса  и  его  спутников.  Даже  дети  и  собаки  стояли  тихо  и  смотрели
настороженно, будто готовые тут же сорваться с места и убежать.
 Минуту  вообще  не слышалось ни звука, а затем вперед выступил  седоволосый,
жилистый, невысокого роста мужчина и степенно поклонился Илайасу. Мужчина был
одет  в красную куртку с высоким воротником-стойкой и мешковатые ярко-зеленые
штаны, заправленные в высокие, до колен сапоги.
 - Добро пожаловать к нашим кострам! Известна ли вам песня?
 Илайас поклонился ему столь же церемонно, приложив обе руки к груди:
 -  Ваш  радушный  прием,  Махди, согревает душу, как ваши  костры  согревают
тело, но я не знаю песни.
 -  Тогда  мы по-прежнему ищем, - нараспев произнес седоголовый. - Как  было,
так  и  будет,  если только мы помним, ищем и находим. - Он с  улыбкой  повел
рукой в сторону костров, и в голосе его зазвучало радостное, приветливое ожив
ление. - Ужин почти готов. Пожалуйста, присоединяйтесь к трапезе!
 Словно  по  сигналу,  вновь заиграла музыка, детвора опять  затеяла  веселую
беготню и возню с собаками. Все в лагере вернулись к прерванному делу, словно
бы вновь пришедшие были давнишними друзьями Лудильщиков.
 Однако седоволосый взглянул на Илайаса и, поколебавшись, спросил:
 -  А  ваши...  другие  друзья?  Они не придут?  А  то,  бедные  собачки  так
пугаются.
 -  Они  не  придут.  Раин. - Илайас качнул головой с едва заметным  оттенком
презрения. - Пора бы тебе это понять.
 Седоволосый  развел  руками,  словно  сетуя,  что  ни  в  чем  нельзя   быть
уверенным.  Когда  он  повернулся,  чтобы отвести  гостей  в  лагерь,  Эгвейн
спешилась и подошла ближе к Илайасу.
 - Вы - друзья?
 Чтобы отвести Белу, появился улыбающийся Лудильщик;
 Эгвейн  с  видимой  неохотой отдала ему уздечку, и то после  кривой  усмешки
Илайаса.
 - Мы знаем друг друга, - коротко ответил одетый в шкуры мужчина.
 - Его имя - Махди? - спросил Перрин. Илайас что-то проворчал шепотом.
 -  Его  зовут  Раин. Махди - это нечто вроде звания. Ищущий. Он предводитель
их  отряда.  Если так для вашего слуха необычно, можете называть его  Ищущим.
Ему все равно.
 - А что это было о песне? - спросила Эгвейн.
 -  Это  то,  из-за чего они странствуют, - сказал Илайас, - или же  так  они
говорят. Они ищут песню. Именно ее разыскивает Махди. Они утверждают, что при
Разломе  Мира  утеряли  ее, и если им удастся найти ее,  вернется  рай  Эпохи
Легенд.  -  Он  обежал взглядом лагерь и хмыкнул. - Они даже не знают,  какую
ищут  песню;  заявляют, что когда отыщут ее, то узнают. Они не ведают,  каким
образом  она, как предполагается, принесет рай, но они верят в это уже  почти
три  тысячи лет, с самого Разлома. Полагаю, искать они будут, пока Колесо  не
перестанет вертеться.
 Путники  подошли к костру Раина в центре лагеря. Фургон Ищущего был  желтым,
с  красной  окантовкой,  красные  спицы высоких  колес  с  красными  ободьями
чередовались с желтыми. Полная женщина, такая же седая, как и Раин, но со все
еще  гладкими  щеками,  появилась  на  лестнице  в  задней  части  фургона  и
остановилась, расправляя на плечах украшенную голубой бахромой шаль. Кофточка
на  ней  была  ярко-желтой, юбка - ярко-красной. От такого  сочетания  цветов
Перрин зажмурился, а Эгвейн сдавленно охнула.
 Увидев  идущих  за  Райном  людей,  женщина  с  радушной  улыбкой  пошла  им
навстречу.  Ила,  жена Раина, оказалась на голову выше  мужа,  и  вскоре  она
заставила   Перрина   забыть  о  расцветке  ее  одежды.   Материнской   своей
заботливостью она напомнила ему миссис ал'Вир, а от первой же  ее  улыбки  на
душе у него стало теплее и радостнее.
 Ила  приветствовала  Илайаса  как старого знакомого,  но  со  сдержанностью,
которая,  по-видимому,  ранила Райна. Илайас криво  улыбнулся  ей  и  кивнул.
Перрин  и  Эгвейн представились женщине сами, и она пожала руки им  обоим  со
много большим теплом, чем она выказала Илайасу, а Эгвейн даже обняла.
 -  Как  ты  прелестна,  дитя,  - сказала она, погладив  Эгвейн  по  щеке,  и
улыбнулась.  -  И вдобавок продрогла до костей, как я вижу.  Садись  ближе  к
огню, Эгвейн. Все присаживайтесь. Ужин почти готов.
 Вокруг  костра  лежали обрубки бревен, предназначенные для  сидения.  Илайас
отказался даже от такой уступки цивилизации. Вместо этого он вольготно уселся
прямо на землю. Над пламенем в железных треногах стояли небольшие котелки,  а
около углей - печка. Ила захлопотала возле них.
 Когда  Перрин и остальные расселись, к костру упругим шагом подошел стройный
молодой  человек, в одежде в зеленую полоску. Он крепко обнял  Раина  и  Илу,
окинул  холодным взглядом Илайаса и ребят. С Перрином он был  примерно  одних
лет и двигался так, будто со следующего шага готов пуститься в танец.
 -   Что,  Айрам,  -  нежно  улыбнулась  Ила,  -  решил  откушать  со  своими
старенькими  дедушкой  и  бабушкой, так? -  Наклонившись  помешать  в  котле,
висящем  над костром, она с улыбкой перевела взгляд на Эгвейн. - Хотелось  бы
узнать, почему?
 Айрам  легко  присел, скрестив руки на коленях, напротив Эгвейн,  по  другую
сторону костра.
 -  Я  -  Айрам,  -  сказал он ей тихим, уверенным голосом. Казалось,  здесь,
кроме  нее, он больше никого не замечал. - Я ждал первую розу весны, и теперь
я нашел ее возле костра моего дедушки.
 Перрин  ожидал,  что Эгвейн захихикает, а потом увидел, как  она  смотрит  в
глаза   Айраму.  Перрин  пригляделся  к  молодому  Лудильщику.  Ему  пришлось
признать,  что  тот наделен изрядной долей миловидности. Через минуту  Перрин
понял,  кого  он ему напомнил. Вила ал'Сина: на него, когда тот  приходил  из
Дивен Райд в Эмондов Луг, заглядывались и о нем перешептывались за его спиной
все  девушки.  Вил ухаживал за каждой девушкой, какую встречал,  и  ухитрялся
убедить каждую из них, что с остальными он просто-напросто вежлив.
 -  Эти  ваши  собаки, - громко произнес Перрин, отчего Эгвейн вздрогнула,  -
выглядят большими, как медведи. Удивительно, как вы разрешаете детям играть с
ними.
 Улыбки Айрама как не бывало, но, когда он взглянул на Перрина, улыбка  вновь
вернулась на его лицо, причем куда более самоуверенная, чем раньше.
 -  Они  не  укусят  тебя.  Они просто принимают  грозный  вид,  чтобы  чужих
отпугнуть,  и предупреждают нас, но они обучены как положено -  в  духе  Пути
Листа.
 -  Пути  Листа? - сказала Эгвейн. - А что это такое? Айрам жестом указал  на
деревья, его глаза внимательно и неотрывно смотрели на девушку.
 -  Лист живет отмеренное ему время и не борется с ветром, который уносит его
прочь.  Лист  не причиняет зла, в конце срока опадает, чтобы вскормить  новые
листья. Так должны поступать и все мужчины. И женщины.
 Эгвейн в ответ посмотрела на него, слабый румянец окрасил ее щеки.
 -  Но что это значит? - сказал Перрин. Айрам бросил на пего сердитый взгляд,
но на вопрос ответил Раин.
 -  Это  значит, что человек не должен причинять вреда другому  ни  по  какой
причине.  -  Взгляд  Ищущего  переместился на  Илайаса,  -  Для  насилия  нет
оправдания. Никакого. Никогда.
 -  А что, если кто-то нападет на вас? - настаивал Перрин. - Что, если кто-то
ударит вас или попытается ограбить, а то и убить?
 Раин  сокрушенно  вздохнул, словно Перрин просто  не  понял  того,  что  для
самого Раина столь очевидно.
 -  Если  меня  ударят, то я спрошу у ударившего, почему ему  захотелось  так
поступить.  Если  он  по-прежнему хочет меня ударить, я убегу,  как  убегу  и
тогда,  когда  меня  захотят ограбить или убить. Будет много  лучше,  если  я
позволю забрать то, чего пожелает грабитель, даже мою жизнь, чем сам прибегну
к насилию. И я буду надеяться, что он не слишком сильно повредит себе.
 - Но вы же сказали, что ничего плохого ему не сделаете, - сказал Перрин.
 -  Нет,  не  сделаю,  но  само насилие наносит вред тому,  кто  прибегает  к
насилию,  -  в  той  же  мере,  в какой от него  страдает  тот,  кто  насилию
подвергается.
 На лице Перрина явно читалось сомнение.
 -   Ты  можешь  срубить  своим  топором  дерево,  -  сказал  Раин.  -  Топор
торжествует  путем  насилия над деревом и останется невредимым.  Так  ты  это
видишь?  По  сравнению со сталью дерево слабо и податливо, но. острая  сталь,
когда  рубит,  тупится, и соки дерева попортят ее, покрыв оспинами  ржавчины.
Могучий  топор содеет насилие над беззащитным деревом, и сам будет  поврежден
им. Так же и с людьми, хотя здесь уже ущерб причинен душе.
 - Но...
 -  Хватит, - прорычал Илайас, оборвав Перрина. - Раин, и так уже плохо,  что
ты  пытаешься  обратить деревенских несмышленышей в вашу чушь,  -  это  почти
всюду, где бы ты ни ходил, доставляет тебе уйму бед, верно? - но я не за  тем
привел этих щенят сюда, чтобы ты принялся за них. Оставь это!
 -  И  оставить их тебе? - вмешалась Ила, растирая в ладонях сушеные травы  и
ссыпая  их  тонкой струйкой в один из котелков. Голос ее был ровен,  но  руки
яростно  мяли  траву. - Чтобы ты научил их своему пути - убить  или  умереть?
Чтобы  ты  обрек  их  на  ту судьбу, которую ищешь для себя  самого:  умереть
одному, в окружении лишь воронов и твоих... твоих друзей, вздорящих над твоим
телом?
 -  Успокойся,  Ила, - мягко сказал Раин, будто эти слова,  а  то  и  похуже,
слышал сотни раз. - Он же приглашен к нашему костру, жена моя.
 Ила  успокоилась, но про себя Перрин отметил, что извиняться она  не  стала.
Вместо извинения она посмотрела на Илайаса и печально покачала головой, затем
отряхнула  руки  и  принялась доставать ложки и глиняные  миски  из  красного
сундука на боку фургона.
 Раин повернулся обратно к Илайасу.
 -  Мой  старый  друг, сколько раз должен я говорить тебе, что мы  никого  не
пытаемся  обратить. Когда деревенский люд любопытствует о наших  обычаях,  мы
отвечаем на их вопросы. Да, правда, намного чаще спрашивающий молод, и иногда
один  из них уходит вместе с нами, но - по своей собственной воле, по  своему
собственному желанию.
 -  Попробуй  скажи это тем фермерским женам, которые только что узнали,  что
их  сын или дочь сбежали с Лудильщиками, - скривившись, сказал Илайас. -  Вот
потому-то города побольше не разрешают вам даже лагерь свой разб