лено отправиться к собственным праотцам.
     Когда тело  было  найдено, случившееся было немедленно решено держать в
тайне. Второй отдел, напарник СВВР,  расследовал все подробности  убийства в
особняке. Чек украден не был. Де Лион и его  люди были убиты крайне странным
образом.
     В  заключительном докладе президенту сообщалось, что явно  существовала
некая связь между  продажей монет и смертью директора СВВР, что само по себе
было  странно --  ведь столько служб мира искало его  смерти,  а причиной ее
послужило какое-то личное дело.
     Они были  уверены  в том, что с монетами -- дело личное, потому что и в
записке, и на монетах было одно странное слово: "Синанду".
     В записке -- латиницей, на монетах -- по-гречески.

     Возвратив  монеты, Чиун  воспользовался услугами правительства Северной
Кореи и улетел обратно в Пхеньян. В аэропорту  его встречал почетный  караул
во главе с Саяк Каном, пхеньянцем, который знал подлинную историю Кореи.
     Он  доложил,  что  от  человека по имени Римо звонков  не поступало, но
номер, установленный для дома Синанджу, был передан человеку по имени Смит.
     -- Но хоть что-то сообщили? Прочел ли  человек по имени Римо твою милую
ложь?
     -- Человек по имени Смит не сообщил ничего.
     -- Дело в том, что он белый, -- сказал Чиун.
     Больше он  ничего не говорил, пока вез  в машине монеты в деревушку  на
берегу Западно-Корейского залива. В молчании вернул он монеты в великий дом,
дом, хранивший недавно дань тысячелетий. Там он положил монеты на  их место,
жалкую кучку монет, одну в огромном доме.
     Дом  этот был  передан Чиуну, когда отец его понял, что тело его  скоро
покинет  этот мир. Всю  жизнь  Чиун готовился получить этот дом, чтобы потом
так  же достойно  передать его.  Даже в самые  мрачные  времена,  когда  ему
казалось,  что  передать  этот  дом будет некому, он не  отчаивался так, как
сейчас.
     Ибо он, Чиун, утратил все, что  получил; все  упоминания о сокровищах в
летописях Синанджу  оказывались сомнительными -- ведь слитки,  и  монеты,  и
драгоценные каменья исчезли без следа.
     Лишь подтверждением тому, что светловолосый гречонок осмелился  подойти
слишком близко к Синанджу были обретенные вновь монеты.
     Но  тот, кто в один прекрасный день должен все это унаследовать, тратит
попусту и свое время и умения, данные ему  Синанджу, на какие-то недостойные
занятия. Чиун потерял и сокровища, и того, кто был бы достоин их получить.
     Дом Синанджу  еще не  погиб, но в тот день великой скорби он жалел, что
это не так.
     Чиун почувствовал, как задрожала земля, а  потом услышал где-то вдалеке
шум взрывов. Вскоре их услышали и  жители деревни и в великом страхе подошли
к нему.
     -- О Мастер, защити нас!
     Чиун отослал их, сказав:
     -- Мы  всегда защищали вас, но как вы защитили сокровища, которые  были
оставлены на ваше попечение?
     Он не стал им говорить, что просто  идет новая война. До Синанджу войны
не  доходили.  Генералы  знали,  что  подобной  битвы  им  не  пережить  вне
зависимости от ее исхода.
     Земля продолжала дрожать,  над головой ревели самолеты, которые бросали
бомбы на наземные укрепления. Бой продолжался  до  утра, и  тогда  орудия на
берегу стихли. И жители деревни вновь пришли к дому, в котором был Мастер, и
сказали:
     -- Мастер, о. Мастер, пришли две подводные лодки с  данью для тебя. Они
тяжело нагружены и ждут тебя.
     -- Под каким флагом они пришли?
     -- Под тем же, что обычно.
     --  Есть ли  среди них худой  белый  с широкими  запястьями? -- спросил
Чиун.
     Он не знал, многие ли смогут узнать Римо. Длинные носы  и круглые глаза
этим простым людям казались одинаковыми.
     -- Там много белых.
     Римо приехал,  решил  Чиун.  Пусть дом  будет  пока  пуст, они  вдвоем,
отправятся  на поиски сокровищ. Монеты уже возвращены, они с  Римо добудут и
остальное, они  заставят  мир уважать  собственность Синанджу. Кто  знает, к
чему  приведет  столь  публичное  возвращение сокровищ? Может, правительства
мира  вернут  золотой   век   наемных   убийств,  распустят   свои  огромные
дорогостоящие  армии,  поняв,  что  умелая  рука в ночи  может принести куда
больше пользы.
     Чиун кинулся  в деревню,  потом  --  на пристань,  и  люди  почтительно
расступались перед ним. Он бросил взгляд на две подводные лодки. Римо там не
было.  Золотой  песок  сгружали  на пристань, которая  поскрипывала  под его
тяжестью. Белый капитан хотел что-то сказать ему.
     -- Что случилось с  вашим правительством? Мы должны были пробивать себе
дорогу сюда.  Пришлось  вызывать на  помощь  флот и бомбардировать береговые
укрепления. Что с нашим соглашением?
     -- Это  мелкая дипломатическая  неувязка. Я  все улажу. Передайте Римо,
что  я не желаю с ним  разговаривать. Скажите ему, что он никогда не  сможет
искупить свое бегство от меня в тот час, когда мне была нужна его помощь.
     -- Кому передать?
     -- Римо,  --  сказал  Чиун. --  Скажите ему,  что,  раз он  бросил меня
однажды, пусть  не  рассчитывает,  что я  встречу его потом с распростертыми
объятьями. Я отправляюсь за своим золотом.
     --  Послушайте,  вам передали  сейчас  в  десять  раз  больше  обычного
количества. И еще вам просили передать. Свяжитесь с человеком по имени Смит.
Вы знаете номер.
     --  Я собираюсь вернуть золото в дом, который  ему следовало полюбить с
самого начала. Скажите Римо, что в Синанджу ему пути нет. Чтобы возвращаться
сюда, надо служить Синанджу.
     --  У нас нет никакого Римо,  -- сказал  белый капитан подлодки. --  Вы
хотите,  чтобы мы  оставили  золото  здесь  или  отнесли на  склад, где  оно
хранится?
     -- Римо с вами нет? -- переспросил Чиун.
     -- Нет. Что делать с золотом?
     -- Что угодно. Все равно.
     -- Вы позвоните человеку по имени Смит?
     -- Да, конечно, -- отозвался Чиун, но голос его был  сер  и тускл,  как
вода в заливе.
     Он медленно побрел через деревню к дому.
     Он  потерял  сокровища  Синанджу,  но,  что  еще  больнее,  он  потерял
человека, который должен бы был о них заботиться. Потерял и вчера, и завтра.
     К  дому  подбежал  ребенок  с  запиской.  Была  большая  битва, и Корея
проиграла. Но был один человек,  который просил быть  допущенным в Синанджу,
потому что предстоит более серьезная  битва, которую можно будет и выиграть.
Человеком этим был Саяк Кан, и в деревню  он  вошел,  склонившись  в  низком
поклоне.
     Чиун  сидел  в  доме  без  сокровищ,  ноги  его  были  скрещены,  глаза
устремлены в  пустоту, а  Саяк  Кан говорил. Они решили,  что дополнительная
подлодка -- это вторжение, но теперь они поняли, что это -- дань, и подлодки
впредь будут пропускаться беспрепятственно.
     -- Ведь дань Синанджу  -- это дань всему, что составляет гордость нашей
великой  нации.  --  Так  говорил  Саяк Кан  перед  тем, как сообщил  важное
известие.
     Его   разведка  обнаружила  еще  одного  человека,   который  осмелился
продавать сокровище Синанджу. На сей раз это тот, кто называет себя  Великим
Понтификом.
     Современные люди зовут его Папой.
     -- Святой человек из христиан, -- сказал Чиун.
     -- Да. Отвратительно, что  эти шаманы так стремятся  преумножить и  без
того немалые свои богатства.
     --  Да,  святые люди не всегда  бывают святыми, -- сказал Чиун, который
уже знал, кто похитил сокровища.
     Это объясняло и то, почему франский рыцарь говорил правду, и то, почему
люди могут столь беспрепятственно попадать в деревню Синанджу.
     -- Папа должен умереть, -- сказал пхеньянец Саяк Кан.
        "Глава девятая"
     Последние  пятьдесят миль дорога была сплошь  лед и камни, только следы
указывали, что когда-то здесь проезжала другая  машина. Но это все-таки была
дорога. Дальше по  карте, там, куда вел свой отряд полковник Семен Петрович,
дорог вообще не было.
     За  ним было  достаточно  водородных  боеголовок, чтобы испепелить  всю
Якутию, а волна радиации докатилась бы и до Монголии. Но что наводило полный
ужас на этого офицера-ракетчика,  который командовал конвоем из восьмидесяти
семи машин, так это сами ракеты. Он раньше и близко не видел подобных ракет,
более того, его всегда уверяли,  что таких ракет Россия производить не будет
"ради безопасности человечества". Вся штука с этими "геенами огненными", так
он  приучил  своих людей  называть  эти ракеты, была  в том, что  они  могли
стартовать с любого места, прямо у него из-за спины, посреди Сибири, оставив
за собой воронку размером с два Ленинграда. Дорога,  вернее, то, что  от нее
осталось,  была ухабистой, а боеголовка уже с завода  вышла заряженной  -- о
подобной  глупости раньше  никто  и  помыслить  не мог.  Даже  американцы не
заряжали свою первую атомную бомбу до  тех пор, пока самолет, на который она
была погружена, не приблизился к цели. Орудие заряжают непосредственно перед
атакой. Уж это-то всем известно. А теперь в России все посходили с ума.
     Безумие --  как  то  самое  оружие, про  которое  ему и  всем остальным
офицерам  обещали, что оно никогда не будет создано, -- нависло над Россией.
Но  это  будет  уже  не  война, а массовое  уничтожение.  Он  сам  уничтожит
миллионы,  и оправдания  ему не  будет.  А какое может быть оправдание  этой
сумасшедшей штуке, которую он сейчас сопровождает на новую сибирскую базу?
     Началось все  несколько дней назад.  Первую весточку Петрович получил у
себя  в  квартире  в  Саратове. Он  только что отстоял в очереди  за  писчей
бумагой  для своего внука. Прошел  год  с  тех пор, как он  вышел на пенсию,
доступа к  канцтоварам уже  не  имел,  а  с бумагой всегда были проблемы.  В
квартире его ждали жена и секретарь райкома, который  даже пальто не снял, а
стоял и нетерпеливо постукивал ногой об пол.
     -- Ему  весь день звонили,  --  объяснила жена  отставного  полковника,
полная добродушная женщина.
     -- Ваше начальство мне звонило, -- сказал секретарь райкома.
     -- Конечно, они же не могли  позвонить мне, -- сказал Петрович, который
стоял в очереди на телефон с 1958 года.
     --  Они  могли  и по  другим  номерам позвонить,  но  дело срочное. Вам
надлежит немедленно отправиться в Эвенкию.  В вашем распоряжении будет любой
самолет, любая машина, все линии телефонной связи.
     -- Вы уверены, что нужен именно я? Старик-то им зачем?
     -- Нужны вы. И немедленно.
     -- Что, война? Где?
     -- Не знаю. Я даже не знаю,  кто нынче правит матушкой-Россией. То, что
они используют члена партии как посыльного, само по себе неслыханно. Была бы
война, я бы догадался. Но ничего такого не происходит.
     -- Может, случилось что. Вдруг где ракетная дивизия взорвалась.
     -- Мы бы знали, -- сказал секретарь.
     --  Да нет, вы бы не знали. Могло еще где восстание случиться, и свежие
люди понадобились.
     -- А такое возможно? -- спросил секретарь.
     -- Нет, -- ответил отставной  полковник и вздрогнул. --  Невозможно.  В
ракетных войсках можно положиться на любого. Они все такие, как я. Мы делаем
то, что скажут, если  скажут, а  если повезет, то  и телефоны нам ставят. Не
повезет -- стоим  в очереди за писчей  бумагой. Я так понимаю, что машину до
аэропорта предоставите вы?
     Секретарь коротко  кивнул. Отставной  полковник обнял  свою круглолицую
жену и поцеловал, постаравшись в поцелуе передать все: и  как он ее любит, и
какой хорошей женой она была -- на крайний случай, вдруг больше не вернется.
Она  все поняла отлично, и, когда заплакала, никакие  его слова уже не могли
убедить ее, что в Эвенкию его вызывают по какой-то глупой ошибке.
     Секретарь, аккуратно застелил  переднее сидение  своего ЗИЛа пленкой  и
попросил  отставного  полковника  садиться  поосторожнее,  чтобы сиденье  не
попортить.  Петровичу  ужасно  захотелось швырнуть  эту  пленку секретарю  в
морду. Но  ведь тот мог потом попортить жизнь  его  жене, поэтому он  только
мрачно  кивнул.  Он  даже  извинился  перед  этим  типом  с  партбилетом   и
персональным  автомобилем, и телефоном, и со  всеми вещами, которые  значил,
коммунизм в той стране, где его строили дольше всех.
     Аэропорт  был маленький, но взлетные  полосы, как и во всех  аэропортах
России, были  сделаны так, что  могли принять самые  современные сверхмощные
самолеты.  Их  длины  хватало не только для того, что уже  летало, но  и для
того, что могло бы полететь через пятьдесят лет.
     Аэровокзал  был  просто  халупой.  И  там кошмар  стал  обретать  черты
реальности.  Были там юнцы,  чьи щеки еще не знали бритвы, были  и ветераны,
отслужившие  в ракетных войсках. И  всех  их,  как и  Петровича, вызвали  по
команде.
     Каждые тридцать  секунд  громкоговорители  призывали  соблюдать тишину.
Когда они  сели в самолет на Эвенкию, они получили еще  одно предупреждение.
На сей раз оно было  сделано лично офицером одного из спецотделов КГБ, того,
чьи сотрудники носят особые нашивки на своих дорогих темно-зеленых мундирах.
В этом отделе все всегда должны были быть застегнуты на все пуговицы.
     -- Солдаты матери-России! -- прочитал офицер по  бумажке, стоя в голове
самолета. -- Вы  призваны в трудное для истории народа и всей страны  время.
Многие захотят обсудить  происходящее с братьями-солдатами, но мы  вынуждены
это  запретить. Ситуация  напряженная, поэтому с  нарушившими  приказ  будем
разбираться по всей строгости.
     В  самолете стояла тишина. Никто не проронил ни слова. Моторы взревели,
офицер КГБ вышел из салона, и тогда все заговорили.
     -- Война это, -- сказал старый ракетчик. -- Чего еще?
     --  Вы слишком спешите с  выводами, -- сказал молодой человек, чье лицо
было глаже, чем у жены полковника.
     -- Нет, -- ответил старый ракетчик, -- когда  нет войны, мы слушаем про
славные  дела коммунистической  партии  и про то, что она делает для  народа
России. Но когда они посылают людей на бой, то о партии не говорят.  Помню я
Великую  Отечественную. Начиналось  все с  защиты коммунизма от  фашизма, но
быстро превратилось  в борьбу матушки-России  с  гуннами.  Когда  на  смерть
посылают, всегда о Родине говорят. А когда хотят, чтобы в очереди безропотно
стояли, то о партии.
     -- Он не торопится с выводами? -- спросил молодой человек у полковника.
     -- Если действительно война, то нет. Если нет, значит,  торопится, -- с
чисто русским фатализмом ответил полковник. -- Вы вокруг  посмотрите. Думаю,
гораздо  важнее  увидеть, кого здесь нет,  чем кто есть. Я не вижу ни одного
действующего офицера-ракетчика.
     -- Если дело срочное,  что ж они  собирают незнающий  народ? -- спросил
старый ракетчик.
     Ответом на это было то, что казалось  чудовищным сном.  Чтобы управлять
тем,  что им  показали  в  Эвенкии,  не  нужно было  разбираться  в ракетной
технике.
     Они  ехали  мимо колонн машин,  груз на которых был  затянут брезентом.
Около  каждого  грузовика  стояла  стража. Офицер  ракетных войск заходил  в
каждый автобус  и  предупреждал, что  трогать  ничего  нельзя.  У  некоторых
старичков-отставников отобрали слуховые аппараты, что  сделало их совершенно
беспомощными.
     Их завели  в  какой-то  бункер. Там на лафете стояла  странная  ракета.
Обычно,  чтобы  показать, насколько незаряженная ракета  безопасна,  на  нее
залезал инструктор.  На сей раз он очень  осторожно подошел и встал с самого
края, стараясь не двигаться.
     -- Вот она, -- сказал он.
     Говорил он без мегафона и голоса не повышал. Все подались вперед. Те, у
кого  отобрали слуховые аппараты, ждали, что им потом все перескажут, а пока
просто переглядывались.
     -- Она сделана так, что на дополнительное обучение  у  вас  уйдет всего
тридцать секунд. В зале послышался ропот.
     -- Пожалуйста, тихо. То, чему вы обучались в связи с ядерным оружием --
а  она ядерная,  товарищи,  ядерней  не  бывает  --  касалось  прежде  всего
безопасности и систем наведения. Здесь система наведения старая и не слишком
точная.  Но  компенсируется это  силой заряда боеголовки. Мерзкая штуковина.
Знали бы вы, что у нее в клювике.
     И, перед тем, как отойти, он добавил:
     -- Она заряжена и готова к запуску.
     На минуту  воцарилась  мертвая тишина, а  потом все, даже зеленые юнцы,
все поняли. Одиннадцать  месяцев в каждом учебном году уходило  на то, чтобы
ознакомить обучаемых с системами безопасности. Теперь  было  понятно, почему
не надо обучаться ею управлять -- здесь не было защитных устройств.
     Это  новое  мерзкое оружие  было первым  в  мире  оружием  без  защиты.
Прозвали его "красной кнопкой".
     Стоило нажать на кнопку, и  ракета отправлялась  в путь.  Как спусковой
крючок у ружья.  Поэтому обученные офицеры-ракетчики  были ни к чему.  Такой
ракетой может управлять  любой  дурак. Выбор был невелик.  Либо  есть война,
либо  нет  войны. А произвести такое  можно было только  будучи  уверенным в
войне, потому что такие штуки просто так не сооружают.
     В этом оружии не  было  никакой электроники, на цель оно наводилось как
простая  пушка. Попадать  можно было  куда угодно --  для  боеголовки  такой
мощности все без  разницы.  Одна боеголовка  могла разнести четверть страны.
Надо  было  только  послать   это  в   сторону  Северной  Америки.  Массовое
уничтожение.
     Если бы Петрович не беспокоился за свою  жену, он бы вышел из  игры. Но
он  этого не сделал. И вот он уже неделю тащился по ужасным дорогам. Потом и
дороги кончились. Перед ним были какие-то холмы, он  снизил скорость до двух
киллометров в час.
     Задание у него было не из  легких. Он должен был создать  новую базу, о
которой американцы и не  подозревали, потому  что пока что ее не было вовсе.
Потом  он  должен  был  навести орудие  на  приблизительную цель и, действуя
согласно  полученной  инструкции,  если  не поступит новых  распоряжений,  в
определенное  время  через  две недели, произвести  запуск. Ему дали  старые
швейцарские механические  часы, чтобы он не перепутал время. Он должен  был,
если не поступит иных указаний, начать Третью мировую войну.
     Его  передвижения  не  остались  незамеченными  ЦРУ.  Из  космоса  была
замечена не  сама  ракета -- это мог быть  один из муляжей,  которые русские
понатыкали  по   всей  Сибири.   Засекли  телефонные  переговоры  отставного
полковника,  который   докладывал   начальству,   что   находится  в  боевой
готовности.
     Проанализировав    частоту    и    характер    сообщений,   Центральное
разведывательное управление пришло к выводу, что готова к действию еще  одна
"красная кнопка".
     Харолд В. Смит имел доступ  к этой информации. Более того, пока русские
позволяли  себе  такое,  президент   получил   от   Великобритании   протест
относительно  особо жестоких  действий  одного  из  американских агентов. Он
передал это Смиту, который написал уместное в подобных случаях опровержение.
Первая   часть  была  сугубо  официальной,  в   ней   осуждалось  насилие  и
предлагалась помощь  стране, в которой произошло  столько убийств, в  поимке
преступника. Но лично  президент позволил себе  ту  шутку,  которую повторял
всегда, когда Римо и Чиун действовали за пределами Соединенных Штатов:
     -- Если узнаете их имена, сообщите нам, мы бы хотели их использовать.
     Но  главным пунктом  было  то, что,  по-видимому, пострадавшая  сторона
обладает  неверной  информацией,  ведь  человек не  может совершать подобные
поступки. Тогда Смита поразило, что ответ на  возмущение  его государства по
поводу экспериментов с  оружием, разрушающим озоновый слой, очень походил на
те  отговорки, которыми они сами  обычно прикрывали  Римо  и Чиуна. То есть,
попросту  говоря, был ложью.  У России были все причины не доверять Америке.
Правда слишком походила на обыкновенную ложь.
     Он почти понял слова Чиуна: "Они видят зло в своем собственном зле".
     Дом Синанджу  конечно же не  считал самого кровавого из русских  царей,
Ивана Грозного, злом. Но это потому, что  он  хорошо им платил. Так что  то,
что Чиун подразумевал под