помешанный.
     Римо заколебался. Подворачивался удобный предлог.
     -  О нет, - решительно сказал  он наконец.  -  Уговор  есть  уговор.  Я
обещал, что буду это носить, и в этом  я  пойду на обед. Так и будет, вопрос
закрыт.
     - Только не со мной, - отказался Чиун.
     - Нет, именно с тобой. И если  кто-то будет смеяться, ему тут же придет
конец, - Римо направился к выходу из номера. - Пошли, - сказал он.
     Чиун встал рядом с ним.
     - Ладно, - неохотно уступил он. - Если так настаиваешь.
     Но уже на пороге Чиун остановился, как вкопанный.
     - Стой-ка! - заорал он. - Что это за вонь?
     - Какая вонь? - спросил Римо. - Я ничего не чувствую.
     -  Несет, как  из грязной забегаловки.  Подожди.  Да  ведь это зловоние
исходит от тебя!
     Римо наклонил голову и принюхался к собственной груди.
     - Ах это. Я всегда его использую. Это же мой ополаскиватель после душа.
     -  Никогда  не думал, что  подобные  вещи делают из чеснока,  - заметил
Чиун.
     - Это  же не  чесночный  запах. Он просто  свежий. Что-то вроде лесного
аромата. Я все время им пользуюсь.
     -  Ты можешь пользоваться им постоянно, когда твое тело плотно прикрыто
одеждой. Она приглушает смрад. Но сейчас когда твоя кожа открыта, - он зажал
себе нос. - Этого я уже ни за что не смогу вынести.
     Глаза его вдруг вытаращились, превратившись в два коричневых шарика.
     - Скорее! Эта вонь оскверняет мое прекрасное кимоно. Быстро! Сними его,
пока ткань навечно не пропиталась этим зловонием.
     - Ты действительно хочешь, чтобы  я переоделся, а,  Чиун? - переспросил
Римо.
     - Пожалуйста, Римо. Сейчас же. Поторопись. Пока я не задохнулся.
     Римо  снова направился  в  ванную  комнату. Мгновением позже  он  вышел
оттуда в своей  обычной черной футболке,  хлопчатобумажных  штанах и  мягких
кожаных мокасинах.
     - Ты развесил мое кимоно изнанкой наружу? - спросил Чиун.
     - Да. Можем мы теперь, наконец, пойти поесть?
     - Да, если конечно мой аппетит не погублен на веки вечные, - согласился
Чиун.
     - Ну, я-то поем с удовольствием, - улыбнулся Римо.



        Ричард Сапир, Уоррен Мерфи, Рик Мейерс.
        Последний порог

     "Дестроер"
     "The Final Death", перевод В. Громова
     Выпуск 13

        "Глава первая"

     Последним  куском  мяса,  который  суждено  было  съесть  Винни Энгусу,
оказалась увесистая часть предплечья холощеного бычка, которого за несколько
часов до этого привезли в трейлере  с тучных полей Вайоминга  и погрузили  в
поезд. -- На  нем он вместе с тысячами его собратьев прибыл на аукцион, где,
пропрев сутки  в темном  загоне, был выведен на  обозрение толпе разжиревших
ковбоев  в широкополых "стетсонах" и вышитых рубашках,  поверх  которых были
надеты  тонкие свитера с  тремя пуговками  под треугольным вырезом  ворота и
маленьким  зеленым  аллигатором на левой груди. В  седло, понятное дело, эти
ковбои не садились уже лет двадцать -- плюс-минус год для верности.
     Бычка  этого,  вместе с  тремя  сотнями других,  приобрел  на  аукционе
Техасец  Солли  Вейнстайн, по  приказу которого  он и был  снова водворен  в
грузовик, но везли его на сей раз уже на бойню.
     Хмурым,  как  часто в  Хьюстоне,  утром  угрюмые  работяги в фланелевых
рубашках  и  толстых  вельветовых  штанах  погнали его, ткнув  электрическим
разрядником  в холку, в тесную камеру, где ухо его украсила  метка, потом --
на мойку, а  уже  оттуда -- в загон, где бычку предстояло  нагулять  вес  до
тысячи двухсот фунтов -- плюс-минус фунт для верности.
     Глядя,  как  откормившегося и изрядно  разжиревшего бычка  Винни Энгуса
ведут в чрево очередного грузовика, Техасец Солли, который  каждую субботу в
ближней синагоге  исправно гнусил на  иврите, с  тем  же гнусавым  выговором
умильно  втолковывал  ему, как замечательно он теперь выглядит  -- какой  он
стал большой, с крепкими ногами и толстой шкурой.
     А когда грузовик ушел, Техасец Солли отправился в свой офис -- и судьба
бычка  была  решена.  Усевшись за стол, украшенный бежевым  телефоном на  12
каналов, Солли продал всю  партию еще живой говядины  компании  "Митамейшн",
ведавшей   мясными  рынками  Восточного  побережья,  а   конкретно   --   их
коннектикутскому менеджеру Питеру Мэттью О'Доннелу.
     О'Доннел позвонил Винни  Энгусу, как  раз когда копыта бычка  коснулись
стального пола тесного  коридора; пол этот откидывался, но бычку уже было не
суждено узнать об этом.
     Последним,  кого он видел,  был человек  в  белом  халате и пластиковых
темных  очках,  который  быстро  наклонился  вперед и приложил ко  лбу бычка
длинную трубку, и  животное скончалось  еще до того, как  откинулся стальной
пол, и туша его рухнула вниз -- к Большим ребятам.
     Большими   ребятами   именовалась   для   простоты   бригада    мужчин,
расположившихся вдоль длинной ленты конвейера. Каждый из  них мог  бы класть
кирпичи, швырять уголь, плавить сталь или пять дней в неделю по восемь часов
накручивать гайки на болты на конвейере какого-нибудь автомобильного завода,
но  вместо этого  по причинам географическим, или  семейным, или с отчаяния,
или просто от затянувшегося невезения все они оказались здесь и день ото дня
гнули себя,  стараясь привыкнуть  к  этой работе,  чтобы в  один  прекрасный
уик-энд придти домой и сказать друзьям: "Да не так уж там и хреново, парни".
     А вскоре  они  и сами уже  в это верили, и,  придя  на работу, привычно
связывали задние ноги мертвой коровы ремнем, чтобы подвесить тушу на крюк и,
прикрыв пластиковый комбинезон клеенчатым фартуком, подойти и воткнуть нож в
еще  теплое горло,  одним движением вспороть  брюхо --  и вовремя отскочить,
когда  на бетонный пол,  повинуясь законам гравитации  и пульсации умирающих
вен, выплескивался темный поток дымящейся крови.
     Затем медленным движением они делали надрез вокруг головы так, что  она
начинала качаться, последним ударом отделяли ее и вешали на отдельный  крюк,
и  машина  сдирала с головы кожу;  усилий она тратила на это не  более,  чем
человек, снимающий полиэтиленовую пленку с кусочка сыра.
     Потом  голову  вываривали  до тех  пор,  пока не  подергивались пленкой
глаза, и обнажившееся мясо не становилось молочно-белого цвета. Тем временем
тушу спускали вниз, где человек с гидравлическими ножницами срезал  копыта и
швырял их в дыру в полу; из туши вытекали последние струйки крови.
     Далее очередной член братства Больших ребят бесцеремонно влезал в брюхо
туши двумя руками и единым махом, словно "джекпот" в партии покера, извлекал
оттуда кишки -- и сбрасывал их в проходящий рядом оцинкованный желоб.
     Еще  одна  машина  сдирала  шкуру --  так, что  на ленте оставался лишь
покрытый   мясом   скелет,  который   и  занимал   соответствующее  место  в
холодильнике.
     А О'Доннел тем временем разговаривал с Винни.
     -- Большой Вин? Привет, это Пит.
     -- А-а,  ну чего там у тебя? -- голос Винни грохотал так, что казалось,
будто кто-то поет  басом в  угольной  шахте.  Росту в Винни Энгусе было пять
футов и восемь дюймов, но все называли его Большой Вин -- из-за его голоса.
     -- Именно то, что ты хотел. Вин.
     Личная жизнь Питера О'Доннела  не сложилась. Он  был разведен, его дети
не  любили  разговаривать с  ним,  его  бывшая  жена  тоже не  любила с  ним
разговаривать,  и  поэтому  любую  беседу, прежде  чем  добраться  до  сути,
О'Доннел  начинал с длинной преамбулы. Из-за чего все остальные не  любили с
ним разговаривать тоже.
     -- То, что я хотел? --  переспросил Энгус, с шумом высасывая  вторую за
последний час банку пива.
     -- Да, именно. Что тебе было нужно?
     -- Мне было нужно две  тонны ребрышек, две -- вырезки... две -- бочков,
две -- окорочков. Шкура -- тоньше, мяса -- больше.
     -- ;Могу устроить -- кроме окороков. Их -- только одну тонну.
     -- Мне нужно две.
     -- Брось, Вин. Их сейчас никто не берет. Одну -- с нашим удовольствием.
     -- Две, -- сказал Энгус.
     -- Да бога ради, твои окорока уже дышат на ладан! Брось. Бери одну.
     Смех,  который  издал  Большой  Вин,  напоминал  звук  топора,  которым
пытаются срубить железное дерево.
     -- Ладно, забудь про окорока, -- сказал он. -- Я беру остальное.
     --  Значит,  две -- ребер,  две -- вырезки, две -- бочков,  -- повторил
О'Доннел, записывая.
     На другом конце Винни Энгус положил трубку, видимо, считая дискуссию об
окороках законченной.
     Как  раз в эту  минуту на хьюстонской хладобойне из  освежеванной  туши
вырезали последний кусок предназначавшегося ему мяса. Человек, производивший
эту  операцию,  настолько  привык к  белому  облачку  собственного  дыхания,
постоянно висевшему перед ним, что вечерние поездки домой с работы неизменно
дарили ему несколько неприятных  минут --  садясь за руль, он вдруг пугался,
что умер, поскольку переставал видеть свое дыхание.
     И этот самый человек сделал  на  туше шесть глубоких надрезов, а  затем
передал   ее  осоловелого  вида  партию,  который  ткнул  тушу  ножом,  снял
оставшийся  кое-где  слой  жира,  ощупал  ребра,  не   переставая  при  этом
переминаться с ноги на ногу.
     Наконец,  удовлетворившись,  видно,  качеством надрезов,  он извлек  из
кармана штемпель -- и  вскоре освежеванная и  снабженная надрезами туша была
покрыта  пурпурными эмблемами,  на которых  стояло:  "Министерство сельского
хозяйства. Соединенные Штаты Америки".

     Две  недели  спустя Винни  Энгус, оставив  свой  отделанный деревянными
панелями и лишенный  окон кабинет в полуподвальном этаже собственного дома в
Вудбридже,  штат  Коннектикут,   уселся   в  недавно   приобретенный   седан
"Монте-Карло". С этой машиной у Винни была связана крепнувшая  надежда,  что
остатки хорошего вкуса позволят ему и дальше от души ненавидеть ее.
     Купить  ее  заставила Винни жена, дабы  показать  соседям,  что  они  с
супругом шагнули еще на одну ступеньку общественной лестницы после того, как
в Милфорде, на самой окраине Уэст-Хейвена Винни открыл новый мясной ресторан
"Стейк-Хаус".
     До  покупки "Монте-Карло" были  еще  плавательный  бассейн,  и чугунная
ограда  вокруг  дома,  и оплата  услуг дюжины  садовых архитекторов. Все для
того,  чтобы  закрепиться наверняка  на этой самой ступеньке,  --  или,  как
говорила жена, для статуса.
     -- Чего этот самый статус  так заедает, тебя? --  не  раз спрашивал  ее
Винни. -- При чем здесь какой-то статус? Я продаю бифштексы и гамбургеры!
     -- Ах, пожалуйста, Винсент, оставь, -- кривя губы, отвечала супруга. --
Все время пытаешься представить себя каким-то владельцем "Макдональдса".
     -- Если бы у меня дела шли так, как у  них, то  я и заправлял бы делами
"Макдональдса".  А  я,  увы,  не  такой  башковитый,  и  потому  вожусь   со
"Стейк-Хаусом".  Так что  выкинь  всю эту  чушь насчет  статуса из головы; У
меня, знаешь, деньги не растут на окне в горшочках.
     -- Не растут -- или ты просто не хочешь потратить лишний цент на меня и
на  наших  девочек?  На  твои  собственные  прихоти  денег  у  тебя   всегда
достаточно. Эта твоя охота, например. Не помню, чтобы ты хоть раз отложил ее
из-за нехватки денег.
     -- Да мне, ради всего  святого, охота обходится  всего-навсего в лишний
бак  бензина! А вот во что тебе влетает твоя  охота за барахлом!? -- взревел
Винни.
     -- Чуть больше того, что ты изредка изволишь потратить на меня и детей,
-- ответствовала жена, поджав губы.
     -- А, ладно... Покупай, что взбредет тебе в голову, -- махнул он рукой.
     И она покупала. И  последним ее приобретением был этот вот самый седан.
Боже, как же он его ненавидел.
     Однако, когда Винни отъехал от дома, настроение его заметно улучшилось.
Можно  сколько  угодно потешаться  над бреднями  жены насчет статуса, но что
говорить --  Винни Энгус проделал  немалый путь от мойщика  посуды в грязной
забегаловке в Бостоне, где  добиться успеха означало не быть случайно убитым
в  очередной  потасовке  между  неграми  и   ирландцами,  задавшимися  целью
истребить друг друга.
     А  он изучал,  присматривался  и  копил деньги, а потом  сразу купил  в
Нью-Хейвене  собственный  ресторан.  Все  говорили,  что  в  университетском
городке мясной ресторан долго не продержится --  ан нет, Винни заставил  его
продержаться, да  еще с лихвой, а потом женился на сидевшей у него за кассой
симпатичной длинноногой евреечке и переехал в пригород уже семейным.
     При мысли об этом хорошее настроение Винни развеялось так  же внезапно,
как и пришло.
     Ну  и  что принесло ему все это? Слишком большой дом, требующий слишком
больших  денег. Жена,  которая  прятала свой возраст  под  таким количеством
косметики, что Винни уже лет десять как не помнил натурального цвета ее щек.
Пара  дочерей,  которым сам  Господь предназначил  стать  подарком  для всех
зубных врачей округа. И эта пижонская тачка,  ведрами жрущая бензин -- Боже,
как же он ее ненавидел.
     Ресторанов у него было два, дела в обоих шли в гору, но правительство и
стремительно  растущие налоги  вытягивали из  него  деньги  быстрее,  чем он
успевал снимать  навар с посетителей. Но  что, спрашивается, ему  оставалось
делать, кроме  того, как продолжать заниматься тем,  что  он,  собственно, и
делал  все  это время?  Винни не  раз  приходила в голову мысль, что неудача
может  в любой момент  заставить  собраться с  духом и начать все сначала --
зато уж успех присосется к твоей хребтине однажды и навсегда.
     Миновав  Пост-роуд, Винни Энгус свернул  к северу, оставляя позади ряды
модных лавок, торгующих разным  антикварным барахлом, продуктовых магазинов,
обувных магазинов, -- со всеми их разноцветными огнями,  неоном и  пластиком
ярких вывесок  --  и, свернув налево, подъехал наконец к стоянке машин перед
его собственным рестораном.
     Отделанный  светло-коричневым  деревом  фасад  заметно  смягчал  унылый
пейзаж  пригорода.  Мягкий  свет,  пробивавшийся  из   окон  сквозь  плотные
темно-желтые занавеси, заставлял  здание  даже  днем переливаться  огнями  и
сверкать, как новогодняя елка.
     И когда Винни Энгус вошел наконец в ресторан, он разом позабыл все свои
проблемы. Здесь он  был  в  другом мире  -- мире, который от начала до конца
создал сам.
     В кухне на ящике  из-под пива, поставленном на попа на простой бетонный
пол, восседал его главный повар.
     -- Привезли? -- спросил его Винни.
     -- Ага, -- кивнул тот. -- Как раз утром.
     Встав, повар прошел мимо Винни к громадному, до потолка, холодильнику и
извлек из него лепешку говяжьей вырезки,  срезанную так, что с краю осталась
лишь  тонкая  кромка  жира.  Ткнув  ее  пару  раз для пробы длинной двузубой
вилкой, он шлепнул мясо на решетку гриля.
     -- А ну, тихо! -- погрозил  он пальцем зашипевшему на решетке куску.  У
повара Винни была привычка во время готовки нежно общаться с мясом.
     -- Ну  ладно, я в  баре, -- кивнув, Винни  вышел. Присев  на  табурет у
стойки, Винни принялся  рассказывать  бармену,  как он обучал  в свое  время
кухонный  персонал, втолковывая им;  что  хороший кусок  мяса подобен умелой
шлюхе. Шлепни ее как следует,  но нежно: станет мягкой, как шелк, а  начнешь
колотить -- будет жесткая, как подошва.
     -- Это точно, -- поддакнул бармен, наливая хозяину еще пива.
     Двенадцать минут спустя в дверях  возник повар, держа  на белом льняном
полотенце на  вытянутых  руках  темно-коричневое с бежевым узором  фаянсовое
блюдо,  в  центре  которого  красовался румяный,  поджаристый, благоуханный,
восхитительный бифштекс.
     Умелым  движением  ножа  Винни   обнажил  серовато-розовую  сердцевину,
которая, казалось, вздохнула от прикосновения блестящего лезвия.
     -- Пойдет, -- прокомментировал он. -- Фактура что надо.
     Перечеркнув   кусок  крест-накрест  зубчатым   лезвием,   он   подцепил
треугольную дольку на  поданную барменом  тяжелую вилку из  литого  серебра.
Поднес ко  рту,  провел языком по  румяной корочке, проверяя,  нет ли следов
пригара -- и наконец откусил.
     Мясо словно обволакивало  зубы.  Винни откусил с  другой  стороны,  и с
этого  края  мясо  вдруг  показалось  ему жестким,  даже с каким-то жестяным
привкусом... но лишь  на какую-то долю секунды, а  затем  растаяло во  рту и
будто перелилось по пищеводу в желудок.
     И если не считать этой  вот  доли  секунды,  это был  лучший  бифштекс,
который  когда-либо пробовал Винни Энгус за  свою  жизнь. Винни  откусил еще
семь раз, и удовольствие, увы, кончилось.
     -- То-то  же, -- удовлетворенно пробурчал повар пустой тарелке, неся ее
назад, в кухню.  А Винни Энгус  уже был в офисе и метал  громы и  молнии  на
голову несчастного Питера О'Доннела из-за оловянного привкуса вокруг  клейма
Министерства сельского хозяйства.
     --  Яне  привык  жрать  солдатские пряжки!  --  Винни ревел  так,  что,
казалось, лопнет телефонная трубка.
     -- Пожалуйста, Большой Вин, успокойся. Я  как  следует поджарю  задницу
этим техасским ублюдкам. Больше это не повторится, уверяю тебя.
     -- О'кей, -- пробурчал Винни Энгус.

     На  ужин семейство Энгусов вкушало  жаркое  из тунца.  Винни, раза  три
ткнув свою  порцию  вилкой, извинился и пошел  наверх упаковывать рюкзак  --
завтра он собирался наконец-таки на охоту.
     -- Тебе, я  вижу, не терпится?  -- холодно-язвительным тоном  вопросила
супруга с другого конца стола.
     -- Ладно, ладно, -- добродушная интонация далась Винни после долгих лет
упорной тренировки. Подмигнув дочкам, он поспешно вытек из комнаты.
     Уже перешагнув порог, он услышал позади голос младшей, Ребекки:
     -- А мне обязательно, мама? Ведь папа не ел!
     -- И поэтому ты хочешь, когда вырастешь, стать такой же, как твой отец?
Ешь немедленно! -- прикрикнула миссис Энгус.
     --  Перестань, пожалуйста,  мама, --  прозвучал резкий  Голос  старшей,
Виктории. Винни слышал, как она с шумом встала из-за стола.
     Винни Энгус опустился на массивный  дубовый стул посреди его большого и
порядком захламленного кабинета. Ступ жалобно  скрипнул --  двадцать  фунтов
лишка, которые за последние пять лет набрал Винни, давали о себе знать.
     Рассматривая  развешанные  на  стене  охотничьи  трофеи  и ружья, Винни
погрузился в  мечты  о  завтрашнем  дне.  Завтра  горло перехватит  холодный
утренний воздух: Винни  будет тяжело, с шумом дышать; руки затекут  от  веса
его двенадцатизарядного карабина; ноги  заноют от ходьбы часам к десяти утра
-- но, черт его побери, как же он любит все  это! На охоте он оставался один
на один сам с собою, и ему снова было двадцать лет.
     Теперь только  не  забыть  смазать сапоги, приготовить  еду на  завтра,
собрать рюкзак, поставить будильник на четыре утра -- а потом...
     А, еще  одну  вещь  надо  срочно  сделать.  Его  ежемесячный телефонный
звонок.
     Звонил он по этому номеру каждый месяц вот уже одиннадцать лет,  с того
самого времени, как  открылся его первый "Стейк-Хаус". Богатенькие  сынки из
колледжа его еще не освоили, а приезжавшие бизнесмены просто не успели о нем
узнать.  Деньги  Энгусу  нужны были  позарез,  но банки ограничивались  лишь
вежливым сочувствием.
     И тогда  приятель  из  Массачусетса  дал  ему  один  телефонный  номер,
обладатель которого  был заинтересован в  последней информации о событиях на
мясном рынке Штатов. Вот  Винни и должен был снабжать его такой  информацией
-- и хорошо получать за это.
     Винни  к  тому времени готов был  разделать и продать  на  рынке родную
матушку -- и поэтому, недолго думая, позвонил.
     Магнитофонный  голос велел  ему  говорить  --  и за десять минут  Винни
выложил все, что знал о ценах, акциях, снабжении,  подготовке,  управлении и
обслуживании.  Голос  осведомился,  закончил  ли  он, и  поблагодарил  после
десятисекундной паузы. Три дня спустя Винни обнаружил в своем ящике почтовый
перевод на пять сотен. Обратного адреса не было.
     Когда  он   позвонил  снова,  голос  велел  ему  перезвонить  в  начале
следующе