т  это,  ночной
тигр? -  крикнул он  и  нанес  удар левой ногой по уже искалеченному правому
бедру Римо.
     Опять раздался крик.
     Римо упал лицом в  дорожную пыль.  Он чувствовал каждую частицу  своего
тела, пронизанную болью, и даже не пытался подняться, понимая,  что все  его
усилия окажутся бесполезными.
     Нуич смотрел на него сверху вниз.
     -  Выходит, четвертый удар пока и не  нужен, - злобно  усмехнулся он. -
Что ж, повременим. Жди и трепещи.
     Затем он повернулся к Чиуну и Ким Ир Сену.
     В толпе раздались одобрительные возгласы:
     -  Да  здравствует Нуич!  Да  здравствует новый  Мастер!  Поглядите  на
жалкого американца! - И жители деревни стали смеяться, указывая на Римо.
     Нуич  отошел в сторону. Римо остался лежать на улице, его рот был забит
пылью, к лицу прилипли комья грязи. Сначала он не мог понять почему, а потом
сообразил - от слез: он плакал.
     Но даже слезы причиняли ему боль.  И он лежал в надежде, что Нуич скоро
добьет его.
     Нуич стоял рядом с Чиуном и Ким Ир Сеном.
     -  Смотрите, вот он!  Лижет грязь  Синанджу. Чужак,  которому  один  из
старейших выдал  наши  тайны. Он  решил,  что белый  человек силен  и  мудр.
Взгляните на него! Вы и теперь считаете его сильным?
     Все  снова  посмотрели  на  Римо.  Кто-то  громко   засмеялся,   другие
подхватили, и  вскоре вся  деревня хохотала,  глядя  на Римо, лежавшего  без
движения, уткнувшись лицом в грязь.
     Нуич тоже хохотал, а когда смех стих, громко спросил:
     -  Что вы скажете о мудрости того, кто  выбрал белого  человека  за его
силу?  Говорю   вам:  Чиун  слишком  стар.  Слишком  стар,  чтобы  быть  вам
защитником. Слишком  стар, чтобы  быть Мастером  Синанджу. Слишком стар! Ему
остается только отправиться к предкам, как поступали в былые времена старые,
слабые и глупые люди.
     В толпе раздались голоса:
     - Отправляйся к предкам, Чиун! Нуич наш  новый Мастер! Отошлите старика
домой!
     Лежа  в придорожной  пыли,  Римо слышал эти  слова  и понимал,  что они
означают. Ему хотелось крикнуть: "Чиун, спасайся, эти люди не стоят и твоего
плевка!"  Но  он  не мог  вымолвить  ни слова. Римо слышал  не только голоса
толпы.  Он  услышал  и  другой голос,  который он  знал  много  лет,  голос,
научивший  его  мудрости.  Но сейчас он  звучал  совсем по-другому,  казался
старческим и усталым. Голос произнес:
     - Хорошо, я отправлюсь к предкам.
     Это был Чиун,  но голос  его не был  похож на прежний.  Истинный  голос
Чиуна  был совсем другим. Сильным  и решительным. Однажды, когда Римо умирал
от ожогов, он слышал голос Чиуна и запомнил его. Чиун тогда сказал:
     - Римо, я не позволю тебе умереть.  Я собираюсь причинить тебе боль, но
ты останешься жить, потому что ты обязан жить.
     И в  другой  раз, когда Римо  был отравлен, он  в забытьи слышал  голос
Чиуна
     - Живи, Римо, живи! Этому я тебя и учил: жить! Ты не можешь умереть, не
имеешь права стать слабым, не можешь состариться до тех пор, пока твой ум не
позволит тебе этого. Твой разум превосходит твою силу, он  более  могуч, чем
мускулы. Слушай, что тебе говорит твой разум, Римо. А он говорит - живи!
     Таков был  истинный  голос  Чиуна. А голос этого  старика  выносил себе
смертный приговор, и это не голос Чиуна. Так сказал себе Римо. Это был голос
самозванца, потому что  Чиун не смеет умирать, и  Римо обязан сказать ему об
этом.  Римо скажет ему "Чиун, ты  должен жить!" Но для этого  надо заставить
себя двигаться.
     Правая рука  Римо  была вытянута.  Превозмогая боль, он  заставил  себя
ощутить  кончиками   пальцев   пыль,   пошевелил   указательным   пальцем  и
почувствовал пыль и грязь, забившиеся под ноготь. "Смотри,  Чиун,  я жив,  -
думал  Римо, - жив, потому что мой разум приказывает мне жить. Я помню  твои
слова,  даже  если ты забыл их".  И  Римо  заставил себя шевельнуть  средним
пальцем.
     Его  левая  рука  лежала  под  головой.  Боль  обожгла  плечо,   словно
раскаленная  кочерга, когда он чуть  пошевелил рукой.  "Разве ты не  говорил
мне, Чиун,  что боль  - это  цена, которую нужно  платить, чтобы  остаться в
живых? Боль принадлежит живым. Только мертвые не испытывают боли".
     Римо снова  услышал торжествующий и громкий голос Нуича,  требовавшего,
чтобы Чиун  сейчас же отправился к морю, вошел бы в  воды залива и шел, пока
его голова не  скроется под водой  и  он  не окажется там, где находятся его
предки. Он услышал и голос Чиуна, тихий, печальный и слабый, голос человека,
понесшего огромную утрату. Он говорил, что не может уйти, пока не совершится
его примирение с предками.
     Римо  ощущал  боль  в правом бедре,  в  разорванных мышечных  волокнах.
Первый  раз  удар  по  этому месту  нанесла Линетт  Бардвел,  а  потом  Нуич
разбередил старую, слегка затянувшуюся рану.
     Римо  повращал  крепко зажмуренными глазами. Он  ощущал  свои  мускулы,
чувствовал, что  они существуют,  и, сжав губы, чтобы не  закричать от боли,
напряг их. Такой боли он еще не испытывал никогда. "Но, Чиун, разве боль  не
говорит о том, что я жив?"
     Теперь  он  услышал другой голос. Он был незнаком Римо и,  должно быть,
принадлежал корейскому чиновнику, стоявшему рядом с Чиуном  и Нуичем.  Голос
говорил, что у Чиуна остается еще несколько минут, прежде чем он  отправится
к предкам, а американца следует прикончить так, как предложит Нуич.  Но труп
его нужно будет переправить в американское посольство в знак протеста против
проникновения   шпионов   в    славную   Корейскую   Народно-Демократическую
Республику.
     Напрягая мышцы ноги от бедра до  икры, Римо  обнаружил, что левая  нога
еще  действует. А  кроме  того, работал главный  орган -  мозг.  Его ум  был
хозяином тела,  разум управлял плотью.  Римо облизнул губы, ощутив на  языке
грязь, и от этого разозлился на самого себя за падение, на Чиуна за отказ от
борьбы, на Нуича за то, что тот всегда стоял у него на дороге.
     Но больше всего он злился на себя.
     Он  перестал  прислушиваться к гулу  голосов, а заговорил сам с  собой,
беззвучно,  обращаясь к  своим собственным  мышцам,  которые  услышали  его,
потому что стали двигаться.
     Толпа утихла, слышалось только  невнятное  бормотание,  которое  покрыл
голос Нуича. Он обратился к Чиуну:
     - Старик, у тебя осталось пять минут.
     А  затем Римо услышал  другой голос и поразился, потому что это был его
собственный  голос.  Он  говорил  громко,  будто  не  чувствуя  боли.  И  он
поблагодарил свой разум, заставивший его тело двигаться.
     - Еще не время, пес!
     Раздался  крик толпы: жители деревни, обернувшись, увидели  стоящего на
ногах Римо. Его черное кимоно  было в  пыли. Но  он стоял, жители деревни не
верили своим  глазам. И  все  же он стоял,  улыбаясь и  пристально глядя  на
Нуича.
     Когда  Нуич обернулся и увидел  Римо, то  не  смог скрыть  удивления  и
ужаса, отразившихся  на его  лице. Он  стоял, оторопев,  рядом  с  Чиуном  и
председателем.  Римо,  у  которого  разрывалась  от боли каждая частичка его
тела, совершил единственное, на что был способен.
     Он рванулся вперед.
     Возможно, от неожиданности  Нуич не  сможет вовремя среагировать и Римо
сможет приблизиться, достать его  в  последнем  прыжке  и  подмять  под себя
прежде, чем снова упадет и тогда, возможно...
     И Римо рванулся вперед, его тело все больше и больше клонилось к земле,
и лишь стремление разума пока удерживало его от падения лицом вниз.
     Оставалось три ярда.
     Но Нуич снова владел  собой. Он готовился нанести Римо решающий удар. И
Римо видел это.  Когда до врага оставался всего ярд, он отклонил тело вправо
и,  в падении на больное  правое плечо, собрав остаток  сил, нанес  здоровой
левой ногой  удар в солнечное сплетение Нуича. Он почувствовал,  как большой
палец ноги  проникает в тело,  но не услышал хруста костей.  И понял, что не
попал в грудину. Он ранил Нуича,  но удар не был  смертельным. Это было все,
что смог Римо.  Лежа на земле,  он умоляюще смотрел  на Чиуна,  как бы прося
прощения. И тут раздался вопль,  и глаза Нуича вылезли из орбит,  и он хотел
схватиться за живот, но не смог и рухнул наземь.
     Нуич  ткнулся  лицом в  пыль и  остался  лежать  с  открытыми  глазами,
бессмысленно уставившимися в грязь,  словно в  ней был  высший  смысл. Смысл
жизни и смерти.
     Римо  пригляделся  и  понял, что  Нуич  мертв, но  не мог  понять,  что
произошло. Тут он потерял сознание, потому что ему было все равно.
     Он не слышал, как Чиун объявил, что храбрость Римо превзошла мастерство
Нуича, что тот умер не от  удара, а  от  страха и что  теперь жители деревни
поймут, наконец, что Мастер поступил мудро, остановив свой выбор на Римо.
     Римо  не  слышал, как жители деревни провозгласили  вечную  преданность
Чиуну  и восславили Римо, у которого оказалось сердце корейского льва в теле
белого человека.
     Он  не видел, как  жители деревни  поволокли тело Нуича к заливу, чтобы
бросить в воду на съедение крабам, и не слышал,  как  Чиун приказал солдатам
председателя осторожно  отнести Римо  в дом  Чиуна и как председатель обещал
больше  не   вмешиваться   в  дела   Синанджу  и  положить  конец  воровству
губернатора, забиравшего деньги, которые Чиун посылал в Синанджу.
     Когда его поднимали солдаты, Римо на мгновение пришел в  себя и услышал
голос   Чиуна,   снова   громкий   и  требовательный,   который  приказывал:
"Осторожно!" И перед  тем как глаза его вновь  закрылись, он успел заметить,
что ноготь указательного пальца левой руки Чиуна испачкан чем-то красным.
     Кроваво-красным.
     Это была кровь, совсем свежая.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

     Когда Римо вновь открыл глаза, ему  показалось,  что в спальню набилась
вся деревня.
     Рядом  стоял Чиун, который настойчиво убеждал односельчан, что их никто
не обманывает:
     - Он только  снаружи американец. Внутри этого лучшего из  белых людей -
настоящий кореец, который еще не до конца показал себя.
     Римо  оглядел комнату, заполненную плосколицыми  деревенскими жителями,
которые только что  были готовы отправить на тот  свет не только Римо, но  и
Чиуна, кормившего их долгие годы, и произнес:
     - Я хочу кое-что вам сказать.
     Он вновь оглядел комнату, пока Чиун переводил его слова  на  корейский.
Присутствующие обратились во внимание.
     - Я - американец, - произнес Римо.
     Чиун перевел.
     - И горжусь этим, - продолжал Римо.
     Чиун добавил что-то по-корейски.
     -  В  следующий раз,  когда будете  рассуждать  о слабаках-американцах,
вспомните о том, что именно американец, белый американец победил боль.
     Чиун выпалил несколько слов.
     - А Нуич - не просто  кореец, а уроженец  Синанджу - как раз и оказался
трусом и заслужил смерть.
     Чиун буркнул еще что-то.
     -  И  все  вы   заслуживаете   того  же,  потому  что  вы  просто  стая
неблагодарных, кусающих руку дающего очернителей,  которых надо бы отправить
к праотцам на съедение рыбам. Если рыбы станут вас жрать.
     Чиун  сказал что-то  еще, и лица жителей  деревни расплылись в улыбках,
они захлопали в ладоши. Чиун выпроводил всех и остался вдвоем с Римо.
     -  Мне   кажется,   моя   речь   в   переводе  несколько   потеряла   в
выразительности, - заметил Римо.
     -  Я перевел  им  все твои грубости,  - ответил  Чиун. - Хотя, конечно,
пришлось кое-что изменить, чтобы точнее передать смысл твоих высказываний.
     - Например?
     -  Чтобы  им  было понятно, я сказал, что  ты  продемонстрировал сердце
корейца, а Нуич подпал под влияние  реакционного империализма. И что я бы не
выбрал себе в сыновья какого-нибудь слабака, тем более - белого... Ну, и так
далее. Все было переведено точно так, как ты говорил.
     В дверь  постучали. Чиун открыл.  На пороге  стоял председатель  Ким Ир
Сен.
     - А, вы проснулись, - сказал он Римо по-английски со слащавым восточным
акцентом.
     - Да. Хорошо, что вы говорите по-английски, - ответил Римо.
     - Почему?
     -  Потому что  нам нужно  поговорить, а  я  не  хочу,  чтобы  мои слова
переводил Чиун.
     - Он еще очень слаб, - вмешался Чиун. - Может быть, в другой раз?
     -  Нет,  именно  сейчас, -  возразил Римо. - Пхеньян - город  продажных
женщин... - начал он.
     - Нам это  известно, - ответил Ким Ир  Сен.  - Если вам хочется увидеть
добродетельный город, то поезжайте в Мангендэ, на мою родину.  Это достойное
место.
     - Если там люди похожи на местных,  - заметил Римо, - значит, они такая
же дрянь!
     -  Люди  везде  одинаковы, - сказал Ким  Ир. - Даже  в Синанджу. Да и в
Америке, я полагаю.
     Чиун  кивнул.  Римо  окончательно  разозлился, сообразив, что  никак не
получается оскорбить Сена.
     - Я  был  во  Вьетнаме, -  заявил наконец Римо. - И  перебил  множество
вьетнамцев!
     - Недостаточно много, - заметил Ким Ир. - Вьетнамцы - как птичий помет.
Насколько я понимаю, Ханой  ничуть не лучше  Сайгона.  Удивительно,  как эти
катышки помета вообще отличают друг друга.
     - Я бы вообще  стер  с  лица земли  весь  вьетнамский  коммунистический
сброд, - сказал Римо.
     Ким Ир Сен пожал плечами.
     - Что  ж, неплохая идея. Вьетнам -  единственная известная  мне страна,
где  во время войны  население увеличивалось. Надеюсь,  вы  не имели  дела с
какой-нибудь вьетнамкой? Они все заразные, знаете ли.
     - О, черт! - сказал Римо, отвернулся и стал смотреть в окно на  бледное
холодное корейское небо.
     - Я отбываю, - услышал он слова Ким Ир Сена.
     -  Сделайте так, чтобы  деньги Синанджу больше не присваивались  вашими
вороватыми чиновниками, - сказал Чиун.
     - Да. Я лично прослежу за этим.
     Чиун кивнул  и  проводил председателя  до  двери, где обратился к  нему
театральным шепотом:
     - Не расстраивайтесь из-за его слов. В душе он кореец.
     - Я знаю, - сказал Ким Ир Сен.
     Чиун закрыл дверь.
     - Ну? - спросил Римо.
     - Что "ну"?
     - По-моему, тебе есть что сказать. Говори.
     -  Я рад,  что ты поднял этот  вопрос, Римо,  Ты нанес  Нуичу неудачный
удар, на дюйм ниже, чем надо.  Раньше я бы  простил тебе такую  небрежность,
так   как   твое  извращенное  американское   восприятие  обрекало  тебя  на
небрежность  и халтуру.  Но  теперь  я  не  могу простить  этого.  Когда  ты
поправишься, придется отработать этот удар. К счастью, жители деревни знали,
что ты ранен, поэтому они были к тебе снисходительны. Ты не опозорил Дом, но
мы должны быть уверены, что этого не произойдет и в будущем.
     - Это все, что ты собирался мне сказать?
     - А что еще?
     - Почему твой ноготь был в крови?
     - Мой ноготь?
     - Да. Ноготь указательного пальца левой руки.
     - Тебе это померещилось в бреду, - сказал Чиун.
     - Ты прикончил Нуича, разве нет?
     - Римо, как ты можешь говорить такое! Ты же  знаешь, что Мастер никогда
не  поднимет  руку на  жителя  деревни. А  я Мастер. Ну,  может быть, на  те
несколько секунд, когда  Нуич провозгласил себя Мастером, я таковым  не был,
но...
     -  Не рассказывай  мне  сказок,  - перебил  Римо. - Ты  был Мастером  и
остаешься Мастером, и если ты пырнул Нуича, то не имел права.
     - Если я что-то сделал  не так, то отвечу перед своими предками. Но все
это день  вчерашний и день  сегодняшний. Поговорим  о завтрашнем дне. О  том
дне, когда ты, Римо, станешь Мастером Синанджу.
     Чиун широко раскинул руки, словно стремясь охватить комнату со всеми ее
вазами, кувшинами и прочей утварью.
     - Только представь, Римо, когда-нибудь все это будет твоим!
     - Верни обратно Нуича, - сказал Римо, и впервые за  много дней  смех не
вызвал у него боли.



   Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир.
   Зерна смерти


     ---------------------------------
     выпуск 6
     Перевод на русский язык Аркадия Кабалкина
     Издательский центр "Гермес" 1994
     OCR Сергей Васильченко
     --------------------------------

ГЛАВА ПЕРВАЯ

     Когда Джеймс Орайо Филдинг смотрел на людей,  они казались ему простыми
букашками. От букашек люди  отличались лишь тем, что дрожали и плакали, либо
старались  скрыть ужас, когда Филдинг выгонял их  с работы или предупреждал,
что может их  уволить. Когда он  давил настоящих букашек, от них  оставалось
мокрое,  грязное пятно.  И  его слуге Оливеру  приходилось счищать это пятно
ногтем большого пальца. Джеймс Орайо Филдинг спрашивал Оливера:
     -  Тебе  не  противно,  Оливер?  Тебя  не  тошнит,  когда  твои  пальцы
прикасаются к этим раздавленным букашкам?
     Обычно Оливер отвечал так:
     - Нет, мистер Филдинг. Мой долг - выполнять все ваши пожелания.
     - А если я прикажу тебе съесть это?
     - Я сделаю все, что вы пожелаете, мистер Филдинг.
     - Тогда ешь, Оливер.
     Джеймс  Филдинг внимательно смотрел,  как Оливер  ел,  и проверял после
этого  его руки, чтобы  убедиться, что тот не спрятал  остатки насекомого  в
рукав или каким-то другим способом не обманул своего хозяина.
     - Все люди просто букашки, не правда ли, Оливер?
     - Да, мистер Филдинг.
     - Сегодня я хочу быть в сером.
     - Хорошо, мистер Филдинг.
     Ожидая Оливера  с  одеждой, Джеймс Филдинг  смотрел на открывающуюся из
громадного  окна величественную панораму Скалистых  гор, белоснежные вершины
которых тянулись  влево до Мексики и вправо - до Канады. Филдинги были одним
из самых  старинных  семейств  Денвера, что  в штате Колорадо. По  отцовской
линии  они происходили от английской, а  по  материнской  -  от  французской
аристократии, хотя поговаривали, будто чистоту породы в свое время несколько
подпортил  некий индеец  из  племени  Арапахо,  и  эта  порча  больше  всего
проявилась  в  Джеймсе  Орайо   Филдинге,   владельце  многочисленных  ранчо
Филдинга, сахарных заводов Филдинга  и  корпорации  "Предприятия  Филдинга",
которой принадлежали фабрики в Нью-Мексико и в Техасе. Правда, о последних в
Денвере  знали  лишь  немногие. Джеймс  Филдинг на эту  тему предпочитал  не
распространяться.
     Встав на  колени,  Оливер  расправил в вытянутых  руках серые  брюки из
мягкой фланели,  чтобы мистеру  Филдингу было  удобнее  всунуть в  них ноги.
Затем  он  натянул на  мистера Филдинга  итальянские  ботинки,  надел  белую
поплиновую рубашку, завязал принстонский галстук мистера Филдинга в черную и
оранжевую полоски, опустил в карманчик серого жилета мистера Филдинга ключ с
монограммой "Фи,  Бета и Каппа" -  знак принадлежности к  привилегированному
обществу студентов и выпускников колледжей, застегнул  до пояса  пуговицы на
жилете мистера Филдинга. Когда поверх жилета был надет серый пиджак, настало
время  дать мистеру Филдингу возможность  обозреть себя  в  зеркале. Зеркало
было в полный рост, в серебряной  раме и передвигалось на колесиках.  Оливер
выкатил его на середину гардеробной мистера Филдинга.
     Филдинг  посмотрел  в  зеркало. Перед  ним  был  сорокалетний  мужчина,
аристократического  вида, с точеным  прямым носом, твердой линией  рта, явно
неспособного  солгать, и с мягким невозмутимым  взглядом голубых глаз. Шатен
без признаков седины в мягких пышных волосах,  которым Оливер  тут же  умело
придал   изысканную   небрежность.  Филдинг  изобразил   на  лице  искреннюю
озабоченность  и  решил, что именно  это  выражение будет сегодня,  пожалуй,
самым уместным.
     В точности это выражение  лица он использовал в тот же день в Эль-Пасо,
когда сообщал профсоюзным делегатам,  что вынужден  закрыть  расположенную в
этом городке фабрику по производству кабеля.
     - Издержки, джентльмены, просто не позволяют мне продолжать это дело.
     -  Но вы не  можете  поступить так  с нами,  - воскликнул представитель
профсоюза.  -  Само  существование  456  семей  зависит от  работы  на вашем
предприятии.
     -  Вы, надеюсь,  не  думаете,  что я закрываю  фабрику только для того,
чтобы полюбоваться мучениями  этих семей? -  спросил Филдинг, придав лицу то
самое  выражение, которое подыскал перед зеркалом у себя в Денвере.  -