едьмого  пути? Почему мы
хотя бы  не  попытались воспользоваться седьмым камнем до того, как выкинули
за борт наши знамена и постыдно спороли королевские мечи с ваших парусов?
     И принц Во тихо спросил:
     -- Разве седьмой камень -- не  самый  верный  и надежный  путь победить
нашего врага?
     -- Тогда почему  же вы, ваше величество, не воспользовались им? Мечи  и
яд  равно потерпели  неудачу. Огромная яма-ловушка около Рима тоже оказалась
бесполезной.  Вы  думаете, что  и седьмой способ  окажется также бесполезен,
ваше величество?
     -- Нет,  -- отвечал  принц  Во и  оглянулся на  тех, кто вместе  с  ним
преодолел тысячи миль пути, тех, кому уже  никогда более  не суждено увидеть
дворца. -- Нет, он не окажется бесполезным. Это надежный способ  покончить с
убийцей. Его следовало использовать лишь тогда, когда все остальные окажутся
неудачными. Этот способ -- самый лучший.
     -- Почему же мы не воспользовались им? Почему же мы в первую очередь не
применили именно этот способ? -- спросили тогда принца.
     И принц Во улыбнулся.
     --  Разве раньше поплыли  бы вы со  мной на  кораблях, лишенных  знаков
отличия,  выкинув  за   борт  знамена,  точно  разбитый,  отступающий  флот?
Согласились бы вы добровольно покинуть цивилизованный мир  и  отправиться на
край  света,  которого нет ни  на  одной  карте,  к  такому  вот  крошечному
островку,  где  подвластны  нам  лишь  птицы да  ящерицы? Пошли  бы  на  это
добровольно тогда, в самом начале?
     И тут они все услышали тихий и равномерный шелест волн, накатывающих на
чистый белый песок.
     -- Но позвольте, ваше величество. Если в мы испробовали способ седьмого
камня с самого начала, то нам, быть может, не надо было бы бежать.
     Снова улыбнулся принц Во.
     -- Сын  мой, -- ласково обратился он к своему подданному. -- Это и есть
седьмой путь, и я обещаю, что нам удастся разрушить гнездо убийц.
     -- Когда же он придет?
     -- А, в этом как раз и состоит тайна седьмого камня, -- сказал принц  и
сбросил свои вышитые туфли. Лишь кусок ткани облекал его бедра, такая одежда
оказалась самой удобной для странной зимы без снега и мороза.
     Некоторые думали, что лето принесет снег, но нет. Стало даже еще жарче,
кожа у них загорела и стала  коричневой. Прошли долгие годы, и странствующие
индейцы караибы наткнулись на острова, а потом сюда пришли британцы, которые
привезли  с собой рабов, дабы  те  добывали соль  на отмелях, захлестываемых
волнами бирюзового моря. А острова стали известны как Багамы.
     И  вот  однажды  паровой  экскаватор,  круша  известковую  почву,  дабы
цивилизация сделала еще шаг вперед, извлек  из земли гладкую  плиту розового
мрамора с гравировкой.
     Обрывки истлевшего шелка упали, и древняя надпись впервые за две тысячи
лет  увидела свет. Никто не смог прочитать ее,  даже сам владелец "Дель  Рей
Инк".
     --  Это  ведь не проклятие? Потому как,  знаете, ежели это какое-нибудь
древнее проклятие, то лучше сразу же забыть о его существовании. Пусть тогда
камень вернется  обратно в  землю. Будь  они  трижды неладны,  эти суеверные
индейцы,  --  так  обратился  главный совладелец  "Дель  Рей"  к  профессору
лингвистики, которого доставил на место действия из Штатов.
     -- Нет,  нет.  Камень  не имеет никакого  отношения к караибам. Я готов
поклясться, что этот язык принадлежит к какой-то индоевропейской группе.
     -- Мы хозяева прибрежных разработок.  Они принадлежат нам.  А британцев
тут нет уже много лет.
     -- Нет. Язык надписи возник задолго до английского.
     --  За сотню  лет? -- поинтересовался деятель прогресса, которому так и
не  удалось получить  высшего  образования, а  потому,  видимо,  в  качестве
компенсации,  он   обожал  нанимать   минимум  по   дюжине   дипломированных
специалистов в год для различных проектов. Разумеется, не за большие деньги.
Большие деньги  предназначались его подружкам, а еще большие шли  на частных
детективов, которые выясняли подробности жизни его жены.
     -- Пожалуй, речь идет о тысяче лет, -- ответил профессор.
     -- А что тут сказано?
     -- Я не знаю. Возможно, нам никогда не удастся прочесть эту надпись.
     Но нашлись однако два человека, которые почти сразу же перевели древние
слова. Торговый агент "Дель Рей" сообщил, что камень обещает мир, прекрасные
закаты и  столь  невероятно  высокую продажную  стоимость  земель,  что лишь
древние индоевропейцы могли описать ее.
     А Реджинальд  Воберн, которого  отец оторвал  от игры в поло,  дабы  он
прочел надпись на фотографии с найденного камня, тоже  успешно  сделал  это.
Может, не с такой  же  легкостью,  как торговый  агент, который привык ловко
расхваливать  свой товар,  но старательно,  шаг за  шагом пробираясь  сквозь
знаки  древнего  языка,  который он учил когда-то,  хотя  раньше ни  разу не
использовал.  Он сидел в затененной  элегантной  комнате особняка Вобернов в
Палм-Бич и рассматривал буквы, которые учил еще будучи ребенком;  тогда отец
объяснил  ему,  что  у евреев  есть  иврит, его итальянские  друзья-католики
привыкли использовать древнюю латынь, а у Вобернов тоже есть свой язык.
     -- Но  папа, -- возразил тогда Реджинальд.  -- Другие  люди  пользуются
своими языками. Но никто не говорит на нашем, кроме самих Вобернов.
     -- А еще Волинские. И ван Воллохи,  и де Волуи, и де  Ворты, -- добавил
отец.
     -- Что же это за язык,  на котором говорят всего несколько сотен людей?
-- снова спросил Реджинальд.
     -- Это наш язык, сын, -- ответил отец.
     А поскольку Реджинальд был Воберном, то, как и его собственный отец,  а
также отец его отца, и так далее в глубину веков, еще до того, как  их семья
стала называться  Воберны, Реджинальд  Воберн Третий выучил древний язык. Не
так уж много  от него  требовалось, тем более, что, как  предполагалось, всю
остальную жизнь Реджинальд проведет играя в поло и бридж и плавая на яхтах.
     И  вот  теперь,  во цвете  лет, будучи  блистательным  игроком в  поло,
Реджинальд снова столкнулся с этими древними значками.
     Мрачно и  уныло было  в  хозяйском  кабинете. И  не без  причины.  Свет
просачивался сюда  через затемненные  стекла.  Весь мир  радостно  сиял  под
ослепительными лучами солнца и  по меньшей мере  три  весьма соблазнительных
молодых дамы  дожидались Реджинальда, а он, совсем как  когда-то, в возрасте
двенадцати лет, старательно разбирал буквы старого языка.
     Реджинальд  был темнокожий  красивый  юноша двадцати с  небольшим  лет,
широкоскулый,  с  темными и  блестящими глазами. Атлетически  сложенный, он,
однако, никогда не прилагал особых усилий  для  достижения спортивных высот.
Когда  однажды  тренер  сказал  ему:  "Не  попотеешь  --  не выиграешь",  --
Реджинальд тут же отрезал: "Тогда уж без меня".
     Скучный,  всеми забытый язык  раздражал  его  в детстве,  и  Реджинальд
надеялся, что эта досадная неприятность  уже давно  отошла в прошлое. Но вот
древние слова снова возникли в его жизни.
     Реджинальд узнавал глаголы, существительные, имена собственные.
     Весьма  характерно  было  для  древнего языка,  что  надпись  на  камне
включала и слово "камень".  Как и всегда,  язык брал очевидное и доводил его
до  абсурда. Мало  того, что надпись находилась на камне, она еще непременно
должна была сообщить вам, что написана на камне.
     --  Семь   раз,  --  начал  Реджинальд,  водя  пальцем  по  фотографии,
изображавшей камень с древней надписью.
     -- Нет, -- поправил его отец. -- "Седьмой камень".
     -- И верно, -- согласился Реджинальд. -- Седьмой камень.
     В душе он молился, чтобы не пришлось читать  еще и остальные шесть. Ему
хотелось  пить,  но  Реджинальд  знал,  что слугам  не позволено  находиться
поблизости, когда читают на древнем языке.
     Судя по надписи, некогда существовало еще шесть таких же камней. Первый
был камнем  меча,  потом  шел  яд, и  так далее, последовательно описывались
всевозможные боевые приемы вплоть до какой-то ямы-ловушки.
     Реджинальд  поднял голову.  Отец  улыбался.  Поэтому  Реджинальд сделал
вывод,  что переводит он правильно. В  конце  концов  эта  надпись оказалась
поинтереснее  большинства других, которые повествовали о  семействе  некоего
принца Во и содержали лаконичные и выразительные высказывания  вроде:  "Если
ты кого-нибудь боишься, то никогда не сможешь властвовать".
     Эта  же надпись рассказывала о том, как  расставить западню, западню на
века. Западня должна была уничтожить кого-то по имени Синанджу.
     -- Нет. Это не человек, а деревня, -- пояснил отец.
     -- Но ведь тут знак человека, -- возразил Реджинальд.
     -- Человек или люди из Синанджу.
     --  Верно, --  устало согласился  Реджинальд.  -- Человек  или люди  из
Синанджу. Их надо убить.
     -- Хорошо, -- сказал отец. -- Теперь ты знаешь, что должен сделать.
     -- Я? Я ведь всего лишь обычный игрок в поло.
     -- Ты -- Воберн. Эта надпись -- наказ тебе.
     -- Я в жизни никого не убивал, -- растерялся Реджинальд.
     -- Значит, ты не можешь быть уверен, что тебе это не понравится.
     -- Я уверен, что не понравится!
     -- Ты никогда не узнаешь, если не попробуешь, Реджи.
     -- А разве убийство не считается незаконным деянием?
     -- Этот наказ  был  написан  для нас и для  тебя  задолго до  того, как
возникли какие бы то ни было законы в любой ныне существующей в мире стране,
-- пояснил отец. -- Кроме того, ты еще и сам полюбишь это.
     -- Откуда ты знаешь?
     -- Читай дальше!
     И Реджинальд Воберн  Третий отыскал путь сквозь строки древнего письма.
Он  следил за  тем, как все более и более сложными и причудливыми становятся
замыслы  старинного  наказа,  поражался  ошеломляющей  логике  людей,  давно
исчезнувших с лица земли, чтобы теперь, много веков спустя вернуться в новом
обличье и нанести последний победный удар.
     Это  был своего  рода вызов,  и,  хотя  в точности  исполнилось  второе
предсказание  камня   относительно   того,  как  другие  люди  тоже  откроют
затерянный  остров   и  как   потомки  Во,  неузнанные,  сольются  с  бурным
человеческим потоком, который хлынет на  остров, Реджинадьд так и не смог до
конца  поверить в последнее пророчество. Оно гласило, что первый сын первого
сына по прямой  линии, проводя свою жизнь в  искусно  созданной  праздности,
станет величайшим в мире убийцей.
     И,  разумеется, для этого  требуется уничтожить тех, которые до сих пор
считались лучшими.
     Реджинальд подумал, что все это смахивает на некую игру. Однако все еще
было неясно, понравится ли ему проливать чужую кровь.
        "Глава вторая"
     Его звали  Римо, и  он собирался  удостовериться  наверняка,  что  дети
нужного  ему человека находятся в пределах досягаемости. С другими детьми он
бы так не поступил, но этот человек, умирая, должен  был видеть смотрящие на
него лица  своих детей. Именно так  когда-то убивал он сам. И таким способом
заработал свое великолепное поместье в  Корал  Гейблс,  штат Флорида, где за
электроограждением,  посреди   чудесных  лужаек,  подобных  дорогим  коврам,
красовался,  точно  роскошная  драгоценность, сияющий белый дом с  оранжевой
черепичной крышей.  Эта гасиенда  была построена  на  наркотиках, насилии  и
смерти, в том числе и смерти детей.
     Римо   видел,   как   медленно  поворачивались   объективы   телекамер,
просматривая  каждое  звено  ограждения. Механический  ритм их движения  был
весьма  размеренным  и скучным,  ускользнуть  от этого  слежения  ничего  не
стоило. Римо никак не  мог постигнуть, почему подобные типы  больше доверяют
технике, чем собственной врожденной порочности  и изворотливости,  благодаря
которым они приобретали свое богатство. Застыв, точно каменный, он подождал,
пока камера возьмет его лицо. Потом медленно провел  указательным пальцем по
собственной шее  и улыбнулся. Когда камера перестала вращаться,  вернулась к
нему  и осталась  в этом  положении,  Римо  снова улыбнулся  и одними губами
произнес:
     -- Ты умрешь.
     Для  начала  хватит.  Потом он  подошел к  главному входу, где  в будке
восседал  огромный  толстый  мужик  и  жевал.  Еда была  так щедро  сдобрена
чесноком и перцем, что этих ароматов хватило бы на целый римский Колизей.
     -- Эй, ты! Чего тебе надо? -- поинтересовался привратник.
     Под его широким носом красовались  маленькие  черные усики. Волосы  его
были густыми и черными, как у большинства колумбийцев.  И хотя служил он тут
всего лишь привратником,  но вполне  вероятно, приходился братом или кузеном
самому владельцу поместья Корал Гейблс.
     -- Я хочу убить твоего хозяина и хочу, чтобы при этом были его дети, --
ответил Римо.
     Из-за широких скули темных  глаз его  и самого можно было бы принять за
индейца. Однако кожа Римо была белой. Нос --  прямой, как  стрела, и тонкий,
губы  тоже тонкие. Привлечь внимание могли бы разве что широкие запястья. Но
привратник  их  не заметил. Из главного дома ему уже сообщили,  что какой-то
придурок  выделывает  перед  камерами  странные  гримасы  и  о  нем  следует
позаботиться.
     Ему велели  по мере возможности  вести себя  сдержан но. Сначала просто
вежливо  попросить уйти, а если  не  послушается, сломать ногу металлической
трубой. Потом вы  звать полицию  и "скорую  помощь", которые  его и заберут.
Если же пришелец окажется уж слишком наглым, еле дует сломать ему и челюсть.
     -- Выметайся отсюда! -- велел Гонсалес-и-Гонсалес-и-Гонсалес.
     Это считалось вторым  предупреждением. А  всего надо было сделать  три.
Гонсалес прижал два  пальца к маленькому передатчику, стоявшему в его будке.
Таким образом он не собьется со счета. Осталось еще одно предупреждение.
     -- Нет, -- ответил Римо.
     -- Чего?
     --  Я не собираюсь  никуда  уходить.  Я здесь,  чтобы прикончить твоего
хозяина,  -- объяснил Римо. -- Я намерен убить его и унизить.  Мне сообщили,
что его дети тоже тут.
     -- Чего? -- проворчал Гонсалес.
     Теперь  уже сделаны  все  три предупреждения. Он потянулся было  к  шее
незнакомца.  Его огромные  кулаки оторвались от  передатчика, но  замерли на
полпути к  шее нахала. Гонсалес внимательно посмотрел  на свои руки. Пальцы,
на  которых  он  отсчитывал  предупреждения,  теперь  болтались  в  воздухе.
Гонсалес  потерял  счет  и  теперь не  был  уверен,  сделал  ли  он  все три
предупреждения или все-таки нет.
     -- Эй, сколько раз я велел тебе убираться отсюда? --  спросил Гонсалес.
Может, чужак сам помнит?
     -- Я не собираюсь уходить. У меня дело к твоему хозяину.
     -- Нет,  нет, -- отмахнулся Гонсалес.  -- Я  только  хочу  точно знать,
сколько  раз я  повторял тебе, чтоб  ты убирался  отсюда. Как это было? Один
раз? Или уже два?
     --  Не знаю, --  ответил  Римо.  --  Помню,  ты  в  самом начале сказал
"выметайся отсюда".
     -- Верно. Эта первый.
     -- Кажется, был и второй раз, -- припомнил Римо.
     -- Ладно. Три, -- решил Гонсалес.
     -- Нет, было только два.
     -- Ну тогда считай, что получил еще раз.
     -- Еще раз что? -- переспросил Римо.
     -- Три раза  я  предупреждал тебя  перед  тем, как удивить, --  пояснил
Гонсалес.  Он уже начинал хитрить. --  Ладно, получай третье предупреждение.
Уноси отсюда свою задницу, пока я не переломал тебе ноги.
     -- Нет, -- отказался Римо.
     Гонсалес взялся  за молоток. Ему  нравилось слышать, как трещат  кости,
нравилось   ощущать,   как  поддаются  они  под  славным  уверенным  ударом.
Нацелившись  молотком  на  бедро  наглого  пришельца,  Гонсалес  хотел  было
попридержать  парня свободной  рукой. Однако же  в  руке, которой полагалось
держать   незнакомца,   он   вдруг   ощутил  какую-то   странную   легкость,
объяснявшуюся тем, что рука больше ничего не держала.  Она вообще пропала, а
странный парень, кажется, даже не пошевелился.
     Левая рука Гонсалеса превратилась  в кровоточащий обрубок. Потом окошко
в его будке захлопнулось, а дверь открылась, и Гонсалес  увидел, куда делась
его рука. Она шлепнулась ему на колени.
     Он не заметил движения  незнакомца, потому что оно полностью совпало во
времени  с  его  собственным.  Он успел увидеть только  молоток.  Но не смог
уловить  невероятно  быстрое движение,  которым рука незнакомца оторвала ему
кисть так же легко, как кухонные ножницы отрезают  сосиску к завтраку. Кость
отделилась от кости с такой  скоростью, что у Гонсалеса даже не было времени
ощутить боль.
     Сначала  только чувство  легкости,  потом  рука  на  коленях,  а  затем
наступила вечная тьма. Гонсалес не видел, как обрушился на его голову  удар.
Его   последним   ощущением   было   лишь    поразительно    ясное   видение
действительности. Гонсалес увидел передатчик. И на нем -- два  своих пальца.
Значит, он  остановился на счете два. Теперь  все  встало на свое место. Два
предупреждения. Он это запомнит, если опять возникнет разговор.
     Но больше ничего не было.
     Римо  почувствовал собак  прежде,  чем услышал  или увидел  их. Собакам
присуща  определенная,  весьма  характерная манера  нападения.  Эти животные
привыкли жить в стае и,  хотя их можно научить вести себя иначе, лучше всего
они  работают  группами.  Человека  же, наоборот,  надо приучать  работать с
партнерами.  А  кроме  того на  протяжении  многих  веков существовали люди,
которых  специально тренировали  и воспитывали,  чтобы  они в одиночку могли
достичь   совершенства,   могли  полностью   использовать   все   физические
возможности, таящиеся в человеческом теле. Такой человек способен был издали
почувствовать, как через просторную лужайку несутся на него разъяренные псы.
     Римо принадлежал к такого рода избранным. Римо прошел столь совершенную
школу, что ему уже не приходилось  даже думать о том, что он знает и  умеет.
Задумываться о том, что делаешь, означало для него просто не знать предмета.
Полное знание собственного тела предполагало совершение действия без всякого
представления о том, каким образом это происходит.
     Тело обычного человека в  ожидании нападения невольно напрягается.  Это
происходит потому, что оно подвержено дурной привычке использовать мускулы и
физическую силу.  Едва собаки вскинули лапы  для решительного  прыжка,  Римо
ощутил  некую  податливость  в воздухе, точно наблюдал все  со  стороны. Его
левая рука качнулась вперед ладонью кверху, коснулась живота собаки и слегка
подтолкнула животное, так что пес промахнулся в прыжке, пролетев на два фута
выше головы Римо. Он пропустил еще двух  псов, по  одному с  каждой стороны,
точно матадор, работающий на арене.
     А из окна большого белого дома с оранжевой  крышей  за Римо наблюдали в
бинокль.  Человек  недоуменно  протер линзы  бинокля, потому что  не поверил
своим глазам. Если бинокль его  не  обманывает, он только что видел, как три
боевых пса-призера прыгнули на человека и не только промахнулись, но как  бы
проскочили  сквозь  него. А нарушитель  даже  не сбился  с  шага, не изменил
выражения лица.
     Три собаки, Лобо, Рафаэль  и Берсерка, успели уже не раз  отведать вкус
крови и убийства  после того,  как их обучение  было полностью  закончено, а
теперь они вдруг проскочили сквозь этого незнакомца.
     Может, на нем  надета какая-то специальная  одежда? Тогда что это могло
бы быть? Ведь на незнакомце только черная  футболка, черные просторные штаны
и  мокасины. Да еще улыбка. Очевидно, он  знал, что за ним наблюдают, потому
что губы его снова сложились в слова:
     -- Ты уже мертв!
     Лобо проскочил вперед по инерции, а потом, как и  полагалось настоящему
доберману, развернулся для  новой атаки. На этот раз впечатление было такое,
будто он налетел на стену. И остановился. Расплющенный. Без признаков жизни.
     Никчемная собака, решил  человек с  биноклем. Рафаэль справится  лучше.
Однажды этот мастиф одним движением порвал глотку дровосеку.
     Рафаэль  с  рыком  метнулся  к животу  Пришельца. В следующее мгновение
собака непонятным образом разделилась на две половины. Хозя