руг  погрузилось в кромешную тьму.  Или  это
садятся батареи прожекторов?
     А  может, сверху  отключили свет? Отец был  прав. Это  слишком  большие
деньги.   Прекратив  бессмысленные  поиски  кислорода,  тело  Хесуса  Гомеса
отдалось  во  власть  сладкого  наркотика смерти,  и  последней его туманной
мыслью было, что отец, старый нищий ныряльщик за губками, оказался прав. Это
слишком большие деньги. Чересчур большие.

     Брюссельскому  профессору  Августину  Криксу было  смешно.  Дело  не  в
деньгах - само  по себе  желание незнакомца платить за его услуги показалось
ему подозрительным.
     - Что? Звоните из Америки? А что: с почтой нелады? А? Я вас не слышу!
     - Напротив, профессор Крикс,  слышимость отличная.  И вы прекрасно меня
слышите. Я  хотел  бы, чтобы вы завтра взглянули на  несколько фотографий. Я
заплачу столько, сколько вы  запросите, только  не отказывайтесь встретиться
со мной завтра же.
     Профессор  Крикс засмеялся.  Даже  смех  его  был  старый,  похожий  на
какой-то  скрип,  исходящий  из  глубины  пересохшей  глотки. Ему  было  уже
восемьдесят семь лет, он доживал свой век в совершенной безвестности,  после
того как после окончания Второй мировой войны университет вдруг отправил его
на пенсию. И вот теперь некто предлагает ему четыре годовых заработка только
за то, чтобы он взглянул на какие-то там фотографии.
     - Мистер Колдуэлл, -  сказал профессор Крикс,  - что мне делать с этими
деньгами? Мне деньги не нужны. Как вы думаете, сколько мне осталось жить?
     - Тогда что вы хотите? - спросил мистер Колдуэлл. - Назовите вашу цену.
     - Я хочу повеселиться на празднике святого Винсента Золотого. Это будет
как раз завтра. И  чтобы у меня  было вдоволь  вина, и я бы напился по этому
случаю и распевал бы дорогие его сердцу псалмы.
     - В таком случае,  профессор, я могу воздвигнуть в его честь памятник -
или его статую;  если хотите, - и сделать подношение церкви святого Винсента
Золотого.
     -  Какой от  этого толк,  мистер Колдуэлл!  Уже  много лет, как Римская
католическая  церковь  изгнала  бедного  Винсента  и  заменила  его  святыми
Кристофером и Филоменой, а также  многими, многими другими. Никто из нас - и
я в том числе  - больше не  принадлежим  нашей церкви,  с нами  все кончено.
Всего хорошего, мистер Колдуэлл.
     - Подождите! Я  могу сделать  подношение и святой  Католической церкви.
Они служат  живущим. Я построю больницы  имени святого Винсента.  Вот что вы
сможете  сделать  ради  святого  Винсента  Золотого,  если  завтра  со  мной
встретитесь; Церковь не отвергнет помощи неимущим.
     И снова на том конце трансатлантической линии раздался смех.
     -  Мистер  Колдуэлл, старому доброму святому Винсенту нужны возлияния в
его честь и святые слова.  Они нужны ему здесь, в Брюсселе, на его родине. И
вообще -  с какой стати вы предлагаете мне такие деньги за неугодную науку -
настолько неугодную, что даже в молодые годы мне приходилось преподавать  ее
под названием История средних веков? Почему?
     - Тогда, сэр, позвольте задать вам вопрос. Почему вы так настаиваете на
личном участии во всех этих церемониях? Почему вы не хотите предоставить это
другим?
     -  Потому, мистер  Колдуэлл,  что я  единственный,  кто намерен  делать
возлияния по случаю дня святого Винсента. Я - последний.
     - Я это устрою.
     - Да лжете вы. Какое  вам дело до святого покровителя алхимии? Вот  уже
более ста лет  эта  наука предана анафеме.  Но  я  тем не менее беру на себя
смелость утверждать,  что вся западная наука началась  с алхимии, кто бы там
что  ни говорил. И  что бы  ни  думал по этому поводу университет.  У каждой
науки  есть  свои  изъяны.  Разве  кто-нибудь называет физику  предрассудком
только  потому,  что  какая-нибудь  теория  не  работает?  Разве  кто-нибудь
называет  предрассудком   психоанализ,  из-за  того  что  кто-то  дал  новое
определение человеческой личности? Нет. Алхимия же, которая стояла у истоков
всей  западноевропейской химии и  науки  в целом, была отвергнута  целиком и
полностью только лишь потому, что какие-то ее теории не нашли подтверждения!
     - Зачем так кричать, профессор? Если бы я не был с вами согласен, разве
стал бы я предлагать вам такие деньги за один день работы?
     Дыхание в  трубке стало  затрудненным. Как бы  старика  не хватил удар.
Надо его успокоить, не раздражать по возможности.
     - Я устал от насмешек. Оставьте меня в покое.
     - У меня есть кое-что, во что вы должны поверить, - сказал Колдуэлл.
     - Мне нет нужды во что-то верить. Мне нет нужды  верить, что  мир якобы
состоит теперь не  из  четырех основных  элементов, каковыми являются огонь,
вода, земля и воздух. Зачем мне в это  верить?  И вот что я вам еще скажу...
насмешник вы эдакий. Я никогда в это и не поверю.
     - Я владею философским камнем, - изрек Харрисон Колдуэлл.
     - Если  бы от меня требовалось поверить  вам,  я чувствовал бы себя еще
более оскорбленным. Этот камень... Извечная, неразрешимая проблема. Нам было
сказано,  что  раз мы,  как истые  алхимики,  утверждаем,  что  свинец можно
обратить в золото, следовательно, мы не более чем лжеученые, придворные шуты
от науки, позорище для Науки с большой буквы - что-то вроде дедушки, который
оказался вдруг незаконнорожденным. Однако от этого незаконнорожденного  деда
пошла вся современная химия, сынок.
     - Камень разделен на четыре сектора. Два языка я разобрал, это латынь и
арабский.  Третий  похож   на  некую  разновидность  греческого,  но  полной
уверенности у меня нет, к тому же, дорогой профессор, я  решительно не хотел
бы обсуждать этот вопрос  по телефону.  Какое вино полагается пить  в  честь
святого Винсента Золотого?
     В трубке замолчали. Наконец профессор Крикс заговорил.
     - Это целый ритуал. У меня обычно шел в ход дешевый портвейн, но у вас,
вы говорите,  есть средства? - В  голосе старика  теперь звучала робость, он
стал похож на ребенка,  который  не может поверить, что  он  заслужил  такой
дорогой подарок. - Лаффит Ротшильд, если это не слишком дорого.
     -  Мы  пошлем  два  ящика в честь блаженного  святого Винсента. А  если
хотите, можем послать и сто ящиков.
     - Нет, нет, это слишком много. Впрочем, почему бы и нет! Вино - одно из
немногих удовольствий, оставшихся  старикам в этой жизни.  Сто ящиков -  это
значит, я смогу пить каждый день до  самой  смерти.  О, это  слишком щедро с
вашей стороны,  слишком щедро, чтобы быть правдой. Значит,  завтра вы будете
здесь? Учтите, служба начинается с восходом солнца.
     На  другой  день  Харрисон Колдуэлл  воочию  убедился,  почему  церковь
отказывается   признавать   старого  святого   Винсента.   Половина   молитв
совершалась по  языческому  обряду,  а вторая половина,  также основанная на
языческих верованиях, взывала  к четырем стихиям, как если бы  это были сами
боги. Весь ритуал представлял собой анафему  по отношению к первой из Десяти
Заповедей, которая, как известно,  призывает веровать в Господа Бога нашего,
единого и неделимого творца мира.
     Профессор  Крикс  был валлон,  то  есть  представитель  одной  из  двух
этнических групп,  составляющих собственно бельгийскую нацию.  Только вторая
группа  -  фламандцы  -  почему-то  считает,  что  править  должна  она.  На
профессоре был серый пиджак,  хранивший наглядные следы всего, что он съел и
выпил  за последние  лет сорок. Старик и  Колдуэлл  стояли в старом сквере у
старинного  фонтана,  и  профессор  Крикс  нараспев  произносил  молитву  на
неизвестном  Харрисону  Колдуэллу языке -  возможно, это был  именно один из
языков философского камня. Старик еще экономил вино, приговаривая, обращаясь
к святому Винсенту,  что,  когда  прибудут все  сто ящиков, вина  будет хоть
залейся. Вино он лил  в фонтан. Некоторые молитвы он прочитал по-английски -
в честь добродетелей Колдуэлла. Харрисон Колдуэлл не стал объяснять ему, что
говорит  по-голландски  и  французски,  из  чего  следует,  что  он  мог  бы
объясниться с любым бельгийцем.  Он  умолчал и о том, что владеет испанским,
древнегреческим, латынью, русским, китайским,  арабским,  датским  языками и
ивритом.
     Он не стал  рассказывать, что  говорит  на всех  этих языках  абсолютно
свободно.  Харрисон  Колдуэлл  стоял  и  смотрел на  старика  с учтивостью и
самообладанием  человека,  который абсолютно  уверен  в  том,  что  в  самом
ближайшем будущем осуществит вековую мечту человечества.
     Он  непринужденно упер одну  руку в бок. Как ни  странно, именно он был
причиной собравшейся в сквере  толпы зевак. Вид оборванного старика, льющего
вино  в фонтан и  бормочущего  что-то  на непонятных  языках,  вызывал  лишь
жалость и заставлял прохожих поспешно отвернуться.  Но присутствие  рядом со
стариком столь элегантного мужчины, к тому же имеющего такое выражение лица,
словно   ему  вот-вот  наденут   корону  целой  империи,   заставляло  людей
останавливаться и глазеть. Когда же профессор Крикс отвесил четыре поклона -
по одному в каждую сторону света, вознося при этом хвалу четырем стихиям  за
их щедрость, как учил святой Винсент, люди стали подходить и спрашивать, что
это за обряд совершается на их глазах.
     - Мы собираем сторонников, - с изумлением отвечал профессор Крикс.
     - Продолжайте, - сказал Колдуэлл.
     И  люди стали расходиться -  не потому собственно, что элегантно одетый
мужчина, казалось,  не слышал  их  вопросов,  но  потому,  что  его молчание
заставило  их  пожалеть,  что  они  вообще  открыли  рот.  Эту  удивительную
способность хорошо знали  его сослуживцы, причем с самых его юных лет, когда
он еще только начинал зарабатывать на  хлеб насущный. Скоро ему не  придется
больше этого делать.
     У профессора была  маленькая квартирка, мрачная  и  пахнущая  помойкой.
Однако  старика  прямо-таки  распирало от  радости: сейчас,  когда  дни его,
казалось, уже были сочтены,  вдруг начиналась вторая жизнь. Он стал  строить
какие-то  планы,  вернулся к  тому, чем  не  занимался с шестидесятых годов,
когда интерес к алхимии  ненадолго возродился  на волне всеобщего  увлечения
астрологией.  Харрисон  Колдуэлл  терпеливо  сносил отвратительный  запах  и
стариковскую болтовню. Потом он открыл тонкую папку и достал четыре  снимка.
На каждом был  отчетливо запечатлен один из четырех секторов камня. Харрисон
Колдуэлл расчистил на столе место и налил профессору вина.
     Крикс дрожащими руками поднес  бокал к губам и на  мгновение посмаковал
его  терпкий  вкус  на языке, после чего почти  с сожалением сделал  глоток.
Потом  снова набрал  в рот  вина  -  и  снова  проглотил, а  затем  протянул
Колдуэллу пустой бокал.
     - Вы, кажется, говорили, что пришлете сто ящиков, не так ли?
     - Вам хватит до конца жизни. Взгляните на снимки.
     - Ах да,  снимки. Только еще  глоточек, - сказал Крикс и  убедился, что
бокал снова наполнен. - Пожалуй, к этому можно привыкнуть.
     С полным  бокалом в  руке он стал рассматривать фотографии. Он принялся
за арабский текст  и  снова подставил пустой бокал. Так, по-латыни все ясно.
По-арабски - не совсем, потом идет древнееврейский -  тот, на каком говорили
еще  до  Ветхого Завета, И,  конечно же,  санскрит. Старый  добрый санскрит.
Вавилонская  разновидность.  Бокал  остался  стоять  там,  куда  старик  его
поставил.  Он  так  увлекся,  что не  заметил  даже,  как  мистер  Колдуэлл,
добрейший мистер Колдуэлл, взял его.
     -  Да,  да.  Конечно.  Да.  Это  он.  Это он, старый черт. Где  вы  его
отыскали?
     - Лежал на дне морском.
     -  Не трогайте  его! В  нем  - причина  несчастий всех  алхимиков, всех
несчастий, с самого первого дня. Этот камень стал причиной нашего поношения.
Оставьте его. Если вы верите в алхимию, не трогайте этот камень.
     - Но это камень, который объясняет, как делать золото из свинца.
     -  Это  камень,  из-за  которого  нас  стали  называть  мошенниками   и
мистификаторами.  Если бы не этот камень, наши средства от нарывов и подагры
получили бы признание, как  они того заслуживают. Наши  формулы  и убеждения
дошли бы до потомков как нечто, заслуживающее  всяческого  уважения.  Вместо
того у нас украли наши труды, дали им название химия и  отдали в руки жулья.
Пусть  камень лежит  там, где  он  есть. Алхимики не  только  искали  способ
получения золота, их заслуги гораздо больше.
     - Но  что если камень говорит правду? Что  если  великая ложь обернется
великой правдой?
     - Этот вопрос,  мистер  Колдуэлл,  я задавал себе много раз, и  ответом
всегда было то,  что философский  камень - это  наша единственная ложь. И мы
дорого за  нее заплатили.  Ибо перед  вами, сэр, стоит последний алхимик  на
земле. А причина - этот самый камень.
     - Но камень говорит правду.
     - Нет. Если бы это было так, ничто не помешало бы нам всем разбогатеть.
     - Вовсе не обязательно.
     -  Это еще почему? Слушайте, вы не дразните меня. Скажите лучше: почему
вы так думаете?
     -  Потому что вы  не представляете  себе,  что  такое золото, - отвечал
Харрисон Колдуэлл. - Зато я это отлично понимаю, поэтому я и  оставил на дне
морском золотых  слитков на сумму в двенадцать  миллионов долларов. Я  знаю,
что делает золото  с людьми. Я знаю это чувство. Я понимаю, что для  вас это
благородный металл. Самый благородный из всех.
     - Да, это так. Алхимики всегда называли золото благородным металлом.
     - Ну  вот, а я оставил  его на двенадцать миллионов, ибо по сравнению с
философским камнем это золото - ничто, это крохотная крупица.
     - Отправляйтесь назад и заберите это золото,  мистер Колдуэлл, - сказал
профессор Крикс и  снова потянулся к  бокалу, наполненному изысканным вином.
Он сделал большой  глоток и помотал головой. - Если бы можно было превращать
свинец в  золото,  мы бы так и  делали. И  мы  не стали бы рисковать жизнью,
уверяю вас.  Подумайте, сколько нас  сложило голову  на плахе или сгорело на
костре, после того как какой-нибудь  монарх предлагал нам под страхом смерти
обратить  в золото груду  свинца? Вы  что же,  думаете, что мы сами выбирали
смерть? Оставьте этот камень. В нем наше вековое проклятие.
     - А что если я скажу вам, что кое-кому все же удалось превратить свинец
в золото?
     -  Вы  имеете  в виду то золото, что вы  обнаружили в  море? -  спросил
профессор. Кто этот человек? - подумал он. - Никогда о нем ничего не слышал,
но он  так  хорошо разбирается в алхимии. Не удивлюсь, если  он и языки  эти
знает.
     - Как я уже вам говорил, - продолжал Харрисон Колдуэлл, - я хорошо знаю
золото. Я сомневаюсь, что  золото  можно  сделать по формуле, начертанной на
камне. Может, за всю историю по этой формуле и  было  получено  каких-нибудь
несколько унций. Но если  бы вы, профессор Крикс, понимали душу золота  так,
как понимаю ее я, вы бы знали, о чем идет речь.
     - Вы должны мне сказать. Скажите же.
     - Ответ заключен в этом камне и еще в  том, что вы, как алхимик, можете
сами мне сказать. Видите ли,  на  самом  деле золота на  земле в изобилии. В
изобилии. В  каждой кубической миле морской воды его содержится не менее чем
на девяносто тысяч долларов. Вы знали об этом?
     - Нет, не знал.
     - Но для того, чтобы его извлечь, понадобится четыре миллиона долларов.
Так что вы сами видите, это дело нерентабельное. У золота свои экономические
законы.
     - Значит, чтобы получать  золото, нужны алмазы. А это еще  более чистое
вещество, - заметил профессор Крикс.
     - Нет, - отвечал Колдуэлл. - Ни одно вещество не может быть чище золота
- и полезнее его. И более ходким товаром, чем золото.
     - Тогда что?
     - Очевидно, нечто, что было раньше большой редкостью.
     - Что же?
     - Вот  поэтому я и нахожусь здесь. Кто кроме вас может прочесть  старые
знаки алхимии?
     - Разумеется, - сказал профессор и снова поставил бокал.
     Мистер Колдуэлл принес карандаш и блокнот и без устали подливал старику
вина. Профессор разобрал старинный знак свинца, это старый  добрый знакомый.
А вот красная ртуть. А вот  белая. Великое вещество - эта ртуть.  Ее не  так
легко добыть, но все же она  есть. Надписи на камне  стали обретать какой-то
законченный смысл только  в  санскритском  секторе. И  тогда мистер Колдуэлл
стал  быстро  писать.  Казалось,  ему  немного  не  хватало  соответствующих
познаний.  Но когда наконец санскритская надпись выдала формулу недостающего
элемента, Харрисон Колдуэлл сказал:
     - Ну конечно, тогда это была большая редкость.
     Возможно, дело было в количестве выпитого, но только у профессора вдруг
начала кружиться голова. Чувство было довольно приятное, но жутковатое.
     -  Пожалуй, мне уже довольно, - сказал профессор  и подумал о том,  что
сейчас  было бы  уместно  вознести молитву  самому  Золоту и  испросить  его
могущества  и духа, дабы благословить их  предприятие, а также поблагодарить
за воскресение  единственно подлинной  науки,  которая  в  ближайшем будущем
возродится на земле подобно астрономии.
     - Я пришлю вам миллион ящиков, - сказал милейший мистер Колдуэлл.
     Миллион ящиков?  Да  найдется  ли  во всем  мире  миллион ящиков  этого
дивного вина? Ведь  речь идет об одном-единственном винограднике. Профессору
Криксу казалось, что он произносит эти слова вслух, но язык у него во рту не
ворочался.  Он был неподвижен. И  губы тоже. И все его тело. Но только когда
его  пронзила  страшная резь в желудке, он узнал действие старинной  формулы
цианистого калия. Боль  быстро прекратилась,  но  старый профессор уже был в
другом  месте и  не мог испытать  облегчения.  Тело его окаменело,  и только
пальцы слегка вздрогнули, когда из них вынули фотографии.
     Какая  удача, подумал Харрисон  Колдуэлл. Как говорили у  них в  семье,
смело  усыпай мостовую потрохами,  и  тебя будет любить весь город.  Что, по
сути, было перефразированным смелость города берет.
     Он  вышел  через заднюю дверь  и  пошел  по  аллее,  насвистывая  мотив
песенки, которую не слыхали в этих краях на протяжении многих столетий.
     Харрисон Колдуэлл хорошо  понимал  не только душу  золота,  он  отлично
сознавал и то, что теперь  у него будет больше золота, чем у  любого царя со
времен Креза. А если подумать, то, пожалуй, и  больше, чем  у  самого Креза.
Больше,  чем у любого человека на земле.  Ибо Харрисон Колдуэлл знал, что  в
наше  время  то, чего не хватало алхимикам  прошлого, имеется в  значительно
большем  количестве, нежели в  любую другую эпоху. Это  вещество надо только
украсть.
        "Глава вторая"
      Его  звали Римо, и он вынужден  был смотреть, как девочка тонет.  Мать
билась в  истерике.  На  берегу  столпились прохожие,  один  молодой человек
сделал попытку  спасти ребенка, но  сам  пошел  ко  дну, и тогда вытаскивать
пришлось уже его.
     В Мичигане стояла ранняя  весна,  и водоемы были покрыты тонкой  коркой
льда.  И  вот маленькая  девочка, которая всю зиму спокойно  играла на льду,
провалилась в воду. Летом на пруду  обычно было много отдыхающих,  но сейчас
лодочная  станция еще  не  работала,  и прийти на  помощь этой девочке  было
попросту  некому.  Телекамера  местной  студии продолжала тем  временем  без
устали жужжать.  Из-за этой  камеры Римо и  вынужден был пройти мимо, иначе,
если он поплывет сейчас  подо льдом и спасет девочку, его физиономия попадет
на  экраны. Это, конечно  же,  станет сенсацией,  ибо обычные люди не  могут
плавать подо льдом.
     Тележурналистка сунула микрофон под нос несчастной матери.
     -  Что  вы чувствуете,  глядя,  как  тонет  ваша  дочь?  У  вас  раньше
когда-нибудь тонула дочь? - спрашивала она.
     Безупречный грим. Волосы драматично развеваются на ветру. Римо пару раз
видел ее по телевизору. Кажется, она  даже  получила какую-то  журналистскую
премию. Ситуации подобные нынешней он  видел уже не раз и в разных местах по
всей  стране, в которых он никогда не хотел бы жить. Смазливые люди читают в
камеру  какой-то текст, а  потом собирают награды и  с