уду я, у меня будете вы, - сказала она.
     - У вас буду я, а у меня будете вы, - повторил Бен Айзек Голдман.
     Горечь и одиночество пятидесяти лет одновременно обрушились  на  них, и
они бросились друг к другу в объятья.
     Тут в дверь постучали.
     Они вскинули головы, оторвавшись друг от друга, один в испуге, другая в
разочаровании. Голдман посмотрел на Иду, а та, смиренно пожав плечами, стала
поправлять слегка растрепавшиеся волосы.
     - Возможно, у "Вашингтон пост"  есть  отделение  в Балтиморе, - сказала
Ида.
     Черпая уверенность от ее присутствия, Голдман встал и открыл дверь.
     За дверью  он увидел невысокого человека в простом, но дорогом костюме.
Голдман заморгал, вглядываясь  в неулыбчивое  лицо  незнакомца и его  темные
волнистые  волосы. Голдман надеялся  увидеть журналистское удостоверение или
блокнот с ручкой, но видел только пустые руки с широкими запястьями.
     Когда же человек улыбнулся и заговорил, Голдман начисто утратил недавно
обретенную уверенность в себе и, шатаясь, отступил назад, в квартиру.
     - Хайль Гитлер! - сказал незнакомец и распахнул дверь квартиры.
     Голдман испачкал штаны.

     Дастин  Вудман  нажимал одну  за  другой  кнопки  домофона  в вестибюле
многоквартирного  дома на Пенсильвания-авеню и  ругался  себе под нос на чем
свет стоят.
     Он ругал своих  родителей  за  то, что те не назвали его Морисом, Чонси
или  Игнацем.  Он ругал кинокомпанию  "Уорнер  бразерс" за  то,  что  она не
пожалела восемь миллионов долларов  на один фильм, и ругал публику - за  то,
что та обеспечила этому самому фильму грандиозный успех. Он ругал секретаршу
на телефоне, которая считала, что это очень остроумно - соединять с ним всех
психов,  пьяниц,   шутников  и  домохозяек,   которые  спрашивали  Вудворда,
Бернштейна, Хоффмана или Редфорда.
     А  главное, он ругал  -  причем  самыми последними словами - редактора,
который заставлял его отвечать на все  эти  звонки. "В интересах газеты",  -
пояснял этот негодяй. Туда-то к  такой-то  матери эту  газету  со  всеми  ее
растакими интересами!
     Звонили  все  кому не лень  - прямо в главную редакцию. Звонили  психи,
которые   видели   у  себя  в   холодильнике   отплясывающих  канкан  пьяных
конгрессменов,  звонили те,  кому  посчастливилось  раскрыть  коварный  план
отравления женских гигиенических тампонов. Всех их отсылали к Вудману.
     Зазвенел звонок,  щелкнул замок на двери. Открывая дверь, Вудман  сунул
руку  в карман за пластинкой особой жевательной резинки  без сахара, которую
обычно рекомендуют  четверо  из  пяти зубных врачей тем, кто всерьез намерен
сохранить свои  зубы в порядке.  Вудман в  последнее  время  стал выказывать
признаки второго журналистского проклятья - склонности к  полноте, и  у него
обозначилось  брюшко.  Первым проклятьем  людей его профессии  - отсутствием
загара - он уже был наделен вполне, а что касается третьего - алкоголизма, -
то его пока  что спасала молодость. Но  он  решительно  вступил в  борьбу  с
лишним весом и потому  выбросил сахар из  своего рациона и, кроме того, стал
подниматься пешком по лестнице, шагая через ступеньку.
     Снова зазвенел звонок.
     Вудман,  по  своему   обыкновению,  штурмовал  лестницу,  шагая   через
ступеньку,  но  довольно скоро  понял,  что  одновременно  жевать резинку  и
прыгать через ступеньку - это, пожалуй, чересчур.
     Он почесал в  затылке, когда оказался на  площадке  третьего этажа. Его
светлые волосы намокли. С его пальца слетела капля.
     "Ну и дом, - подумал он. - В довершение ко всему еще и трубы текут!"
     Стряхивая с  руки  влагу, он услышал, как  внизу в третий раз прозвенел
звонок.
     Внезапно  он  заметил,  что его  штанина  и  пол  под  ногами покрылись
красными капельками. Вудман поднес к  глазам  руку  и  уставился на  пальцы.
Средний был украшен красной полоской. Это явно была кровь.
     Вудман поднял голову  и увидел, что с площадки четвертого этажа стекает
кровавый  ручеек, Вудман с шумом  втянул воздух и, сам не понимая,  зачем он
это делает, вытащил из  кармана  карандаш. Осторожно  пробираясь  дальше  по
ступенькам, он сочинял заголовок и ударные  фразы для своей будущей газетной
статьи.
     "Самая обыкновенная квартира  Балтимора пропахла кровью"... Нет, это не
пойдет.
     Он  оказался  на  площадке четвертого этажа.  Он увидел,  что  кровавый
ручеек бежит из-под  полуоткрытой двери квартирыА-412.  В  голове  сложилась
другая фраза: "Переборов свой страх, журналист решил выяснить..."
     Он распахнул дверь  и  остановился  как вкопанный, пораженный  тем, что
увидел.
     В комнате из человеческих рук и ног были сложены две страшные свастики.
Одна была  короче  и  волосатее,  но обе  помещались в огромной  луже крови.
Впрочем, Вудман не обратил внимания  на детали.  Он  видел  только  Кровавую
Сенсацию.   Это   будет  бестселлер  -   лучшая   книга  месяца  по  разделу
документальной прозы, а может быть, на худой  конец, роман, но так или иначе
его,  Вудмана, творение  будет  красоваться  в списке бестселлеров "Нью-Йорк
таймс".
     Но это было далеко не все. Когда Вудман заглянул в ванную и обнаружил в
ванной  две  головы, лежавшие  рядышком,  ему  представился фильм  с Клинтом
Иствудом в роли его, Вудмана. Кинофильм или телесериал по Эн-би-си.
     Вудман стоял и неистово  чиркал  в  своем блокноте. Он и не подозревал,
что его  газете, равно  как и издателям книг в  мягкой обложке, нет никакого
дела до очередного  жуткого убийства. Им нужен был международный заговор. Им
хотелось чего-нибудь такого, особенного...
     Заметку  Вудмана  похоронили на странице  номер тридцать два следующего
номера,  а   сам  он   снова   отправился  выслеживать   танцующих   нагишом
конгрессменов и отравителей женских гигиенических тампонов. Лишь в среду его
статья попалась на глаза доктору Харолду В. Смиту.
     Ему этот репортаж показался куда более  впечатляющим, чем любой роман с
продолжениями в "Плейбое" или романы в сокращенном виде в "Ридерс дайджест".
Для него это означало следующее: скоро может не стать Ближнего Востока.

ГЛАВА ВТОРАЯ

     Его звали  Римо. Под ногтями у  него застряли частички ржавчины. Они не
представляли опасности для  здоровья, но порядком  раздражали.  Римо слышал,
как  ногти,  с набившейся под ними ржавчиной, постукивают  по  металлическим
конструкциям, когда  он  протягивал  руки выше  и выше  над головой,  словно
прокладывая себе дорогу, чтобы протиснуться дальше всем туловищем.
     Туловище   продвигалось  медленно,  словно  метроном,  который  вот-вот
остановится.  Римо  глубоко  вдыхал  воздух,  набирая  побольше  кислорода в
легкие.  Ноги были  расслаблены,  но тем  не  менее оставались  в постоянном
движении. Они не столько боролись с земным тяготением, устремляясь вместе со
всем телом  вверх,  сколько  игнорировали это самое  тяготение, существуя  в
мире, где особое время и пространство.
     Снова кончики  пальцев коснулись  очередной металлической  конструкции,
снова  раздался  характерный  звук,  затем  подтянулись  ноги,  а  потом,  в
соответствии с заведенным ритмом, руки поднялись над головой.
     Римо почувствовал холод - первый признак  того,  что  он уже  находится
достаточно высоко. Он решил и  сам немного  охладить  свое  тело,  дабы  его
температура  и  температура   окружающей  среды   оказались  в  определенном
соответствии. Он  умел это  делать.  Далеко внизу  под  ним серели  кварталы
Парижа и чернела паутина проводов.
     Римо снова  протянул руки вверх  и  коснулся кончиками пальцев  влажной
поверхности  горизонтальной   металлической  перекладины.  Потом  еще  более
медленным движением он подтянулся на уровень этой балки. Тут главное было не
торопиться.  Спешка  могла  все погубить.  Разрушить  его  единство  с  этой
конструкцией.  Так  горнолыжник,  стрелой  промчавшийся по  крутому  склону,
торопится   в  отель,  чтобы  поскорее   похвастаться  своими  успехами,  и,
споткнувшись  на ступеньках, ломает себе руку. Нет, главное - не торопиться.
Поспешишь - людей насмешишь.
     Римо перебросил тело через балку и  оказался  на небольшой площадке. Он
стоял на верхушке Эйфелевой башни и смотрел на раскинувшийся внизу Париж.
     - Никто не предупреждал, что башня насквозь вся проржавела, - проворчал
Римо. - Впрочем, эти французишки кладут тертый сыр в картошку... Разве можно
ожидать от тех,  кто ест картошку с  сыром, что они  станут беречь  башню от
ржавчины?
     Собеседник  Римо  уверил худощавого,  с широкими запястьями американца,
что он прав. Совершенно, абсолютно, несомненно прав.
     Француз  знал,  что у Римо сильные руки,  потому что  только  их он мог
толком и разглядеть, болтаясь вверх ногами над городом Парижем.
     Римо  промолчал,  и  тогда француз добавил  еще  несколько  "совершенно
верно" и "сущая правда", отчего его  аккуратная бородка клинышком  запрыгала
вверх и вниз.
     - Я  уже  лет  десять  не ел  картошки, - заметил  Римо.  - Но когда  я
угощался этой едой, никакой сыр я туда не клал.
     - Да, да,  только американцы знают, как правильно питаться, - отозвался
француз,  в поле  зрения которого  появилась  худая фигура Римо,  потому как
налетел  порыв ветра, болтающееся туловище француза повернулось в воздухе, и
подвешенный увидел краем  правого  глаза  крепкую руку Римо, обнявшую его за
шею.
     Римо кивнул и сказал:
     - А бифштекс? Помнишь бифштекс?
     Француз уверил последнего Римо, что  готов лично отвезти его  в дюжину,
нет, даже в  две  дюжины  ресторанов, где  тот может отведать  самый лучший,
самый  сочный,  самый нежный бифштекс. Один бифштекс, два бифштекса, десяток
бифштексов, стадо бифштексов, ранчо бифштексов...
     - Я и бифштексов больше не ем, - отозвался на это Римо.
     -  Я вам  обеспечу  все,  что вы только пожелаете,  - с  жаром пообещал
француз.  -  Можем отправиться прямо сейчас. Куда  только скажете. Полетим в
моем  личном  самолете. Только втащите меня на башню. Необязательно даже  на
площадку. Мне бы только оказаться в непосредственной близости от перил.  А я
уж как-нибудь спущусь сам. Я видел, как вы ловко карабкались...
     Француз судорожно сглотнул  и  попытался изобразить на  лице улыбку.  У
него был вид очищенного волосатого грейпфрута.
     - А лететь вниз  даже легче,  чем  лезть наверх, -  согласился Римо.  -
Хочешь попробовать?
     Он  разжал руку, и француз, пролетев  в  воздухе пять  футов,  упал  на
металлическую перекладину.  Он попытался зацепиться за нее, но  его руки, не
выполнявшие  работы  более  тяжкой,  нежели  поднятие  ведерка со  льдом для
бутылки рома  или шампанского, не могли  удержать тяжесть  туловища. Француз
чувствовал, как  мокрые  хлопья ржавчины отделяются  от  перекладины и летят
вниз.  Его  руки,  которые не держали  ни  грамма из  тех сотен  килограммов
героина  и кокаина,  которые он экспортировал из  года в год, не выдерживали
такой  нагрузки. Его ноги, которые служили  ему  для того,  чтобы  из машины
попадать  в  дом  и  из  дома в машину, тоже не соответствовали поставленной
задаче.
     Француз отчаянно пытался закрепиться на перекладине, но несмотря на все
усилия, у него ничего  не  вышло, и он почувствовал, как  ноги его оказались
над бездной. Француз разинул  рот  и издал такой вопль, какой издает свинья,
столкнувшаяся с овцой  на скорости шестьдесят миль - или сто километров  - в
час.
     Внезапно рука  американца снова ухватила  его за шею, и  он оказался  в
метре от Эйфелевой башни, над Парижем.
     - Ну, видишь? - спросил его Римо. - Если бы не я, ты бы полетел вниз. А
я вовсе не хочу, чтобы это случилось. Я хочу сбросить тебя туда сам.
     Француз побледнел, и дули его ушла в пятки.
     - О-хо-хо-хо! - выдавил он из себя, стараясь не шевелиться. - Вы всегда
шутите. Ох и забавники вы, американцы!
     -  Нет, - отрезал  Римо.  Он  закончил вычищать ржавчину  из-под ногтей
левой  руки и теперь перехватил этой рукой француза, а сам  стал освобождать
от ржавчины ногти правой руки.
     - Очень ух вы  крутые ребята, американцы, - пробормотал француз. - Одни
такие весельчаки зажали мне пальцы ящиком стола... Но когда я дал им то, что
они  хотели... Я и  вам  дам кое-что...  Отдам часть своего бизнеса,  только
оставьте меня в покое. Сколько хотите? Половину? Все?
     Римо  покачал  головой  и  снова  начал  карабкаться  по  металлическим
переплетениям.
     Француз  залопотал что-то в том смысле, что, дескать, всегда был верным
другом Америки. Римо  не слышал его, потому что  думал совсем  о  другом. Он
сосредоточился  на том, чтобы слиться воедино  с  рыжим осыпающимся железным
каркасом - он двинулся вверх, то сгибая, то выпрямляя ноги и одну руку.
     Он  пытался  выбросить   из  головы  сетования  на  то,  что  никто  не
предупредил его о ржавчине.  Он старался не злить себя  мыслью о том,  каким
легким делом  казалась кое-кому эта  операция. Его задание  состояло  в том,
чтобы   припугнуть   французских  торговцев   наркотиками.  Но  американское
правительство  не   могло  назвать  имена  виновных,  речь   шла  только   о
подозреваемых.  А  это означало, что  министерство финансов,  управление  по
борьбе с наркотиками и десяток других  организаций будут лезть из  кожи вон,
чтобы добыть и предъявить доказательства вины тех или иных лиц. Ну а  от ЦРУ
было мало толку,  потому что они слишком много времени тратили  на то, чтобы
удостовериться: не расстегнулась ли собственная ширинка. А  уж операциями за
рубежом им заниматься было и вовсе недосуг.
     Поэтому все замыкалось на нем, Римо, и он решил упростить все сложности
путем прямого и пристрастного допроса.
     Раскалывайся  или... погибай. Простая тактика, но  действенная. Вот так
Римо и вышел на крупного наркодельца, француза с бородкой клинышком.
     А  француз все говорил  о том, как Америка помогала его родной стране в
годы первой мировой  войны,  когда Франция рухнула после первого же выстрела
немцев.
     Когда  Римо  добрался до  второго туристского  уровня Эйфелевой  башни,
закрытой для  посещения на ночь, француз в его руке уже стал вспоминать, как
Америка помогала его родной стране в годы второй мировой войны, когда глупые
французы прятались за  линией  Мажино и  играли  в безик,  а  силы  вермахта
сначала обошли их с тыла, а затем и победили.
     Когда  Римо преодолел половину расстояния до третьего уровня,  а  башня
сделалась гораздо круче, француз выказал полнейшую солидарность с Америкой в
сражении за цены на нефть.
     -  Франция - верный партнер Америки, -  заявил  француз. - Мне нравятся
очень многие американцы. Спиро Агню, Джон Коннели, Фрэнк Синатра...
     Римо   взглянул  на  Париж  во   время   короткого  привала  на  своде,
расположенном над третьей площадкой  обозрения на высоте девятьсот пятьдесят
футов над уровнем моря.
     Ночь выдалась ясная, и французская столица была залита огнями  квартир,
кафе,  театров, дискотек и офисов. Казалось,  в Париже  горели все возможные
огни.  Нет, здесь  и речи не могло быть  об энергетическом кризисе,  с какой
стати  - когда французские политики обшарили все карманы  и перецеловали все
задницы!
     Торговец наркотиками запел  песнь "Янки Дудль". Римо подождал, пока тот
споет "...и в шляпу воткнул перо" - и отпустил его.
     Наркобизнесмен врезался в землю, не успев закончить соло.
     Гулкий удар тела о  землю заставил прохожих поднять взоры на башню. Они
увидели  только  человека  на второй  площадке,  который  напоминал  ночного
сторожа. Он тоже  смотрел  наверх. Несколько секунд спустя  "ночной  сторож"
продолжил  свой обход, а  прохожие сосредоточили все  внимание  на  разбитом
всмятку человеке на мостовой.
     Ночной же  сторож,  насвистывая "Братец Жак",  спустился по ступенькам,
перемахнул через железный забор высотой в восемь с половиной футов и растаял
в толпе.
     Римо   шагал  в   утренней   толпе  парижских   подростков-тинейджеров,
пытающихся  походить  на  американцев,  с  их  дискотеками,  гамбургерами  и
джинсами.
     Римо был американцем и  никак не мог взять  в толк, чего этим французам
не  хватает.   В   их  возрасте  он   не  танцевал   до  утра,  закусывая  в
"Макдональдсе".  Римо Уильямс был патрульным в  Ньюарке,  штат Нью-Джерси, а
если  и  танцевал, то только  перед  собственным  начальством,  чтобы  иметь
возможность жить дальше.
     Но его  юношеский идеализм  привел лишь  к тому, что на  него  навесили
обвинение   в  убийстве,  а  наградой  за  его  усердия  стала  путевка   на
электрический стул.
     Только стул оказался не до конца электрическим.
     Римо поплутал по извилистым улочкам, пока не оказался у  бокового входа
в  парижский "Хилтон". Он  содрал с себя одежду ночного  сторожа, швырнув  в
мусорный  бак и разгладил морщинки на синих легких брюках и черной тенниске,
которые у него были поддеты внизу.
     Жизнь  и  смерть  Римо  Уильямса.   Позаимствованная  униформа  ночного
сторожа, подъем  по Эйфелевой башне, которую  французам было лень чистить от
ржавчины.  Демонстративная  расправа над торговцем наркотиками с  тем, чтобы
желающие заступить на освободившуюся вакансию крепко призадумались, стоит ли
игра свеч. Приведение в порядок синих брюк и черной тенниски.
     "Смерть"  Римо  на  электрическом стуле выглядела куда живописнее.  Его
смерть была инсценировкой, дабы он начал  работать на секретную  организацию
КЮРЕ.  Далеко не все  было  в порядке в  Соединенных  Штатах Америки.  Чтобы
убедиться в этом,  достаточно было  высунуть голову  из окна. Те,  кто после
этой процедуры умудрялись  сохранить ее на плечах, убеждались, что дело было
плохо. Волна преступности захлестывала страну.
     Потому-то  молодой президент и создал организацию КЮРЕ, нигде и никогда
официально   незарегистрированную.   В  ее  ряды  и  вступил  Римо  Уильямс,
официально  считавшийся скончавшимся. Его  задача заключалась  в  том, чтобы
неконституционными методами защищать Конституцию.
     Первым и единственным  директором этой организации был Харолд В.  Смит.
Впрочем, в глазах Римо  он тоже, в общем-то, и не существовал.  Рационалист,
логик,  аналитик, Смит  был  начисто лишен  воображения.  Он жил в мире, где
дважды два всегда равнялось четырем, хотя даже  дети из выпуска шестичасовых
новостей могли узнать, что жизнь устроена похитрее.
     Римо  шел  по вестибюлю парижского "Хилтона", прокладывая  себе  дорогу
через  толпу улыбающихся, усатых служащих в беретах, которые  сосредоточенно
выказывали свое полное равнодушие.
     Кроме них,  в вестибюле  не было ни души, и  никто  не воспрепятствовал
молодому темноволосому  американцу,  который  прошел  к  лестнице  и  пешком
поднялся  на девятый этаж,  минуя "le  coffee  shop",  "le drug  store", "le
souffle restoaurant", "le bistro" и магазин одежды "Ласкот".
     Несколько мгновений  спустя  Римо  оказался  в  номере  люкс на девятом
этаже, где и увидел Чиуна. Тот был точно там же, где Римо оставил его, уходя
на задание: сидел на плетеном коврике на полу посреди гостиной.
     Для всякого, кто  впервые  увидел бы Чиуна, тот показался бы маленьким,
хрупким пожилым  восточным господином с кустиками седых  волос,  окаймлявших
большую лысину.  Это было внешне правильно,  но не более того. Точно  так же
можно сказать о дереве, что оно зеленое.
     Дело  в  том,  что  Чиун   был  также   Мастером   Синанджу,  последним
представителем корейской  династии великих специалистов в искусстве убивать.
Именно Чиун обучил Римо искусству Синанджу.
     От Синанджу произошли все прочие  боевые  искусства:  каратэ,  кунг-фу,
айкидо, тай-кван-до, и каждое из них напоминало Синанджу, примерно как кусок
ростбифа напоминает  быка.  Некоторые из  этих дисциплин  представляли собой
окорок, некоторые филе из вырезки, но Синанджу являло собой единое целое.
     Чиун  научил Римо и ловить пули, и  убивать  такси, и лазить по  ржавым
эйфелевым башням.  Все это достигалось  с помощью  бесконечных ресу