обвинили в  убийстве,
которого он  не совершал, и отправили на электрический стул,  после чего  он
остался жив, и прошел подготовку для работы в КЮРЕ. И за эти годы тренировок
он подверг  тело  и дух Римо  таким изменениям, что  тот  превзошел в  своих
возможностях всех остальных людей. Он сделал из него человека, способного  в
совершенстве  владеть  своим телом  и  чувствами,  но  ему так и  не удалось
сделать из Римо корейца. И ему никогда не понять, почему Римо хочет оставить
службу у  хозяина,  который всегда вовремя платит. Для Чиуна Смит был  самым
лучшим из императоров.
     Римо казалось, что он просто бродит без всякой цели, но, когда он вдруг
поднял глаза, то увидел,  что стоит  перед  гостиницей  "Норфилд",  где  они
остановились с Чиуном,  и, войдя через боковой вход, двинулся на второй этаж
по застланной истертой дорожкой лестнице.
     Чиуна  на месте  не  оказалось.  Римо  воздал  хвалу  Господу  за  этот
маленький  подарок  и принялся собирать свои нехитрые  пожитки: смену белья,
зубную щетку, бритву.
     Сняв плавки, он принял душ и переоделся в черные хлопчатобумажные брюки
армейского покроя и  черную тенниску. Может,  он и вправду хороший  человек.
Воспитывался  он  в  сиротском  приюте, но, кто  знает, может быть,  все его
предки были хорошими людьми.
     --  Хороший парень  Римо  Уильямс, -- пробормотал  он себе под нос.  --
Гордый потомок династии хороших парней.
     Взяв сумку, Римо спустился на задний  двор, где  находился плавательный
бассейн, и  там,  в уголке  двора  этой  старой гостиницы  обнаружил  Чиуна,
неподвижно  сидящего под  деревом со  сложенными на  коленях  руками. Легкий
ветерок  шевелил  пряди  белых волос,  свисавшие  по бокам  на  морщинистое,
высохшее  лицо Чиуна. Старый  кореец смотрел  на  воду  в  бассейне,  слегка
подернутую легкой  рябью,  вызванную  работой  фильтровальной системы.  Римо
молча стал перед ним.
     -- Чиун, я бросаю работу.
     -- Опять?
     -- На этот раз окончательно.
     -- Почему?
     -- Потому что считаю себя хорошим человеком. А ты считаешь меня хорошим
человеком?
     -- Я считаю тебя идиотом. Садись и давай поговорим.
     Римо уселся на траву рядом с Чиуном.
     -- Смитти хочет, чтобы я убил Руби, -- сказал он.
     -- О, -- произнес Чиун.
     По тону его голоса Римо понял, что Чиуна это заинтересовало.
     -- Потому что она хочет уйти из КЮРЕ, -- добавил Римо.
     -- И ты решил, что, если предашь своего хозяина, она останется в живых?
Ты решил,  что  император Смит возьмет и просто скажет:  "О, Римо не захотел
убивать  Руби, и  поэтому Руби должна жить?" Ты ведь  знаешь,  что он так не
скажет, Римо. Он примет меры, чтобы избавиться от Руби другим путем. И  чего
ты добьешься? Вместо того, чтобы сделать то, чему ты обучен, и гарантировать
ей быструю и легкую смерть, ты сделал так, что она, вероятно, попадет в руки
какого-нибудь идиота. Но она все равно умрет. Ты ничего не добьешься.
     --  Чиун, я все это понимаю. Я  просто  не хочу работать в организации,
которая уничтожает  своих  лучших людей, таких как  Руби.  Я просто  не могу
больше это делать. Вот скажи мне: ты убил бы Руби?
     --  Если  бы мой император  сказал мне, чтобы  я  применил к  ней  свое
искусство  наемного убийцы-ассасина,  то да. Принять такое решение  --  дело
императора, а значит, не мое. Я не император. Я ассасин.
     -- Вот так просто взял бы и убил ее?
     -- Вот так просто я сделал бы то, что пожелал мой император.
     --  Смитти может  послать тебя  и за  мной, --  сказал  Римо.  --  И ты
выполнишь это задание?
     -- Я люблю тебя как сына, потому  что ты  и есть мой сын, -- проговорил
Чиун, глядя на сверкающую воду бассейна.
     --  Я  знаю,  -- сказал Римо. -- Но ты любишь и  тысячелетние  традиции
Синанджу.
     -- Да, это так. И тебе следовало бы.
     -- Я ухожу, -- сказал Римо.
     -- И куда же ты пойдешь?
     -- Не  знаю.  Мне  нужно подумать о том, кто я  такой  есть. Я дам тебе
знать, где я, если тебе понадобится меня найти.
     Чиун кивнул.
     -- Как ты тут без меня, обойдешься? -- спросил Римо.
     -- Да. Обойдусь.
     Римо встал. Смущенно посмотрел на Чиуна, думая, что  бы такое  сказать,
чтобы нарушить молчание и разрядить напряженность момента.
     -- Ну, ладно, пока, -- сказал он. Чиун кивнул.
     Когда Римо вышел за ворота, Чиун  еще  долго смотрел  ему вслед.  Потом
тихо проговорил:
     -- Глупое дитя. Никто не сможет убить Руби Гонзалес так просто.
        "Глава третья"
     Довезя доктора Харолда  В.Смита  до автобусной  остановки, Руби Джексон
Гонзалес  не поехала обратно в  санаторий Фолкрофт,  что в местечке Рай  под
Нью-Йорком,  который  и  служил прикрытием организации  КЮРЕ,  располагающей
мощнейшей компьютерной сетью.
     В  течение  последних  четырех  дней она  потихоньку  освобождала  свой
рабочий  стол, вынося по вечерам в ридикюле  личные вещи, и теперь двинулась
прямо в свои роскошные трехкомнатные апартаменты, которые  снимала в том  же
пригороде Рай, чтобы забрать чемоданы, упакованные еще накануне.
     Во время их разговора со Смитом цель  его поездки не упоминалась, но по
данным расходных счетов она знала, что Римо и Чиун находятся на побережье, в
Нью-Джерси. Знала  она  и  то, что  Смит сам назначил Римо  эту встречу, что
обычно являлось обязанностью Руби. А  это означало, что Смит не хотел, чтобы
Руби знала, о чем они с Римо будут говорить.
     Дохлый номер. Она прекрасно знала,  что любой, пожелавший уйти из КЮРЕ,
должен замолчать навеки, и Смит ехал к Римо, чтобы дать тому задание закрыть
рот  Руби.  Что ж, пусть попробует: пока палач сюда доберется,  жертва будет
уже за тридевять земель.
     Через полчаса  после того, как автобус  Смита выехал из города, Руби на
своем  "Континентале"  тоже  двинулась  на  юг,  в сторону  Ньюарка,  что  в
Нью-Джерси, где у  нее были  родственники и где  ее смуглая физиономия могла
затеряться среди сотен  тысяч таких же физиономий. А  там  она подумает, что
делать дальше. О том, чтобы ехать в Норфолк, в Вирджинию, в данный момент не
могло быть и речи: там ее стали бы искать в первую очередь.
     Но при выезде из пригорода Рай на скоростную трассу Кросс-Вестчестер ее
осенила идея, и  она,  вместо  того, чтобы двинуть  через  мост  Таппан-Зи в
Нью-Джерси, свернула  на юг  и  поехала  по Нью-Йорк-трувей в  Нью-Йорк. Для
начала ей нужно было провернуть одно дельце.
        "Глава четвертая"
     Ньюарк, штат Нью-Джерси. Город, в  котором  переплелись  судьбы трехсот
тысяч  жителей.  Гигантская  театральная  площадка,  на  которой   ежедневно
разыгрываются тысячи личных драм.
     Но три из них в этот день имели особое значение.

     У Римо  никогда не было желания  возвращаться  в этот город,  поскольку
покинул он его, будучи трупом. И все же один раз с тех пор он там побывал, и
приют  Святой  Терезы  предстал перед  ним  тогда  старым, покрытым  копотью
кирпичным домом, с  распахнутыми настежь окнами и дверьми, --  мертвый  дом,
стоящий в ожидании момента, когда соседние присоединятся к нему.
     Это случилось пару лет тому назад,  и теперь соседние дома стали такими
же,  как  и  этот  старый  приют. Вся улица представляла  собой  длинный ряд
пустырей да  остовов  сгоревших дотла домов. Даже  среди бела  дня  по улице
бегали крысы. Остановив  машину, Римо  взглянул на старый приют. Он выглядел
таким же мертвым,  как и  почти весь Ньюарк, таким же, каким был  и сам Римо
Уильямс --  тот  самый Римо Уильямс, который  вырос в  этом доме  и которого
здесь  наказывали воспитатели, колотя  за провинности по костяшкам  пальцев.
Римо  вздохнул.  А  чего  еще  хотел  он  тут  увидеть?  Духовой  оркестр  и
мемориальную доску, говорившую о том, что здесь воспитывался Римо Уильямс? В
таких местах бронзовых пластин не вешают. Их воруют наркоманы.
     И его идея  посетить родные места с целью выяснить, как, когда и почему
он попал в приют Святой Терезы, вдруг показалась ему неосуществимой. Включив
передачу, Римо  тронулся дальше. Завтра он об  этом  подумает. А  сейчас ему
нужно устроиться в какую-нибудь гостиницу.
     К тому времени Лестер  Мак-Герл, который решил, что ему вполне подойдет
прозвище Спарки-искорка, уже поселился в гостинице.
     Он   сидел  в   кресле  перед  телевизором,  по   которому   показывали
послеобеденную мыльную оперу, а  в полутора метрах  от него  на  полу  стоял
стакан.
     Мальчик пополнел. За те  несколько недель, что  он  был знаком с  Солли
Мартином,  он  набрал  почти  двадцать фунтов, и теперь все эти  фунты  были
облачены в дорогой, идеально сидящий на них  костюм. Но Спарки любил бы этот
костюм даже в том случае, если бы тот не сидел на нем столь идеально, только
за то, что это был его собственный  костюм,  а не с чужого плеча, заношенный
до дыр полудюжиной прежних владельцев, до того как достаться ему.
     Вынув из коробка спичку, он зажег ее и бросил в стоящий на полу стакан.
Спичка ударилась  о край стакана и  упала  на пол, где еще какую-то  секунду
продолжала гореть, прежде чем погасла, оставив на нейлоновом ковре выжженное
черное пятно. Стакан  был уже  до середины  наполнен  спичками,  а  на ковре
чернело  несколько десятков черных пятен.  Мальчик достал еще одну спичку  и
повторил то же самое. На этот раз спичка упала в стакан и, продолжая гореть,
подожгла остальные, искореженные огнем, но еще не полностью сгоревшие.
     Спарки встал из кресла и плеснул в стакан немного  воды, чтобы погасить
пламя. Солли не  нравилось, когда  на коврах  лопались  стаканы и  возникали
пожары в гостиницах. Это было единственным  неприятным качеством Солли -- он
не разрешал Спарки устраивать где-либо пожар, пока за  это не было заплачено
вперед. Но он не бил мальчика, кормил его и одевал, и вовсе не считал Спарки
каким-то   ненормальным   из-за   того,   что   тот   обладал   способностью
воспламеняться,  и, наконец,  Солли Мартин  был  первым добрым человеком  из
всех, кого Спарки доводилось когда-либо встречать. Думать о  нем как о своем
отце Спарки не  хотелось: отца своего он не знал, была только длинная череда
законченных  пропойц   с  их   доведенными  до   отчаяния  женами,   которые
использовали мальчика  для того, чтобы получать от  государства  пособие  на
содержание ребенка,  и  которые потом только издевались  над ним и  унижали.
Нет,  только  не "отец". Спарки не хотел считать его отцом.  Другое дело  --
старшим братом.  Вот  кем был для  него Солли Мартин,  и  мальчик не был еще
достаточно взрослым  и не стеснялся признаться самому себе, что любит Солли.
Он зажег еще  одну  спичку и  бросил ее в  стакан. Только чтобы не  огорчать
Солли, он не станет поджигать этот отель, когда они уйдут отсюда.

     А  тем  временем у  дома,  находившегося в двух милях  от  этого отеля,
остановила на обочине свой "Континенталь" Руби, и с парадного крыльца тотчас
же спустились три бездельника, чтобы поближе рассмотреть машину.
     Руби  открыла дверцу и, демонстративно  установив  над приборной доской
противоугонное устройство, вышла из машины и заперла дверцу.
     --  Джексоны  здесь  проживают? -- спросила  она, обращаясь к одному из
юнцов, самому рослому, с огромной копной волос в стиле "афро".
     -- Да тут кругом Джексоны, -- угрюмо ответил тот. -- Хорошая машина.
     -- Ничего хорошего, -- возразил второй. -- Хорошая двести двадцать пять
миль дает. Гоночная -- вот это хорошая. А это просто "Континенталь".
     -- Заткнись, -- сказал самый здоровый. -- Это хорошая машина.
     -- Правильно, -- подтвердила Руби. -- Это хорошая  машина, а я  хорошая
хозяйка, и я еще раз спрашиваю тебя по-хорошему: Джексоны здесь проживают?
     Верзила встретил  ее холодный  уверенный  взгляд, который  заставил его
вспомнить кое-что о вежливости.
     -- Четвертый этаж с тон стороны, -- проговорил он. -- А вы кто?
     -- Друг семьи,  -- ответила Руби. -- Присмотрите за машиной, хорошо? И,
если кто-то  попытается  ее  угнать,  скажите,  что  внутри  есть  баллон  с
отравляющим газом, который выходит наружу, если попытаться завести мотор без
ключа.
     -- Да ну?
     -- Можешь  не сомневаться,  -- сказала Руби.  --  Правда,  это  не  так
страшно, как  кажется.  Он не смертельный.  Просто на  всю жизнь  останешься
слепым.
     -- Не слабо, -- заметил парень. Руби кивнула.
     --  Это,  чтобы  в  другой  раз  неповадно было.  Быстро поднявшись  по
ступенькам  крыльца  каменного дома,  входная  дверь  которого  походила  на
бланк-заказ на участие  в международном конкурсе нецензурных выражений. Руби
нажала  звонок Джексонов. В  это время за  ее спиной трое юнцов  уже  горячо
обсуждали вопрос,  где  можно спереть  противогаз,  чтобы можно было спереть
машину, не оставшись при  этом  слепыми. Руби улыбнулась. На звонок никто не
отвечал, и она, толкнув дверь, вошла в дом и двинулась вверх по лестнице.
     Звонок  на двери квартиры  Джексонов, расположенной на четвертом этаже,
тоже  не  работал.  И Руби  принялась барабанить в  дверь,  пока изнутри  не
раздался голос:
     -- Ради всего святого, перестаньте стучать! Кто это там?!
     Дверь не открывали.
     -- Тетя Летти, это Руби.
     -- Кто?
     -- Руби, ваша племянница.
     Дверь не открывалась. Вместо этого женский голос спросил:
     -- А как зовут твою маму?
     -- Корнелия. Она все так же курит свою трубку из кукурузного початка  и
носит серебряный медальон из доллара, который вы ей однажды подарили.
     Дверь  резко  распахнулась.  Маленькая  негритянка  со   сморщенной  от
старости физиономией, напоминавшей сушеный  чернослив, окинула Руби взглядом
с головы до ног, после чего, схватив за локоть, втащила в комнату.
     -- Руби, деточка, что случилось?! От кого ты прячешься?!
     -- Почему вы решили, что я от кого-то прячусь, тетя Летти?
     -- Потому что мало кто приезжает в Ньюарк просто в гости. У тебя все  в
порядке, девочка?!
     -- Все хорошо, тетя Летти. Правда все хорошо. И когда  старушка наконец
успокоилась,  то заключила  Руби  в  такие крепкие  объятья,  словно  хотела
наверстать упущенное за те десять лет, которые они не виделись.
     -- Заходи,  девочка!  Ой-ей-ей, какая  же ты стала большая да красивая!
Заходи и расскажи все своей тете Летти. Как там мама? И что же все-таки тебя
к нам привело?
     --  Я подумала,  что, может,  вы  могли  бы  приютить  меня у  себя  на
несколько дней, -- ответила Руби, следуя за женщиной на кухню через анфиладу
комнаток, прибранных, но почти без мебели.
     --  Я так и знала, что  ты от кого-то прячешься,  -- проговорила  Летти
Джексон, -- раз хочешь здесь остаться.
     Руби рассмеялась.
     -- В самом деле, тетя Летти, вы самая подозрительная женщина, которых я
только знала! Разве я не могу просто приехать в гости?
     В конце концов разные увещевания и  неподдельно веселое настроение Руби
успокоили  старую   женщину.   Пока   Руби  сидела  за  кухонным  столом   и
разговаривала  с тетей, старушка суетилась, готовя то печенье, то чай, и при
этом все требовала,  чтобы Руби рассказала ей о том, чем она занимается, как
идут ее дела, как поживают ее мать и брат,  обормот Люсиус, так назвала  его
старушка,  произнеся  это сочетание  как одно целое, точно  это был какой-то
титул, вроде "принц Чарльз" или "король Эдуард". Вышло "обормотлюсиус".
     Время шло,  и  в квартире постепенно собирались домочадцы: дети тетушки
Летти, дети ее детей, племянники и племянницы. Всех их она представляла Руби
в официальной манере, называя  при этом Руби  дочерью ее сестры  Корнелии, и
Руби тут же забывала все имена. В такой большой компании, казалось, никто не
обращал на это внимания. Когда  стемнело, миссис Джексон сказала  Руби, что,
поскольку  та  у  них  гостья,   то  спать  будет  только  вдвоем  со  своей
шестнадцатилетней   кузиной,   которая    слышала,   что   Руби   занимается
изготовлением  париков, и хотела, чтобы та прислала ей парочку --  один  для
ношения  днем, другой  надевать  на ночь, дабы  ей не приходилось  постоянно
возиться со своими волосами.
     В конце концов Руби уснула.

     -- Это тот самый дом?
     Солли  Мартин  посмотрел  на  серое  здание,  затем на  Лестера  Спарки
Мак-Герла.
     -- Да,  -- ответил он. -- А  после этого мы уедем из города и заедем  в
одно  место за деньгами. -- Взмахом  руки он  указал  на улицу  и  продолжал
звенящим  от негодования голосом:  -- Ты посмотри на улицу! Любой нормальный
человек пожелал бы спалить весь этот город. Но этот  тип заплатил нам только
за один дом, и потому сгорит только он.
     -- Ну, тогда я пошел, -- сказал Спарки.
     -- С тобой все  в  порядке? -- спросил Солли. -- Готов? Чувствуешь себя
нормально?
     -- Вроде бы да. Все нормально, -- ответил мальчик.
     -- Меня просто в жар бросает, -- проговорил Солли, -- как это ты можешь
зайти в дом, вот так вот  просто  взмахнуть руками -- и все начинает гореть!
Так все просто.
     --  Меня  тоже, --  сказал  Спарки.  --  Я так и не  понял,  отчего это
получается.  Просто  получается и все. Еще мне  кажется, что с  каждым разом
получается лучше. Особенно в последний раз.
     Солли кивнул. Затем окинул  взглядом улицу. Она  была темна и безлюдна.
Увидев стоявший  возле дома дорогой  белый  "Континенталь", удивился. Машина
такого класса никак не соответствовала этой  улице. Правда, существует такая
басня, что, мол, процветающие мошенники ездят на "Кадиллаках" и целыми днями
пялятся в цветной  телевизор, но в действительности "Кадиллакам" этим уже по
пять лет, и сжигали они три литра бензина, проехав один квартал. Однако этот
"Континенталь" был вовсе не таков.
     Спарки  Мак-Герл  выскользнул из машины и,  перебежав дорогу, нырнул  в
подъезд дома.
     Солли ждал. Ньюарк  был плохой поживой. Все более или менее ценное, что
можно было в этом городе спалить,  уже  спалили. Остался только этот дом. Но
их сегодняшней  целью была вовсе не  ликвидация чьей-то  собственности. Тот,
кто их нанял, хотел, чтобы погибли жильцы. Солли пожал плечами. Ему было все
равно. Он еще раз взглянул на пятиэтажное здание. И Спарки это было тоже все
равно. Мальчишка готов был поджечь что угодно, лишь  бы посмотреть,  как оно
горит.
     Бесшумно миновав пять лестничных пролетов, Спарки сначала поджег пол на
верхнем этаже и,  спускаясь вниз, то же самое  проделал с каждой  лестничной
площадкой. Прежде чем пожар обнаружат, лестничная  клетка будет уже полыхать
вовсю.

     Римо пересек  узкую  улочку,  на  которую  выходил фасадом его отель, и
вошел в парк, разбитый над подземным гаражом.
     Когда он был  совсем маленьким,  приютские  воспитательницы раз в месяц
проводили с  ним  занятия  в  ньаркском  парке.  Тогда  он  был  в  отличном
состоянии, кругом царила безукоризненная чистота,  туда  приходили студенты,
бизнесмены, люди отдыхали целыми семьями.
     А теперь здесь, как  и во всем городе, царило запустение. Войдя в парк,
Римо почувствовал, что его словно обокрали. В детстве у него было не слишком
много  радостей,  мало  что  было  в нем памятного,  и он всегда с  теплотой
вспоминал этот парк, но то, что он видел перед собой, вызывало уныние.
     Резкий свет ночных фонарей падал на скамейки, облюбованные  пьянчугами.
Из кустов доносилось хихиканье молодых парочек.
     Зайдя подальше, Римо увидел еще одну сцену. Привалившись спиной к стене
служебного здания, стоял негр, сверкая полным ртом золотых зубов и массивной
золотой цепью на шее. Шагах  в двадцати то него стояла группа подростков, не
сводивших  с  него глаз, и Римо понял, что  они ждут  своей  очереди,  чтобы
купить  у него  наркотики.  Первый из них, подойдя к торговцу, протянул тому
деньги и получил  взамен маленький пакетик. Как только  он отошел прочь, его
место  тотчас же  занял следующий  из группы ожидающих.  Интересно,  подумал
Римо,  не  записываются ли  они  у него заранее, как в пекарне, чтобы  потом
ждать, когда их вызовут по номеру и купить свой пакетик?
     Поискав глазам