орые не изгладятся никогда.
     - У этого хорошего человека, - спросил Римо, - не было одной руки?
     - Да, - сказала Дебора.
     - И его звали Конн Макклири?
     - Да, - сказала Дебора и захлопнула уже было открытую дверь.
     - Значит, вы его знали?
     - Да, - сказал Римо, - я знал его.
     - Значит, вы работали в разведке США?
     - Нет, - сказал Римо. - Но я знал его когда-то.
     - Вам известно, как он умер?
     - Да.
     - Сообщали, что это случилось в больнице.
     - Да. В больнице.
     И лицо Доборы  превратилось в улыбку и  теплоту, и нежность, в ласковую
радость, которую люди, понимающие  красоту, мечтали бы всегда иметь рядом  с
собой.
     -  Это  забавно, и поскольку  вы  знали Конна,  это было характерно для
него, - сказала она, усаживаясь на стул лицом к Римо.
     -  Он  тогда  только  что  приехал  к нам  в  деревню,  это было  перед
получением  независимости, когда на нас напали пять арабских армий.  А у нас
была, по-моему, одна винтовка на пятерых мужчин или вроде того. Я была тогда
совсем юной.
     - Конечно, - сказал Римо.
     - Конечно, - смеясь повторила Дебора.
     -  В  общем,  он  вызвался  организовать  для  наших людей  специальную
подготовку.  Я  не имею  права  раскрывать  ее суть. Мы  очень его  ждали. С
нетерпением. Мой дядя говорил: когда приедет американец, он  покажет вам всю
технологию. Подождете и увидите. Все это, конечно, было большим секретом,  и
все,  естественно,  знали  об  этом,  с  нетерпением  ожидая  его  прибытия.
Образовалось  что-то  вроде  комиссии  по  торжественной встрече  секретного
агента. Его  привезли в автомобиле, на  заднем  сиденье.  Вы,  наверное,  не
знаете,  как ценились  тогда автомобили  у нас,  но попытайтесь представить.
Конн был на заднем сиденье, но вы никогда не догадаетесь...
     - Он был пьян, - уверенно сказал Римо.
     Дебора засмеялась и хлопнула  Римо  по колену.  В  ее  глазах появились
слезы, сквозь смех она попыталась что-то сказать.
     Римо быстро добавил:
     - Точно. Я же говорил, что знал Конна Макклири.
     Его  спокойный голос заставил  Дебору  схватиться за край стола,  чтобы
хоть как-то успокоиться.
     - Пьян? - наконец удалось выговорить ей.
     - Он был пьян до  потери сознания. Вам бы видеть  лицо дяди  Давида. Он
несколько раз переспрашивал  водителя, того  ли человека он привез. Потом мы
узнали, что он начал пить еще в Токио, откуда его вывезли месяц назад. Пьян?
От  него просто несло  спиртным. Знаешь, когда  его выносили из  машины, все
отступили назад, так он пропитался алкоголем.
     - В этом весь Конн Макклири, - сказал Римо.
     - Да, он был  таким.  Только  через три дня он  наконец сообразил,  где
находится.
     - Трудное было время?
     -  Ну,  для  нас - не очень.  Мы готовили себя к  другому. Все мы  были
уверены, что победим. Хотя было довольно страшно, я ведь была тогда...
     - Всего лишь маленькой девочкой.
     -  Конечно.  В  противном  случае,  я  сейчас  была  бы  пожилой,  а не
привлекательной, красивой и молодой женщиной.
     - Конечно, вы сознаете свою красоту.
     -  Перестаньте. Я  вам  рассказала мою историю о Макклири.  Теперь ваша
очередь.
     -  Ну,  я  впервые  увидел  Конна, -  сказал Римо,  привычно  собираясь
опустить детали, - когда... Нет, дайте вспомнить. В первый раз...
     - Нет, во  второй  раз.  Про первую  встречу вы  не хотите  говорить, и
ладно. Расскажите о второй встрече.
     Так. Значит она считает, что он работает  на ЦРУ или ФБР, подумал Римо.
Ну и что? Этого следовало ожидать, исходя из того, чем они здесь занимаются.
Он уже пользовался "крышей" ЦРУ раньше.
     -  Ладно,  - сказал Римо.  -  Дело  было так. Я пришел  в  сознание  на
больничной койке, а он вкатил в палату столик с роскошным обедом - с омарами
и выпивкой.
     - Это для человека, только что пришедшего в себя?
     - Мы же говорим о Конне Макклири.
     - Да, - кивком подтвердила Дебора.
     - Он разложил все это великолепие, нахамил доктору и сестре и пригласил
меня к столу. И сам почти все выпил.
     - Конн Макклири, - выразительно сказала Дебора.
     - Но это мелочи. Он вообще от бутылки надолго не отлучался. Чудеса, что
ему удалось пережить двадцать один год.
     -  Тогда  египтяне  рвались через пустыню Негев. Мы были рядом с линией
фронта.
     - Где?
     - Неважно.  Вы дадите мне закончить? И  давайте оставим все эти  "где".
Если хотите узнать где, почитайте мою официальную биографию.
     - Готов поклясться, что она содержит не те "где".
     - Перестань, Римо. И слушай.  А если тебе хочется поиграть в вопросы  и
ответы, то  я  могу  пойти  к  доктору  Брюстеру  и пожаловаться на  гнусное
вмешательство такого типа, как ты. Он жизнь из тебя вытрясет.
     - Хорошо. Больше не буду.
     - О'кей. Итак, мы были  неподалеку от линии фронта, а Конн начал срочно
собирать  повсюду медные трубы  и трубочки. Дядя Давид  сказал: вот увидите,
это секретное оружие.  Американская технология. А Конн секретничал и  никого
не подпускал  к месту, где занимался своей  "технологией".  Как-то я  тайком
пошла за ним и увидела за скалами мешки с песком. Сейчас, на Суэцком канале,
нам бы такая оборона  очень пригодилась. Он,  похоже,  пересыпал в мешки всю
Синайскую пустыню. Он  заставил ребятишек собрать мешки  с  песком  со  всей
деревни.  Этой  кампанией руководил дядя Давид.  Мешки  с  песком для защиты
секретного  оружия  нашей  деревни!  Ну,  а  поскольку все  это  было  очень
секретно, смотреть никому не разрешалось. Но я подсмотрела. Я знала,  что он
меня не накажет. Я ходила у него в любимчиках, хотя он любил всех детей.
     - Конн любил детей?!
     -  О да. И  мне  кажется, он потому  и  пил, что у него  не было  своих
детишек. По вечерам он рассказывал нам сказки. Мы все его любили.
     - Конн и дети?
     - Помолчи! Дай закончить. Я переползла через мешки с песком. Он сидел и
держал чашку под этими медными трубами и трубками, выходившими из небольшого
котла. Он соорудил самогонный аппарат! Не могу описать, как он ждал с чашкой
в руках,  а в нее из  трубочки  - кап, кап, кап. Представь: взрослый человек
сидит согнувшись в три погибели на  жаре. От  нагроможденных вокруг мешков с
песком там было еще жарче. И ждет. А из трубочки - кап, кап, кап.
     Римо закивал:
     - Да, это Конн.  Но трудно представить, что он  для этого  разобрал все
оборонительные сооружения из мешков с песком.
     - Не так уж они были и нужны, да к тому же он прекрасно знал, что через
полчаса все убранные мешки заменят новыми. Песку нам хватало.
     - Кстати, почему он потом так возненавидел арабов, что там произошло?
     - Что ты имеешь в виду?
     -  Я  слышал, как  он называл арабов  злобными и опасными зверями, хотя
обычно удовлетворялся выражением "ублюдки".
     - Ну и что?
     - Он, наверное,  был  свидетелем  каких-то  зверств арабов, которые его
особенно поразили,  ведь  его трудно  было  чем-то удивить, ты  знаешь,  ему
многое довелось повидать.
     Дебора  обратилась  к  прошлому,  ее  лицо  в  своей  сосредоточенности
напоминало сейчас драгоценную камею.
     - Нет, нет. Рядом с  нашей деревней - вряд ли. Ты же знаешь, мы были на
Юге, и  опасность могла исходить  от регулярных египетских частей.  А с ними
было все в порядке.  Конн всегда общался  с арабами нашей деревни, это  были
хорошие люди. Некоторые из них, как это ни прискорбно, потом уехали.
     - Прискорбно?
     -  Конечно. Мы  хотели  создать собственное государство, а не  проблему
беженцев:  мы  сами были в положении гонимых две тысячи лет. Некоторые арабы
уехали потому, что не верили в нашу победу  и им не хотелось  присутствовать
при нашем поражении. Другие собирались  вернуться позже и получить не только
свои  дома,  но  и наши. А  некоторые нас боялись. Но  мы никогда никого  не
выживали. Никогда. Особенно в  нашей деревне. Кое-кто остался, конечно. Как,
например, вице-президент Кнессета. Он араб. Ты не знал?
     - Нет.
     - Римо, это кое-что о тебе говорит.
     - Что же?
     - Ты не тот, за кого себя выдаешь.
     Римо принял это заявление без комментариев. Дебора переменила тему.
     - Не могу представать, что же он такое мог видеть?
     - Он был импульсивным, Дебби. Можно, я буду тебя так называть?
     - Нет, только Дебора. А почему он стал таким?
     Неожиданно она  зажала себе ладонью рот. Потрясла головой, в глазах был
смех.
     - О, этот невероятный человек! Невозможный.
     - Что такое?
     - Ты же знал Конна Макклири?
     - Да.
     - Я тебе рассказала о самогонном аппарате?
     - Да.
     Римо озадаченно  поглядел на Дебору.  Он должен был сейчас догадаться о
чем-то, и ему этого очень хотелось.
     - Давай же, думай. Ты знал Конна. Как он их называл, какими словами?
     Римо попытался вспомнить, и,  если бы  не так старался, то  вспомнил бы
обязательно.
     - Я точно не помню.
     -  Не  освежит   ли  твою  память  выражение  "дегенеративные  скотские
подонки"?
     - Да. Правильно. Так он их называл.
     - Так какое же самое большое скотство на Земле по Конну Макклири?
     - Убийство ребенка?
     - Это трагедия, Римо. Мы говорим о Конне Макклири. Скотство. Коварство.
     - Скотство? Дегенеративные скотские подонки?
     Он чуть помедлил, а потом как бы спросил, хотя это и не было вопросом:
     - Они разбили его аппарат?
     Дебора коснулась рукой плеча Римо.
     - Египетские самолеты разбомбили его вдребезги. Они заметили укрытие из
мешков  с песком,  уж очень оно было заметно  с  воздуха.  Огонь самогонного
аппарата подсвечивал мешки,  и  они  буквально  светились  в ночи.  Египтяне
ударили всем, чем только могли. "Спитфайерами". Но  как  ты понимаешь,  если
бомбили самогонный аппарат, то некогда было  бомбить укрепления или поселки.
Аппарат, наверное, спас какую-то деревню, но от него ничего не осталось.
     Римо и Дебора сказали в унисон:
     - Дегенеративные скотские подонки!
     - Римо, это надо было видеть.  Еще долго потом  он ни о  чем  больше не
говорил. Дегенеративные  скотские  подонки.  Он попросился  добровольцем  на
фронт в Негев,  но его не взяли. Потом он уехал, и тут начал разгораться ваш
конфликт с русскими. Шпионская война. Он снова  стал работать на вас. Тогда,
я уверена, вы и встретились.
     - Ш-ш, - сказал Римо.
     - Теперь я понимаю, почему ты здесь, и не боюсь тебя. Друг.
     Она протянула руку, и Римо взял ее.
     - Друг, - повторила она.
     Он наклонился, и поцеловал ее в губы. Она ответила на поцелуй.
     - Не сегодня, - произнесла она мягко. Что  не может  быть  сказано  без
того, чтобы не обидеть того, кто жаждет тебя.
     - Ладно, - сказал Римо, - не сегодня.
     - Мы увидимся завтра?
     - Думаю, что мне удастся вырваться.
     - Чушь. Конечно, вырвешься.
     - Возможно, - сказал Римо.
     Он обнял ее и, поднявшись, притянул к себе. Они стояли, сомкнув губы  в
поцелуе. Рука Римо скользнула на блузку, потом - на грудь, нежно ее лаская.
     - Ах ты,  негодник, - прошептала она. - Я на самом  деле не хочу, чтобы
это случилось сегодня.
     - Почему?
     - Потому, что я не хочу, чтобы это было так. Ты пришел, а потом... нет,
не так. Завтра вечером.
     - Ты меня не хочешь?
     - Я хочу тебя с того самого момента, как ты  упомянул имя Конна. У тебя
тогда было прекрасное лицо. И на секунду мы оказалась здесь не одни.
     - Меня чуть не убили там, у коттеджей, когда я смотрел на тебя.
     - Глупый,  смотрел на меня!  Конечно, внешность. Таковы  все мужчины. Я
для тебя только внешность.
     - Да, началось с этого.
     - Римо, я хочу тебя. Сегодня. Очень. Но, пожалуйста, пусть это будет не
так: ты пришел  и  овладел мной. Не  хочу,  чтобы  ты  подумал, что это  так
просто.
     - Ты боишься?
     - Конечно нет. Говорю тебе: завтра вечером.
     - Я могу взять тебя сейчас...
     - Да.
     - И тебе будет неприятно?
     - Мне этого очень хочется, но, пожалуйста...
     Неожиданно резко и настойчиво зазвонил телефон. Римо хотел было вырвать
шнур из розетки, но Дебора, вырвавшись из  его объятий, оказалась у аппарата
раньше. Заслонив собой телефон, она заговорила:
     - Да. Да.  Черт возьми!  Вы уверены?  Другого  выхода  нет? Очень жаль.
Конечно.
     Она положила трубку и склонила голову к плечу:
     - Ничто так не сохраняет целомудрие, как телефон. Завтра, Римо.
     Римо отреагировал по-джентльменски:  аккуратно положив аппарат на левую
ладонь,  ребром  правой  ладони  он разрубил его пополам вместе с трубкой. А
потом  превратил  останки  этого  надоедливого  устройства  в   порошок  под
аккомпанемент стонущего визга разноцветных проводов.
     -  Завтра, - сказал он и швырнул на  пол  то, что осталось  от  шедевра
американской технологии.
     Дебора рассмеялась:
     - О, какой ты сильный и страшный! Ты просто ужасный!
     Она подошла к нему, поцеловала и, словно мальчишку,  стала подталкивать
к выходу.
     -  Ты просто ужас! Ломаешь телефоны, избиваешь хулиганов.  О,  какой ты
грозный!
     Она шутливо стукнула его в живот, поцеловала в  губы со значением "Все,
хватит!" и вытолкнула за дверь,  легко и просто совладав с самым совершенным
оружием в лице человека, будто с детской игрушкой.
     Римо не противился. Он решил не вспоминать о первой встрече с Макклири,
посетившим  его под видом  священника  в камере  смертников. Псевдосвященник
предложил  Римо таблетку  жизни. Это Макклири  организовал  фиктивную казнь,
чтобы переправить Римо в место, считавшееся  мирным санаторием, где начались
бесконечные тренировки.  Макклири допустил глупый промах и стал уязвимым,  а
поэтому должен был быть убит.
     Макклири... Первое задание Римо Уильямса и единственное,  которое он не
выполнил. Макклири, который, лежа при смерти на больничной койке, сделал то,
что должен был сделать  Римо,  вырвав крюком-протезом из  собственного горла
трубки  сохранявших ему жизнь  капельниц. Макклири, этот дурачок,  веривший,
что стоит умереть сегодня во имя будущего, где,  кстати, такие, как он, и не
понадобятся. Макклири, который своей смертью навсегда привязал Римо Уильямса
к  новой  жизни  так  же  надежно,  как  наложенные  опытной  рукой  повязки
прикрывают глубокие раны.
     Римо Уильямс с тех  пор не провалил  ни одного задания.  Римо  Уильямс,
который, если  поступит  приказ, должен пойти с Деборой на прогулку. И убить
ее.
     Но по телефону в Чикаго добрый преподобный отец все еще читал Псалмы, а
Смит дал  ему свободный день, а на дворе стоял бархатный  виргинский август.
Завтрашние день они проведут вместе с Деборой.
     Но тут Нильс Брюстер обнаружил тело доктора Джеймса Рэтчетта.


ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

     Доктору   Джеймсу    Рэтчетту   его   кончина   всегда   представлялась
драматическим событием.
     В юности ему виделась белоснежная больничная кровать. Умирая, он прощал
родителей  и сестру. Иногда  в фантазиях  допускались  вариации: он умирал с
проклятием  на устах и, отказываясь  жить, вырывал из распухшей руки  трубку
капельницы.
     Его мать незамедлительно вскрывала  вены, в  душе  сестры на всю  жизнь
оставалась незаживающая рана. А отец? Пропади  он  пропадом!  Даже  в мечтах
Рэтчетт не мог представить,  что отца может заинтересовать что-то касающееся
его, Джеймса.  Даже в  фантазиях отцу  сообщали  о смерти сына  по телефону,
звонили   в   контору  на  Уолл-Стрит.   Телефонограмму  принимала   холеная
привлекательная  секретарша.  Отцу она  расскажет  об  этом  за  коктейлем в
половине седьмого вечера, прежде чем отправиться в их апартаменты.
     - Вырвал трубку капельницы? - спросит отец. -  Проклял меня на смертном
ложе? Хм... Никогда не думал, что маленький Джеймс способен на такое.
     Такие фантазии посещали Джеймса в возрасте девяти  лет.  В четырнадцать
они  несколько трансформировались: теперь отец лежал на  больничной койке, а
он, Джеймс, вырывал трубку из его  руки, поскольку осознал,  какой  грязной,
мерзкой и волосатой свиньей был его папаша.
     В четырнадцать лет Джеймс начал изготовлять самодельные смеси и угощать
ими приятелей. Раз он угостил соседского мальчишку, который был на пять  лет
моложе. Парнишка три  дня лежал без  сознания, а Джеймса отправили туда, где
он уже не мог потчевать ядом малолеток.
     Его отвезли в  Англию,  в Дорчестер, в  "Билси-Скул" -  заведение,  где
молодые английские  джентльмены проходили  через  гомосексуальную  фазу. Для
Джеймса  это стало не фазой, а чем-то большим. Не имея под рукой химикатов и
оборудования,  он  посвятил  себя  занятиям  теоретической  химией,  которые
продолжил  позднее  в Политехническом  институте  Ренсселэра,  что  в  штате
Нью-Йорк. Оборудования там было  предостаточно, но  он остался верен теории,
поскольку считал ее более чистой и аккуратной.
     Он  получил   ученую  степень  в   Гарварде,  стал  доктором   наук  по
теоретической  химии.  Основное  занятие  принесло  ему  всемирную  славу  и
известность,  а вечернее хобби - три условных приговора  за вклад в развитие
преступности  малолетних. Чтобы сделать  два последних приговора  условными,
потребовались  значительные  расходы,  истощившие полученное  им наследство.
Пришлось  отказаться  от работы  над  докторатом по  математике  и  заняться
преподаванием, то  есть  постоянно  иметь дело с  людьми, аж до пяти часов в
неделю.
     Затем  -  Брюстер-Форум.  Коттедж  был  оформлен  по  его  собственному
проекту. Доктор Брюстер понимал, насколько разнятся вкусы людей, и почему бы
этого не учитывать? Так  доктор Рэтчетт обрел  свой дом, где собирал  иногда
коллег на сеансы  гипноза,  которому  он обучился  еще  в детстве,  ошибочно
полагая, что способности к гипнотическому внушению обеспечат ему бесконечную
череду любовников.
     Вчерашний сеанс  оставил неприятное,  грызущее ощущение:  что-то должно
вспомниться,  но  никак  не  приходит  в   голову.  Сознание  предупреждает:
"Готовься!". Но ничего не происходило.
     Ладно.  Он  выбросит это из памяти, но сперва надо подготовиться. Мысль
не  ухватишь как  мальчишку  за тонкую  шею.  Ее  нужно  измучить, ее  нужно
уговорить. Не обращать на нее внимания. Устроиться без нее поудобнее, и  вот
тогда-то она уберется прочь.
     Доктор Джеймс Рэтчетт  разделся у входа в свою  особую комнату - шедевр
инженерного искусства - полый шар из белого  пластика, под пластиком -  слой
воды,  смягчающий пол  и  стены  на  высоту  человеческого  роста.  Знакомые
Рэтчетта  называли  это  место  "комнатой-маткой",  но  для  него  оно  было
убежищем, логовом.
     Сюда-то он и принес набитую гашишем трубку. Нажатие  кнопки - и  трубка
задымила. Рэтчетт  вдохнул дым  на всю  глубину легких  и задержал  дыхание.
Стали отчетливо ощущаться конечности, как они далеко, как глубоко он вдыхает
дым. Он не выдыхал уже целую вечность, а голова ничего не чувствовала. В ней
было пусто. Тогда он  выдохнул. Просто  для разнообразия. Не потому, что так
было  нужно.  Он  мог  бы  не дышать  часами.  Да.  Вдохнем  поглубже.  У-у,
прохладно. Он прислушался к  прохладе,  ощупал глазами виниловый потолок,  и
неожиданно  белая матка показалась  очень смешной.  Вот  он сидит  здесь,  в
водяном миш-меше.
     - Миш-меш, -  проговорил он вслух и истерически захохотал. - Миш-меш, -
опять произнес он, сожалея о том, что рядом нет  никого, кто мог бы  оценить
его юмор.
     Тут виниловые двери отворились.  И показалась  женщина.  Да.  Настоящая
женщина.  Наверное  она пришла, чтобы затянуться  гашишем.  Он  ей предложит
покурить. Но говорить с ней не станет. Нет, никаких разговоров.
     О, она тоже раздета, и у нее в руке плеть, а там, где у него эта штука,
у нее - светло-коричневатая  клякса. Он ей покажет.  Правда,  эрекции у него
никогда  не получалось.  Но тут  она  начала что-то делать,  и стало  что-то
получаться. И  тогда он  еще раз затянулся гашишем, и тогда... Надрез. Крик.
Какой-то рывок...
     Доктор Джеймс Рэтчетт схватился за гудящий тупой болью п