оказалось,  не знал в точности, какая кошка пробежала между
Эрисоном и Синанджу. Знал только, что было это очень давно.
     -  Как  давно?   Десять   лет?   Двадцать?  Семьдесят?  И  что   вообще
подразумевается у вас под словом "давно"? - не отставала Анна.
     - Три-четыре тысячелетия. Я же говорю - не знаю точно.
     Широко раскрыв глаза, Анна  уронила графин с бренди, который  держала в
руке,  на   толстый  ковер.   Поскольку  ковер  и   хрусталь  были  местного
производства, поверхность графина покрылась трещинами.
     - Н-не понимаю. Как может столько длиться даже смертельная вражда?
     - Дом Синанджу ведет родословную с  тех  времен, когда на земле еще  не
было ни одной из современных цивилизаций, существовала только египетская, да
и  ее  мы,  по-моему, старше на  несколько веков. Вроде бы Чиун  знает этого
Эрисона  или что-то слышал о нем, в общем, они как-то знакомы. И он с самого
начала уверял меня, что с Эрисоном мне самому не справиться.
     - Но ты справился - только не совсем, Римо.
     - Конечно, я же его не убил.
     - Нет. Но и не присоединился к его армии.
     Римо пожал плечами. Как  мог  он присоединиться к какой бы то  ни  было
армии, будучи Мастером Синанджу? Сделать это для него было бы так же сложно,
как изгнать из  своей души, тела, из себя  самого постулаты древнего учения.
Когда-то  он служил в морской пехоте. Сейчас он уже ни за  что не согласился
бы там служить.
     Эмоции Римо  заинтересовали  Анну,  и  ему  пришлось  рассказать  ей  о
свитках,  об  утерянных сокровищах  и о светлом, посыпанном  мраморной пылью
квадрате у стены задней комнаты в сокровищнице Синанджу.
     Он рассказал ей о фресках в римском подземелье, которые - он чувствовал
- связаны с пропавшим богатством. Об их с Чиуном поездке в Рим, о развалинах
храмов, о культах давно забытых богов.
     Анну это, однако, не очень тронуло.
     - Все боги - и  забытые  и не забытые - это пустая трата времени, Римо.
Что же все-таки произошло между Синанджу и мистером Эрисоном?
     -  Да не  знаю я, -  в  который  раз вздохнул Римо. - А  Чиун не  хочет
говорить.  Совсем  свихнулся на  этих сокровищах и твердит, что  Эрисона нам
нипочем не одолеть, если только мы не вернем их обратно.
     - Твоего приемного батюшку  я  тоже  помню  и  скажу тебе:  он еще  тот
мудрец. Наверняка сокровища не  имеют  к этому  отношения, просто  ему очень
хочется снова получить их.  Он сам - величайший  в мире анахронизм, потому и
привязан к разного рода реликвиям.
     - Если Синанджу - анахронизм,  почему  тогда мы можем то,  что не может
никто  другой, как  ты  думаешь?  И если  это - анахронизм,  то почему я  не
марширую сейчас в рядах этих психов? И если...
     - Прости, Римо. Я не хотела обидеть тебя.
     - Да  вовсе  я  не  обиделся!  Просто ты иногда  мыслишь  как  завзятая
коммунистка. То, что наше учение придумано не  вчера, поверь, не  делает его
хуже. Наоборот - оно проверено долгим-долгим временем.
     - Но  ты  же  сам сказал, что у тебя  есть насчет сокровищ  аналогичные
подозрения.
     - Насчет сокровищ - да. Но это другое дело.
     - Конечно, - мудро заметила  Анна, -  ты как его  ближайший родственник
можешь думать что угодно про Чиуна, но если кто-то другой осмелится на это -
я ему не завидую!
     - Ладно, давай о деле. Так где эти ваши чокнутые воители?
     - Могут быть где угодно. Связь с ними давно потеряна.
     -  Чиун  обычно  довольно  точно  определял,  где Эрисон  скорее  всего
появится.  Если сможешь отсюда  связаться со Смитом  - я выйду на  Синанджу.
Слава Богу, туда провели специальную линию.
     Римо не  стал говорить Анне  про  то, что ее  соотечественники пытались
влезть в эту линию на Кубе. К тому же он не был уверен, что сможет правильно
все объяснить - с электронными делами у него всегда было плоховато.
     Для того, кто  через раз проигрывал  битву с электротостером,  вставить
вилку в нужное гнездо - несомненно, большое  достижение. И Римо им по  праву
гордился.
     -  Все наши линии  прослушиваются  КГБ.  Имей это  в виду, когда будешь
звонить в Синанджу.
     - Ты решила предупредить меня? С чего?
     - С того, что хотя в твоей армейской голове и сидит вполне определенное
представление о России,  поверь, наши спецслужбы занимаются  не только  тем,
что  рыщут  по  всему  свету   в  поисках  "жучков",  установленных   вашими
разведчиками.
     - У вас острый язычок, мадам, - улыбнулся Римо.
     - У тебя тоже - время от времени.
     Римо снял телефонную  трубку с рычага.  Старомодный аппарат из красного
пластика еще сохранял характерный резкий запах химии. В ожидании ответа Римо
принялся начищать аппарат рукавом, пока он не заблестел как новый.
     Наконец в трубке раздался голос Смита. Он почти сразу перевел звонок на
Синанджу, не забыв посетовать на то, что все больше времени и средств уходит
на защиту телефонных линий от подслушивания.
     Телефон, по-видимому, обретался все еще в доме пекаря, ибо трубку сняла
дражайшая теща Римо.
     - Я хотел бы поговорить с Чиуном...
     - Пу здесь, рядом со мной.
     - Мне нужен Чиун. Это очень важно, по делу.
     - Но твоя законная жена ждет здесь целыми днями, чтобы услышать хотя бы
слово из твоих уст! Ее глаза полны слез, а чрево ее по-прежнему пусто!
     - Да, да, конечно... Позовите Чиуна, пожалуйста.
     Римо чувствовал,  что внутри  у него вот-вот что-то лопнет. Он натянуто
улыбнулся Анне. Анна улыбнулась в ответ.
     - Я сейчас передам трубку Пу.
     - Пу, умоляю тебя, позови поскорей Чиуна!
     - Там, где  ты сейчас,  с тобой другая  женщина!  -  на привычной  ноте
заныла Пу.
     -  Нет...  слушай,  я звоню  по  делу  и  хочу переговорить  с  Чиуном,
немедленно!
     - Ты еще не  выполнил своих  священных обязанностей, а  уже обманываешь
меня!
     К счастью, Анна не понимала корейского языка, на котором Римо беседовал
с  дражайшей супругой, но  интонацию,  как  всякая женщина, она распознавала
безошибочно.
     Когда наконец на том конце соизволили пойти за Чиуном, Анна спросила:
     - Римо, у тебя в Синанджу подружка, да?
     - Нет, - чистосердечно признался Римо.
     - А кто та женщина, с которой ты только что говорил?
     - А с чего ты взяла, что я говорил с женщиной?
     - Римо,  как мужчины говорят с женщинами, я давно и хорошо знаю. Ну так
кто это?
     - Да не подружка, нет. Никакими амурами там и не пахнет.
     - А кто же она?
     - Моя жена.
     Римо снова взял трубку, к телефону уже подошел Чиун.
     - Эрисон в России, папочка. Собирается начать третью мировую войну. Где
искать его, не подскажешь?
     - Третья мировая  война - это  его  забота,  а не наша, смею  напомнить
тебе. Пока он не сунется в Юго-Восточную Азию, мне совершенно все равно, где
он и что он делает.
     - А мне не все равно. Ну так где?
     - Какая разница, если ты еще не вернул сокровища?
     - Где он, спрашиваю тебя?
     - Так не разговаривают с отцом, Римо.
     - Пожалуйста, скажи  мне, где его найти,  папочка.  Я в России и мне не
хочется в поисках Эрисона рыскать по всей стране.
     -  Если он  находится  на той  территории, что теперь именуют  Россией,
искать его следует в этой...  в  Сибири, кажется. Где между Владивостоком  и
Омском кочуют татарские племена. Он наверняка там: организует этих ничтожных
варваров на преступления, которые они не в состоянии совершить в одиночку.
     - Большое спасибо, папочка.
     - Пу хочет поговорить с тобой.
     - Я, конечно, с ней побеседую, - ответил Римо попрежнему по-корейски, -
но только чтобы сделать тебе одолжение, папочка.
     -  Сделать одолжение -  мне?  Ты и так в  неоплатном долгу передо мной,
Римо. И мне удалось  выжать из тебя обещание оплатить хотя бы ничтожную  его
толику. Не плачь, не плачь, дорогая. Римо вовсе не собирается навлечь вечный
позор на  тебя  и  твоего отца  своим  мужским  бессилием.  Подойди,  милая,
поговори с ним!
     - Римо, я соскучилась по тебе! Приезжай как можно скорее!
     - Угу, - кивнул Римо.
     Повернувшись  к  Анне,  он  спросил,  в  каком  именно  районе  обитают
татарские племена. Чиун сказал, где-то между Владивостоком и Омском.
     Анна развернула на стеклянном кофейном  столике карту  и  нарисовала на
ней круг, по масштабу несколько тысяч миль в диаметре.
     -  Вот  этот район  мы называем кочевой зоной. Интересно,  откуда  Чиун
знает про  нее?  Все правители  России  -  от царских династий до  партии  -
позволяли  этим людям жить так,  как они хотят, предоставляя им  автономию в
рамках государства. Иными словами, мы не трогаем их, они - нас. И каждый год
правительство поставляет для их лошадей и скота  миллионы тонн зерна и сена.
Даже если в стране голод - мы все равно даем им зерно.
     - А почему? - удивился Римо.
     - Потому что не хотим портить с ними отношения.
     - Но если они до сих пор ездят на лошадях, чего же вы их боитесь?
     - Потому что они, Римо, потомки Чингиз-хана и его Великой орды.
     Римо задумался. Монгольского владыку Чингиза в  Синанджу  хорошо знали.
Но... собственно, он лишь один из многих завоевателей. Самый обычный мясник,
находивший удовольствие в разрушении прекрасных городов и уничтожении пышных
цивилизаций.
     - У ваших были с ним какие-то столкновения? - видя замешательство Римо,
спросила Анна.
     - Да не особенно. Кто-то им занимался, и довольно успешно, кажется.
     Отдав по  телефону  все  необходимые  распоряжения  для вылета  в  зону
кочевий, Анна вновь обратилась к Римо:
     - Ты, может быть, не помнишь этого из истории, но Чингиз-хана  никто не
мог победить. Его орда дошла  до самого арабского Востока  и  уже готовилась
вторгнуться в Европу, но почему-то повернула назад.
     -  Угу,  - кивнул  Римо несколько часов спустя, когда  они  садились  в
кабину легкого истребителя "Лисица". - Я вспомнил. Он влез в  Багдад вопреки
предупреждениям Синанджу, и нам пришлось вплотную заняться им.
     - Но ведь Чингиз-хан умер от сердечного приступа!
     - Когда прилетим, я расскажу тебе поподробней.
     У сидевшего впереди пилота зубы от страха выбивали барабанную дробь. Ни
один  из его коллег,  когда-либо  летавших в  эти  дикие степи,  не вернулся
оттуда.  Обнаружить  удалось  только  одного  -  его  останки были найдены у
основания деревянного столба с изображением какого-то идола.
     Римо круто изменил ход мыслей пилота, прижав пальцами нервные окончания
на  его шее и дав ему тем самым  понять,  что собственно смерть - это еще не
самое худшее.
     Приземлился ас воздушных пространств весьма неуклюже. Когда Римо и Анна
выбрались из кабины и, спотыкаясь о мерзлый грунт, отошли на несколько шагов
от машины, самолет  тут  же снялся  с места и  исчез в  облаках. При разбеге
доблестный летун едва не разбил машину. И в ту же секунду, насколько хватало
глаз, со всех  сторон на  горизонте  показались цепочки всадников  в меховых
шапках на маленьких коренастых лошадях.
     Анна, ни слова не говоря, вцепилась в рукав Римо.
     - Вот, - кивнул тот, -  сейчас я  и покажу тебе,  отчего с Чингиз-ханом
случился приступ.
     Всадники, скакавшие в  первых рядах, были уже совсем близко  и гнали во
весь  опор.  Было  похоже,  что пришельцы  станут  добычей того,  кто первым
окажется рядом с ними.
     Передний из всадников, поравнявшись с Римо,  протянул руки, намереваясь
схватить  его за голову:  эта  древняя монгольская игра,  в  которой  призом
служила  голова пленника,  перекочевала некогда  в Индию,  откуда  англичане
вывезли ее под названием "поло".
     Римо легко,  словно кольцо со  штырька  в  игре серсо, сдернул степного
воина с лошади.
     Сунув руку  ему  за  пазуху,  он  легко  проник  сквозь грудину и, сжав
пальцами  сердце,  остановил  его.  Узкие  глаза  монгола  расширились,  рот
раскрылся,  словно в беззвучном крике, короткий стон, не родившись,  умер на
посиневших губах, лицо исказилось, он медленно осел на землю.
     -  Сердечный приступ,  - констатировал  Римо,  указывая Анне  на  тело,
распростертое у его ног.
     Еще двое  всадников подлетели  к Римо почти одновременно, ему  пришлось
сдернуть их  с  седла, работая уже обеими  руками.  Одному из них он  сломал
шейные позвонки, одновременно нанеся на его лицо сеть мелких ссадин.
     - Оспа, - пояснил Римо.
     Второй воин  после быстрых манипуляций  с кровеносными  сосудами мешком
сполз к его ногам.
     - Апоплексия.
     Римо все с  большим увлечением ставил диагнозы. Поймав  еще  одного, он
обхватил  его  ребра  каким-то  змеиным  движением,  через  секунду  суставы
конечностей вспухли на глазах, словно кедровые шишки.
     -  Ревматический  артрит,  -  удовлетворенно  отметил  Римо.  -  Работа
хорошая,  но,  конечно,  не  фонтан.  Вот  Чиун  делает  это  без  сучка без
задоринки. В принципе можно имитировать  почти все болезни, но на это  нужно
время и слишком велик расход энергии.
     Но именно  времени ни  у него, ни у Анны не было. Кольцо всадников было
готово вот-вот сомкнуться вокруг них со всех сторон, и Анна, бывавшая уже не
в одной переделке, из этой, несмотря на присутствие Римо, не видела выхода.

ГЛАВА ОДИНАДЦАТАЯ

     Великий воин Хуак, сын Бара,  внук Хуака Бара Первого, правнук великого
Кара,  родословная  которого уходила  корнями  к  славному  предку  Сар  Ба,
знаменосцу самого Чингиза, носившего на древке знамени девять ячьих хвостов,
был известен  на все окрестные племена как  один  из  лучших наездников. Еще
дальше гремела его слава стрелка - в искусстве попадания в цель из короткого
лука прямо на скаку ему поистине не было равных.
     Не хуже владел он и  кремневым  ружьем, доставшимся ему в наследство от
прадеда, одним из первых принесшего этот трофей после  битвы с армией  белых
людей.
     В  юрте  Хуака  можно было найти  и дуэльный  пистолет,  оставшийся  от
русского  дворянина, которого его славные предки, изловив, посадили  в мешок
со скорпионами.  И винтовку "Энфилд", которую оставили англичане, пытавшиеся
помочь русским захватить кочевья степных племен. И даже  тупоносые автоматы,
подобранные  у трупов  русских солдат;  их батальон  некогда сбился  с пути,
направляясь к южным рубежам Кореи.
     Но любимым оружием Хуака  все же оставался острый короткий меч, которым
он мог отсечь противнику уши еще до того, как тот успевал бросить ему вызов.
     Именно  этот меч крепко  держал в правой руке,  вытянутой перед  собою,
великий  воин Хуак, пятками направляя лошадь в сторону двух странных  белых,
замерших без движения посреди сужающегося кольца всадников.
     Гоня лошадь во весь опор, Хуак упрекал себя  за излишнюю щепетильность.
Пока  он, привстав  в седле, созывал соплеменников  к  атаке  древним боевым
кличем  "Пусть кровь  прославит ваши мечи", от  белых точно  уже  ничего  не
осталось.
     Передние наверняка  уже  успели  доскакать до  пришельцев, вспороть  им
животы, вынуть внутренности, кто-то уже выколол им острием пики глаза, и уже
в чьей-нибудь седельной сумке лежат их половые органы. Небось и косточки  не
оставили для него, прямого потомка Чингиза.
     Вот что бывает, когда  ведешь себя как джентльмен.  И Хуак изо всех сил
нахлестывал лошадку, предки которой тоже восходили по прямой линии к жеребцу
повелителя Великой орды, единственной армии, никогда не проигравшей ни одной
битвы. Но больше он надуть себя не позволит. Хватит этих церемоний,  подумал
он.
     Но когда  он  оказался на расстоянии  полета копья от места  бесславной
кончины  белых,  то не  поверил своим глазам - целые и невредимые, пришельцы
по-прежнему не трогались с места,  а степь вокруг  них была завалена трупами
доблестных братьев Хуака. Острый ум  потомка Чингиза мгновенно подсказал ему
единственное решение, и, призвав на помощь опыт многих поколений наездников,
накапливавшийся с тех пор, как  Великая орда  пересекла Гоби, разрушая все и
вся  на  своем пути,  великий  воин Хуак  дал деру. Никогда еще его пятки не
молотили так быстро по ребрам лошади.
     - Скира! - повис над степью его испуганный вопль.
     На языке кочевников это означало "злой дух".
     Великий воин Хуак  не боялся смерти  и верил в  то, что павший  на поле
брани  вскоре возродится в теле нового воина. Лишь  те, кто трусливо бежал с
поля битвы, умирали подобно  нечестивым псам. Но злой дух, живущий в степном
урагане, способный погрузить бессмертную душу Хуака в сон,  от которого  нет
пробуждения, -  с таким противником ему не совладать. Попадись только Хуак к
нему в лапы, злобный демон навеки оставит его без  коня, без меча, без юрты,
а  главное - без его, Хуака, бессмертного  имени, чтобы тело навсегда забыло
свою прошлую жизнь и не смогло возродиться к новой.
     Разгоряченные  битвой, двое  или  трое братьев Хуака  не  услышали  его
предостережения и  тоже нашли  свой конец в объятиях духа бури. Вот зачем он
привел  с  собой  свою  белокожую  дьяволицу -  чтобы  устроить  ей  пир  из
несчастных душ, обреченных отныне на вечный сон и забвение.
     Молоденький всадник, расслышавший, что кричал Хуак, но ни на секунду не
усомнившийся в том, что их слишком много, чтобы не  одолеть даже духа, одним
движением  коротких  пальцев спустил тетиву - ту  самую, что пела некогда  у
ворот Багдада и каменных стен Московии.
     Нож  Хуака, просвистев в  воздухе,  рассек  артерию на  шее  юнца.  Тот
повалился  наземь, словно старый винный бурдюк, расплескивая по чахлой траве
ярко-красное содержимое.
     Отец юноши, видевший смерть  отпрыска, развернул  коня  и, поклонившись
потомку Чингиза, произнес ровным голосом:
     - Благодарю тебя, брат мой Хуак.
     Отец понимал, что великий воин спас его сына от самого страшного.
     Если бы юноша умер от руки демона, душа его была бы  утеряна навечно. А
теперь  они возьмут тело с собой, похоронят  его согласно обряду, и его  сын
возродится в следующем потомке, который тоже будет, разумеется, воином.
     Душа  мужчины  возрождается  к жизни только  мужчиной,  душа  женщины -
только женщиной.  Веру кочевников не могли поколебать долгие века, прошедшие
со времен триумфа их славных предков.
     Сотни лошадиных тел замерли бурой  массой вокруг  бледнолицых  демонов,
стоявших  в  кольце  из  трупов.  Облака пара,  поднимавшиеся  из  лошадиных
ноздрей, словно туман, висели в холодном воздухе.
     - О  Скира-демон, для  чего ты  явился? Что  можем принести мы в жертву
тебе,  дабы умилостивить  тебя  и упросить покинуть наши  кочевья,  чтобы ты
оставил наши смиренные души, и да встретятся на пути твоем новые?
     - Коняг своих  отгоните. На пятьдесят шагов.  Воняют  они, чтоб их... И
вообще ваша орда смердит, что деревенский сортир.
     Римо  с  трудом  вспоминал слова  древнего  языка, на котором  говорили
кочевники во времена Чингиза.
     - Сколько же языков ты знаешь? - удивленно шепнула Анна.
     Каждый раз, видя Римо за работой, она не могла сдержать восхищения.
     - Черт его знает, - ответил Римо по-английски. -  Когда  читаешь свитки
Синанджу, поневоле пару дюжин выучишь. Свитки-то написаны все на разных.
     - А это был монгольский, наверное?
     - Нет. Во времена Чингиза  орда говорила на своем  языке,  только  ей и
понятном.
     - А слов в этом языке много?
     - Вот  я им сейчас велел отогнать своих вонючих лошадей подальше  - это
примерно  половина  всех слов и  есть. А  другие слова монголам попросту  не
требовались.
     А затем  на языке,  которому обучил  его  Чиун,  когда в  Дейтоне, штат
Огайо, Римо под его руководством осваивал основы  дыхания, снова обратился к
аборигенам:
     - Не  слышали?  Лошадей,  говорю, подальше.  И навоз  подберите. Нечего
пачкать степь. Засранцы несчастные. Дальше, говорю вам!
     Низенький  монгол, спрыгнув с лошади, принялся  прилежно собирать комья
навоза в кожаную сумку.
     - Да не обязательно же  руками... А,  ладно, черт  с ним. Поесть у  вас
найдется  что-нибудь? Хотя если ячье мясо - лучше  совсем ничего не надо.  И
вообще мы не за