а, для меня большая честь быть твоим сыном.
     - Вот еще что, - сказал Чиун.  -  Человек, который не  умеет  приносить
извинения, -  это  не  человек.  Мое плохое настроение  в  ту ночь было лишь
реакцией  на мой страх,  что ты  можешь разбиться.  Ты  спустился  по  стене
великолепно. Пусть даже тебе потребовалось девяносто семь секунд.
     - Ты великолепно взобрался вверх по стене, папочка. И даже еще быстрее.
     - Любой  шмук может  взобраться вверх, сын. - Чиун обожал это еврейское
слово,  означающее  нечто среднее  между придурком  и дерьмом.  И вообще, он
очень часто и не  всегда к месту  вставлял в свою речь подобные словечки. Он
набирался их  от пожилых  евреек,  с которыми очень любил беседовать, находя
общую тему для обсуждения: неблагодарность собственных детей и последовавшие
за этим страдания.
     Последней такой дамой  была миссис Соломон. Они встречались каждое утро
за завтраком в ресторане, выходившем на море. Она постоянно твердила  о том,
как сын отправил ее в Сан-Хуан отдохнуть, а сам не  звонит, хотя весь первый
месяц она просидела у телефона.
     А Чиун признавался ей, что его сын, которого он так любил пятьдесят лет
тому назад,  совершил такое,  о чем  и рассказать было невозможно. И  миссис
Соломон в ужасе закрывала лицо руками, разделяя горе своего собеседника. Она
делала это вот уже полторы недели. А Чиун все не соглашался поведать ей, что
же это такое, о чем и рассказать невозможно.
     Очень удачно, думал Римо, что  никому не пришло в голову посмеяться над
этой   парочкой.  Потому   что  этот  смех  мог  бы  закончиться  серьезными
повреждениями грудной клетки.
     До этого  однажды  чуть  было  не  дошло  дело.  Молодой пуэрториканец,
убиравший се стола грязную посуду,  грубо ответил миссис  Соломон, когда она
заявила, что  эклеры  были  несвежими.  Мальчишка  был  чемпионом  острова в
среднем  весе  среди боксеров-любителей и подрабатывал в отеле  "Насьональ",
ожидая,  пока  придет  его время стать профессионалом. Однажды он решил, что
больше не хочет быть профессионалом. Это было примерно  в то время, когда он
увидел,  как стена стремительно надвигается на него, а блюдце с  недоеденным
эклером летит к морю.
     Миссис Соломон лично  заявила в  полицию о молодом  головорезе, который
напал на милого, доброго, славного пожилого  джентльмена. Чиун стоял рядом с
самым невинным видом, пока санитары несли бесчувственное тело из ресторана в
машину скорой помощи.
     - Каким образом этот юноша  напал  на пожилого  джентльмена? -  спросил
пуэрториканский полицейский.
     - Кажется, он прислонился к нему, - ответила миссис Соломон. Именно так
ей  и показалось.  В  самом  деле,  не  мог  же мистер Паркс  дотянуться  до
мальчишки через стол и бросить  его  в  стену. Он ведь уже такой старый, что
вполне может приходиться ей... ну, скажем, дядей.
     - Я хочу сказать, что сначала услышала, как этот юноша фыркнул, а потом
я  увидела,  ну, мне показалось, что он целует стену, а потом он опрокинулся
на спину. С ним все будет хорошо?
     - Он поправится, - ответил полицейский.
     - Чудесно! - обрадовалась миссис Соломон. - Мой приятель тогда не будет
переживать так сильно.
     Ее  приятель  поклонился  в  традиционной  восточной  манере.  Как  это
очаровательно! -  восхитилась  миссис  Соломон.  Такой вежливый,  кто бы мог
подумать,  что он  уже столько лет страдает оттого, что его сын сделал нечто
такое, о чем и рассказать невозможно. Римо был вынужден прочитать  Чиуну еще
одну лекцию. Эти лекции участились с тех пор, как президент объявил  о своих
планах посетить коммунистический Китай.
     Они сидели на  берегу  Карибского моря,  и  небо над ними стало сначала
красным,  потом серым, потом черным, и когда они  почувствовали, что  вокруг
никого нет,  Римо зачерпнул  пригоршню песка и, пропустив его сквозь пальцы,
сказал:
     - Папочка, никого в мире я не уважаю так сильно, как тебя.
     Чиун,  одетый  в  белое кимоно,  сидел  молча,  словно бы  вдыхая  свою
суточную порцию соли из морского воздуха. Он ничего не ответил.
     -  Бывают времена,  когда мне становится больно,  папочка,  - продолжал
Римо. - Ты не знаешь, на кого мы работаем. А я знаю. И именно потому, что  я
это  знаю, я понимаю,  как важно  нам  не  привлекать  к себе внимания.  Мне
неизвестно, когда  завершится этот  курс  переподготовки и мы разлучимся. Но
пока ты со мной...  Да,  нам очень повезло, что этот мальчишка думает, будто
поскользнулся. И  в  прошлом месяце в Сан-Франциско нам тоже повезло.  Но ты
ведь сам  говорил, что  везение  дается  человеку  легко,  но так  же  легко
отбирается назад. Везение - самая ненадежная вещь в мире.
     Волны размеренно бились о песок, и в воздухе начала ощущаться прохлада.
Чиун негромко произнес что-то, что прозвучало как "клещи".
     - Что? - не понял Римо.
     - Кветчер, - повторил Чиун.
     - Я не понимаю по-корейски, - сказал Римо.
     -  Это  не по-корейски, но  все  равно  подходит.  Это слово использует
миссис Соломон. Это существительное.
     - Я полагаю, ты хочешь, чтобы я спросил, что оно означает?
     - Это не имеет значения. Человек остается тем, чем он является.
     - Ну, ладно, Чиун. Что такое кветчер?
     - Я не уверен, что это можно точно перевести на английский.
     - С каких это пор ты стал иудеем?
     - Это идиш, а не иврит.
     - А я вовсе и  не приглашаю тебя исполнить главную  роль в "Скрипаче на
крыше", или в каком другом еврейском спектакле.
     - Кветчер  - это человек, который  только и делает, что ноет и жалуется
на судьбу, жалуется на судьбу и ноет по самому ничтожному поводу.
     -  Мальчишка из ресторана  не  сможет  ходить без  костылей  еще  много
месяцев.
     -  Мальчишка из ресторана больше не будет  невежливым.  Я  преподал ему
бесценный урок,
     - Урок заключается в том, что он должен держать себя в руках,  когда на
тебя находит одно из твоих настроений.
     - Урок заключается  в  том, что  старших  надо уважать. Если бы молодых
людей,  уважающих  старших,  было  больше, мир стал бы куда  более спокойным
местом.   Это  всегда   было   самой  большой   проблемой  для  человеческой
цивилизации. Недостаточное уважение к старине.
     - Ты  хочешь сказать, что я  не должен с  тобой разговаривать  так, как
разговариваю сейчас?
     -  Ты слышишь то, что хочешь слышать, а я говорю то, что  хочу сказать.
Вот что я хочу сказать тебе.
     - Возможно, мне  придется прервать курс  подготовки  из-за  всего,  что
произошло, - сказал Римо.
     - Ты  будешь делать то,  что  должен делать ты, а я буду делать то, что
должен делать я.
     - Но ты больше не будешь делать то, что сделал?
     -  Я  приму во  внимание  твою  болезненную реакцию  на такой ничтожный
пустяк.
     - А те футболисты - тоже ничтожный пустяк?
     -  Если  человеку  очень  хочется  волноваться,  он  никогда  не  будет
испытывать недостатка в поводах для этого.
     Римо  воздел  руки к небу.  Непробиваемое упрямство  есть непробиваемое
упрямство.
     Чуть позднее зазвонил  телефон.  Вероятно, сигнал отбоя. Сигнал тревоги
поступал до десяти  раз в год, но, если Римо задействовали хотя бы один  раз
из десяти, это уже было много.
     - Слушаю, - сказал Римо.
     -  Сегодня в девять вечера, в казино. Мама будет там, - произнес голос,
и раздались гудки.
     - Какого черта? - полувопросительно выругался Римо.
     - Ты что-то сказал?
     - Я сказал, что это стадо баранов ведет себя в высшей степени странно.
     - Обычная американская манера, - счастливо объявил Чиун.


ГЛАВА ПЯТАЯ

     Казино было похоже на большую гостиную, где в полумраке то тут, то  там
раздавались приглушенные возгласы.  Римо прибыл ровно в девять часов вечера.
Он смотрел  на часы  сорок  пять  минут  назад  и  теперь  хотел  проверить,
насколько  точно его внутренние часы отсчитывают минуты.  Сорок пять минут -
идеальный  срок для этого, поскольку они состоят из трех коротких  периодов,
служивших для Римо единицей исчисления времени.
     Входя  в  казино,  он глянул на секундную  стрелку часов. Он ошибся  на
пятнадцать секунд. Неплохо. До Чиуна далеко, но все же неплохо.
     На Римо  был темный  двубортный костюм,  голубая рубашка и  темно-синий
галстук. Манжеты рубашки были  на пуговицах - Римо никогда не носил запонок:
лишний металл, болтающийся независимо от тела, сковывал его движения.
     -  Где  самые  маленькие  ставки?  -  спросил  Римо  у  пуэрториканца в
смокинге, чей важный вид ясно показывал, что он здесь работает.
     - На  рулетке, -  ответил  тот и  показал рукой на два  стола у  стены,
окруженные  группой людей,  ничем  не  отличающихся  от других  людей вокруг
других столов. Римо легко проскользнул сквозь толпу, по пути заметив, как по
соседству орудует карманник, и привычно  оценил технику его  работы. Слишком
дергается - никуда не годится.
     До его ушей донесся шум  спора по поводу размера ставок, и по характеру
спора он понял, что доктор Смит тут.
     - Минимальная ставка - доллар, - твердил крупье.
     - Послушайте, я купил фишки  по  двадцать пять  центов,  и  вы  мне  их
продали. Тем самым мы с вами заключили  обоюдный договор. Если  вы  продаете
фишки  по двадцать пять центов, то, значит, тем самым, признаете возможность
ставок по двадцать пять центов.
     -  Порой  мы  позволяем  ставить двадцать  пять центов.  Но не  сейчас.
Минимальная ставка - доллар, сэр.
     - Это возмутительно. Я хочу говорить с менеджером.
     Двое служащих казино о чем-то шепотом  посовещались,  и наконец один из
них сказал:
     - Если желаете,  сэр, вы можете  прямо  сейчас обменять  свои фишки  на
наличные. Или, если вы по-прежнему настаиваете, вы можете поставить двадцать
пять центов.
     - Отлично, - удовлетворенно произнес человек с угрюмым выражением лица.
- Начинайте.
     - Вы сделаете свою ставку сейчас?
     - Нет, я хочу сначала посмотреть, как вращается колесо.
     - Хорошо,  сэр,  -  сказал крупье, и,  когда  все ставки  были сделаны,
запустил рулетку.
     - Добрый вечер, сэр, - произнес Римо, наклонившись к  доктору  Смиту  и
легонько погладив его пиджак. - Проигрываете?
     - Нет, а  выиграл семьдесят пять  центов. Кто  бы  мог  подумать -  как
только начинаешь у них выигрывать, они тут же пытаются изменить правила.
     - Вы уже давно здесь?
     - Час.
     - Ага, - Римо сделал вид, что вынимает из своего кармана пачку банкнот,
которую  только  что вынул  из кармана доктора Смита.  Он быстро  перелистал
купюры -  больше двух тысяч  долларов.  Римо  накупил  целую  гору фишек  по
двадцать пять долларов. На все две тысячи. И ковром рассыпал их по столу.
     - Что вы делаете? - изумился доктор Смит.
     - Играю, - ответил Римо.
     Шарик, слегка  подпрыгивая,  покатился по  кругу и остановился.  Крупье
сразу же начали  сгребать в  кучу фишки и выплачивать выигрыши. Римо остался
почти при своих.
     И снова он раскидал фишки по столу. И сделал так еще пять раз, наблюдая
как сдержанный гнев проявляется на лице доктора Смита.
     Сумасшедший,  решили крупье и не стали требовать  от Римо, чтобы он  не
превышал предельную ставку на один  номер -  двадцать пять долларов. И  вот,
когда на шестом кону,  Римо поставил сотню на номер двадцать три, и  он-таки
выпал, Римо получил три с половиной тысячи чистыми.
     Он  обменял фишки на  наличные и ушел, сопровождаемый доктором  Смитом.
Они направились  в ночной клуб при гостинице - там будет шумно, и, если  они
сядут поближе к сцене, то смогут  поговорить так,  что никто не  подслушает.
Важно  только повернуться  лицом  к  источнику шума  - это идеальный  способ
скрыть от посторонних ушей содержание своего разговора.
     Когда они наконец уселись так, что любой  сторонний  наблюдатель  решил
бы,   что  они  внимательно  разглядывают  подпрыгивающие  на  сцене  груди,
обрамленные  блестками  и  освещенные  ярким неоновым  светом,  доктор  Смит
сказал:
     - Вы  дали тому типу на чай сто  долларов.  Сто долларов чаевых! На чьи
деньги вы играли?
     - Ой,  простите, - спохватился Римо. - Черт побери, я  чуть не забыл. -
Он  вынул из  кармана пачку  денег  и  отсчитал  две тысячи.  - На  ваши,  -
невозмутимо сказал он. - Вот, возьмите.
     Смит ощупал пустой  карман  и взял деньга без излишних комментариев. Он
решил переменить предмет беседы.
     -  Вы,  вероятно,  удивлены,  что  я  встретился  с вами напрямую,  без
соблюдения обычной процедуры.
     Именно  этим  Римо  и был  удивлен.  Первым  шагом  должно  было  стать
объявление  в  утренней  газете.  Вслед  за  этим он  должен был  вылететь в
аэропорт  имени  Кеннеди первым рейсом,  после шести  часов утра. Потом  ему
нужно было зайти в туалет, ближайший к стойке  компании "Пэн-Эм", подождать,
пока  там никого  не будет,  и  сказать  самому себе что-то насчет цветов  и
солнца.
     Затем из одной из кабинок ему протянут бумажник. Он обязан первым делом
проверить,  цела ли  на  нем  печать.  Если нет, он  должен убить  человека,
протянувшего  ему  бумажник. А  если  цела,  Римо  следует  отдать ему  свой
бумажник и  уйти. При  этом  человек в туалете  не должен  увидеть его лицо.
Потом ему надо открыть  бумажник  и получить не только новые документы, но и
инструкцию, где ему встретиться со Смитом.
     На этот раз Смит впервые вышел на личный контакт с ним.
     - Да, меня это удивляет.
     -  Ладно,  у  меня нет  времени обсуждать  этот  вопрос.  Вам предстоит
встретить одну  китаянку  в  аэропорту  Дорваль  в  Монреале.  Ваша  легенда
следующая: вы ее  телохранитель,  приставленный к  ней  секретными  службами
Соединенных  Штатов.  Вы  будете  постоянно  при  ней, пока  она  занимается
поисками генерала Лю. Поможете  ей  найти  его,  если  сможете.  На все  это
осталось шесть дней. Когда  вы найдете  генерала Лю, вы будете  охранять его
жизнь, пока оба они не вернутся благополучно в Китай.
     - И дальше?
     - Что дальше?
     - В чем заключается мое задание?
     - Это и есть ваше задание.
     -  Но меня не готовили к  работе  телохранителя.  Это не  входит в  мои
функции.
     - Я знаю.
     - Но ведь именно  вы постоянно подчеркивали, что я должен делать только
то, что входит в мои функции. Вы сами говорили,  что  если  я захочу сделать
для правительства еще  что-то,  мне лучше всего  вызваться помочь  городским
ассенизаторам. Это ваше выражение.
     - Я помню.
     - Доктор Смит, все это ужасно глупо. Непрофессионально.
     - В некотором смысле, да.
     - В каком смысле - нет?
     -  В  том  смысле, что мы находимся всего  в нескольких шагах  от мира.
Прочного и продолжительного мира для всего человечества.
     - Это еще не причина изменять мои функции.
     - Это решать не вам.
     - Это самый легкий и самый вонючий способ убрать меня.
     Смит не отреагировал на это высказывание.
     - Вот еще что, - произнес он.
     - Что еще?
     Рев  труб  затих  и  уступил  место   более  тихой  и  нежной  мелодии,
сопровождающей новый поворот в  процессе раздевания на сцене. Двое мужчин за
столом  внимательно следили за ходом шоу. Они  молчали,  ожидая, пока  трубы
заревут снова.
     - Чиуна  возьмете с собой. Вот  почему мне  пришлось встретиться с вами
здесь. Он  будет  выступать  в роли вашего  переводчика  - он  ведь  говорит
по-китайски, причем владеет как кантонским, так и мандаринским диалектом.
     - Извините, доктор  Смит, но это меняет дело.  Это невозможно.  Чиуна я
взять с собой не могу. Во всяком случае, ни  на какое задание,  связанное  с
Китаем. Ой ненавидит китайцев почти так же сильно, как и японцев.
     - И все же он профессионал. И был профессионалом с самого детства.
     - Он  был также  и корейцем из  деревин Синанджу с  самого  детства,  Я
никогда раньше не замечал,  что  он кого-то ненавидит  - до тех пор, пока не
было объявлено о предстоящем визите китайского премьера в США. Но я вижу его
ненависть  сейчас,  хотя  помню,  как  он  сам  учил меня,  что  гнев  плохо
сказывается на профессионализме. - Слово "непрофессионализм"  в словаре Римо
было  одним из самых  ругательных. Когда твоя жизнь зависит от  правильности
каждого шага, непрофессионализм становится поистине смертным грехом.
     - Послушайте, - отмахнулся Смит, - азиаты всегда дерутся друг с другом.
     - Это их от кого-то отличает?
     -  Ладно,  ладно. Но ведь  люди его клана состояли на службе у китайцев
многие столетия.
     - И он их ненавидят.
     - И все же принимал их деньги.
     - Вы хотите убрать меня. До сих пор вам это не удавалось. Но  рано  или
поздно вы это сделаете.
     - Вы беретесь за задание?
     Римо  помолчал  немного, пока  новые  ладно  скроенные  бюсты  на ладно
скроенных бедрах под ладно скроенными юными лицами строем  выходили на сцену
для участия в каком-то новом, геометрически правильном танце под  медный рев
труб.
     - Итак? - переспросил Смит.
     Они берут человеческое тело,  прекрасное человеческое тело, упаковывают
его  в  блестки,  в  неоновые  огни,  в  шумовое  сопровождение,  заставляют
маршировать,  и  все это  выглядит препохабно.  Они  пытаются  угодить самым
низменным вкусам, и это им удается на все сто процентов. И  за всю эту грязь
он должен отдавать свою жизнь?
     Или,  может  быть,  за  свободу слова?  Должен  ли он  встать по стойке
"смирно"  и отсалютовать этому знамени? Он вовсе не  желал слушать тот бред,
который  несли  все  эти  политики, ораторы  и проповедники. Все эти  Джерри
Рубины, Эбби Хоффманы и преподобные Макинтайры.
     И что такого ценного в свободе слова?  Его жизнь стоит больше, чем весь
их треп.  А  конституция?  Это просто  набор  словесной  шелухи, которой  он
никогда особо не доверял.
     Он  -  и в этом заключалась тайна  Римо - готов был  жить  за  КЮРЕ, но
отнюдь  не  умирать за эту  организацию.  Умирать глупо.  Именно поэтому, на
людей, которым  предстоит умереть, напяливают  военную форму,  и  заставляют
оркестры  играть  марши. Видели  вы когда-нибудь, чтобы люди под звуки марша
шли в спальню или в ресторан, где их ждет прекрасный ужин?
     Вот почему у  ирландцев  такие  замечательные  военные песни и  великие
певцы. Вроде этого  - как его звали? - певца в клубе на Третьей авеню, - где
стояли  слишком мощные  усилители.  Брайан  Энтони.  Он  мог  своими песнями
породить в вас желание маршировать, И вот почему, как знает любой разведчик,
Ирландская  республиканская  армия  не  идет  ни  в  какое  сравнение  ни  с
"мау-мау", ни с какой  другой террористической организацией. Не говоря уже о
Вьетконге. Ирландцы видят в смерти высшее благородство. Они и умирают.
     Брайан Энтони и его щедрый и счастливый  голос! А тут Римо вынужден был
слушать  весь  этот  рев в то время, как сердце его  готово  было  воспарить
вместе с парнями  в хаки.  Вот за что можно умирать. Только за песню - ни за
что другое.
     - Итак? - снова спросил Смит.
     - Чиун исключается, - ответил Римо.
     - Но вам же нужен переводчик.
     - Достаньте другого.
     -  Информация  о  нем  уже  пошла.  У  китайской разведки  имеется  его
описание. И ваше тоже. Вы фигурируете как агенты спецслужб.
     - Великолепно. Вы все решили заранее, не так ли?
     - Ну? Так вы возьметесь за это задание?
     -  Уж не хотите ли вы  сказать, что я  могу отказаться, и никто обо мне
плохо не подумает?
     - Не говорите глупости.
     Римо заметил  парочку из Сенека-Фолз, штат  Нью-Йорк. Он  уже  видел их
раньше -  тогда  они были с детьми.  Сегодня была их ночь  греха, а эти  две
недели  на  курорте  - как блестящая жемчужина,  обрамленная одиннадцатью  с
половиной месяцами их  обыденной жизни. А  может,  наоборот - эти две недели
только давали дополнительный  импульс, а настоящую радость  они испытывали в
остальное время? Впрочем, какая  разница? У  них были  дети, у  них был свой
дом, а у Римо  Уильямса ни дома, ни детей  не могло  быть  никогда - слишком
много времени, денег и риска ушло на создание