ась крикнуть,
но ей тотчас же засунули в открытый рот кляп из резиновой шапочки.
     -  Да здравствует героическая борьба  арабов за  свободу! И  африканцев
тоже, - добавил Башмар, расстегивая штаны своего комбинезона.
     Зава почувствовала, как ствол  пистолета отдирает  пуговицы с ее  юбки.
Единственные звуки, которые она теперь слышала,  - это скрип резины  во рту,
гул в голове и треск отлетавших пуговиц.
     В глазах у нее поплыла  желтая пелена. Ствол пистолета сильнее прижался
к ее горлу. Она почувствовала, как живот обдало порывом теплого воздуха. Она
попыталась  оказать сопротивление,  но  ноги ее по-прежнему держали  крепко,
словно в тисках. Прежде чем раздался  вопль, она  услышала  треск  сдираемых
трусиков.
     Сначала она решила, что кричала сама. Но затем поняла, что во рту у нее
по-прежнему находится вонючая резина. Внезапно железо перестало давить ей на
горло, и  Зава услышала короткий  стук очереди из автомата с глушителем. Она
вдруг поняла, что ничто не мешает ей сесть, и села. Первое, что бросилось ей
в глаза, - террорист, который стоял на коленях и  с удивлением смотрел туда,
где  еще  недавно  у него  были кисти  рук, а  теперь остались  два  красных
обрубка, из которых на правую ногу Завы лилась кровь.
     Зава  почувствовала,  что  и  левая нога  ее также  свободна, -  второй
террорист был занят тем, что пытался удержать свои внутренности, которые так
и норовили выпасть из живота.
     Зава увидела, как между двумя террористами промелькнуло какое-то желтое
пятно, затем обогнуло  Абуликту Мороку Башмара, который  застыл  на месте со
спущенными штанами.
     Недолго думая, Зава выхватила маузер и, нацелясь между ног руководителя
диверсантов, выстрелила. Тот завертелся волчком,  и на  его  лице  появилось
удивленное выражение  человека, который вдруг  понял, что он смертен.  После
этого Башмар упал на землю и больше не шелохнулся.
     Наступила  тишина.  Зава  неуверенно обернулась  и  увидела  четвертого
террориста,  а точнее  сказать,  то,  что  от  него  осталось, поскольку  он
каким-то  непостижимым  образом ухитрился сунуть дуло своего автомата себе в
рот и нажать на спуск.
     Вытащив наконец изо рта резиновый  кляп, Зава  глянула  через  ветровое
стекло джипа. Перед джипом стояли Римо и Чиун.
     Чиун скрестил руки на груди,  спрятав кисти в рукава своего золотистого
кимоно. Римо небрежно прислонился к капоту джипа и дул на пальцы левой руки.
     Зава   Фифер  кое-как  завернулась   в  разорванную  юбку  и,  сев   на
водительское место, присвистнула.
     - Добро пожаловать обратно, - только и сказала она.
     Пока  Римо вел джип обратно в  Тель-Авив,  Зава  молчала, съежившись на
заднем сиденье. Наконец она зашевелилась и сказала:
     - А вы были правы.
     - Еще бы, - сказал Чиун.
     - Я думала о том, что вы тогда  сказали, - продолжала Зава, не  обращая
внимания на слова Чиуна, - и решила, что вы были абсолютно правы.
     Они сами предали  погребению  останки диверсантов.  Для  этой  цели  им
понадобились лопата, несколько камней  и большой курган из песка. После чего
они поспешили убраться от Мертвого моря.
     - Я  тоже  думал о том, что тогда сказал Чиун,  - подал голос Римо. - И
ты, конечно, был  прав. Никто не  должен  заполнять  вселенную гамбургерами,
иначе фирма "Звездный мир" собьется с ног, доставляя кетчуп.
     -  Не обращай внимания  на  пачкуна,  молодая  особа,  -  сказал  Чиун,
оборачиваясь  назад,  где  сидела, завернувшись  в одеяло,  Зава.  -  Он  не
настолько умен, чтобы понять мудрость Синанджу.
     - Космические корабли будут носиться с грузом пикулей и лукового соуса,
- продолжал как ни в чем не бывало Римо.
     - Тем  не менее,  -  продолжал  Чиун, -  мало  признать  справедливость
сказанного. Ты должна еще и извиниться.
     - За что? удивилась Зава. - Что я такого сделала?
     - Ты ужасно обошлась с тем человеком. Это просто какой-то кошмар.
     Зава села прямо, глаза ее заблистали.
     - Как? Вас удивляет, что  я убила его?  Этого негодяя? Что же  мне было
делать с этим мерзким арабом?
     - Дело не в том, что ты убила его,  - спокойно отвечал  Чиун. -  Дело в
том,  как  ты убила его. Есть неверные  способы, и есть мудрость Синанджу. Я
просто  разочарован.  Ты   явно  подавала  надежды.  Зачем  же  все  портить
пистолетом?
     Зава снова откинулась на спинку сиденья.
     -  И он учит меня здравому смыслу, - пробормотала она.  - Она поглядела
на темную пустыню, потом спокойно продолжила: - А знаете, вы правы. Пистолет
все опошлил.  Мне  надо  было  убить  его  собственными руками. Ведь  просто
поразительно, чего добились мы в этих краях трудом наших рук.
     Чиун кивнул, а Римо наклонился к нему и прошептал:
     - Не сейчас, Чиун. Немного погоди. Сейчас не время.
     - Сейчас как раз самое время, - парировал кореец. - Продолжай, - сказал
он Заве.
     Зава по-прежнему смотрела на темную пустыню.
     - Это моя родина, -  говорила она. - Это земля моего отца.  Он сражался
за нее и обрабатывал ее. Он строил на этой земле.  И она  его убила. Сначала
убила его внутренне. Он воевал пять  дней в неделю. Вы не представляете, что
это такое:  прощаться каждую  неделю  со  своей  семьей  -  и,  может  быть,
навсегда.
     Римо повернул руль, чтобы остановить джип у обочины, но Чиун сказал:
     - Поезжай дальше.
     - Это-то  и  убило  мою  маму, - продолжала  Зава. - Мой отец... -  Она
задумалась  на  мгновение,  потом  продолжала:  -  Она  была  очень  сильной
женщиной. Ее  единственная  ошибка заключалась  в том, что  она любила моего
отца сильнее, чем  Израиль. Когда  его  разорвал  снаряд  из построенного  в
России танка, в ней самой  все вдруг  умерло. От него же ничего не осталось.
Не то чтобы в гроб, в конверт было  нечего положить.  Ну а мама  умерла  три
месяца спустя.
     Внезапно Зава рассмеялась - пронзительно, почти истерично.
     - Понятия не имею, зачем я вам все это рассказываю.  Это ведь секретная
информация.
     Ни Римо, ни Чиун не сказали ни слова.
     Зава перестала улыбаться, посмотрела на потолок джипа и сказала:
     - Мой  жених  с  детства  работал на военном объекте.  Делал  бомбы.  В
прошлом месяце его не стало. Он  погиб, когда террористы подложили мину. Я и
члены  моей семьи постоянно оказываемся не там и не в то время. Все,  кого я
любила,  погибли... Вот я и решила  посвятить свою жизнь  защите...  -  Зава
замолчала, так и не договорив фразы. - Извините. Я что-то разболталась...
     Римо посмотрел  в зеркальце.  Он увидел глаза  Завы.  В них не  было ни
слез,  ни  боли, ни теней прошлого.  Это  были глаза профессионала.  Никаких
надежд, мечтаний, грез. У него были точно такие же глаза.
     - Ну а насчет бомб можете не беспокоиться, решил обрадовать  ее Римо. -
Они находятся под весьма надежной охраной.
     - Что вы, американцы, в этом понимаете? - вдруг вспылила Зава.  - У вас
случается война раз в двадцать лет, да и то вы воюете на чужой территории. А
потом сидите в креслах  и рассуждаете о том,  как это было ужасно. А для нас
война -  это  жизнь.  Вопрос  выживания. Враг  превосходит  нас в  численном
отношении  втрое. Война идет  на нашей земле, и  умирают  наши братья.  Я бы
убила кого угодно и сколько угодно, если бы только это могло  положить конец
войне.
     Она говорила,  едва  сдерживая  себя.  Потом  замолчала. По  содержанию
монолог ее был страстным, но в голосе страсти не было. Реальность уничтожила
эту страсть.
     - Ты расстроена, - сказал Чиун. - Приляг лучше и немного отдохни.
     Она беспрекословно подчинилась. Чиун положил  свои  худые тонкие ладони
ей на лоб и сказал:
     -  А теперь  спи.  И помни: рая  нет ни на востоке,  ни на  западе. Все
внутри тебя.
     Римо вел машину по плоской, как стол, пустыне, представляя себе царство
невидимой смерти вокруг.  Он проехал мимо лунных  кратеров среди  камней. Он
проехал  мимо  дорожных  знаков,  гласивших  "Хамекеш-хагодол"   -  "Большой
кратер". Он миновал огромную  пропасть,  которая сверкала под луной розовым,
желтым и фиолетовым цветами. Нога Римо нажала на педаль акселератора.
     - Ты водишь машину как и прыгаешь, - сказал Чиун. - То есть плохо.
     - Она спит? - осведомился Римо.
     -  Ты  считаешь, что я потратил  десять минут, чтобы она не заснула?  -
спросил Чиун.
     Римо ехал и думал  о  последних словах Завы: "Я бы  убила кого угодно и
сколько  угодно,  лишь бы  только  положить  конец этой войне".  Он решил не
выпускать ее из поля зрения. Потом он обернулся к Чиуну.
     - Неплохая девушка, - сказал он, кивнув головой в сторону спящей Завы.
     -  Неглупая молодая  особа, - согласился Чиун. - Я бы тоже расстроился,
если бы мне случилось убить человека из огнестрельного оружия.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

     Это была тяжелая работа.  Она  никогда не  была легкой и отнимала очень
много  времени.  Но человек знал, что рано или поздно дело будет  сделано, а
ради хорошего  дела стоит немного и  подождать. Ради  хорошего дела стоит не
только ждать, но и трудиться, рисковать жизнью, убивать.
     Из  ванной  вышел  человек  среднего  роста,  худощавый  и  с  широкими
запястьями. Он был в чем мать  родила.  Вымыв руки, он направился к стенному
шкафу, вытирая их  на ходу.  Затем он подошел к  большому зеркалу, в котором
мог видеть себя в полный рост.
     "Неплохо, неплохо",  -  думал  он. Для своих  лет  он  выглядел  просто
здорово.  Пластическая  операция  чудесным  образом  изменила  лицо:  слегка
выдавались скулы,  исчезли глубокие морщины вокруг карих глаз и  тонкогубого
рта. Да, операция  омолодила его  лицо, а  постоянные  физические упражнения
держали в форме  руки и  ноги и помогали сохранять  стройную осанку.  Такую,
какая приличествовала  человеку, некогда бывшему майором  Хорстом Весселем в
нацистской армии, а точнее, в ее элитных частях - СС.
     Бывший  майор   Хорст  Вессель  одевался  и  вспоминал  приятные  годы,
проведенные  им   в  фатерлянде.  Германия   всегда  заботилась  об   умных,
образованных,   утонченных  людях.  Его   нынешняя   работа  в   израильском
правительстве служила  лишним тому  подтверждением.  Опыт  и  знания  всегда
вызывали уважение, даже  у  противника. Разумеется,  израильтяне  понятия не
имели, кто он такой на самом деле, а также кем он был в прошлом.
     Человек, который был самым молодым нацистским офицером среди занимавших
ответственные посты во время второй мировой войны, внимательно оглядел себя.
Он уже был при полном параде.
     Предпоследнее,  что  он  сделал, выходя  из  комнаты,  - надел  на  шею
медальон. Последнее - плюнул на него - еврейский символ жизни.
     Худощавый  человек  с  широкими  запястьями  ехал  в  джипе  на  юг  от
Тель-Авива, направляясь в маленький городок Реховат.  Там он отыскал большое
серое приземистое здание, поставил машину на автостоянке и вошел внутрь.
     Человек  шагал по гулкому,  вымощенному кафелем полу, не скрывая своего
отвращения. Пот градом катил по его крепкому осанистому телу. Он  вспоминал,
как шел, чеканя  шаг, по  мраморным, убранным шелком залам прохладной осенью
1943 года. Тогда он  должен был впервые  встретиться со Спасителем Германии.
Он  совершал  первый  из  своих многих  визитов  к  величайшему человеку,  к
блестящему тактику, к несравненному вождю. Именно ради этого вождя сейчас он
громыхал израильскими военными ботинками по кафелю. Его  холеная голова лишь
на несколько дюймов не доставала до кафельного же потолка. Унылые  стены  из
шлакобетона сильнее заставляли бывшего Хорста Весселя  вспоминать прекрасные
картины,   роскошные  ковры  и  изыски  архитектуры,  которые  ему  довелось
созерцать в юности. "Роскошь приличествует лишь великим людям", - думал он.
     Тот, кто когда-то был Хорстом Весселем,  твердо верил: человек живет  в
такой  обстановке,  какую заслуживает.  Не удивительно,  что  евреи  живут в
пустыне!
     Когда он подошел к ряду  дверей, то перестал думать  о прошлом. Услышав
молодые голоса, пробивавшиеся через щели под дверями, он только презрительно
улыбнулся. Подонки! Смейтесь, смейтесь. Скоро вам будет не до смеха.
     Человек,  который   был  когда-то  Хорстом  Весселем,  представил  себе
недалекое  будущее.  Мир  в хаосе. Народы  в  смятении.  Вместо  кафеля,  по
которому  он ступал,  будут  руины,  зараженные  радиацией.  Ему  захотелось
засмеяться от радости.
     Он  нашел нужную комнату справа по  коридору. Человек, который когда-то
был  Хорстом  Весселем,  открыл дверь, вошел  и  оказался в длинной комнате,
заполненной  лабораторными  столами,   на  которых   громоздилось   какое-то
химическое оборудование.
     У дальнего стола стоял человек, опустив голову в раковину.
     Когда-то  его звали Фриц  Барбер. Его  рвало.  Он почти  весь  исчез  в
раковине,  виден  был  лишь запачканный лабораторный  халат и руки, усеянные
старческими пигментными пятнами, судорожно вцепившиеся в края раковины.
     Человек,  который  когда-то  был  Хорстом   Весселем,  звонко   щелкнул
каблуками, поскольку,  кроме него и блюющего,  в комнате никого не было.  Но
человек,  который когда-то был  Фрицем  Барбером, так и не поднял головы. Он
продолжал свое занятие.
     На столах лежали хирургические инструменты: острый скальпель, резиновые
перчатки  и металлический зонд. Рядом с этими инструментами стоял поднос,  в
котором находилось нечто напоминающее зародыш свиньи.
     - Нет больше сил,  - простонал человек,  которого  когда-то звали  Фриц
Барбер. Он наконец оторвался от  раковины и тяжко сел прямо на пол. Это  был
толстый лысый  человек. Его  подбородок и  грудь были в остатках  вчерашнего
обеда.
     - Нас  никто не может подслушать? - спросил у него тот, которого раньше
звали Хорст Вессель.
     - Нет, конечно, - сказал толстяк,  сидевший на полу. У  него на  халате
была приколота карточка, на которой значилось: "Доктор Мойше Гаван".
     - Тогда говори по-немецки, - рявкнул худой человек, - и встань, когда к
тебе обращается старший по званию.
     - Да, слушаюсь,  - промычал толстяк  и с трудом  поднялся на ноги. Лицо
его было совершенно зеленого цвета. Толстяк-коротышка с лысиной в обрамлении
седых  волос.  Он  был  совершенно  не  похож  на  того  Фрица Барбера,  что
свирепствовал три  десятилетия назад. Но теперь  он был доктор Мойше  Гаван,
сотрудник Вейсмановского научно-исследовательского  института. Он преподавал
биологию  и  обучал  евреев  расчленять свиные  зародыши,  а также  отличать
мальчиков от девочек. Времена изменились.
     -  Хайль Гитлер,  -  тихо сказал толстяк,  выкидывая руку в  нацистском
салюте.
     - Хайль Гитлер! - резко отвечал вошедший. - Что все это означает?
     -  Разделываем поросят,  -  вяло улыбнулся  толстяк.  - Я не создан для
такой работы.  В фатерлянде я был физиком. Что я понимаю в лягушках, червях,
креветках...
     Он замолчал и снова лицо его стало зеленеть.
     - Будете  делать что  вам  прикажут! - рявкнул худой,  подходя  ближе к
толстяку. - Мне недосуг выслушивать ваши жалобы по пустякам. Вы достали  то,
что нужно?
     Толстяк выпрямился и кивнул. Он едва доставал худому до плеча.
     - Да, конечно. Потому-то я здесь и оказался. Формально я пришел,  чтобы
проверить, как студенты справились с заданием...
     Лицо толстяка стало багроветь.
     -  Хватит,  - перебил  его  человек,  которого  когда-то  звали Хорстом
Весселем. - Несите его сюда. У меня мало времени.
     - Да, слушаюсь, - закивал  головой толстяк.  -  Сейчас,  -  и шаркающей
походкой направился к своему столу.
     Человек,  у   которого   было  мало  времени,   равнодушно  смотрел  на
разделанного поросенка.  Затем он осторожно  завел  руку за спину  и, взяв с
соседнего   стола  скальпель,  спрятал  его  в  рукав.  Послышалось  сопение
возвращающегося толстяка.
     Тот, кто  именовался теперь доктором  Мойше  Гаваном,  держал  в  руках
небольшую  черную  коробку  размером с  книгу в бумажной обложке. Он  нес ее
словно королевские  регалии.  На  пухлом лице играла гордая  улыбка. Толстяк
передал коробку худому.
     - Это он? - осведомился худой.
     - Да,  - услышал  он поспешный  ответ. -  Я достал  самый  маленький из
существующих, но он в состоянии взорвать атомный заряд или по радио,  или  с
помощью  часового  механизма.  Этот   прибор  не  боится  никаких   защитных
приспособлений.
     Человек, которого когда-то звали доктором Весселем, взял из рук доктора
Мойше Гавана коробочку и стал осторожно ее разглядывать.
     -  Незачем  быть  таким нежным, - сказал  доктор. - Все  сделано  очень
прочно и надежно.
     -  Я  не  нежничаю!  -  вспыхнул  худой.  -  Я  просто  внимательно все
рассматриваю. - Оглядев  коробку  со  всех  сторон,  он  спросил: -  Значит,
устройство сработает?
     - Сработает, - откликнулся толстяк.
     Тридцать лет они строили  планы. Тридцать  лет они старались ничем себя
не  выдать. Тридцать  лет они лгали и выдавали себя не за тех, кем являлись.
Теперь человек,  которого  раньше  звали Хорстом  Весселем,  не  сомневался:
настал  великий  час. Скоро  он снова станет Хорстом  Весселем,  пусть  даже
ненадолго. На несколько минут.
     - Отлично, - сказал он толстяку. - Вы сделали большое дело.  Теперь  мы
сможем приступить к реализации нашего плана без проволочек.
     -  Прошу прощения,  -  начал толстяк, подойдя  еще  ближе. - Но что мне
делать, пока я не получил приказ оставить это место? Я понимаю, почему  были
убиты другие,  но я-то  делал  свое дело честно.  Они  теряли уверенность  в
грядущей победе, но я до конца оставался на  посту. Я  хорошо сделал дело. Я
это  гарантирую, неужели  мне  и дальше  продолжать  учить  этих  мерзавцев?
Неужели нельзя оставить это место?
     Человек,  который  когда-то  носил  имя  Хорст  Вессель,  посмотрел  на
толстяка, но не увидел Фрица Барбера. Это был кто-то другой. Фриц Барбер был
умен, никогда не жаловался, не ныл  и не  был трусом,  уж это точно. Толстяк
же,  стоявший  перед ним, перестал  быть  арийцем. Он  стал  доктором  Мойше
Гаваном. Он стал евреем.
     Худой улыбнулся и сказал:
     - Если вы исчезнете  сейчас,  это  вызовет подозрения. Не беспокойтесь,
дружище.  Когда  настанет  решающая  стадия  операции,  вас  заблаговременно
предупредят. Ну а теперь мне надо уходить. Пора готовить великое событие.
     - Я понимаю, - пробормотал толстяк.
     Человек,  которого  когда-то  звали  Хорстом Весселем, встал  по стойке
смирно и выбросил руку в нацистском салюте.
     - Хайль Гитлер!
     Толстяк старался не смотреть ни на останки поросят, что громоздились на
столах,  ни на худого человека. Он тоже  вскинул руку. Но когда Гаван открыл
рот,  чтобы произнести "Хайль  Гитлер!", человек,  которого  когда-то  звали
Хорстом Весселем, выхватил скальпель и ударил им толстяка в грудь.
     Тот  выпучил глаза. Слова застряли  у  него  в  горле, он не сумел даже
вскрикнуть. Он опустил руку, ноги его судорожно дернулись, подогнулись, и он
упал лицом вниз. На пол хлынула кровь.
     Человек, которого когда-то  звали Хорстом Весселем, опустился на колено
у тела Барбера  и вонзил скальпель до рукоятки в  шею толстяка. Тот дернулся
последний раз и затих. Худощавый поднялся на ноги.
     "Тот, кого  раньше  звали Фрицем  Барбером,  и  раньше порой  выказывал
слабину, - думал  худой. - Мне бы следовало заметить это раньше. Но теперь с
ним больше не  будет  хлопот. Скоро, скоро произойдет великое событие! Скоро
призрак  Гитлера получит полное удовлетворение.  Скоро не станет евреев. Они
сгинут все до единого!
     Ну а если при этом погибнет и кое-кто из арабов, большой беды не будет.
Впереди  - величественная цель, и нечего заботиться  о безопасности тех, кто
живет бок о бок с евреями".
     Человек,  который  был  в  свое   время  самым  молодым  среди  крупных
эсэсовских чинов, стал натягивать на руки резиновые перчатки.
     "Прежде  чем  я  приступлю  к   осуществлению  последней  стадии  нашей
операции, - думал он, - я долже