военно-воздушных сил ее королевского
величества,  не  называл  Мкомбу Джимом.  Он  называл  его  Джим  Боб,  что,
насколько ему  было  известно, Мкомбу  тоже  не  правилось,  но что  Мкомбу,
несомненно, предпочел  бы тому, как называл его Муллин  про себя,  - то есть
свиньей.
     Тот факт, что это последнее определение имело под собой крепкую основу,
подтвердился еще более, когда Муллин вошел в кабинет  Мкомбу, находившийся в
небольшом доме, расположенном в джунглях у самой границы с Замбией. Стол, за
которым  восседал Мкомбу, был сплошь завален едой, а еда была сплошь покрыта
мухами. Но это ничуть не смущало Мкомбу, который, хватая пищу обеими руками,
запихивал ее себе в рот и глотал то, что  при этом не вываливалось оттуда на
его обнаженную грудь. Причем, не брезговал и мухами.
     Как только Муллин  вошел  в  кабинет,  Мкомбу махнул ему  перепачканной
жиром рукой, он  схватил  бутылку с вином и, сделав  большой глоток прямо из
горлышка, предложил бутылку гостю.
     - Нет,  благодарю вас,  сэр, - вежливо произнес  англичанин,  с усилием
сохраняя бесстрастное  выражение  лица,  чтобы  не  дать отразиться  на  нем
отвращению, которое он при этом почувствовал.
     - Ну, тогда хоть  съешь что-нибудь, Джеки. Ты  же  знаешь, я терпеть не
могу есть один.
     -  Насколько  мне  кажется, вы  неплохо  справляетесь  с этим  делом, -
ответил Муллин.
     Мкомбу выразительно глянул на него, и Муллин, протянув руку, взял двумя
пальцами  кусок курицы.  Если повезет,  он  сможет промусолить  в руках этот
кусок  на  протяжении  всей  встречи,  а  потом,  вернувшись к  себе, поесть
американских консервов, запас которых имел с собой всегда, когда находился в
джунглях.
     Увидев, что Муллин взял курицу, Мкомбу улыбнулся, но продолжал смотреть
на англичанина  до  тех  пор, пока тот  не  откусил маленький  кусочек и  не
принялся с неохотой жевать.
     Мкомбу удовлетворительно кивнул головой.
     -  Знаешь, Джеки,  если ты не прекратишь убивать  моих людей, у меня не
останется воинов.
     Муллин сел на стул и положил ногу на ногу. Он не отличался внушительным
сложением,  имея при  росте в сто семьдесят сантиметров вес около семидесяти
килограммов, но мало кому представлялась возможность недооценить его дважды.
     - Я  буду убивать их до тех  пор, пока они не научатся мне подчиняться.
Только так можно держать в узде остальных.
     -  Ну, а разве нельзя просто  бить  их по головам или что-нибудь  вроде
этого? Это должно на них действовать. Разве обязательно убивать?
     Мкомбу  вытер  жирные  руки  о  свою  "дашики".  Затем,  спохватившись,
принялся  собирать с  груди застрявшие в редких  лоснящихся волосах  кусочки
пищи и бросать их в рот. Муллин отвернулся к окну и посмотрел на расчищенную
в  джунглях  площадку,  служившую  главной  исходной  позицией  для  рейдов,
проводимых   народно-демократической   революционно-освободительной   армией
Мкомбу.
     - Они не понимают, когда их просто бьют по голове, - проговорил Муллин.
- Они понимают только тогда,  когда их убивают. Если  этого  не делать, Джим
Боб, в один  прекрасный день они разбегутся кто куда и  мы с  вами останемся
без армии.
     - Но тот, которого ты убил, стоил троих.
     Муллин  вздохнул,  вспомнив,  с  какой  легкостью  он  прикончил  этого
двухметрового, весившего 120 килограммов сержанта: вынул свой пистолет сорок
пятого  калибра,  снял  пилотку  и  темные  очки   в  металлической  оправе,
поочередно кладя все это на землю, а когда наклонился в последний раз, чтобы
аккуратно  положить очки  на пилотку,  - при этом глаза  верзилы  следили за
каждым  его движением,  - выбросил  вверх  левую  ногу  и  каблуком тяжелого
ботинка  ударил негра в  адамово яблоко. Так  их поединок  и  закончился, не
успев начаться.  Когда  парень  упал, Муллин,  для верности,  размозжил  ему
череп, ударив в висок окованным носком ботинка.
     - Если такие, как он, стоят троих, то наше положение не из лучших, Джим
Боб. Он был  неповоротлив и  глуп. А солдат без мозгов - не солдат. Победу в
войне одерживают не численностью войска, а дисциплиной  и мозгами, хотя бы в
том количестве, которое необходимо для выполнения приказов.
     Мкомбу  кивнул. Закончив  приводить в  порядок свою  грудь,  он еще раз
вытер руки о рубашку.
     -  Конечно, ты  прав, потому  я и  оплачиваю  так щедро  твою должность
начальника штаба.
     Он улыбнулся, и Муллин  улыбнулся в ответ, подумав: "Маловато платишь",
однако  утешил себя  мыслью,  что  его  час  еще наступит.  Терпение  всегда
вознаграждается.
     Мкомбу поднялся из-за стола и сказал:
     -  Ладно, пока прекрати убивать  кого бы то  ни было. - Затем, будто бы
желая пресечь возможные возражения, быстро добавил: - А теперь к делу.
     - Что за дело?
     Мкомбу, сцепив руки за спиной, слегка подался вперед.
     - Олимпийские игры, - сказал он.
     -  И  в каком же виде состязаний вы собираетесь участвовать? -  спросил
Муллин. - Кто больше съест?
     Мкомбу выпрямился. Он  был всего  сантиметров на пять выше Муллина,  но
вместе с тем килограммов на пятьдесят тяжелее. Рубаха его была вся в пятнах,
в черной седеющей бороде блестела застывшая капля жира. А когда он улыбнулся
Муллину, в розовом провале рта сверкнуло золото и серебро.
     - Если бы  я не знал тебя так хорошо, Джеки, я бы подумал, что  ты меня
не любишь, - сказал Мкомбу.
     Это был прямой вызов, и Муллин сдержался, убежденный,  что в свое время
сумеет взять реванш. Просто это время пока еще не наступило.
     - Я пошутил, Джим Боб, - сказал он.
     - Прекрасно. Можешь продолжать в том  же  духе. Только почему ты не ешь
свою курицу?
     И Мкомбу проследил, как  Муллин поднес кусок ко  рту и неохотно откусил
второй раз.
     - Ладно, - сказал Мкомбу. - Теперь об этих играх.
     - А в чем там дело?
     - Спортсменов из ЮАР и Родезии могут не допустить к участию.
     - Ну и что? - спросил Муллин, пожав плечами.
     - Это может вызвать недовольства в обеих странах.
     - Верно, - сказал Муллин. - Но при чем тут мы?
     -  Мы  сделаем  так,  что  происшедшее  в  Мюнхене  в семьдесят  втором
покажется им невинной забавой.
     Мкомбу поднял глаза, и Муллин кивнул.  Он знал  эту  игру. Мкомбу будет
говорить нарочито  туманно, и ему, Муллину, придется подталкивать его своими
"как", "почему" да "зачем" до тех пор, пока все не станет на свои места.
     Таким образом,  заставляя  британца  постоянно  обращаться  к  нему  за
разъяснениями, Мкомбу поддерживал в себе чувство превосходства.
     - Как? - спросил Муллин.
     - Мы уничтожим спортсменов одной из стран-участниц и свалим вину за это
на какую-нибудь террористическую организацию белых из ЮАР.
     Муллин снял  очки  и стал  их рассматривать. Он тоже  умел  вести игру.
Медленно водрузив очки обратно на нос, он спросил:
     - Зачем?
     - Если это будет сделано от имени каких-то  там южно-африканских борцов
за  какие-то  там права,  весь мир обрушится  на ЮАР  и Родезию.  И  для нас
откроются все двери.
     - Насколько мне известно, с палестинцами ничего подобного не произошло.
По-моему, все  забыли  о том,  что они убили  в Мюнхене детей. Почему же так
должно получиться, если речь идет о ЮАР и Родезии?
     - Потому  что ЮАР  и  Родезия - антикоммунистические страны,  -  сказал
Мкомбу. - Это гарантия того, что мировое сообщество всерьез ополчится на них
и ничего им не простит. У палестинцев не было этого недостатка.
     Муллин кивнул.
     -  Может, и  сработает, -  сказал он.  - Сколько  человек  нужно  будет
уничтожить?
     -  Всех,  кого пошлет эта страна.  Всех  до одного, - ответил  Мкомбу с
явным удовольствием.
     - И как же нам удастся это сделать?
     - А  вот за это, дорогой Джек, я и  плачу  тебе такие деньги. Соображай
сам. Естественно, предварительно мы распространим  послания с угрозами и тем
самым начнем восстанавливать  общественное мнение  против  белых режимов.  А
массовое убийство явится завершающим штрихом.
     - Минимальными силами, разумеется? - уточнил Муллин.
     - Разумеется, чем  меньше людей будут об этом знать и  принимать в этом
участие, тем лучше.
     Мкомбу сел на место. Его рука почти  непроизвольно потянулась за куском
мяса, и, как только приблизилась к нему, оттуда тотчас же взмыла муха.
     - Еще один момент, - сказал Муллин. - А как же ваши русские друзья? Как
им понравится, если вы сорвете у них Олимпийские игры?
     - Если ты сделаешь свою работу как надо, они никогда не узнают, что это
были мы, - ответил Мкомбу.
     - Ясно, - сказал Муллин. Затем встал  и бросил на стол едва надкушенный
в двух  местах кусок  курицы. Он не сомневался, что Мкомбу потом  съест его.
Чем добру пропадать, лучше пусть утроба лопнет.
     Муллин двинулся к выходу.
     -  Ты кое-что  забыл, - проговорил Мкомбу, когда Муллин  уже взялся  за
ручку двери.
     - Да?
     - Разве тебе не нужно знать, спортсменов какой страны мы уничтожим?
     - Это не столь важно, Джим Боб, но я слушаю. Из какой же?
     - Из самой могущественной, - ответил Мкомбу.
     - Прекрасно, - сказал Муллин. Он не стал спрашивать, из какой именно.
     - Из самой могущественной во всем мире.
     - Как вам будет угодно, сэр, - сказал Муллин.
     - Из Соединенных Штатов Америки.
     Муллин кивнул.
     - Я хочу, чтобы была уничтожена вся их команда, - прибавил Мкомбу.
     - Как скажете, Джим Боб, - ответил Муллин.

ГЛАВА ВТОРАЯ

     Его  звали Римо, и  он никогда  не увлекался никакими играми.  А потому
вместо   того,    чтобы    взбираться    по    задней    стене    чикагского
Хефферлинг-билдинга, как  он поступил бы, если  бы  требовалось  действовать
скрытно,   он   вошел   туда   с    парадного   входа,   расположенного   на
Норт-Мичиган-стрит, откуда было рукой подать до клуба "Плейбой". Пройдя мимо
вахтера, он направился к лифтам.
     Ожидая  лифт, Римо размышлял о том, сколько расходуется  энергии, чтобы
поднимать людей на  верхние этажи. Он находил, что для людей было бы гораздо
полезней подниматься пешком,  к  тому же  это  помогло  бы сократить дефицит
электроэнергии. Затем в голову ему пришла мысль пробежаться на четырнадцатый
этаж,  где находился  кабинет  Хьюберта  Хефферлинга, президента "Хефферлинг
энерджи груп",  и  тем  самым  внести  свой личный  вклад в решение проблемы
энергетического кризиса в Америке.
     Но  тут он вспомнил, зачем сюда явился,  и решил,  что  уже одним  этим
внесет  достаточный вклад  в  решение проблемы;  и, когда пришел лифт,  Римо
шагнул в открывшуюся дверь.
     Его   самого  ничуть  не  заботила  нехватка  горючего  для  отопления,
поскольку он не имел ни машины,  ни своего дома. Но вокруг  него жили  люди,
которых  это заботило,  и  ради  этих  людей Римо  Уильямс  собирался  убить
человека, которого никогда и в глаза не видел.
     Миновав секретаря общего отдела, расположенного на четырнадцатом этаже,
Римо предстал перед хорошенькой юной секретаршей Хефферлинга.
     - Я пришел казнить мистера Хефферлинга. Он здесь? - проговорил Римо.
     Секретаршу звали  Марша. В  ее  арсенале был полный  набор  возражений,
используемых  для посетителей, желающих  побеспокоить мистера Хефферлинга по
поводу дефицита бензина или  нефти -  в особенности бензина, - но, когда она
подняла глаза, все возражения застряли у нее в горле.
     Не то чтобы Римо  был таким уж красавцем, но его темные волосы, широкие
скулы  и глубоко посаженные  темные глаза произвели на нее такой эффект, что
она  почувствовала себя  прикованной  к  стулу.  Он  был шести  футов росту,
худощав, и только запястья его были толщиной с объемистую банку томатов.
     Марша открыла было рот для ответа, закрыла, потом снова открыла и снова
закрыла. В животе  у нее  возникло  то самое  ощущение,  которое появлялось,
когда она видела в кино Клинта Иствуда.
     - Сэр? - наконец пробормотала она.
     - Я к Хеферлингу. Пришел его казнить. Где он?
     -  Конечно,  сэр. Я о вас доложу. Будьте добры, ваше имя? - проговорила
она  с  надеждой,  что  он  присовокупит  сюда  свой  адрес и телефон,  и  с
удивлением  подумала, почему этот стройный смуглолицый  мужчина  заставил ее
вдруг почувствовать такое... такое... ну, просто неприличное возбуждение.
     - Скажите, что его хочет видеть Эвримен, - сказал Римо.
     - Хорошо, сэр. Мистер Эвримен.
     Римо слегка наклонился к ней и добавил:
     - Но вы можете называть меня просто Эв.
     - Эв. Да, сэр Хорошо, Эв. Когда вам можно позвонить, Эв?
     - В любое время, - ответил Римо.
     - Сегодня? Прямо сейчас?
     - Сначала Хефферлинг, - сказал Римо.
     - Правильно.
     Не сводя с него глаз, она  нажала кнопку селектора. Римо  улыбнулся,  и
она почувствовала, что заливается краской.
     - Да, Марша, - раздался сквозь треск голос в громкоговоритель.
     Римо наклонился к девице и подставил ухо.
     -  Ах, мистер Хефферлинг, вас тут хочет видеть  мистер Эвримен,  сэр, -
доложила она своему хозяину.
     - Эвримен? Что это, черт подери, за?.. Ему назначено?
     Римо  улыбнулся  и  кивнул  головой,  и Марша  -  словно их головы были
соединены - тоже кивнула и солгала своему боссу.
     - Да, сэр. Назначено. Что-то по поводу казны, по-моему.
     - Казны? Что?! О черт, пусть войдет.
     - Хорошо, сэр.
     Она отключила селектор и сказала Римо:
     - Можете войти.
     - Благодарю. Вас зовут Марша?
     - Да. И я живу одна, - выпалила Марша.
     - Я хотел бы поговорить с вами, когда выйду  от мистера Хефферлинга. Вы
будете здесь?
     -  Разумеется.  Буду. Я буду ждать. Я  никуда  не уйду.  Обещаю. Я буду
здесь.
     - Отлично. Дождитесь меня.
     - Обязательно. Обещаю.
     Она указала  ему  дверь в  кабинет Гарольда Хефферлинга,  и, прежде чем
войти, Римо махнул ей рукой. Когда дверь за ним закрылась, он перевел взгляд
на сидящего за столом мужчину.
     - Вы Хефферлинг? - спросил Римо.
     Мужчина, хмурясь, смотрел в журнал приемов.
     - Я  так и знал! - торжественно произнес он. - Вам не назначено, мистер
как-там-бишь-вас зовут. Сколько вы дали этой стерве, чтобы она вас впустила?
Я вышибу ее отсюда пинком под зад, даже если она сделала это просто сдуру.
     Римо двинулся к столу, и мужчина встал. Гарольду  Хефферлингу шел пятый
десяток, и он  пребывал  в отличной форме. При  росте  сто восемьдесят  пять
сантиметров  и  весе  девяносто  килограммов,  основную  массу  из   которых
составляли мышцы, он к тому же еще занимался каратэ, - с тех пор, как начала
сказываться нехватка бензина, - поскольку люди, узнавая  его на улице, время
от  времени  поддавались  желанию  оторвать ему  башку, что было  вызвано их
недовольством в связи  с дефицитом  бензина.  Встал он,  очевидно, для того,
чтобы своим внушительным видом напугать уступавшему ему в размерах Римо.
     - Ты, - сказал он, указывая  пальцем. - Убирайся  отсюда, как пришел, и
прихвати с собой эту дуру, что там сидит.
     Римо  протянул  руку,  сжал  палец  здоровяка  своими  указательными  и
большими пальцами и сказал:
     - Не показывай пальцем. Это неприлично.
     Гарольд  Хефферлинг,  несмотря  на  то,  что  не   собирался  садиться,
совершенно неожиданно для себя сел. Затем посмотрел  на свой  палец. Боли не
чувствовалось, однако Хефферлингу казалось, что именно из-за этого пальца он
и сел.
     - Да кто ты такой, черт побери?! - спросил он.
     -  Я уже сказал это твоей секретарше, - ответил  Римо, присаживаясь  на
край стола. - Я  Эвримен, то есть простой человек. И говорю от имени простых
людей. У  меня на груди  вытатуирована большая красная буква "Э", что значит
"Эвримен".
     -  Ты чокнутый, -  сказал Хефферлинг. И вдруг на какое-то мгновение ему
стало не по себе. Этот парень был  явно ненормальным, вероятно, один из тех,
чьи мозги размягчились от слишком долгого пребывания на слишком сильной жаре
в  слишком  длинных  очередях  за  бензином.  И  Хефферлинг решил  несколько
смягчить тон, - Ну, и чего же ты хочешь, Эвримен? Что-то насчет казны?
     -  Нет,  - ответил Римо. - Она неправильно  поняла. Я  сказал, что хочу
тебя казнить. Но я не  хочу, чтобы  ты  счел мои действия необоснованными. А
потому сначала ты  мне расскажешь, зачем ты делаешь так, чтобы  бензина  все
время не хватало, а уж потом я решу, убить тебя или нет.
     Хефферлинг  раскрыл  рот  и  произнес  что-то вроде "у-а,  у-а".  Затем
повторил попытку. Получилось уже более членораздельно:
     - У-у-убивать?
     - Не убивать, а убить, - сказал Римо. - Один раз и навсегда.
     -  Да ты и  вправду чокнутый,  -  проговорил  Хефферлинг. -  Явно буйно
помешанный.
     - Помешанный? Да мы уже все помешанные. А помешались мы оттого, что нам
приходится  торчать  в очередях за бензином, и оттого, что люди убивают друг
друга в этих очередях,  а ты при этом знаешь только одну очередь - очередь в
банке, куда кладешь  деньги. Помешанный! Естественно. Мы уже сыты по горло и
больше этого не потерпим.
     Римо  улыбнулся. Эту фразу он слышал  в каком-то кинофильме,  и ему все
время хотелось ее где-нибудь ввернуть.
     - Но ты ошибаешься!  Смертельно  ошибаешься! - Хефферлинг сделал паузу,
задним  числом  осмысливая сказанное.  -  Я  хотел  сказать,  ты ошибаешься.
Бензина действительно не хватает, и виноваты в  этом  арабы, а не я. Честное
слово, мистер Эвримен!
     - Можешь называть меня Эв, - сказал Римо.
     Обливаясь потом,  Хефферлинг  зажмурился, словно с  трудом удерживаясь,
чтобы не заплакать.
     - Послушай, Эв. Ты просто не понимаешь.
     - Тогда объясни, - сказал Римо.
     - Так  дай же мне объяснить, - завопил Хефферлинг, вскакивая на ноги, и
Римо с беспокойством подумал, не слабая ли в этой комнате звукоизоляция.
     - Сядь, - сказал он.
     Хефферлинг  быстро заморгал, пытаясь убедить себя в  том, что не сядет,
пока ему этого не захочется. В конце концов, чей это кабинет, и что он, этот
Эвримен, о себе воображает?
     Но тут Римо коснулся его груди, и он сел.
     - А теперь давай, рассказывай, - велел Римо.
     Хефферлинг повел глазами, будто на его веках изнутри было написано, что
нужно говорить. Но что он мог сказать этому сумасшедшему?
     -  Послушай, это правда. Есть  люди, которые делают так, чтобы  бензина
все время не хватало.
     "Это то, что надо", - подумал Хефферлинг. К тому же это была правда. Он
где-то  читал, что сумасшедших не  следует  обманывать. Может, если начать с
правды, которой этот псих так жаждет, то он поверит и всему остальному,  что
Хефферлинг скажет.
     Римо, словно оценив эту теорию, улыбнулся.
     -  Эти  люди  скупают  нефтепродукты  на   рынке   наличного  товара  и
придерживают их  до тех пор, пока в  стране  не поднимутся на  них цены. Они
предлагали мне присоединиться к ним, но, когда я услыхал  об  этих делах,  я
отказался. У  меня с ними не  может быть ничего  общего. Я сказал им, что их
планы направлены против Америки.
     Рима кивнул.
     - Это хорошо, - сказал он. - Значит, у тебя не может быть с ними ничего
общего.
     - Совершенно верно.
     - Потому что это направлено против Америки.
     - Да-да, именно так.
     - А ты патриот.
     - Да.
     - И ты  совершенно  не  заинтересован в том,  чтобы сколотить несколько
лишних миллионов долларов.
     - Нет, не заинтересован.
     - Да брось, Хефферлинг, - укоризненно произнес Римо.
     - Это чистая правда.
     -  Значит,  вот так  ты надеешься оправдаться?  Это должно помешать мне
убить тебя?
     Хефферлинг  не отрываясь смотрел  на Римо. Затем его физиономия  начала
медленно расплываться в улыбке.
     - Я понял. Это ты пошутил, да? Тебе за это  заплатили, так?  Чтоб вроде
как на пушку взял. Тебе заплатили, да?
     Римо пожал плечами.
     - Вообще-то да. Как-никак это моя работа.
     - Это что же: запугивать? Угрожать?
     -  Нет,  -  ответил  Римо и, поскольку теперь это уже не имело никакого
значения,  рассказал  Хефферлингу   о   себе  всю   правду.   Как   молодого
нью-йоркск