ствующая  улыбка.  В туалетной комнате  Людмила перестала
канючить. Она четко и уверенно отдавала  приказания: тонкие льняные трусики,
лифчик   не  надо,  простое  ситцевое  платье,   а  из  косметики  -  только
американский кольдкрем.
     Людмила  была готова за  рекордные тридцать пять  минут. Легким усилием
воли она заставила слезы навернуться на глаза прежде, чем вновь появилась  в
солярии.
     Маршал Деня  стоял у огромного окна и, уже готовый вот-вот  взорваться,
смотрел на часы. Обернувшись, он увидел сладкую свежесть  Людмилиной красоты
и  капли  слез на  ресницах,  услышал  ее мягкий грудной  голос,  моливший о
прощении, и его гнев улетучился точно  воздух из воздушного  шара. Он кратко
кивнул.
     Пока он говорил,  Людмила держала  его за руки.  Маршал рассказал  ей о
советских  и  американских  террористических  группах,  о  том,   как  после
многолетних  выжидательных  маневров  герои   Советского   Союза  наконец-то
получили возможность  избавить континент от этих мерзких  убийц и нанесли им
молниеносный и блистательный удар.
     Увы,  это все  оказалось  хитроумной ловушкой, расставленной  коварными
американцами. Празднуя победу, разбросанные по всей Европе бойцы  невидимого
фронта  из   подразделения  "Треска"  пали   жертвой  яростного  наступления
капиталистов,  которые  бросили в бой  смертоносную группу,  состоящую всего
лишь из двух человек.
     Но матушка-Россия не для того кровоточила на протяжении веков, чтобы ее
сыны  уступили  заокеанским   гангстерам.   Россия   готовилась  перейти   в
контрнаступление,  которое  обещало   быть  еще  более   победоносным,   ибо
предстояло сокрушить почти непреодолимое препятствие.
     Трудность заключалась  в  следующем:  первое  -  надо локализовать  эту
небольшую  группу  (численностью   максимум  в  два  человека)  и  второе  -
установить, каким образом они  совершили то, что  совершили, каким секретным
оружием или приспособлениями они обладают.  Как только это станет  известно,
их можно  будет уничтожить, и принадлежащее по  праву  господство  над всеми
разведками в Европе  перейдет к сверхдержаве, являющейся неотъемлемой частью
Европы.
     - Европа - для европейцев, - догадалась Людмила.
     -  Да. Совершенно верно, -  подтвердил  маршал Деня, обрадовавшись, что
Людмила все  внимательно  выслушала. Ему даже  захотелось  поцеловать  ее  в
красивую щечку, но он сдержался, вспомнив о всех своих павших бойцах.
     -  И  мне  надо выяснить, как они действуют, чтобы мы смогли надежно от
них  защититься. Я смогу добиться многого - там,  где  одними мускулами мало
чего удастся сделать.
     - Правильно, - сказал, просияв, маршал Деня.
     -  Для меня  это  большая  честь, товарищ  маршал. - Она наклонилась  и
поцеловала его  в грубоватую  пухлую  щеку, зная, что глубокий вырез  платья
дает  маршалу возможность созерцать ее совершенную грудь. Она почувствовала,
как  рука Дени обхватила  ее за  талию,  и  игриво  прижалась к маршальскому
мундиру.
     - Нам надо думать о работе, - прошептала она, выдав свою "восторженную"
улыбку  -  оружие среднего радиуса действия,  используемое ею для отказа  от
сексуальных домогательств или от второго кусочка торта.
     Смеясь, она проводила его до двери. Конечно,  будут  проблемы.  Ей ведь
придется  допустить  к  своему  телу немало  жаждущих  мужчин,  пока  она не
настигнет  жертву.  А  это утомительно.  Когда  за маршалом  Деней закрылась
дверь, майор Крушенко спросила Людмилу, в чем дело, и сразу поняла, что надо
собирать чемоданы.
     -  Их  там перестреляли как рябчиков, а нам предстоит  расхлебывать эту
кашу, - сказала Людмила.
     - Да-а? - отозвалась майор Крушенко, ничуть не удивившись.
     - Деня попал в переплет, и мы теперь его главное стратегическое оружие,
-  сказала Людмила, с  молодых  ногтей  разбиравшаяся в  тайных политических
интригах КГБ. У Дени была репутация  человека, склонного преувеличивать свои
возможности,  и  сейчас  без  мудрого  Василивича,  способного удержать  его
порывы,  он, безусловно, отправил своих людей  на верную гибель. Или в плен.
Или еще что-нибудь в этом духе. Она терпеть не могла  семейные дела. Как это
все нудно!
     Людмила сменила косметику,  намазала тело  маслом  для загара и провела
остаток  дня в неге и блаженстве, оставаясь столь  же неотразимой.  Краснота
начала понемногу пропадать. Она намеревалась стать Далилой для американского
Самсона - кем бы он ни был.

     А американский  президент получил  первое благоприятное известие  из-за
рубежа  с  момента  капитуляции  Японии  во  второй  мировой  войне. Русские
карательные  части,  известные под  кодовым наименованием "Треска",  похоже,
прекратили свои агрессивные действия в Западной Европе.  Сообщение пришло от
директора ЦРУ. Государственный секретарь стоял, переминаясь с ноги  на ногу.
Президент прочитал депешу и подождал, пока  его личный врач покинет Овальный
кабинет, и уж потом прокомментировал прочитанное.
     Госсекретарь выразил  надежду, что  порез на президентском пальце очень
скоро заживет.
     - Да, - сказал президент, - правда, у этих одноразовых  пластырей такие
острые края, что, если неловко взяться, можно порезаться как о бритву.
     - Но они не такие острые, как бумага, - заметил директор ЦРУ.
     - Знаете, -  сказал президент,  - самые большие  опасности подстерегают
нас  в  привычной  обстановке.  Семьдесят  процентов всех несчастных случаев
происходит дома.
     Госсекретарь  с  присущим ему тактом предусмотрительно и мудро решил не
спрашивать  президента,  зачем  тому  понадобился  одноразовый  пластырь. Он
заметил  бутылочку мази от  ожогов  и тающий кубик льда  в  пепельнице и  не
пожелал услышать, что  президент Соединенных  Штатов  Америки обжег палец  о
ледяной кубик.
     - Ну,  новости  хорошие! - заявил президент, когда за  врачом закрылась
дверь.
     - Нам пока неизвестно, по какой причине "Треска" в данный момент  вышла
из строя, но они, похоже, их здорово потрепали, - сказал директор ЦРУ.
     -   Кто?   Англичане?  Французы?   -  поинтересовался   государственный
секретарь.
     Директор ЦРУ пожал плечами.
     -  Кто знает?  Нам все равно ничего  не скажут, пока не  закончится это
сенатское расследование. Кто нам теперь поверит?
     - Джентльмены, - сказал президент, - это не англичане и не французы, но
я  не  вправе сейчас говорить вам,  кто  или что  это. Но как  я  говорил на
последнем совещании, нам нужно было принять меры, и мы их приняли.
     Госсекретарю захотелось  выяснить подробности.  Президент заметил,  что
ему нет никакой нужды это знать. И директору ЦРУ тоже.
     - Кто бы это ни был, нам повезло, что  они на  нашей стороне, -  сказал
директор ЦРУ.
     - И они будут на нашей стороне до тех пор,  пока о  них никто не знает.
Спасибо, что пришли, джентльмены. Всего вам хорошего.
     Президент  чуть отклеил  краешек пластыря  от пальца, а затем посмотрел
вслед уходящему государственному секретарю.
     - Да, кстати, пожалуйста, попросите врача заглянуть ко  мне, - попросил
президент, пряча новый порез на другой руке.

     В  трехзвездном парижском отеле,  известном своим  комфортом и  высоким
уровнем обслуживания, Чиун размышлял о смерти их гостя, столь недолго с ними
пробывшего, - того милого русского, Василия, с довольно странной фамилией.
     Он знал, почему Римо убил приятного, учтивого молодого человека.
     - Он же был генералом КГБ, папочка. Он был последним из убийц "Трески".
Именно для этого нас и послал сюда Смитти.
     Чиун медленно и величественно покачал головой. Его хилая бороденка едва
шевельнулась с этим легким кивком.
     -  Нет. Возможно, Смит поверит в твое  объяснение, но  я-то знаю, какое
счастье ты испытал от этого деяния.
     - Счастье? - переспросил  Римо. Он  пошел проверить туалет.  Ванна была
глубже обычной  американской  ванны,  и  еще там был дополнительный  унитаз,
точь-в-точь как  американский, с той  лишь  разницей, что он  был оборудован
двумя кранами  и торчащей  вверх металлической  трубой.  Это  приспособление
предназначалось для женщин.  Отель назывался "Лютеция". Потолки  здесь  были
высокие  и  платяные  шкафы  располагались  не  в  стенных  нишах, а  стояли
деревянными истуканами на ножках.
     - Счастье? - повторил он,
     - Счастье, - подтвердил Чиун.
     - Это же работа, - сказал Римо. - Мы отправились в известное нам  место
дислокации "Трески", пошуровали там слегка и распутали весь  клубок их тайн.
Слушай, ты  не  знаешь,  как  женщины  пользуются  этой  штуковиной? -  Римо
покрутил  ручки обоих  кранов,  приделанных  к  краю  странного унитаза.  Он
предположил, что тут требуется изрядная сноровка.
     - Тебе доставило радость выполнить эту работу,  потому что юный Василий
выказал мне  истинное уважение.  Его наставники,  должно быть, гордились им.
Он, должно быть, приносил им немало радости, ибо в России можно сказать: это
мой ученик, и он доставил мне  немало радости. Не то что  в некоторых прочих
странах, где тех, кто делится  своим несравненным знанием, только оскорбляют
и, как правило, выкидывают после употребления.
     - Чем ты недоволен? - спросил Римо.
     -  Тем, что,  когда я  читаю  тебе  поэзию  Ун,  ты просто  выходишь из
комнаты.
     - Никогда не слышал о поэзии Ун.
     -  Ну,  разумеется. Это  все  равно  что метать бисер  перед  свиньями.
Свинья, хрюкая,  топчет  красоту,  точно  это  досадная  помеха  на пути. Ты
никогда не слышал, потому что ни разу  не удосужился послушать. Ты не знаешь
ни языков, ни  царей этого  мира. Ты не знаешь ни череды мастеров Синанджу в
хронологическом  порядке,  ни  кто кого породил. Когда  я  встретил тебя, ты
питался животным  жиром  и мясом с хлебом.  Ты не знаешь, где, что  и почему
происходит, и бредешь по жизни окутанный темной тучей неведения.
     -  Я слушаю. Я  уже  больше  десяти  лет учусь. Делаю все,  что ты  мне
велишь. Я  думаю так, как ты меня  учишь. Иногда мне даже начинает казаться,
что я - это ты. Я никогда не перечил тебе.
     -  Тогда давай воздадим должное Мастерам Синанджу. И  начнем  с первого
Мастера, кто вышел из пещеры тумана.
     - Все что угодно, - сказал Римо, вспомнив первые беседы с Чиуном: тогда
он пытался понять, кто был чьим  отцом  и  кто  была чьей матерью, и все  их
имена звучали невыносимо одинаково и  очень тривиально. Тогда Чиун  говорил,
что Римо ничему не научится, ибо он начал свое обучение слишком поздно.
     - Вот Василивич выучился бы,  - сказал Чиун. - Он был хороший. В еще не
написанной   истории   моего   мастерства   я   назову   себя   "наставником
неблагодарных".
     Римо включил  телевизор, который на подставке выехал из стены прямо над
головой. На экране  возникло изображение Шарля де Голля. Он что-то  говорил.
Это был документальный фильм. Римо не понимал по-французски. Чиун понимал.
     Если  бы  багаж  Чиуна не  потерялся при  погрузке,  он бы  сейчас  мог
смотреть свои  собственные телепрограммы, записанные на  пленку. В последнее
время  он  в основном  смотрел  старые  передачи.  Америка,  по его  словам,
осквернила свою исконную художественную форму, допустив в нее порок, насилие
и повседневную жизнь.  И Римо никак не мог отвратить  Чиуна  от мысли, что в
каждой американской семье есть то ли наркоман, то ли истязатель детей, то ли
больной лейкемией, то ли  мэр-взяточник или несовершеннолетняя дочь, недавно
сделавшая аборт.
     Чиун  взглянул  на  изображение  де  Голля  и  попросил  Римо выключить
телевизор.
     - От  этого человека  никогда нельзя было дождаться приличной работы, -
сказал он. - Вот Бурбоны, те да, они умели нанимать убийц. Во Франции всегда
хорошо работалось до той поры, пока власть  не перешла к этим зверям. - Чиун
печально  покачал головой. Он сел на  пол посреди мягкого коричневого паласа
перед  двумя большими кроватями.  Под "зверями", в чьи лапы  перешла власть,
Чиун  имел  в  виду лидеров французской революции 1789 года. Все французские
президенты с той поры были, по разумению Чиуна, кровожадными радикалами.
     - Сдаюсь, - сказал Римо. -  Когда, интересно знать, я отказался слушать
твою декламацию поэзии Ун? Я никогда не слышал ничего подобного.
     - Я читал стихи этому милому пареньку Василивичу.
     - Ах это, - сказал Римо. - Я не понимаю Ун.
     - Но и этот ковер не понимает, и вон тот деревянный шкаф не понимает, -
ответил Чиун и, вздохнув  глубоко, сказал, что должен открыть Римо глаза  на
Париж - хотелось бы только надеяться, что Римо запомнит хоть малую толику из
того, что услышит.
     Спустившись  в  вестибюль  "Лютеции",   Чиун  начал  непонятно  о   чем
припираться с консьержем и быстро заставил его умолкнуть.
     Римо поинтересовался, в чем суть спора.
     - Если бы ты понимал французский, ты бы понял, - ответил Чиун.
     - Ну не понимаю я по-французски!
     - Тогда ты все  равно не поймешь, - сказал Чиун, точно это  было лучшим
объяснением.
     - Но я хочу знать! - настаивал Римо.
     - Тогда выучи французский, - сказал Чиун. - Настоящий французский, а не
эту абракадабру, которой пользуются ныне.
     Они вышли  на бульвар Распай. Две пожилые дамы в небольшом белом киоске
на  углу  продавали  сладости и печенье. Мужчина в  темном лимузине поспешно
сфотографировал Римо и Чиуна - дважды. Автомобиль притормозил  у тротуара за
перекрестком. Римо увидел, как водитель поднял небольшой фотоаппарат и навел
объектив через заднее стекло. Лицо  мужчины  было Римо незнакомо, но он явно
искал кого-то, похожих на них обоих.
     Когда  они перешли изящный мост над темной Сеной, Римо  точно знал, что
преследователи напали  на их след. За ними  было  два  хвоста  - оба молодые
парни, которые  шли  за ними, а  еще трое маячили  на дальнем  конце  моста.
"Хвост"  очень легко распознать: преследователь всегда попадает в твой ритм,
не имея собственного.
     "Хвост" может  читать  газету, глядеть на реку или рассматривать  фасад
великолепного Лувра,  к которому в данный момент  приближались  Римо и Чиун.
Неважно, что он делает  - все равно "хвост" точно к тебе привязан. Чем-то он
себя выдает - то ли у него глаза бегают, то ли еще что-то. Римо и сам толком
не  мог того  объяснить. Однажды  он  попытался потолковать  на эту тему  со
Смитом, но не смог сказать ничего, кроме "сразу ясно".
     - Но почему это ясно? - все спрашивал Смит.
     - Когда кто-то читает газету, он по-другому себя ведет.
     - Как?
     - Не знаю. По-другому. Вот как сейчас  - я знаю, что  я  частица вашего
сознания.   Большинство  людей   не   могут   удержать  одну   мысль  дольше
одной-единственной  секунды.  Мозг  работает  урывками.  Но  "хвост"  должен
зафиксировать свой мозг на чем-то  одном.  Не знаю.  Просто поверьте  мне на
слово.
     Итак, в Париже была  весна.  Римо перехватил пару милых  улыбок от двух
симпатичных француженок  и  улыбнулся в  ответ, дав  им понять, что принял к
сведению их миловидность, но отверг их посулы.
     Чиун  назвал   это  типичным   для  американцев  агрессивно-сексуальным
взглядом на мир. Он тоже заметил "хвосты". Когда они приблизились  к Лувру и
Чиун заглянул в одно из окон, он издал низкий всхлип.
     - Это и есть поэзия Ун, папочка?
     -  Нет. Что  они сделали с Лувром?! Что  они натворили!  Звери!  - Чиун
закрыл глаза. Он быстро  скользнул взглядом  по  изгибам Сены, повторив  про
себя все особые приметы ландшафта, данные в истории Синанджу, - да, это было
то  самое  место, но  только  звери, шедшие  вослед  Бурбонам, мерзопакостно
превратили дворец в музей.
     Чтобы попасть туда, надо даже платить мзду за вход! Какая мерзость!
     Римо  увидел позолоченные потолки, мраморные украшения  в стиле рококо,
дивные картины и  подумал: "Если бы Лувр не был  всемирно известным  музеем,
можно было  бы  счесть это за  безвкусицу". Всего  было  слишком много. Чиун
сновал в толпах посетителей, обследуя одну залу за другой. Здесь спал принц.
Здесь король вкушал краткое  отдохновение от  дневных дел.  Здесь  советники
короля  держали  ответ,  обсуждая вопросы войны  и мира. Здесь  устраивались
грандиозные пиры. А  здесь  почивали  любовницы короля.  Здесь граф де  Виль
замышлял  убийство  короля. И  во  что  они все  это превратили?  Не  только
перестроили  прекрасный  дворец - одно из сокровищ мирового искусства, коими
некогда  были  американские драмы,  - но  они натащили сюда  массу уродливых
статуй и скульптур. Барахло! Звери превратили роскошный дворец в свалку.
     Чиун хлопнул охранника по плечу, и тот так удивился поступку маленького
азиата, что только захлопал глазами.
     -  Звери!  -  тонко  вскричал  Чиун. -  Дегенераты!  -  Они  не  только
уничтожили  дворец, они вырвали  страницу из  истории  Синанджу! Чиун всегда
мечтал  увидеть  Париж,  особенно  этот дворец,  столь  ярко  описанный  его
предками, но вот теперь чернь все разрушила.
     - Какая чернь? - спросил Римо.
     - Все, кто пришел за Людовиком Четырнадцатым.
     И  даже он, если верить Чиуну,  уже не был столь великолепным,  утратив
былое величие. Чиун признался Римо, как он рад, что Карл Пятый уже не застал
этого кошмара.
     Чопорная монахиня в сером одеянии и  черной шапочке с маленькими полями
привела шеренгу  чистеньких  девочек,  одетых в голубые пиджачки, с эмблемой
школы на рукавах и одинаковыми  саквояжиками в руках. Они шествовали по залу
точно чинный выводок утят.
     - Варвары! - закричал им вслед Чиун. - Грязные звери! - Монахиня встала
между  своими питомицами  и орущим корейцем и быстро выпроводила  девочек из
освещенного зала. - Негодные выродки!  -  сказал Чиун. В дальнем  конце зала
появились  "хвосты",  невинно  уставившись в развешанные  по стенам картины,
точно их головы внезапно пришили к холстам.
     - Мне надо немного  поработать, папочка. В этом дворце можно где-нибудь
уединиться?
     - Да, - ответил Чиун.
     Через  три зала  от  "Моны Лизы" они нашли розовую мраморную  стену, на
которой Чиун стал отсчитывать  мраморные виньетки. Остановившись у  восьмой,
он поднял ладонь на высоту груди, приложил длинный ноготь к стене и -  часть
ее отъехала внутрь.  Он  проделал это с таким изяществом, что разъятая стена
была похожа  не на тайный лаз, а просто на вход в зал. Впрочем, этот зал был
неосвещен.  Здесь  пахло  тленом,  а   стены  помещения  были  выложены   из
шероховатого гранита.  Римо поманил за собой двоих преследователей,  и те  с
чуть  большим удивлением,  которое  может  вызвать  приглашение  незнакомца,
вошли.  Руки  Римо  выстрелили  с  быстротой  языка  лягушки,  и  оба  гостя
впечатались в гранитную стену потайного зала. Стена сомкнулась за четверыми.
     Один   из  "хвостов"  потянулся  рукой  к  мелкокалиберному  пистолету,
спрятанному в подколенной кобуре. Он успел  только дотронуться  до рукоятки,
как Римо носком правой ноги превратил его руку и лодыжку в кровавое месиво.
     Оба  незнакомца  изъявили  готовность  побеседовать  и  без  применения
физического  воздействия  на  их позвоночные  столбы. К  несчастью,  они  не
понимали ни по-английски, ни по-корейски, а Римо говорил только на этих двух
языках. Ему нужен был Чиун в качестве переводчика.
     Откуда-то  сверху  струился  слабый  свет,  отчего  казалось,  что  зал
погружен в вечные сумерки. Римо заметил иссохший скелет с крошечной дырочкой
в черепе, сидевший у гранитной стены словно нищий в ожидании,  когда стоящая
перед ним чашка наполнится монетами.
     Римо попросил Чиуна переводить. На это Чиун ответил, что его наняли как
убийцу, а  не как толмача. Римо  возразил, что это входит в его обязанности.
Чиун  в  свою  очередь  заметил,  что  они со  Смитом  никогда  об  этом  не
договаривались. Он также посетовал, что Смит обещал прислать ему видеозаписи
"мыльных  опер",  но  их  и  по  сию  пору  нет.  "Хвост" с  неповрежденными
запястьями  и  лодыжками  потянулся  к  подмышечной кобуре.  Римо двинул ему
костяшками пальцев  в кадык. Изо рта у агента, точно  слюна, по