тобы я снова
научилась чувствовать. Тогда я снова смогу быть счастливой.
     Римо  шел  среди цветов  и  чувствовал  себя  кем-то  вроде  Волшебника
Изумрудного  Города.  Что хотел Железный Дровосек? Сердце! Что хотела  Зава?
Возможность  чувствовать. Железный Дровосек получил мешочек с опилками. Ну а
что он, Римо, сможет дать Заве?
     Римо  посмотрел  на  цветочный  ковер,  протянувшийся  чуть  ли  не  до
горизонта. Один голос в нем уверял, что еще несколько дней, и здесь от этого
великолепия останется одна солома. Другой  голос  возражал: это не повод  не
обращать внимания на сегодняшнюю красоту. Римо взял Заву за руку и усадил ее
на ковер.
     - Однажды я получил письмо, - сказал  он. - От кого и почему, сейчас не
важно. Но скажите, у вас когда-нибудь была сестра?
     Зава покачала головой. В  глазах ее  появились слезы.  Римо сел рядом и
продолжил:
     - Короче, я получил письмо. В нем говорилось. "Каждый из нас несет свое
прошлое, словно крест, и играет судьбой, словно  глупец. Но время от времени
мы должны прислушиваться к  голосу логики. А логика нашего положения состоит
в  том, что  любовь нас  погубит. Если  бы  мы могли  стряхнуть с себя  наши
обязанности, словно пыль! Но, увы, нам этого не дано!"
     Римо откинулся  в траву,  утонул  в цветах и с  удивлением подумал, что
помнит то письмо слово в слово. Он был рад, что сохранил умение помнить.
     - "Мы дали друг другу час времени и обещание, -  продолжил он. -  Будем
же  хранить  воспоминания об  этом  часе,  ибо они делают  нас  добрыми.  Не
позволяйте врагам разрушить их. Ибо если мы сохраним в себе самое доброе, то
непременно встретимся тем утром, которое  будет длиться вечность. Это так же
верно, как  и то, что  текут  волны реки  Иордан.  Это  обещание, которое мы
обязаны сдержать".
     Римо  заметил,  что  у   него  дрожит  голос.  Он  замолчал,  попытался
сглотнуть. Но у него пересохло в  горле. Ну  почему Чиун обучил его всему на
свете,  по  не рассказал, как  надо поступать, чтобы  не дрожал  голос  и не
пересыхало  горло? Римо  заморгал  и вдруг увидел  нежное  лицо Завы  Фифер,
которое вдруг заполнило  собой небо. Она улыбалась, и губы се  были мягкими.
Ее  взгляд нельзя было  уже назвать пустым. Римо, правда, не мог  объяснить,
чем наполнились ее глаза, но так или иначе в них появилось нечто новое.
     - У меня есть лишь час, - сказал он.
     - Я сдержу обещание, - прошептала Зава, наклоняясь все ближе.
     Римо прижал ее к себе, и они отправились в шамму.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

     Ирвинг Одед Маркович  похлопал  себя  по животу.  Потом по предплечьям.
Потом  по бедрам.  Убедившись, что кровь в его жидах течет быстро, он ударил
кулаком по  стене подвала. Один раз правой рукой, второй раз левой. Затем он
ударил по стене ногой  -  сначала правой, потом левой. После этого он обежал
комнату пятьдесят раз. Затем упал  на  пол  и полсотни раз отжался на руках.
Потом перевернулся на спину и пятьдесят  раз перешел из лежачего положения в
сидячее и наоборот. Зачем встал и снова похлопал себя по животу.
     Он решил, что готов.
     Ирвинг  подошел к старому ржавому сундуку. Он  его захватил с грузового
корабля "Бродяга", на котором пятнадцать лет назад прибыл в Хайфу.
     Он распахнул крышку и стал одеваться, не  спуская в то же  время глаз с
картинок из журналов, которыми оклеил  крышку  с внутренней стороны. Глаза и
промежности израильских красоток были закрашены черным фломастером.
     Ирвинг  натянул  на  свои  широкие  плечи  белую  рубашку,  а  на  свои
мускулистые  ноги  бежевые  брюки.  Завязывая  коричневый  галстук,  он  еще
несколько раз пнул стенку. Затем нацепил на плечо кобуру, в которой покоился
тяжелый восьмизарядный пистолет итальянского производства. Наконец  он надел
бежевый пиджак и пошел наверх.
     - Это ты, Ирвинг? - услышал он из кухни пронзительный голос.
     - Да, ма, - откликнулся Ирвинг.
     Разговор  шел на  иврите.  Он  сел  на  мягкий коричневый  диван  перед
батареей и извлек  из-под нее свои кроссовки. Надев их, он встал и подошел к
зеркалу в холле.
     - Что ты хочешь на ланч? - раздался из  кухни все тот  же пронзительный
голос.
     Ирвинг  внимательно  изучил  свое  классически  еврейское  лицо,  чтобы
удостовериться, что с его внешностью полный порядок.
     - Ничего, ма. Я не приду на ланч.
     Нос  был сломан. Работа Зигфрида Грубера, в 1944 году, во время учебной
подготовки штурмовиков. Все в порядке.
     - Ты не придешь на ланч? - удивился голос на кухне. - Но ты же умрешь с
голоду!
     Волосы курчавые. Результат  обработки туалетным набором  "Ремингтон"  и
феном "Супер Макс". Получился неплохой перманент.
     - Нет, ма, не проголодаюсь. Я перехвачу что-нибудь.
     Слабый  покатый  подбородок   и  карие  глаза,  результат  пластической
операции, и эффект от контактных линз. Просто превосходно!
     - В чем дело, Ирвинг? - осведомился голос на  кухне и сам же ответил: -
Я все  знаю. Ты просто  встретил симпатичную девушку и пригласил ее на ланч.
Почему ты никогда не приглашаешь друзей домой, Ирвинг?
     Ирвинг оторвался от зеркала и постучал в стену пальцем.
     - Ма, это не девушка. Просто у меня есть кое-какие срочные дела.
     - А! - В голосе появилось разочарование. - Это с тем славным человеком,
что работает в правительственном учреждении?
     - Именно, ма, - отозвался Ирвинг Одед Маркович. - С ним.
     Он двинулся через столовую, направляясь к двери черного хода.
     - А к обеду вернешься? - не унимался голос из кухни.
     - Да, ма, - сказал Ирвинг и вышел из дома.
     Он  спустился  с крыльца,  прошел  через  задний двор, где  был  разбит
маленький садик, а затем через ворота вышел в переулок.
     Когда он оказался на улице, ему хотелось вопить от радости. Наконец-то,
тридцать  лет  спустя,  снова  предстояло  дело.  Тридцать  лет  подготовки,
тридцать  лет упражнений,  тридцать  лет  ненависти. Теперь же  он, человек,
который  убил  Ирвинга  Одеда  Марковича голыми  руками,  полковник  элитных
гитлеровских  частей,  напомнит  миру  о себе.  Наконец-то  фатерлянд  снова
призвал  его. У него  даже  слюни  потекли от  возбуждения. Инструкции  были
недвусмысленны.  Приказы исходили  от  того,  кому  он  всецело  доверял. Из
верхних эшелонов. Он был готов действовать. Теперь таких, как он, оставалось
лишь  двое.  Остальные пытались сбежать  или  растеряли  боевой дух.  Теперь
оставались  лишь они с  Хорстом. Им и предстояло  довести  до конца то,  что
задумал фюрер.
     Сначала после войны ничего не происходило. Он кочевал с места на место,
наблюдая, как  крепнет еврейское государство, и  поддерживая  себя в хорошей
форме. Затем медленно, но  верно он  превратился  в активиста  Американского
еврейского  движения.  Митинги  в  Масачусетсе,  лоббирование  в Вашингтоне,
митинги  в  Нью-Йорке.  Проникновение  в  растущий,  начинающий   процветать
Израиль. Помощь с целью последующего уничтожения.
     Дорфману нужно было лишь выполнять  определенные инструкции и время  от
времени посылать весточку "родителям". Но наконец он получил сигнал: войти в
доверие. Просочиться. Пропавший без вести "сын"  Марковичей вернулся в Землю
Обетованную.
     Дорфман помогал  в  часовом  магазине  "отца",  ходил  за покупками для
"матери".  Долгие  годы  он  вынашивал  ненависть,  ел  их  пищу,  продолжал
обманывать их родительские чувства. В его сердце была лишь черная смерть.
     Но  теперь настал  его час. Вскоре  не  станет никаких Марковичей.  Ему
оставалось  убить  лишь двоих. Всего-навсего две смерти, и  прощай, Израиль.
Прощай,  осточертевшая  физиономия   его   "папочки",   мелочная  опека  его
"мамочки". Что  ж, может,  тогда убитый им Ирвинг  перестанет посещать его в
кошмарных снах.
     Итак, только двое. Двое американских агентов. Как там их зовут? Ах  да,
Римо и Чиун. Ему говорили, что они считаются опасными противниками.
     Ирвинг  Одед Маркович чувствовал приятную тяжесть  пистолета в  кобуре.
Ему казалось, он слышит, как  бьется сердце  его оружия. Пистолет пел, сиял,
бурлил жизнью. Ничего, ничего, обещал он. Скоро в бой.
     Ирвинг  медленно  шел  по  улице  Бен Иегуда,  чувствуя,  как припекает
солнце, несмотря  на то, что  еще не было одиннадцати. Он потел и радовался.
Ему хотелось, чтобы солнце шпарило все сильнее и сильнее, пока  кожа у  этих
людишек не  почернела бы, дома не обрушились и евреи не набросились бы  друг
на друга, словно взбесившиеся собаки. Отличная шутка. Ей уже тридцать лет, а
она по-прежнему доставляет ему удовольствие.
     Насвистывая и заложив  руки в карманы, Ирвинг зашел в  отель "Шератон".
Он  вошел  в поджидавший пассажиров лифт,  нажал кнопку и  поехал на восьмой
этаж. Он не ломал голову над хитростями стратегии.
     Он просто дождется  нужного момента, распахнет дверь и уложит их обоих.
Все  очень   просто.  Никаких  изысков  из  телесериалов.  Никакого  газа  в
вентиляционный люк, никакой серной кислоты через душ.
     Просто два куска свинца,  которые полетят примерно со скоростью звука и
врежутся в податливую плоть. Бах! бах! - и порядок. Легче легкого.
     Ирвинг  Одед  Маркович  вышел из лифта  на  восьмом этаже и двинулся  к
номеру  люкс, где, по его сведениям, остановились американцы. Он осмотрелся,
потом прислушался.  В  номере кто-то  был: он  слышал,  как  там говорили на
иврите.
     Он толкнул дверь правым плечом.
     Раздался треск. Дверь слетела с петель и шлепнулась на кровать.
     Пригнувшись,  Ирвинг  влетел  в номер, на  ходу  вынимая  свой  гладкий
вороненый  итальянский  пистолет.  Уже  оказавшись  в  номере,  он  приметил
маленькую фигурку, сидевшую  примерно в десяти футах  от него. Тридцать  лет
Ирвинг тренировал мускулы и  реакцию ради этого  момента. Не отрывая глаз от
фигурки в желтом кимоно, он навел на хозяина номера пистолет. Нацелив его на
человечка с лысиной,  окаймленной кустиками седых волос,  он  спустил курок.
Раз и два!
     Пистолет с  глушителем дважды  глухо  кашлянул, но эти звуки утонули  в
коврах и гардинах,  которых в номере было хоть отбавляй. Не  успели стихнуть
звуки  выстрелов,  как  цветной телевизор в  центре  комнаты затрещал и стал
испускать  искры. На потемневшем вдруг  экране обозначились  два отверстия в
паутине трещин.
     Тонкий азиатский голос невозмутимо произнес:
     -  Можешь   передать  императору  Смиту:   нет  никакой   необходимости
уничтожать старый приемник, даже если ты  доставил  новый. Я и сам мог  бы с
этим разобраться.
     Когда телевизор перестал трещать, Ирвинг выпрямился. На кровати сидел и
вертел в руках дверную задвижку маленький тщедушный старичок.
     - Это была учебная программа, - продолжал он как ни в чем не бывало.  -
Передай  императору, что я оценил быструю доставку  и  преклоняюсь перед его
мудростью. А теперь попрошу мои дневные драмы.
     Маркович прицелился как следует, так что  на  мушке оказался нос  этого
чертова китайца. "Возьми себя в руки, Хельмут, - сказал он себе. -  Стрельба
по телеэкранам - это  же просто  стыд и срам.  Помни, главное - не  утратить
навыков".
     Его палец  снова нажал  на спуск, он  услышал  тихий  кашель пистолета,
почувствовал легкую  отдачу. Выстрел получился  хороший. Мягкий, четкий, все
как по учебнику. Маркович подумал,  что никогда не  узнает,  что делал  этот
китаец  в  номере американца и какие там  драмы он просил - ведь сейчас  его
желтые мозги будут размазаны по стенам.
     - Насколько  я понимаю, ты  не  американец, а просто  жалкий  любитель,
каковых в этой малопривлекательной стране  хоть отбавляй, - услышал он голос
желтокожего старичка.
     Ирвинг с  удивлением  уставился  на  дымящееся  отверстие  в  изголовье
кровати  и  затем,  обернувшись  на  голос,  увидел, что  азиат  по-прежнему
преспокойно восседает за письменным столом.
     Ирвинг повернулся к старичку с криком:
     - Что за фокусы, сволочь?!
     Он нацелил пистолет в живот китайцу, а в мозгу  его вертелось: "Курьер?
Любитель?  Малопривлекательная  страна?  Нет,  - сказал  он себе. -  Не надо
обращать внимания на эту ерунду. Ты Хельмут Дорфман.  Замечательный стрелок.
Подумай о стимулах, пусть сила сознания направит нулю - и тогда стреляй!"
     Он снова нажал на спуск. Зеркало над письменным столом треснуло, во все
стороны полетели осколки. Желтый мерзавец преспокойно устроился  на кресле в
другом конце комнаты в позе лотоса. Он говорил:
     -  Американцам нельзя доверить даже пустяка.  Даже при доставке посылок
на дом  нечего ждать красоты. Вот я предвкушаю наслаждение. Что же я получаю
вместо этого? Какого-то детину с крашеными волосами, пластмассовыми штучками
на  глазах и шрамами  на шее от пластической операции. Он является ко  мне с
пистолетом и  начинает крушить мебель. Чем она  тебе  так  не  угодила? Ты -
борец с уродством нашей  жизни? Отлично, но в таком случае  тебе потребуется
пушка куда большего калибра.
     В голове у Марковича все пошло кругом.  Откуда этот чертов китаец узнал
о пластической операции?  Как он догадался  насчет крашеных волос? Почему он
распознал  с  первого  взгляда,  что  у  него  контактные линзы? Неужели это
ловушка? Его пистолет, словно действуя по собственной воле, нацелился азиату
прямо в сердце. Маркович воскликнул:
     - Умри же! Умри во имя германской нации!
     Пистолет  дважды  дернулся  у  него в руке.  Ирвинг  зажмурился,  потом
медленно открыл глаза.
     Азиат стоял прямо перед ним и сердито качал головой.
     - Нет, нет, только не за германскую нацию. Ни в коем случае. Они наняли
представителей Дома Синанджу для одной работы, а потом не заплатили. Хочешь,
я тебе об этом расскажу?
     Маркович  отупело  стоял  посреди   номера.  Его  взгляд   переходил  с
поврежденной кровати на разбитый телевизор, потом на письменный стол. Спинка
кресла была растерзана  в клочья,  и в воздухе еще плавали  частички обивки,
планируя на ковер. Щепки  разбили лампу и врезались  в  шкаф.  Но азиат  был
целехонек и стоял у него перед носом.
     - Слушай же, - сказал  азиат теперь откуда-то из-за  спины Марковича. -
Они попросили меня  решить  вопрос  с маленьким человеком с  усами.  До него
дошло, что я должен появиться, и тут он так перепугался, что убил женщину.
     Маркович  издал  яростное  рычание,  схватил пистолет  двумя  руками и,
нацелив  его  в  лицо  восточному мерзавцу,  выстрелил.  Курок  щелкнул,  но
выстрела не последовало. В патроннике не оказалось патрона.
     Маркович  заморгал.  Он  уставился  на ствол  пистолета. Он  был  прям.
Неужели кто-то подмешал отраву в его пищу? Неужели это оказалось возможно?
     -  А  потом  они  отказались нам платить,  - как  ни в  чем  не  бывало
продолжал  старичок. - Мы вовсе не  виноваты,  что он покончил с  собой. Вот
болван! Ты знаешь, что он имел привычку бросаться на пол и грызть ковер?
     Нет, это слишком.  Сначала шутить шутки над верным сыном рейха, а потом
делать идиота из великого фюрера? Это чересчур! Этот человек во что бы то ни
стало должен умереть!
     -  Ты  просто  демон!  -  вскричал  человек,  которого  когда-то  звали
Хельмутом Дорфманом. - Ты нечистая сила. Я должен убить тебя голыми руками.
     Он  протянул  руки  к  человечку, его руки, закаленные многими  годами,
проведенными в море,  постоянными упражнениями,  уже  собирались ухватить за
горло того, кто позволил себе клеветнические  речи насчет самого  фюрера. Но
не  успели его пальцы сомкнуться на шее врага, как перед  его глазами что-то
мелькнуло. Внезапно  он понял,  что его  руки куда-то исчезли  и  ему теперь
нечем убивать наглого негодяя. Он застыл, потом недоуменно вскинул руки.
     По его пиджаку хлынули два потока крови. В горле застыл страшный вопль,
не имея  возможности вырваться наружу. Он понял, что ноги  пока что остались
при нем,  но  он не успел сорваться с места, чтобы бежать без оглядки. Снова
перед глазами что-то мелькнуло, какое-то пятно  словно описало кривую вокруг
него, и кто-то дернул его за плечи.
     Некоторое время Ирвинг пребывал в шоке, затем  его охватила невыносимая
боль, его рот открылся, а глаза, напротив, закрылись. Ему показалось, что он
плывет в  воздухе, а  ноги  вдруг куда-то исчезли,  как и руки за  несколько
мгновений до этого.
     Тут он почувствовал, что лежит на спине на толстом ковре. Затем  он уже
ничего не чувствовал, кроме нечеловеческой  боли. Затем и боль исчезла, а на
ее месте возникла страшная пустота.
     Чиун решил спуститься вниз и  подождать в вестибюле. Когда  же доставят
его  видеокассеты?  "К  счастью, - думал он,  - скоро появится  Римо.  Пусть
немного приберется, а то в номере сделалось... неуютно".

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

     - Римо,  - сказала Зава. - Это Йоэль Забари, глава "Захер лахурбана", а
это Тохала Делит, мой непосредственный начальник. Господа, это Римо Уильямс.
     - Мистер Вил Ямс? - повторил Йоэль Забари.
     - Мистер Забор, мистер Делюкс, - сказал Римо.
     - Забари и Делит, - поправила Зава.
     - Понял, - отозвался Римо.
     Они  стояли   в  комнате  на   третьем  этаже   агентства   по  ядерной
безопасности. Они  приехали  сюда  после  трех с  половиной часов  гонки  по
пустыне.  Но  это  не  выветрило  из  их  памяти  воспоминания  о  ковре  из
благоуханных и красочных цветов.
     В  офис  Забари  внесли  два  дополнительных  мягких  красных  кресла и
поставили одно против стола Забари, другое - напротив того места, где обычно
сидел Делит.
     Итак, Зава и Римо вошли в комнату, где уже сидели Забари и Делит. Зава,
лицо  которой приобрело румянец и  удивительную нежную гладкость,  подошла и
села рядом с Забари, напротив Делита.
     -  Присаживайтесь, пожалуйста, - сказал Забари Римо  по-английски, но с
сильным  акцентом.  -  Зава, ты выглядишь очаровательно.  Мистер  Уильямс, я
очень рад нашей встрече.
     Римо обратил внимание,  что эти слова  произнесла половинка рта хозяина
кабинета.  Выражение его  настоящего  глаза  и интонации,  с  которыми  были
сказаны эти слова, означали  примерно следующее: "Очень  приятно встретиться
со  столь  опасным человеком  в  обстановке,  где  в случае  чего  его можно
спокойно отправить на тот свет".
     Римо сел в кресло напротив Забари.
     - Ловко  вас изукрасили!  - сказал  он. - Что, мина?  Да,  жить здесь -
невелика радость. Ну и страна у вас, я вам скажу!
     Зава засопела, и  щеки  ее приобрели цвет супа  с  помидорами.  Забари,
однако, отнесся к этому совершенно спокойно и ответил миролюбиво:
     -  Это и  есть  знаменитая  американская  прямота, так? Ну, разумеется,
мистер  Уильямс,  мы  не  можем  нести  ответственность за возникшие  у  вас
проблемы.  Туристы,  отправляясь  на  ночную  прогулку  по  пустыне,  должны
соблюдать  осторожность. Как гласит Талмуд: "Сегодня человек здесь, а завтра
в могиле".
     Левая половина его лица исказилась подобием улыбки.
     Правая часть лица Римо также изобразила нечто, смахивающее на улыбку.
     - В Книге  Синанджу  сказано,  -  отозвался  он.  - "Я  прожил на земле
пятьдесят  лет,  чтобы убедиться  в  том, что  предыдущие сорок девять  были
ошибкой".
     - А! -  довольно  отозвался Забари. - Но  Талмуд также гласит: "Господь
презирает того, кто говорит одно, а думает совсем другое".
     - В Книге Синанджу на это сказано: "Мы спим, вытянув ноги, свободные от
правды и свободные от неправды".
     - Ясно, - откликнулся Забари. -  Талмуд в своей мудрости так наставляет
нас: "Тот,  кто совершает преступление, - преступник, даже если  он  в то же
самое время и секретный агент".
     - Хорошо сказано!  -  похвалил Римо  - А  в  Книге  Синанджу  записано:
"Совершенный человек не оставляет за собой следов".
     -  М-м-м,   -  промычал   Забари,   размышляя  над  услышанным,   затем
процитировал снова: - "Беспокойство убивает даже самых сильных".
     Римо ответил нараспев, как это обычно делал Чиун:
     - "Хорошая подготовка -  это еще не знание, а знание - еще  не сила. Но
соедините хорошую  подгото