У стола уже стояла Руби, и Римо сказал ей:
     - Ну, деточка, предлагай степень допроса.
     - Мне нужен адвокат, - подал голос Бирс. - Вы у меня попляшете!
     - С пристрастием, - самостоятельно постановил Римо. - Что ж, ты  выбрал
это сам.
     Римо  крутанул  Бирсу  мочку  левого  уха.  Бирсу  показалось, что  ему
отрывают ухо вместе с головой.
     - Полегче! - заорал он. - Полегче!
     Римо  ослабил нажим, после  чего Джесс  Бирс заговорил.  Он  ничего  не
утаил: ни подробностей заговора, ни шагов по его осуществлению, ни того, как
был одурачен Элмер  Липпинкотт-старший. Пока  он говорил,  Дуглас Липпинкотт
принял  сидячее положение. Кровь, стекавшая по его щеке, почти остановилась,
зато  глаза  яростно  засверкали.  Он с  трудом  встал  и, подойдя  к  Римо,
уставился на Бирса.
     - Отпустите-ка этого гада, - попросил он.
     - Зачем?
     - Отдайте его мне, - сказал Дуглас Липпинкотт.
     - Он ваш с потрохами.
     Римо выпустил  ухо Бирса и сделал  шаг назад.  Липпинкотт занес  кулак,
чтобы от души врезать Бирсу, но тот в последнее мгновение вскочил на ноги и,
оттолкнув  менее  тренированного Липпинкотта, бросился  к письменному столу.
Его целью был шприц, но  Руби уже спрятала его за спиной. Бирс замахнулся на
Руби, и та вонзила иглу ему в бок.
     - Ох! - вскрикнул Бирс и уставился на шприц.
     Потом  он взглянул на  Руби.  В глазах  у  него был  животный страх. Он
оглядел комнату, скользнул взглядом  по Римо, Чиуну,  изучавшему  картины на
стенах,  по Дугласу  Липпинкотту. Ни  одно лицо  не выражало  сочувствия. Он
попробовал заговорить,  но язык уже  не  повиновался. Сердце колотилось  все
сильнее, ноги и руки наливались  свинцом, веки тяжелели;  потом  его дыхание
стало прерывистым, и  ему захотелось позвать на помощь. Однако прежде чем он
открыл рот, мозг отказался повиноваться, и Джесс Бирс рухнул замертво.
     Липпинкотт ошеломленно смотрел на труп. Руби беззаботно  поглядывала на
шприц.  Чиун  был увлечен живописью: он качал головой  и прищелкивал языком.
Римо заметил на полу клюшку и спросил Липпинкотта:
     - Ваша?
     - Нет, отцовская. Слушайте, он умер! Что, до этого никому нет дела?
     - Мне - нет, - ответил Римо.
     Чиун спросил Липпинкотта о стоимости одной из картин на стене.
     - Вы пытаетесь забросить резинку в стакан? - спросил Римо.
     Липпинкотт утвердительно кивнул.
     - Она ни за что туда не закатится, - сказал Римо.
     - Я уже убедился в этом, - сказал Липпинкотт.
     - Ее надо поддеть. - С этими словами Римо поднял  клюшку и резко ударил
ластик по заднему ребру.
     Резинка  взмыла  в  воздух  и  упала  прямиком  в  бумажный  стаканчик,
преодолев расстояние в шесть футов.
     -  Видите? Вот как надо бить! Я  специалист  по части попадания мячом в
лунку.
     - Не  знаю, кто  вы такие,  - проговорил Липпинкотт, -  но, наверное, я
должен вас поблагодарить.
     - Наконец-то, - буркнул Чиун.
     - У меня важное дело, - вспомнил Дуглас.
     - Не  возражаете, если мы пойдем с вами? - спросил Римо. - Так сказать,
для подведения итогов.
     - Вы - мои гости, - сказал Липпинкотт.
     - Здорово, - сказала  Руби, не выпуская из рук шприц. - Обожаю семейные
скандалы. Только не в своей семье.
     - Если в твоей семье все такие же, как ты, то лучше не скандаль с ними,
-  посоветовал ей Римо, переступая через труп Джесса Бирса.  - Они наверняка
склонны к насилию.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

     - Теперь тебе лучше, дорогая?
     Элмер  Липпинкотт-старший  нервно  расхаживал  у  кровати,  на  которой
возлежала его жена, укрывшись тонкой атласной простыней.
     -  Да,  дорогой, -  ответила Глория.  - Прости  меня, просто у меня был
момент тревоги. Я подумала: вдруг что-нибудь будет не так? С ребенком...
     - Тебе нечего бояться, - сказал Липпинкотт. - На этот случай у нас есть
Бирс. Кстати, где он?
     - Все в порядке, Элмер. Я вызывала его, он осмотрел меня и заверил, что
все  в норме. Но ведь он -  не  ты, мой милый! Мне был  нужен ты. А теперь я
успокоилась. Можешь возвращаться.
     - Ты уверена?
     - Совершенно. Иди же! Я  буду отдыхать и набираться сил, чтобы подарить
тебе чудесного сына.
     В этот момент за спиной у Липпинкотта раздался голос:
     - Сына!.. Почему бы тебе не признаться, чей он будет?
     Элмер  Липпинкотт  обернулся, побагровев  от  гнева, и увидел  в дверях
Дугласа.  Позади  него стоял  мужчина,  известный как Римо,  его  напарник -
старый азиат и незнакомая молодая негритянка.
     - Что ты хочешь этим сказать, Дуглас?
     Дуглас Липпинкотт сделал шаг вперед.
     -  Дурень! - выкрикнул он. - Говорят,  что наихудший  осел - это старый
осел.  Ты  живое   доказательство  этого.  Она   носит  не  твоего  ребенка,
простофиля!
     - Напоминаю тебе,  что  ты  находишься не у себя дома. Я больше не хочу
видеть тебя здесь, - сказал Липпинкотт. - Будет лучше, если ты уйдешь.
     - Уйду, когда сочту нужным, -  отрезал Дуглас.  -  Сначала  я собираюсь
открыть тебе глаза на происходящее. Ты умудрился стать сообщником в убийстве
двоих собственных сыновей!
     - Они не были моими  сыновьями, если хочешь знать! Как и ты. Вы  - трое
выродков!
     - Дряхлый,  слабоумный старикашка!  Они  специально пудрили тебе мозги!
Доктор  Гладстоун  и Бирс  были заодно. Сперва они убедили  тебя, что ты всю
жизнь был бесплоден, а мы - не  твои родные  сыновья. Потом  они подговорили
тебя наказать нас и убили Лэма и Рендла.
     Старик  стоял   в  замешательстве.  Он  покосился  на  Чиуна,   и   тот
утвердительно кивнул. Он перевел взгляд на Римо, и тот сказал:
     - Опять я? Послушайте для разнообразия собственного сына.
     - Зачем? - пролепетал Липпинкотт.
     -  Клоун! Они накачали тебя обезьяньими гормонами, чтобы ты взбрыкивал,
как молодой козел, и мог забавляться с этой дешевкой.
     Дуглас ткнул пальцем  в  Глорию, которая с криком:  "Нет,  нет!" сунула
голову под подушку.
     - Здорово  же над тобой подшутили, родной папаша! - продолжал Дуглас. -
Теперь-то  ты,  разумеется, бесплоден, так что младенец,  которого носит эта
штучка, не  твой. Через три  месяца тебя  ждет честь сделаться гордым  отцом
сына доктора Джесса Бирса.
     - Глория, скажи, что он врет! - взмолился Липпинкотт.
     - Ну, Глория, скажи, что я вру! - сказал Дуглас.
     -  Ненавижу  тебя!  -  прошипела  Глория,  готовая  испепелить  Дугласа
взглядом. Дыхание выходило из нее, как из прохудившейся камеры. - Ненавижу!
     Липпинкотт понял, что она отказывается опровергнуть обвинение.
     - Зачем? - всхлипнул он. - Зачем?!
     - Ради твоих денег! - воскликнул Дуглас. - Зачем же еще? Она собиралась
подарить  тебе ребеночка, перебить нас  всех, а потом и  тебя самого,  чтобы
зажить счастливо  с доктором  Бирсом, доктором Гладстоун и другими приятными
людьми. Разве не так, Глория?
     Римо повернулся к Руби.
     - Хороший парень, - сказал он.
     - Ничего, - согласилась Руби. - Правда, несколько болтлив, а так вполне
годится.
     - Если вы ведете речь о моем наследнике, - вмешался Чиун, - то могли бы
не шептаться. Мне нужно знать все.
     - Вы узнаете об этом первым, - пообещала ему Руби. - Если будет о чем.
     Элмер Липпинкотт уронил лицо в ладони и зарыдал. Дуглас не оставлял его
в покое.
     - А теперь я покидаю твой дом, сукин ты сын! Меня ждут дела, от которых
я  попытаюсь тебя отстранить.  Возможно, в твоем распоряжении  больше акций,
чем в моем, любезный папаша, но я знаю, как все работает,  и запихну их тебе
в глотку. К тому времени, когда у тебя родится сыночек... - Он не договорил.
     - Ты разрушишь нашу империю? - спросил его отец.
     - Напротив, я сделаю ее больше и лучше, чем прежде. Но только без твоей
помощи. Когда же твоя  сожительница  отелится, а ты отправишься  на  большое
совещание на небесах, ей придется  довольствоваться тем, что  она заслужила.
Впрочем, кто знает?  Возможно, ты доживешь до ста лет. Твой выродок вырастет
у  тебя на  глазах, а  Глория  превратится  в  жирную  и морщинистую стерву,
способную подмешать яд в твою манную кашку. Счастливо, папа!
     Дуглас шагнул к двери.
     - Спасибо, - сказал он Римо.
     - Пожалуйста, - ответил Римо.
     - Меня  вы  не  благодарите,  -  сказал Чиун. -  Все  это  сделал  я, а
благодарность получает он. Сплошное предубеждение к пожилым.
     - Пошли, - скомандовал Римо после ухода Дугласа.
     -  Минутку, -  сказала Руби. - Куда  годится такой конец? Вы позволите,
чтобы этим  все и  кончилось?  Он  убивает двоих  своих сыновей,  гибнут еще
четверо-пятеро, а вы как ни в чем не бывало уходите навстречу закату?
     - Наказывать его -  не  наше  дело,  -  сказал  Римо.  -  Наше  дело  -
проследить, чтобы не возобновился падеж Липпинкоттов, а их дело не захирело.
С этим мы справились, так что нам пора по домам.
     Чиун показал глазами на рыдающего Элмера Липпинкотта.
     -  Он уже испил свою чашу страданий. Остаток своих дней  он  проживет с
мыслью, что убил собственных сыновей. Без смягчающих обстоятельств.
     Руби покачала головой.
     - Нет, так дело не пойдет, - сказал она.
     - Что ты задумала? - поинтересовался Римо.
     - Вам, может, и  все  равно, а мне нет, - сказала  Руби. -  Жизнь  - не
такая уж дешевая штука.
     Она  отвернулась к  столу и проделала какие-то манипуляции со стаканом.
Римо посмотрел на Чиуна и пожал плечами.
     Держа руку  за  спиной,  Руби шагнула к кровати, на которой по-прежнему
сидел  Липпинкотт.  Он позволил ей расстегнуть ему манжет  и  закатать левый
рукав. Она вонзила ему в бицепс иглу.
     Липпинкотт подпрыгнул и захлопал себя по руке, но Руби уже убрала иглу.
     - Что такое? - пролепетал он.
     - Вам интересно, что  это такое? - спросила Руби с пылающими глазами. -
Пустяки, всего лишь волшебное лекарство из дома ужасов доктора Гладстоун.
     - Какое еще лекарство?!
     - Понятия не  имею.  Экспериментальное. Возможно, из-за него вы станете
бояться темноты и помрете среди ночи, когда перегорит лампочка. Возможно, вы
будете  бояться   высоты  и,  оказавшись  на  вершине  своего  небоскреба  и
ужаснувшись, решите, что самое лучшее - прыгнуть вниз. Чего не знаю, того не
знаю, мерзавец! Надеюсь, это заставит вас бояться денег - этого вы заслужили
в  полной  мере.  -  Руби  покосилась на  Глорию. - Простите,  мэм, что я не
оставила  порции  и  для  вас. Впрочем, я бы  все равно не стала  подвергать
опасности докторского отпрыска.
     Она нагнала Римо и Чиуна.
     - Вот теперь все, - сказала она. - Пошли.
     В вестибюле она опустила шприц в  сумочку. Они  молча дошли  до машины,
оставленной перед особняком. Садясь в машину, Римо спросил:
     - Что было в шприце?
     - Вода, - ответила Руби - Но Липпинкотту не дано это знать.
     - Как вы считаете, существует инъекция, которая принудила бы его купить
мой портрет? - спросил Чиун.
     - Таких сильных инъекций нет в природе, - ответил Римо.



    Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир.
    Недостающее звено


     ---------------------------------
     выпуск 10
     Перевод Е. Туевой
     Издательский центр "Гермес" 1994
     OCR Сергей Васильченко
     ---------------------------------

ГЛАВА ПЕРВАЯ

     Бобби  Джек Биллингс  лег спать с твердым намерением  пересмотреть свое
отношение к выпивке. Собственно  говоря, он не боялся стать  алкоголиком:  у
любителей пива никогда  таких проблем не  возникает, он сам читал об этом  в
"Хиллз  газетт" или  где-то еще. Любители пива не  валяются под забором,  не
сбивают на дороге школьников, им  не приходится обманывать и воровать, чтобы
предаваться своему пороку. Нет, на такое способны лишь любители виски. Бобби
Джек потреблял только пиво, поэтому подобные вещи его не касались.
     Столь  утешительные размышления  давали все  основания спокойно уснуть,
так что  он допил остатки и бросил пустую  банку из-под  пива  на  пол возле
кровати. Засыпая, он тщательно продумал расписание приема пива на завтрашний
день.  Перед  завтраком - ни глотка! Более  того, он не станет  пить пива до
самого ленча. Разве что после работы, во второй половине дня парочку да одну
или две порции за ужином. Да  еще  поздно ночью, чтобы снять напряжение дня.
Вот и все.
     Когда он  проснулся,  в  голове  пульсировала  боль. Во  рту  как кошки
переночевали, по  горлу  будто прошлись наждаком. К тому же он  долго не мог
отыскать свои очки.
     Плеснув  в лицо водой, он попытался открыть  глаза. Все уже не казалось
таким  мрачным, но головная боль  но  проходила. Он припомнил,  что накануне
вечером,  лежа  в постели,  принял какое-то  важное решение,  но в свинцовом
свете  утра  не  мог  понять,  какое  именно. Возможно,  удастся  что-нибудь
вспомнить после баночки пивка.
     Прямо  босиком  он  прошлепал  в кухню  -  человек  с дряблым  телом  и
невыразительным лицом - и  полез в холодильник. Вынутая  банка  в его  руках
моментально  вспотела -  слишком  велика  была разница между  температурой в
кухне  на  жарком  американском  юге  и  в  холодильнике,  установленном  на
максимальный холод. Это гибельно  сказывалось на промерзшем насквозь зеленом
салате   -  его  водянистый  стебель  наполнялся  ледяными  кристаллами,  и,
оттаивая, салат превращался в жалкое месиво. Однако Бобби Джек любил ледяное
пиво, салата же потреблял гораздо меньше, так что это была небольшая потеря.
     С треском  открыв банку,  он порезал  указательный палец правой руки  и
полил  ранку  пивом. Еще  одно преимущество пива -  прекрасный  естественный
антисептик.
     Он осушил банку в два глотка. Правда, так и не удалось вспомнить, о чем
же он думал накануне, но зато, слава Богу, головная боль начала проходить, и
может быть, еще одна доза того же лекарства...
     Вторую  банку  он  пил  медленнее.  Ровно  на  половине  головная  боль
окончательно  прошла, и  он вспомнил,  что  как  раз  собирался  завязать...
Неплохая идея, решил он, но сегодня уже  поздно. Он начнет ограничивать себя
с завтрашнего дня.
     Покончив  со второй банкой, он направился в ванную.  Теперь глаза стали
видеть лучше; изучив свое  лицо в  зеркале, он пришел  к выводу, что бриться
необязательно.  Он  уже вчера  брился, а  природа  наградила  всех мужчин их
семейства светлой бородой. Никто даже не заметит щетины.  Его  отец порой не
брился  по три-четыре дня, и ничего, никто не жаловался. Бобби Джек запустил
руку в свои светлые волосы и зачесал их назад, убрав с круглого лица; потом,
наклонившись к правой подмышке и вдохнув запах, решил, что сегодня обойдется
и без душа. По крайней мере, в первой половине дня. Вероятно, он  примет душ
днем, но сейчас об этом можно не думать.
     Опорожнив мочевой пузырь, он  вспомнил, как однажды  сказал репортерам,
что пиво не покупают, а берут напрокат, и  они, все как один, напечатали эти
слова - никто, похоже, не заметил, что он позаимствовал их у Арчи  Банкера с
телевидения.  Впрочем,  это  было  давно,   пока  репортеры  еще  не  начали
привязываться к нему по каждому поводу. Да и чего еще можно ожидать от банды
еврейских либералов? Тысячи репортеров, все либералы, все евреи,  и  ни один
не пьет  пива. Они пьют  бренди,  чтобы  громче кричать. Или  херес.  Педики
чертовы. Жидо-масонский заговор педерастов.
     Вернувшись в кухню,  он взял еще  пива и взглянул, нет  ли чего поесть,
для разнообразия.
     Нашлась  копченая  колбаска "Слим Джим" в целлофановой упаковке и яйцо.
Отлично. Крутое яйцо и колбаска. Завтрак настоящего мужчины.
     Он разбил яйцо о стол - липкий желток и  сопливый  белок  растеклись по
поверхности.
     -  Черт  побери! - прошипел Бобби Джек.  Ему пришлось отскочить,  чтобы
яйцо не потекло на ноги. Он-то думал,  что оно вареное. Бобби Джек отчетливо
помнил, как  день или два назад варил несколько яиц.  Или  с  тех пор прошла
целая неделя?
     В  руке  он продолжал  сжимать  "Слим  Джим".  Ладно,  придется  съесть
колбаску  завтра -  ведь нельзя  же ее есть без яйца,  а  в  доме  больше не
оставалось яиц.
     Достав  очередную  банку  пива,  он  пересчитал  оставшиеся -  всего-то
дюжина.  Надо  заказать  еще.  Захлопнув холодильник, он  откупорил  банку и
сделал глоток. Потом решил выбросить крышку  в  помойное  ведро  и  случайно
наступил в яичное месиво, которое к этому времени успело стечь со стола.
     - Черт побери! - снова выругался он. Кажется, день опять не задался.
     С банкой в руке  он направился к  входной двери -  там уже лежал свежий
выпуск "Нью-Йорк  таймс".  Бобби Джек  знал, что  надо  бы его прочитать. По
крайней мере, первую полосу. Хотя кому какое дело? Заранее известно, что там
написано. Ругают его, ругают арабов, ругают его зятя, поют дифирамбы евреям,
требуют легализации  абортов  и  отмены  смертной  казни, -  честно  говоря,
"Нью-Йорк таймс" становится просто невыносимой. А чего еще можно ожидать  от
газеты,  которая   является  инструментом   в  руках  мирового  сионистского
заговора?
     Он  пнул газету,  потом вытер  об  нее испачканную  в яйце ногу, открыл
дверь и вышел на крыльцо. Там, как обычно, сидели двое в штатском.
     - Здорово, ребята, - бросил он. - Пивка не хотите? - Он махнул банкой в
их сторону, но они только покачали головами.
     На грязной  аллее,  ведущей к  крыльцу,  стояли  трое - с блокнотами  и
шариковыми ручками. Один из них крикнул:
     -   Мистер  Биллингс,   вчера   вечером   Национальный  еврейский  союз
проголосовал за то,  чтобы осудить вас за ваши высказывания. Что  вы думаете
по этому поводу?
     - Они могут поцеловать меня  в  зад! - крикнул в ответ Бобби  Джек. Что
еще  за Национальный еврейский союз, черт подери? - Он бы, пожалуй, прибавил
еще пару крепких  слов, но тут со своих мест поднялись агенты и встали прямо
перед ним.
     - В чем дело? - поинтересовался он.
     -  Бобби Джек, - сказал тот, что постарше, - вы бы лучше  надели штаны,
прежде чем устраивать тут пресс-конференцию.
     Бобби Джек Биллингс посмотрел вниз - на нем были лишь трусы  да грязная
майка. Хихикнув, он сделал глоток из заветной банки.
     - Допустим, ты прав, парень, -  заметил он. - Но  разве  нельзя родному
шурину президента продефилировать по улицам в хорошем нижнем белье?
     - Нет, сэр, - ответил агент.
     Он даже не улыбался. Они никогда не улыбаются. Это-то Бобби Джек больше
всего ненавидел в агентах спецслужб.  Они никогда не улыбались. И никогда не
стали  бы пить с  ним пиво,  что  странно,  поскольку они явно  не похожи на
участников мирового либерального заговора евреев-педерастов.
     Он  сел  со  вздохом  на  кровать, поднял  с  пола  джинсы  и  принялся
натягивать их на себя.
     Что, черт побери, этот репортер сказал  о Национальном еврейском союзе?
Осудили его?  За что? Он ничего такого не сделал. А, понятно: через него они
пытаются добраться до президента! Будь Бобби Джек президентом, а  не шурином
президента, он бы  разобрался и  с Национальным еврейским союзом,  и с  "Нью
Йорк таймс", и с тем парнем, что печатается на первой полосе и  имеет зуб на
Бобби  Джека. Им  бы все это так просто не сошло. Вот почему ему  никогда не
удастся преуспеть в политике - он не станет лизать кому-то задницу только за
то,  что этот  кто-то  контролирует банки, радио, телевидение и газеты,  и в
придачу  половину Сената США. Но настанет день, и они  все узнают правду! Он
выскажет им все, что накопилось на душе!
     Ему  наконец  удалось натянуть джинсы, но теперь  куда-то запропастился
ремень. Впрочем, какая разница, решил он. Он не очень то жаловал ремни - они
ограничивали свободное  существование его живота. Мокасины он натянул  прямо
на босу ногу. Рубашка и вовсе была лишней: он решил, что майку можно  носить
еще как минимум день.
     По дороге  назад Бобби  Джек задержался возле кухни  - выбросил  пустую
банку  в  помойное ведро.  Из ведра  поднялся рой мух, но тут же вернулся на
место,  чтобы   обследовать   новое  поступление.  Бобби  Джек   достал   из
холодильника  очередную банку, а  пот