айте, Рендл.
     Эти слова сопровождались улыбкой. Взгляд Липпинкотта был полон смятения
и страха. Она  громко рассмеялась, тряхнула своими чудесными рыжими волосами
и вышла.
     В  коридоре  что-то  заставило  ее  посмотреть   налево.  Перед  столом
медсестры  стояли спиной  к ней  молодой белый мужчина и  пожилой азиат - та
самая пара,  с которой она столкнулась этим утром у Элмера  Липпинкотта. Она
заспешила в другую сторону и скрылась за дверью.
     Спустившись  на два этажа, она нашла телефон-автомат  и приготовила  35
центов.
     - Говорит Елена, - сказала она в трубку. - Через пять минут он умрет.
     Трубка вернулась на рычаг.

     Медсестра никогда не лечила таких важных персон, как Липпинкотт. К тому
же никто никогда не заглядывал ей в глаза так проникновенно,  как это сделал
худощавый темноволосый мужчина, улыбавшийся ей сейчас. Глаза его были похожи
на  темные  омуты,  они  словно втягивали  в  себя все  ее  чувства,  делали
совершенно беспомощной. Она указала на дверь палаты Липпинкотта.
     - Палата двадцать два двенадцать, - пролепетала она.
     - Спасибо, - сказал Римо. - Я вас не забуду.
     - Вы вернетесь? - спросила сестра.
     - Ничто не сможет мне помешать, - ответил Римо.
     Чиун усмехнулся.
     - Когда? - не унималась сестра. - Прямо сейчас?
     - Сперва мне надо сделать два дела, - сказал Римо. - А потом я вернусь,
не сомневайтесь.
     -  Я  работаю до  двенадцати  тридцати, а  потом  сменяюсь, -  поведала
сестра.  - Я  живу не  одна, но моя соседка  по комнате служит стюардессой в
"Пан-Ам". Сейчас она то ли на Гуаме, то ли еще где-то. Так что у меня никого
нет. Кроме самой меня. И того, кого я приглашу.
     -  Это  меня  устраивает,  -  сказал  Римо, подхватил  Чиуна под руку и
зашагал с ним по больничному коридору.
     - До чего странная страна! - сказал Чиун.
     - Почему? - спросил Римо.
     -  Какое  обожание!  И  это  при том,  что  любой  житель  страны  куда
привлекательнее тебя и, безусловно,  выше по умственным способностям. Почему
же она влюбилась именно в тебя?
     - Может быть, из-за моего природного очарования? - предположил Римо.
     - Скорее, из-за умственной неполноценности, - буркнул Чиун.
     -  Ты  ревнуешь, вот  и все.  Посмотри, у  тебя позеленели от  ревности
глаза.
     - Мне нет никакого дела до разных дураков, - отмахнулся Чиун.
     В палате 2212 они застали Рендла Липпинкотта  с  простыней во рту. Судя
по всему, он вознамерился сжевать ее до последней нитки. Римо вынул простыню
у больного изо рта.
     - Вы нас  не знаете, - сказал он, - но мы работаем на вашего  отца. Что
произошло сегодня вечером?
     - Простыни, - прохрипел Липпинкотт.  -  Они меня душат. На мне  слишком
много простыней... - Его безумные глаза шарили по комнате, часто мигая.
     Римо взглянул на  Чиуна. Щуплый азиат подскочил к  кровати и  освободил
Липпинкотту руки. Тот немедленно сбросил с себя простыни и  вцепился в ворот
своего больничного  халата. Его бескровные пальцы с мясом  выдрали пуговицы.
Он  стянул халат и голый распластался на койке. Он затравленно озирался, как
угодившая в западню крыса, помышляющая только о побеге.
     - Мне тяжело... - со свистом вырвалось из его рта. - Тяжело!
     -  Теперь  вам ничего не угрожает, - сказал ему Чиун и, повернувшись  к
Римо, тихо добавил: - Он очень опасно болен.
     -  Тяжело, тяжело... - снова  затянул свое Липпинкотт. - Воздух... Меня
расплющивает... Он отчаянно замахал руками.
     -  Что происходит, Чиун? - спросил  Римо,  беспомощно  застыв  в  ногах
кровати и рассматривая больного.
     - Он  находится  под  действием опасного  препарата,  - ответил Чиун. -
Очень опасного.
     Липпинкотт  все   размахивал  руками,  словно  пытаясь  разогнать  тучу
комаров.  Из  уголков его  рта  стекала  слюна. Его  бескровное  лицо  пошло
пятнами, а потом побагровело.
     - Что делать? - спросил Римо.
     Чиун  прикоснулся кончиками пальцев  правой руки ж солнечному сплетению
Липпинкотта. Тот не обратил на это внимания; казалось, он вообще не замечал,
что в его палате находятся люди.
     Чиун кивнул и  взял  Липпинкотта за левую кисть.  Только  что  рубившая
воздух рука замерла, словно угодила в смолу.  Чиун взглянул на локтевой сгиб
и пригласил Римо полюбоваться вместе с ним на след от иглы.
     Затем  Чиун выпустил руку  Липпинкотта,  которая вновь принялась рубить
воздух.  Седые пряди  Чиуна пришли в движение. Сам он тоже не терял времени:
его  палец воткнулся Липпинкотту в шею. Руки  больного  по-прежнему молотили
воздух,  глаза  вращались, слюна  текла, но  это происходило  все медленнее.
Наконец, Липпинкотт затих.
     Чиун не  убирал  палец еще  несколько секунд. Глаза больного закрылись,
руки упали на кровать.
     - В его  тело попал яд, который действует на мозг, - сказал Чиун. - Все
эти движения помогли яду достичь мозга.
     - Можем ли мы что-нибудь сделать?
     Чиун перешел на другую сторону койки.
     - Надо прекратить доступ яда в мозг. После этого организм сам очистится
от него.
     Он снова  вдавил пальцы  в шею Липпинкотта, только  теперь  не слева, а
справа. Липпинкотт уже спал; постепенно лицо его из багрового стало бледным.
Чиун   не  убирал  пальцы  ровно   10  секунд,  после  чего  наклонился  над
миллионером, чтобы воткнуть пальцы ему в левую подмышку. При этом  он что-то
шипел. Римо узнал  корейское слово, означающее  "живи". Чиун произносил его,
как приказ.
     Римо кивал,  наблюдая,  как  Чиун перекрывает  один  за другим  главные
кровеносные   сосуды   в   теле   Липпинкотта.   Это   был   старый   способ
воспрепятствовать свободному переносу  ядов в теле пострадавшего, принятый в
системе  Синанджу. Впервые услыхав от  Чиуна объяснение этого способа,  Римо
окрестил его  "касательным турникетом", и  Чиун,  удивившись,  что ученик  в
кои-то  веки  проявил  понятливость,  закивал  и  заулыбался.   Надавливания
требовалось производить  с большой точностью и в определенном порядке, чтобы
главные  сосуды,  переносящие яд, временно  перекрывались,  а второстепенные
продолжали снабжать  мозг  кровью и  кислородом, предохраняя от  умирания. В
операционной для аналогичной операции потребовалось бы шестеро специалистов,
столько же ассистентов и оборудование на миллион долларов. Чиун же обходился
кончиками своих пальцев.
     Римо  так  и  не  удалось   запомнить  последовательность,  но  сейчас,
наблюдая, как Чиун обрабатывает  Липпинкотта от горла до лодыжек, он впервые
постиг  логику  метода: слева-справа,  слева-справа, сверху  вниз, 16 точек.
Всего  одна ошибка  - и почти  мгновенная смерть  от недостатка кислородного
питания в мозгу.
     - Осторожно, Чиун, - инстинктивно проговорил Римо.
     Кореец поднял  на него  свои  карие глаза,  обдав презрением, и глубоко
погрузил пальцы в мышцу левого бедра своего пациента.
     - Осторожно?  - прошипел он. -  Если бы ты овладел этим методом  тогда,
когда тебе  это предлагалось, то же самое было бы сделано вдвое быстрее, и у
него было бы  больше шансов выжить.  Если  что-то не получится, не смей меня
винить! Я знаю, что делаю: ведь  я  позаботился  овладеть этим  методом.  Но
разве  могу  я хоть  в  чем-нибудь  положиться на неквалифицированную помощь
белого?
     - Все правильно, Чиун, успокойся.
     Римо нашел себе занятие: он встал у подушки больного и принялся считать
его  пульс. В  его  ноздри просочился  цветочный запах.  Этот аромат был ему
знаком. В нем была сладость и мускус. Он временно выбросил из головы мысли о
запахе и,  положив ладонь Липпинкотту на грудь,  стал считать удары сердца и
ритм  дыхания.  Когда  Чиун  покончил  с  большой  веной  в  правой  лодыжке
Липпинкотта, пульс составлял всего 30 ударов в минуту,  а  грудь поднималась
для вдоха всего один раз в шестнадцать секунд.
     Чиун  завершил  операцию  и  поднял  голову.  Римо убрал ладонь с груди
Липпинкотта.
     - Он будет жить? - спросил он.
     -  Если  да,  то,  надеюсь, ему никогда  не придется  испытывать  такое
унижение, как попытки  научить  чему-то  человека,  не  желающего учиться  и
отвергающего ценный дар, словно грязь от...
     - Он будет жить, Чиун? - повторил Римо свой вопрос.
     -  Не  знаю. Яд распространился по организму. Все зависит от его воли к
жизни.
     - Ты все время говоришь о яде. Что за яд?
     - Этого я не знаю, - покачал головой Чиун. - Этот яд калечит не тело, а
мозг. Ты видел, как он срывал с себя одежду. Ему казалось,  что самый воздух
- тяжелое одеяло. Не понимаю!
     - Так было и с его братом, - напомнил Римо. - Тот боялся японцев.
     Чиун испытующе взглянул на Римо.
     - Мы говорим об отравлении мозга. Какая тут связь?
     -  Его брат не мог находиться в одном помещении  с японцами,  -  сказал
Римо.
     - Это не отравление мозга, а обыкновенный хороший вкус, - ответил Чиун.
- Неужели ты не видишь разницы?
     -  Пожалуйста, Чиун, воздержись от лекций о  нахальстве  японцев.  Брат
этого парня выпрыгнул в окно, потому что не мог перенести их присутствия.
     - С какого этажа? - спросил Чиун.
     - С шестого.
     - Двери не были заколочены?
     - Нет.
     - Ну, тогда он  перегнул палку. Шесть этажей... - Чиун задумался. - Да,
это  чересчур.  Вот если бы с третьего... Никогда  не следует выпрыгивать из
окна,  расположенного  выше  третьего этажа, чтобы  не  находиться  в  одном
помещении с японцами, если окна и двери не заколочены наглухо.
     Римо   внимательно  посмотрел   на   Липпинкотта.   Тело  его  казалось
воплощением  безмятежного  покоя.  Недавняя   судорога  прошла,  тело  мягко
погружалось в глубокий сон.
     - Думаю, он выкарабкается, Чиун, - предположил Римо.
     - Тихо!  -  прикрикнул  на него  Чиун.  - Что ты знаешь?  - Он потрогал
Липпинкотту горло, погрузил кулак в подложечную ямку  и  только после  этого
вынес заключение: - Выкарабкается!
     - Вдруг на него так повлияла инъекция в руку? - сказал Римо.
     Чиун пожал плечами.
     - Не понимаю я вашей западной медицины. Раньше понимал, но потом, когда
сериал про доктора Брюса Бартона стал непристойным, я перестал его  смотреть
и уже ничего не понимаю.
     - Что за  врач  сделал  ему инъекцию?  - спросил  Римо и,  не дожидаясь
ответа,  вернулся  к  медсестре, но  та могла  сказать  лишь  одно: во  всей
больнице  не  осталось  врача,  который  не  осматривал  бы Липпинкотта. Она
предъявила ему список длиной в страницу. Римо кивнул и зашагал прочь.
     - Когда я вас увижу? - крикнула ему вдогонку сестра.
     - Очень скоро, - с улыбкой ответил Римо.
     Липпинкотта он застал  по-прежнему спящим. Чиун наблюдал за пациентом с
удовлетворенным  выражением  лица.  Римо  воспользовался  стоявшим  в палате
телефоном  и  набрал номер, по которому предлагалось звонить тем, кто  хотел
узнать выигрышные номера одной из 463 лотерей, проводимых в штатах Нью-Йорк,
Нью-Джерси и Коннектикут. Чтобы услышать все  номера, звонящему  из автомата
пришлось бы 9  раз бросать в прорезь десятицентовики. Не обращая внимания на
автоответчик, монотонно перечисляющий номера, Римо произнес:
     - Синее и золотое, серебряное и серое.
     После этого он назвал номер телефона, с которого звонил.
     Повесив трубку, он приготовился ждать. Через минуту телефон зазвонил.
     - Смитти? - спросил Римо.
     - Да. Что случилось?
     -  Рендл Липпинкотт попал в больницу. У него что-то вроде сумасшествия.
По-моему, это похоже на то, что было с его братом.
     - Я знаю, - сказал Смит. - Как его самочувствие?
     - Чиун говорит, что он будет жить. Но к нему надо приставить охрану. Вы
можете заставить семью прислать охранника?
     - Да, - сказал Смит. - Сейчас.
     -  Мы  будем   ждать  здесь.  Второе.   Поднимите  всю   информацию  по
Липпинкоттам.   Тут  побывал  врач,   который,   возможно,  впрыснул  Рендлу
смертельный  яд.  Поищите ниточку в семье. Врача,  еще чего-нибудь... - Римо
опять почувствовал цветочный аромат.
     - Сделаем, - сказал Смит.
     - Какие новости от Руби?
     - Пока никаких.
     - Чего еще ждать от женщины! - усмехнулся Римо.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

     Елена  Гладстоун  спала в  спальне  на третьем  этаже  особняка на 81-й
Ист-стрит.  Она  была  обнажена.  Ее разбудил  телефонный звонок. Она села и
прижала трубку плечом. Простыня сползла на кровать.
     - Доктор Гладстоун слушает, -  сказал  она. Услыхав знакомый голос, она
выпрямилась, как по команде. Сон сняло как рукой. - Жив? - переспросила она.
- Не может быть!  Я сама сделала ему  укол.  -  Она обратилась в слух.  -  Я
видела  их в больнице,  но  они  не  могли... Не  знаю. Надо  подумать.  Они
по-прежнему в больнице? - Пауза. - Я позвоню вам завтра.
     Положив трубку  на рычаги,  она задумалась. Она  никак не могла понять,
каким  образом  престарелый  азиат и  молодой  белый мужчина  спасли  Рендлу
Липпинкотту жизнь. После укола, который она ему сделала, это было совершенно
невероятно.  Но  это тем  не  менее  случилось;  теперь  Липпинкотта  станут
бдительно охранять. Когда он отойдет, то наверняка заговорит.
     С ним  необходимо разделаться. Как и с этими двумя. Ведь ей  предстояло
продолжить устранение Липпинкоттов.
     Она  задумалась о двоих спасителях  - азиате и  молодом американце. При
воспоминании о Римо, его бездонных глазах и улыбке, в которой обнажились его
белоснежные  зубы  и растянулись  губы, но которая  не  затронула оставшихся
серьезными  глаз,  она  невольно  содрогнулась  и  натянула  на  голое  тело
простыню.
     Их требуется убрать. Ей будет жаль американца, но работа есть работа.
     Она потянулась к телефону.

x x x

     Руби  Гонзалес  посетила в поисках  Флосси все  кабаки  на  22-й стрит.
Раньше  ей было невдомек, что  у белых  столько кабаков,  что в этих кабаках
торчит  такое  количество  пьянчуг  и что  эти  пьянчуги  воображают,  будто
молоденькая  негритянка,  сунувшаяся в  такой кабак без провожатого,  должна
благодарить  Бога  за  их  общество.  Впрочем,  они   не  страдали  избытком
воображения  и  не  спешили  ее  угостить.  В   первых  шести   кабаках  она
самостоятельно платила за  свою выпивку - подозрительную смесь апельсинового
сока и вина. Вместо вина она предпочла бы шампанское, но подобного напитка в
кабаках на 22-й стрит не водилось.
     Сперва  она   подолгу  сидела  в   каждом  заведении,  надеясь  вызвать
кого-нибудь  на разговор и напасть  таким образом на след Флосси, однако  из
этого ничего не вышло, и после шести баров и двенадцати апельсиновых соков с
вином она  изменила тактику: теперь она шла прямиком к бармену и спрашивала,
где найти Флосси.
     "Кому она понадобилась?" - спрашивал бармен.
     "Вы ее знаете?" - спрашивала Руби.
     "Нет", - отвечал бармен.
     "Здоровенная толстая блондинка".
     "Зачем она вам?"
     "Вы ее знаете?"
     "Нет. Зачем она вам?"
     "Она моя няня, дубина ты этакая! - взрывалась Руби. - Я хочу забрать ее
домой".
     "Вот оно что!"
     В следующем баре повторялось то же самое.
     Так  Руби добралась до последнего бара  на  22-й стрит. Еще один шаг  в
западном направлении - и она очутилась бы в неприветливых водах реки Гудзон,
точнее,  на  поверхности реки, поскольку река была настолько сильно засорена
отбросами,  что жидкость  казалась  твердью. Еще чуть-чуть - и по  ней можно
было бы прокатиться на коньках в разгар лета.
     Итак, последний бар.
     В конце  стойки  она увидела блондинку, не помещавшуюся на табурете. Ее
гигантские ягодицы обволакивали  сиденье, совершенно  скрыв его из виду.  На
ней было  чудовищное платье в красный  и синий цветочек. Руки ее походили на
огузки, волосы  - на заросли терновника. Руби подумала: даже без этого жира,
грязи,  уродливого платья,  всклокоченных волос, слезящихся глазок, тройного
подбородка и  рук-окороков Флосси осталась бы  уродиной. Нос ее был  слишком
широк, рот  слишком мал, глаза посажены слишком близко.  Даже в лучшие  годы
она была настоящим пугалом.
     Руби  не  обратила  внимания  на   искреннее  удивление  бармена  и  на
приветствия четырех  забулдыг у  стойки  и  направилась  прямиком к  Флосси,
облюбовав соседний табурет.
     Толстуха  обернулась и уставилась  на  нее.  Руби  Гонзалес  улыбнулась
непосредственной   улыбкой,  способной   растапливать  сердца  чужих  людей,
превращая их в закадычных друзей.
     -  Привет,  Флосси! - сказала она. - Хочешь выпить? - кивнув на  пустой
стакан из-под  пива, она вытащила из кармашка, где держала деньги на кабаки,
пятерку.  В подобных  местах открывать сумочку и вынимать мелочь из кошелька
значило напрашиваться на неприятности.
     - Еще как!  -  оживилась  Флосси. - Роджер! - окликнула она бармена.  -
Обслужи меня  с приятельницей. Разве мы с  вами знакомы? - спросила она Руби
пьяным голосом. - Вряд ли. У меня не слишком много друзей-чернокожих.
     Она с трудом  выговаривала слова, речь ее  была замедленной,  как будто
она боялась  сказать что-то нелепое или оскорбительное. Как-никак незнакомка
собиралась заплатить за ее пиво.
     - Знакомы. Нас познакомил Зак.
     - Зак? Зак...  Ах, да, Зак! Нет уж! Никогда  не видела Зака с вами. Зак
не любил негров.
     -  Знаю,  -  ответила Руби.  - Мы  не  были  друзьями,  просто  однажды
занимались одним и тем же делом.
     Подошел бармен. Руби заказала два пива. Флосси все еще трясла головой.
     -  Никогда  с  вами  не  встречалась.  Иначе  я  бы  вспомнила.  Я всех
запоминаю, даже самых худеньких.
     -  Я вам напомню. Это  случилось вечером, месяца  три-четыре  назад.  Я
столкнулась  с  Заком неподалеку от  Седьмой, где он  живет,  мы  доехали до
Двадцать второй на метро, и он  сказал,  что идет к  вам. Мы дошли до вашего
дома,  вы  уже  спустились,  и мы с  вами  просто  обменялись приветствиями.
Наверное, вы собрались в магазин за продуктами.
     - Только  не с  Заком, - уперлась  Флосси. -  Зак  никогда не  покупает
жратвы.
     - Значит, платили вы.
     -  Наверное. Сначала  отдаешь мужчине все, тратишь  на него свои лучшие
годы, а потом изволь его кормить.
     - Как поживает Зак? - спросила Руби. - Давно вы с ним виделись?
     - Не хочу об этом разговаривать, - буркнула Флосси.
     - Почему? Что он натворил?
     Флосси  сморщилась,  пытаясь  сосредоточиться  и  вспомнить  не  только
проделки Зака, но и его самого.
     - А-а-а! - протянула она через некоторое время. - Так он же удрал! Ушел
- и с концами. Оставил меня  без еды и питья. Бросил! Мне пришлось вернуться
на улицу, чтобы добыть пропитание и выпивку.
     - Когда это случилось? - спросила Руби. Она подняла стакан, чокнулась с
Флосси и пожелала ей счастья.
     Флосси выпила полстакана, прежде чем ответить:
     - Не знаю. Со временем у меня проблемы.
     - Две недели тому назад?
     Флосси задумалась, пытаясь представить себе, что такое неделя.
     - Типа того.  Или месяц. Месяц - это мне  знакомо. В сентябре,  апреле,
ноябре и  июне  по тридцать  дней, а в остальных  месяцах по тридцать шесть.
Есть еще високосный год - он кончается слишком быстро...
     Руби  жестом  приказала  подать  Флосси  еще  один  стакан  пива и тоже
отхлебнула глоток.
     - У него сейчас крупное дело?
     -  У Зака?  У Зака  никогда  в жизни не  было  крупных  дел. Он  только
пыжился. Сидел в моей квартире, писал свое дурацкое  письмо,  чиркал, сорил,
бросал бумажки на пол. Куда это годится, я вас спрашиваю? Бросать бумажки на
мой чистый пол? Дурацкое письмо. Он может только пыжиться...
     Ее отвлекло подоспевшее пиво.
     - Что он сделал с письмом? - спросила Руби.
     Флосси пожала плечами,  то  есть  где-то в глубине  ее  туши  произошел
толчок,  после  которого  долго  колебались все  жировые  отложения.  Сперва
колыхнулись плечи,  потом волна прокатилась по всему телу и погасла в районе
безответно  страдающего  табурета;  оттолкнувшись от  сиденья,  волна  снова
докатилась  до  плеч. Для успокоения сейсмической  активности  потребовалась
новая доза пива.