и  несломанную скамейку,  Римо увидел такую среди четырех
ближайших и, сев, стал наблюдать процесс. Ему было видно, как в лучах фонаря
отсвечивают  белизной сложенные  деньги, как  поблескивают маленькие пакеты,
которые  достает  торговец,  предварительно  пересчитав и положив  деньги  в
карман.
     И куда только полиция смотрит?  -- подумал Римо и порадовался тому, что
сестра Мэри  Маргарет не дожила до этих времен и не видит, что творится в их
парке.  Он почувствовал, как в  глубине  души у него  что-то поднимается,  и
сперва  подумал, что  это  гнев,  но  вскоре понял,  что чувство  это  более
глубокое. Это была скорбь. Он думал,  что вырвется из того заболевшего мира,
где ему приходилось зарабатывать себе  на жизнь,  вернувшись  в этот город к
невинным  временам  своего  детства. Но  болезнь эта проникла  и сюда,  и на
какое-то мгновение у него мелькнула мысль: а осталось ли вообще где-нибудь в
Америке хоть одно  чистое  место, хоть  один парк, в котором, как и  раньше,
играли бы дети, не боясь ни пьяниц, ни наркоманов, ни торговцев этим зельем?
     Торговец увидал,  что  Римо  на него смотрит,  но  не выказал при  этом
никакого  страха,  а всего лишь любопытство, и Римо  подумал,  какое чувство
испытал бы  этот тип, случись такое много лет назад, когда у этого типа были
свои зубы, а Римо служил в ньюаркской полиции.
     И Римо вдруг  самому стало интересно,  насколько же  у  него еще хватит
терпения  выносить  эту скорбь,  прежде  чем  она перейдет  в  непреодолимое
желание избавиться от причины, ее породившей.
     Затем он увидел,  как торговец подозвал ребят к себе поближе. Они стали
о чем-то  совещаться; торговец  указал на Римо,  и скорбь вдруг улетучилась,
уступив место холодной ярости. Римо встал со скамейки.
     -- Ну, все, -- громко сказал он. -- Пошли отсюда!
     Восемь пар глаз удивленно уставились на него.
     -- Вы что, не слышали? Пошли все вон из моего парка!
     Некоторое   время  компания   смотрела  на   этого  внешне   ничем   не
примечательного  белого,  затем  они  стали  переглядываться,  ухмыляться  и
подмигивать друг другу.
     -- Из твоего парка? -- переспросил торговец.
     -- Ага. Из моего парка. Убирайтесь отсюда, -- сказал Римо.
     -- Это общественный парк, -- возразил торговец. Римо подошел уже совсем
близко, и торговец шмыгнул за спины сгрудившихся кучкой ребят.
     Стояли они не  слишком плотно, Римо протянул руку между ними и, схватив
торговца за висевшую у того на шее золотую цепь, рванул к себе. Тот  вылетел
из-за укрытия, точно шарик из лотка китайского бильярда.
     -- Эй, полегче! Он у нас один.
     -- Да, -- глухо поддержал другой  голос.  Но  не успели они ринуться на
Римо,  как  он перевернул торговца вверх  ногами  и, держа за  лодыжки, стал
трясти.  Из карманов посыпались  пятидолларовые пакетики  с "травкой".  Римо
тряхнул  сильней.  На землю посыпались деньги:  купюры,  монеты. Каждый раз,
когда Римо его встряхивал, торговец стукался головой о булыжник и хрипел:
     -- Помогите! Даром отдам! Помогите!
     -- Заткнись,  -- сказал  Римо. -- Ты  и так отдашь.  -- И пинками  стал
отшвыривать пакетики  и  деньги созерцавшим  все  это  мальчишкам.  --  Вот.
Забирайте все. Только уматывайте из моего парка.
     И Римо продолжал трясти торговца, отбрасывая ногой то, что сыпалось  из
его карманов. Семеро парней стояли молча, как  будто раздумывая,  потом  все
разом ринулись хватать пакеты  и деньги, и через пятнадцать  секунд на земле
было уже чисто, а где-то во мраке раздавался удаляющийся топот.
     -- Они за это поплатятся, -- прохрипел торговец.
     -- Ужасно сознавать, что тебя все бросили, правда? -- спросил Римо.
     -- Кто ты такой? Что тебе надо? Кончай стукать меня головой!
     Римо  поставил  его на  ноги.  Парень  был  одного с ним роста, но  еще
худощавее.
     -- Я один из воспитанников  сестры Мэри Маргарет, -- сказал Римо. -- Ей
не понравилось бы то, что делается в ее парке.
     Торговец принялся оправлять на себе одежду.
     -- Я тебе уже сказал: это парк общественный.
     После этого он потер левой рукой макушку,  в то время  как правой полез
за пояс  брюк сзади и,  выхватив  оттуда складной нож,  щелкнул  фиксатором.
Выскочившее лезвие блеснуло при свете  фонаря, показавшись при этом хрупким,
как стекло.
     Римо покачал головой.
     -- Зря ты это, -- сказал он. -- А я еще собирался тебя отпустить.
     --  Черта с два,  -- сказал  негр. --  Ты  мне  дорого  обошелся, козел
этакий, и теперь я возьму с тебя долг. По кусочкам.
     Он махнул ножом, метя Римо в горло. Римо отклонился назад. Нож мелькнул
у него перед лицом. Тогда Римо, схватив негра  за ноги, снова перевернул его
вниз  головой и  поволок через аллею к скамейке, возле которой  стояла урна.
Приподняв  парня, он  сунул его головой  в  урну. Голова негра  стукнулась о
бутылки,  которыми была заполнена урна, раздался  звон стекла.  Места в урне
явно  не хватало, но Римо продолжал давить. Единственный  стон был  заглушен
хрустом стекла. В конце концов  из  урны  остались  торчать только уродливые
желтые ботинки на  двухдюймовой  подошве. Тогда Римо  согнул  ноги торговца,
спрятав внутрь и ботинки, и придавил еще разок, утрамбовав так, чтобы ничего
не  торчало. Теперь все было в  порядке. Римо довольно потер руки и вернулся
на скамейку.
     Через десять минут послышались приближающиеся шаги. Громкие, тяжелые --
кто-то,  нарочито громко вышагивая, приближался к  Римо.  И  вдруг перед ним
возник полисмен. Совсем молодой.
     Когда полисмен заговорил, Римо опустил глаза в землю.
     -- Что вы тут делаете, мистер?
     Голос его слегка дрожал от испуга.
     -- Просто сижу в своем парке, -- ответил Римо.
     -- В своем парке?
     -- Ага. В нашем с сестрой Мэри Маргарет, -- сказал Римо.
     Полисмен   немного   успокоился,   решив  что   перед  ним   безобидный
тихопомешанный.
     -- Вы  и  дальше  намерены тут сидеть? --  спросил он  после  некоторой
паузы.
     -- Да.
     -- В этом парке белому находиться опасно, -- сказал полисмен.
     И  тут  Римо  в  первый  раз  поднял  глаза  и  встретился  взглядом  с
полисменом.
     -- Только не сегодня, -- сказал он. -- Только не сегодня.

     Прежде чем что-то  увидеть  или  услышать.  Руби почувствовала  запах и
рывком села на кровати.
     С силой втянула воздух.  Ошибки  быть  не могло: этот запах она знала с
детства.
     Пожар.
     Соскочив с кровати, она принялась расталкивать свою спящую кузину.
     -- Ленора, проснись! Дом горит!
     Шестнадцатилетняя девушка, хмельная от сна, приходила в  себя медленно,
и Руби ударила ее по щеке.
     Та очнулась,  потрусила головой  и невольно  потянулась рукой  к  щеке,
глядя на Руби, которая уже направлялась к двери.
     -- Дом горит!  -- бросила  Руби  через плечо.  --  Надо разбудить  всех
остальных!
     Вдвоем они  подняли  все семейство Джексонов. Все делалось как во время
противопожарной тренировки: сначала выходили дети, старшие выводили младших.
     Руби подала восемнадцатилетней Молли свой чемодан.
     --  Отнеси вниз, -- сказала она. -- Запри в багажник и отведи машину за
угол, подальше от дома.
     Не дожидаясь ответа. Руби выбежала в коридор и принялась  барабанить во
все двери.
     -- Пожар! -- кричала она. -- Проснитесь! Дом горит!
     Горели  ступени  лестницы,  полыхали  стены  и пол,  но  совершенно  не
ощущалось  запаха бензина  или какого-либо другого горючего, нигде  не  было
видно бумаги  или чего-либо такого,  чем можно  было  бы воспользоваться для
поджога.
     Услыхав топот ног по лестнице. Руби посмотрела  вверх и увидела парня с
шевелюрой  в  стиле  "афро",  который  вечером  околачивался  возле  дома. В
жокейских  шортах и  тенниске,  он  летел  вниз,  перепрыгивая  через четыре
ступеньки.
     Не  сбавляя  скорости,  он  хотел проскочить мимо Руби, но та протянула
руку и обхватила его поперек туловища.
     -- Куда это ты несешься? -- спросила она.
     -- Пожар! Дом горит!
     -- Верно, -- сказала она. -- наверху кто-нибудь живет?
     -- Конечно! Пусти меня!
     Схватив ее за руку, он  хотел  было вырваться, но Руби, запустив правую
руку  в карман халата,  выхватила  оттуда  короткоствольный револьвер  38-го
калибра и приставила ко лбу парня точно между глаз.
     -- Давай наверх и всех разбуди.
     -- Ч-черт!
     Руби пожала плечами.
     -- Давай двигай или подохнешь  прямо здесь. Что  тебе больше нравиться?
Она взвела курок. Парень сглотнул.
     -- Ч-черт! -- повторил он.
     Руби вдавила дуло ему  в  лоб,  и  он, развернувшись, бросился вверх по
лестнице сквозь огонь, вопя изо всей мочи:
     -- Пожар! Пожар! Пожар!
     Руби посмотрела вверх и увидала над лестницей огонь. Это поджог, решила
она.  Подожжено  было  в нескольких  местах. Кому  же еще могло понадобиться
поджигать этот дом, кроме чокнутой шпаны!
     Тут не над чем раздумывать. Она  огляделась  вокруг.  Из квартир начали
один  за другим выскакивать  жильцы, и  у нее на какую-то  секунду  возникло
ощущение, будто она сидит в  цирке и смотрит, как из  одного  "Фольксвагена"
выпрыгивают целых две дюжины пассажиров. Они выходили по несколько  человек:
по два, по четыре, протирая заспанные глаза и нетвердо  шагая, поскольку еще
не успели прийти в себя.
     Руби еще какое-то  мгновение помедлила,  прислушиваясь к доносившимся с
пятого этажа крикам "Пожар!", затем, проталкиваясь сквозь поток идущей  вниз
детворы, сбежала  на  третий  этаж  и  принялась колотить  в двери, поднимая
людей.
     То же  самое  она проделала  на  всех остальных этажах и, очутившись на
тротуаре, с удовлетворением отметила, что машины возле дома уже нет.
     Откуда-то  с другого конца улицы послышался вой пожарной сирены.  Языки
пламени уже начали выбиваться из окон всех пяти этажей дома.
     Подбежала тетя Летти.
     -- Ох, девочка, а я уж думала, что ты там осталась!
     -- Все в порядке, -- сказала Руби. Пожарные  машины были уже в квартале
от них. -- Все вышли?
     Тетя окинула взглядом столпившихся на тротуаре жильцов.
     -- Да вроде бы, -- сказала она. -- Дай-ка  гляну. -- И еще раз оглядела
толпу соседей, тыча по ходу дела пальцем, будто пересчитывая. -- Гариглов не
видно.
     Руби стояла, теребя висевший у нее на шее золотой медальон.
     -- Где они живут? -- спросила она.
     -- На пятом справа, на эту сторону, -- ответила тетя. Пожарные были уже
совсем рядом. Руби бросилась в дом.  Тетя закричала  вслед:  --  Девочка, не
ходи туда!
     Из дома вышли Гариглы. Руби не  появлялась. Тете Летти они сказали, что
ее не видели.
     Дом спасти не удалось. Через десять минут после прибытия пожарных крыша
прогнулась и рухнула вниз, точно развалившееся суфле.
     Жильцов оттеснили на другую сторону улицы, где полицейские со скучающим
видом стали задавать им вопросы.
     Увидев, что рухнула крыша, тетя Летти, закрыв лицо руками, запричитала:
     -- О Боже! Ах, моя бедная Руби! Ах, моя деточка!
     Священник  Гораций  К.Уизерспул,  одетый в итальянский костюм из серого
букле, обнял ее за плечи и утешающе проговорил:
     -- Все образуется, миссис Джексон.
     При  этом  его   глаза  скользили  по   толпе   жильцов,  будто  он  их
пересчитывал.
     Часом позже  обвалились внутрь стены  дома. Пожарные, поливавшие дом  с
дороги и  расположенных по обе стороны  соседских  зданий,  выкачали на него
тысячи  тонн воды, но к развалинам нельзя было подойти  еще часа два.  Потом
они обшарили  руины,  и, только когда наступило утро, один молодой пожарный,
который копался  в  полуподвале, нашел тело. Его сопровождал фоторепортер из
ньюаркской "Пост-обсервер",  которую  недавно  обвинили  в  "бесчувственном"
отношении  к черной общине  и  которая вслед  за  этим выделила специального
фоторепортера  для  съемок  пожаров в  местах компактного проживания черного
населения. Для  того, чтобы принять решение, какие пожары следует снимать, а
какие  нет,  редакционному  совету  потребовалось  две  недели.  Нужно  было
определиться,  что считалось  "бесчувственным"  отношением: то ли отсутствие
интереса к пожарам  и  жертвам -- выходило вроде  бы так, что  трупы  негров
считались недостойными того, чтобы попасть в обзор новостей; то ли наоборот,
желание  публиковать  подобный  материал  -- тогда выходило  будто  бы негры
удостаивались чести попасть в обзор только  после смерти. И главный редактор
принял решение: никаких фотосъемок на пожарах с жертвами,  если  жертв будет
менее трех человек.
     Этот пожар,  похоже, обошелся без жертв, а потому молодой  фоторепортер
оказался в полуподвале вместе с пожарным-новобранцем в поисках какого-нибудь
интересного материала. Там он и зацепился ногой за нечто длинное и округлое,
сплошь почерневшее и обугленное, напоминавшее своей формой бейсбольную биту.
Фоторепортер нагнулся, чтобы рассмотреть получше.
     И тотчас же резко выпрямился.
     Это была рука.
     Молодой пожарник  позвал  подмогу,  и  они принялись откапывать  из-под
обломков останки.
     А репортер все твердил:
     -- Это я наткнулся на его руку. Это была его рука.
     -- Это не обязательно "его" рука, -- сказал один из пожарных.
     -- Его, его. Я же об нее споткнулся, -- настаивал репортер.
     -- Это не обязательно "его"  рука. Это  просто "чья-то" рука. Пока труп
не будет опознан, не известно, "его" это рука или "ее".
     Когда  они докопались до  трупа,  определить, мужчина  это или женщина,
было совершенно невозможно: настолько все обгорело.
     Фотограф  был  в растерянности.  Обнаружен  труп.  Но  одна  жертва  не
позволяла  делать снимок  для  ньюаркской  "Пост-обсервер".  Однако  если он
вернется  в редакцию, не сделав снимка,  а потом в руинах обнаружат  еще две
жертвы,  то окажется, что  это  был  пожар  с  тремя  жертвами,  на  котором
следовало сделать снимок, и тогда его съедят за то, что он его не сделал.
     Все  сомнения  разрешил пожарный,  перевернувший  труп. Под  ним что-то
заблестело. Оказалось, это  был  золотой медальон --  тонкая  трапециевидная
пластинка с диагональной прорезью.
     Фотограф  сделал  снимок   этого  медальона.  Никаких  других  жертв  в
развалинах обнаружено не было, а загадочный медальон настолько  заинтриговал
редактора, что тот поместил снимок на первой странице газеты.  Летти Джексон
ни полиция, ни газетчики ни о чем не спросили. Труп остался неопознанным.

     Римо  проснулся от  ярких лучей солнца, светившего  в  его выходившее в
парк окно на четвертом этаже.  Из окна  была видна скамейка, на  которой  он
провел  в размышлениях почти всю  ночь. Урна, стоявшая возле скамейки,  была
по-прежнему полна, и из нее виднелись желтые подошвы втиснутых туда ботинок.
От этого  дополнения  к пейзажу  у Римо потеплело  на душе. Что  может  быть
лучше, чем начинать новый день с созерцания чудесного пейзажа!
     И хотя Римо  не  был голоден и вообще ел  мало,  тем не  менее, заказал
принести в номер изжаренную по-домашнему яичницу-болтунью из полдюжины яиц с
двумя  кусочками  бекона,  гренок  и  большую  чашку  кофе. Немного подумав,
прибавил к  этому  еще  кувшин бутылочной воды и порцию риса  без специй.  И
газету.
     Так  ли  завтракают  нормальные люди?  А  почему  бы и  нет?  Он  долго
раздумывал над этим ночью и не нашел причин,  по которым должен  был считать
себя  ненормальным.  Пусть в его детских воспоминаниях было  мало приятного,
пусть большую часть  своей жизни он посвятил государственной службе, которая
была ему  совсем не по  душе, однако он не ощущал необходимости убивать, как
Чиун. Он мог бы заниматься совершенно иными делами. Правда, назвать что-либо
конкретное Римо затруднялся.
     До того,  как  ему принесли еду, --  на  огромном  подносе, стоявшем на
передвижном столике, где рядом с тарелкой лежала аккуратно свернутая газета,
--  Римо успел  принять  душ. Дав  официанту десять долларов  на  чаи,  он с
жадностью посмотрел на яичницу с беконом и кофе, после  чего положил себе на
тарелку  риса и  упрямо принялся  жевать,  запивая каждый глоток.  Развернув
газету, увидел на первой странице снимок и вздрогнул.
     На  снимке  был  золотой  медальон,  изображавший  символ Синанджу,  --
трапеция с косой прорезью.
     Торопливо прочел статью о пожаре  в жилом доме  в районе  Сентрал-уорд.
Жертвой оказалась женщина, личность  которой установить не удалось; медальон
был обнаружен  под  трупом. Пожар, по заявлению  пожарных, явился следствием
поджога, поскольку возгорание произошло в четырех разных местах.
     Символ  Синанджу. Но кто? Откуда? Он никогда не видел такого медальона,
а  о существовании  этого символа знали только он  и Чиун. Он  и  Чиун... и,
возможно, Руби.
     Оттолкнув от себя тарелку с рисом, Римо сел на кровать,  взял телефон и
набрал номер гостиницы "Норфилд", находившейся в прибрежной зоне Нью-Джерси.
     Когда дежурный ответил, спросил:
     -- У вас еще проживает мистер Чиун, пожилой азиат?
     -- Да, -- ответил дежурный. -- Вас соединить?
     -- Нет, нет, нет. Мне нужно, чтобы вы ему кое-что передали.
     -- Но почему  бы  вам не поговорить с ним самому? Я  как раз только что
видел, как он поднялся к себе в номер.
     --  Потому что, если  вы  меня с  ним соедините,  он вдребезги расшибет
телефон. Так что сделайте, как я прошу. Это будет стоить двадцать долларов.
     Ответ дежурного прозвучал недоверчиво.
     -- Вы намерены переслать их мне по телефону?
     -- Вам вручит их Чиун. Вы только сделайте, что я вас прошу. Потому что,
если мне придется  ехать к вам самому, в награду вы получите нечто совсем не
похожее на двадцать долларов, приятель.
     -- Ну, хорошо, -- недовольно сказал портье. -- Что ему передать?
     -- Поднимитесь к нему и скажите, что звонит Римо.
     -- Римо?
     -- Да. Римо. Скажите ему, что я у телефона,  и тогда, после того как вы
ему позвоните, он уже ответит, не обрывая телефонный провод.
     -- Ладно, --  сказал  портье.  --  Подождите. Спустя три минуты  портье
вернулся.
     -- Я ему передал, -- сказал он.
     -- И что он ответил?
     -- Что у него  нет секретарей. Что он не намерен целыми днями сидеть  и
отвечать на телефонные звонки. Спросил,  какой еще  Римо.  Сказал,  чтобы вы
написали ему письмо. Говорить он с  вами не желает.  Приплел  что-то  насчет
свиного уха. В общем, вот так.
     -- Ладно, -- сказал Римо. -- Тогда поднимитесь к нему еще раз...
     -- Минуточку. Сколько раз я должен ходить за двадцать долларов?
     -- Это уже пятьдесят, -- сказал Римо. -- Поднимитесь и скажите ему, что
Римо говорит, что это очень важно. Речь идет о Руби.
     -- Ну, не знаю. Вид у него был явно недовольный.
     -- А у него никогда не бывает довольный вид. Пятьдесят долларов.
     -- Ну ладно.
     И портье снова положил трубку на стол. Вернувшись, сообщил:
     -- Он сказал, что сделает исключение из своих незыблемых правил и будет
с вами говорить.
     -- Прекрасно.
     -- А как я получу свои пятьдесят долларов?
     -- Я скажу Чиуну, чтобы он вам их дал.
     -- Я так и знал, что будет нечто подобное.
     -- А в чем дело? -- спросил Римо.
     -- Я  видел,  как  ведет себя  этот  Чиун. Вчера  он спустился к ленчу.
Заказал воды. Никому не позволил сесть за его столик. А когда уходил, обошел
все столы  и собрал всю сдачу, которую оставили на чай официантам. Так что я
вряд ли дождусь от него пятьдесят долларов.
     -- Можете не сомневаться,  -- сказал  Римо. -- Я проверю, чтобы  он это
сделал.
     -- Ладно, только  я сомневаюсь, -- проговорил  портье. -- Подождите,  я
вас соединю.
     Римо услышал щелчок и потом зуммер вызова внутреннего абонента.
     Чиун поднял трубку, когда прозвучало по меньшей мере десять гудков. Как
обычно, он не отозвался, не назвал себя. Просто поднял трубку и молча ждал.
     -- Чиун, это Римо.
     -- Какой Римо?
     -- Ладно, Чиун, кончай валять дурака. Это я.
     --  Я как-то знал одного Римо, -- сказал Чиун. -- Это был не