еп Попса, и  он так и не увидел, как
Джонни  Утенок загадочным  образом поднялся в воздух  и  пролетел  через всю
комнату  прямо в изумленную  физиономию  Винни  О'Бойла, и не  услышал,  как
хрустнули  под  указательными  пальцами Чиуна височные кости его  приятелей.
Попс  так и не  успел понять, что  не стоило бросать свой бизнес из-за угроз
мафии, потому что не такая она, оказывается, всемогущая.
     Попс умер, а,  потому  ни о чем об этом  не думал, ничего  не видел, не
слышал, не понимал. Престо лежал  на  полу с открытыми невидящими глазами, а
телеэкран  снова  медленно посветлел:  доктор Лоуренс  Уолтерс  сообщал, что
чувство  вины   и  подавляемая  враждебность  -  самые   разрушительные  для
человеческой психики силы.
     Спустя сорок минут человек по имени Римо Барри и  Синтия Хансен решили,
что на сегодня с них хватит.
     -  О чем ты  говорил по телефону? -  спросила  она, надевая  прозрачную
блузку.
     - Надень сначала  юбку, - сказал Римо, все  еще сидя голышом в  бежевом
кожаном   кресле   мэра  и  глядя   на  улицу,   переполненную   счастливыми
пуэрториканцами,    счастливыми   закусочными   и   счастливыми   магазинами
грампластинок. - Я неисправимый бабник.
     - Не говори пошлостей, - сказала она. - О чем был звонок?
     - Да кто-то из ваших  городских  наркобандитов взял в  заложники  моего
слугу. Они пригрозили убить его, если я не выверну душу наизнанку перед тем,
кто скажет мне пароль.
     - "Бабочки", - сказала Синтия Хансен.
     - Да, вот именно, - кивнул Римо. - Подслушивала?
     - И что же с твоим слугой? Неужели не волнуешься?
     - Только  по поводу кондиционера. Лед положить он не забудет, но  он не
любит,  когда  в  доме  слишком прохладно,  поэтому  может  забыть  включить
кондиционер.
     - Что  ты  несешь?  -  спросила  Синтия  Хансен,  продолжая застегивать
пуговицы на юбке. Молодые упругие  груди колыхались в такт ее  движениям.  -
Он, может, уже мертв или его истязают.
     Римо посмотрел на часы, стоявшие на зеркальной каменной полке.
     - Сейчас два часа. Сериал "На  краю жизни" только что закончился. Можно
позвонить. - Он взял трубку и набрал номер.
     Подождал  немного,  затем  улыбнулся. -  Чиун? Как дела? Вэнс Мастерман
наконец решился? Ох, это  ужасно. Очень тебе сочувствую. Послушай, приготовь
на ужин омаров. Да.  Знаешь,  как ты обычно делаешь, в винном соусе.  О'кей.
О'кей. Чиун, - добавил он строго, - не забудь включить кондиционер.
     Римо повесил трубку.
     -  Хорошо,  что  ты  надоумила   меня  позвонить.   Он  забыл  включить
кондиционер.
     Синтия Хансен,  застегивая  на  прозрачной  блузке  пуговицы,  смотрела
куда-то в даль.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

     Римо не удалось поужинать дома.
     Синтия Хансен предложила подбросить его до метро,  но пока они ехали  в
ее черном  принадлежащем  мэрии "шевроле",  он не  отрываясь смотрел, как ее
длинные  голые ноги ловко управляются с  педалями тормоза и  газа, а  подняв
глаза, понял, что она повернула зеркало и наблюдает за ним. К тому  времени,
когда  они добрались до станции метро на Гудзон-сквер,  они уже изголодались
друг по другу и решили поужинать вместе у нее дома.
     Синтия Хансен  жила  одна в шестикомнатной  квартире  на верхнем  этаже
восьмиэтажного дома, одного из лучших  зданий города. В доме был привратник,
лифт работал, что было в Гудзоне редкостью, а мусор только однажды не убрали
из  подвала вовремя,  и тогда Синтия  напустила на хозяина  дома, жившего  в
Грейт-Неке,  городских инспекторов,  закидавших его повестками в  суд, после
чего он моментально решил проблему мусора.
     Но  квартира  походила  на   лабиринт,  казалось,  комнаты  даже  и  не
соединяются  друг  с другом,  точно проект готовил  пьяный  архитектор,  и в
первые  пять минут Римо три раза завернул по ошибке не туда в поисках ванной
комнаты.
     Холодильник  был  набит битком, но  они решили  ограничиться  салями  и
сыром.  Римо не  дал  ей резать колбасу  и сыр  ножом, а просто  наломал  их
кусками.
     Римо занялся с ней любовью прямо на кухне, пока она раскладывала еду на
подносе, потом среди колбасных шкурок и корочек сыра на  паркете в гостиной,
холодившем ей спину, а ему колени, потом  в  душе, где они нежно мылили друг
друга  своими  телами.   Кухня  -  гостиная   -  душ:  вакханалия  ненадолго
прерываемого  соития,  а  потом  Римо превратил  его в беспрерывное,  загнав
Синтию  на  кровать с жестким, неподатливым матрасом в  ее огромной спальне,
оклеенной синими обоями и задрапированной голубым бархатом.
     А  позже  они  лежали,  обнаженные,  рядышком,  на   голубом  бархатном
покрывале, и  Римо  подумал,  что раз уж пришлось  совокупляться  до  потери
сознания, то черт с ней, с тренировкой и режимом, и он  решил тоже покурить,
подумав,  что  надо обязательно  купить жвачку на  обратном пути в Нью-Йорк,
чтобы Чиун не уловил запаха табака.
     - Никогда  не думал поступить на службу  в  правительственные органы? -
спросила  его Синтия,  выпуская  к потолку  голубые  кольца дыма, и передала
сигарету Римо.
     -  С  тех пор  как  я повстречал  тебя, ничем  другим не занимаюсь, как
тружусь в этих органах.
     - Думаю, я смогла  бы подыскать тебе что-нибудь  подходящее,  - сказала
она. - Сколько ты зарабатываешь в своем дурацком журнале?
     - В удачный год восемь-девять тысяч.
     - А я могу тебя на восемнадцать устроить, не придется даже показываться
в конторе.
     - В качестве племенного жеребца?
     - Нет, работать на меня. Будешь делать все, о чем я тебя попрошу.
     - Извини, работать под началом женщины  - не по мне. Так можно, в конце
концов, деградировать.
     - Да ты, оказывается,  женщин  за людей не  считаешь! - сказала  Синтия
Хансен. -  Прошу, все же  подумай. То, чем  ты сейчас  занимаешься, не имеет
будущего.
     - А чем я занимаюсь?
     - Повсюду шляешься,  оскорбляешь  людей, нарываешься на неприятности  и
допекаешь окружающих.
     - Натура  такая, - сказал  Римо и попытался пустить кольцо дыма,  но  у
него не  получилось.  Разозлившись,  он погасил  сигарету  о  пепельницу  на
тумбочке у кровати  и взял  с  тумбочки фотографию  в маленькой позолоченной
рамке.
     - Это твоя мать? - спросил Римо, глядя на снимок со смеющейся парой.
     - Да. И отец.
     - Приятная женщина. Ты похожа на нее, -  сказал он совершенно искренне,
потому  что  другой человек на  фото  был  вялым,  невыразительным,  хотя  и
благообразным мужчиной.  Лицо его отличалось той же индивидуальностью, что и
граммофонная пластинка.
     - Я знаю, - ответила Синтия. - Мне все говорят, что я похожа на мать.
     Римо поставил фотографию  на  тумбочку. Синтия снова закурила,  они  по
очереди затянулись одной  и той  же  сигаретой, а потом она опять предложила
ему работу в мэрии.
     - Ты рассчитываешь купить меня, грязная спекулянтка героином? - спросил
он  и  начал одеваться.  Уже темнело, пора было возвращаться к Чиуну. Синтия
остановила его, в третий раз  предложив работу, и в третий раз он отказался.
Потом он похлопал ее  пониже спины и пообещал, что они  увидятся завтра.  Но
Синтия  Хансен опасалась, что он никогда больше не увидит ни ее,  ни кого бы
то ни было еще.
     Но она ошиблась.

     Серебряный крючок сновал взад-вперед. Взгляд Гаэтано Гассо не отрывался
от салфеточки, над которой он трудился. Он осваивал новый узор и старался не
перепутать  нитку,  а  дело  это нелегкое. Он  уже трижды ошибся  и  начинал
злиться.  А когда Гаэтано Гассо терял самообладание, все вокруг имели веские
основания для беспокойства.
     Он сидел  один за  пустым столом, стоящим  в углу огромного  склада,  -
абсолютно пустого,  за  исключением одного автомобиля:  - автомобиля  Гассо,
"шевроле-седана", модели шестьдесят  восьмого года, в  прошлом - полицейской
машины.  Он купил ее  на  аукционе  муниципальных машин  за пять долларов, а
скупщики утильсырья, обычно покупавшие такие машины по 25 долларов, и рта не
открыли.  За  десятку  ее  привели  в  порядок  в  знакомом  ему  гараже  на
Патерсон-Плэнкроуд  в Сикокосе, еще за десять  двое  парнишек выкрасили ее в
желтый  цвет,  так что  за  двадцать  пять  баксов  Гассо приобрел  надежную
"тачку". Хорошо, когда есть приятель в мэрии.
     Бесполезно. Он не мог сосредоточиться на салфетке. Все этот  журналист,
писака чертов. Гассо даже улыбнулся при мысли, что сегодня вечером предстоит
заняться этим типом.  Сначала он его хорошенько обработает, узнает,  что ему
нужно у них в городе, что приключилось с Утенком, О'Бойлом и Попсом, а потом
прикончит.  Он с нетерпением  ждал этой встречи, потирая руки. После этого и
новый узор получится. Вязание требует предельной концентрации внимания. Римо
Барри поплатится за то, что вывел Гаэтано Гассо из равновесия.
     Стальная  дверь склада открылась, Вилли-Сантехник с  опаской просунул в
проем голову и позвал:
     - Мистер Гассо! Мистер Гассо!
     Гассо встал из-за стола. Вилли заметил его и громко сказал:
     - Мы привезли его, мистер Гассо. Привезли.
     Вилли-Сантехник вошел в  помещение склада, а за ним незнакомец среднего
роста и обычного сложения в сопровождении Стива Лиллисио, упиравшегося дулом
пистолета в спину незнакомца.
     Вилли  пропустил их вперед,  запер  дверь  и поспешил снова  возглавить
процессию. Он,  улыбаясь, подошел  к  Гассо, а  тот  шагнул  навстречу вдоль
письменного стола. Но напрасно Вилли ждал ответной улыбки.
     - Мы взяли его, мистер Гассо. Мы взяли  его запросто. Сцапали прямо  на
улице. Привезли вам.
     Гассо не обратил на  Вилли внимания. Вилли закашлялся. Что-то очутилось
во рту, но  Вилли не знал,  понравится ли мистеру Гассо,  если он сплюнет на
пол, и он сглотнул.
     Гассо  разглядывал  того, кто стоял посередине. Римо  Барри. По виду не
скажешь, что он  способен  наделать столько неприятностей.  Римо  Барри  тем
временем оглядел склад - потолок, пол, стены, - а потом повернулся к Гассо.
     - Какую смерть выбираешь? - спросил Гассо.
     - А чего ради  мне умирать?  Но, если  вы и дальше  будете на меня  так
смотреть,  я  умру  от ужаса. Своим видом  вы  можете испугать  человека  до
смерти. Как  это вы добились такой волосатости на  всем теле? Вы эту  шерсть
подкармливаете, что ли?
     Вилли-Сантехник   и  Стив  Лиллисио   стояли  безмолвно.  Нехорошо  так
разговаривать с  мистером Гассо. Может, Гассо  их отпустит?  Не хотелось  бы
видеть, что случится с этим писакой.
     А тот продолжал:
     -  В музее  естествознания знают о вас? Я  к  тому, что  нехорошо, если
Маргарет Мид не в  курсе. Такие, как вы, водились, разве что, в пещерах. Что
же это у вас на зубах  волосы не растут? Однажды на выставке  я видел что-то
похожее и готов поклясться, у того на зубах росли волосы.
     Гассо  собрался  что-то сказать, губы  его  шевелились. Вилли-Сантехник
надеялся,  что  он скажет "Ладно, Вилли,  иди домой. Ты отлично поработал, а
теперь иди домой и оставь меня с глазу на глаз с этим типом".
     Но Гассо заговорил с писакой:
     - Я спросил, какую смерть ты выбираешь?
     Римо посмотрел на стол и увидел салфетку.
     - Гляньте!  -  сказал он. - Салфеточка! -  Он  взял  клубок и крючок. -
Очень  красиво   получается.   Правда,   приятель,   совсем   неплохо.   Еще
попрактикуешься  и сможешь продавать их. Хорошо,  когда  такие, как ты, сами
зарабатывают  на  жизнь. Чувствуешь  себя хоть на что-то способным?  Гораздо
лучше, чем сидеть на чужой шее.
     Он наклонился к Гассо. - Ну же,  - прошептал  он. -  Расскажи. Как тебе
удалось отрастить такую шерсть? Я никому не скажу. Это же не парик? Парик на
все тело  -  это чересчур.  Может,  это  какая-то  растительность  с  другой
планеты? А когда бежишь, коленкам от нее не больно? А у тебя есть колени?  С
виду не скажешь.  Я к  тому, что запястий  у тебя вроде нет,  а  вот  насчет
коленок не берусь судить.
     Он  повернулся  к  Вилли-Сантехнику.  - Может  ты знаешь? Есть  у  него
коленки? Это очень важно, поэтому сначала подумай, потом отвечай.  Если нет,
значит это новый вид  животных. Мы можем на нем  заработать.  Представляешь?
Новый вид!
     Меньше  всего  на  свете Вилли хотелось  быть втянутым в  этот безумный
разговор. Еще  ему очень  не хотелось случайно улыбнуться.  Не хотелось даже
подать вид, что он слушает.
     Пришлось быстренько пошевелить мозгами:
     - Заткнись! Мистер Гассо задал тебе вопрос.
     - Вопрос?  Ах да, о том, как я хочу умереть? - Римо повернулся к Гассо.
- Пистолет - это неинтересно, а ножом ты можешь порезаться и повредить себя.
А  мне  бы  этого  не  хотелось, по крайней мере до  тех  пор, пока тебя  не
осмотрят специалисты из музея.
     Римо пожал плечами. - В общем-то мне все  равно. Как насчет дубины? Ваш
брат дубинами дерется?
     Вилли-Сантехник наблюдал. Гассо собрался заговорить. Может, он  наконец
отпустит Вилли. Гассо заговорил, но опять он обращался к Римо Барри:
     - Парню, который так со мной разговаривал, я вырвал  руки.  После этого
он уже не шутил.
     - Догадываюсь, - сказал Римо.
     - Но для тебя я припас кое-что поинтереснее.
     - Да? Что же это?  -  Римо пощелкал пальцами. -  Знаю. Ты подаришь  мне
салфетку.  Которую  сам связал. Очень мило с твоей стороны,  дружище.  Знаю,
какая пропасть времени на это уходит у таких, как ты, ведь пальцы вас  плохо
слушаются. Преклоняюсь перед твоим усердием.
     Гассо снова заговорил:
     - Вилли,  иди.  И ты,  Лиллисио,  -  и, обращаясь к  Вилли,  добавил: -
Возвращайся утром, соберешь, что от него останется, и выбросишь куда-нибудь.
     Он замолчал ненадолго, а потом спросил: - Пистолета у него нет?
     - Проверил, мистер Гассо, - ответил Вилли-Сантехник. - Нет.
     -  Ладно,  проваливай. Этот шут  сейчас заговорит и расскажет, кто  его
прислал.
     Покидая  склад, Вилли  и Лиллисио  установили мировой рекорд  скорости.
Когда дверь за ними  закрылась, Гассо полез в карман и  достал оттуда медный
ключ.
     - Это  ключ  от дверей. Если сумеешь у меня его отобрать,  ты  выиграл.
Тогда можешь уйти. - И он спрятал ключ в карман.
     Римо сказал:
     - А я и не собираюсь его у тебя отбирать. Сам отдашь.
     - Как это? - удивился Гассо.
     - Чтобы прекратить боль.
     Гассо  ринулся вперед. Его  руки,  точно мощные стволы, обхватили грудь
Римо.
     -  Сперва я  слегка выдавлю из  тебя сок, малыш, - промычал Гассо. -  А
потом, сдеру с тебя шкуру, как кожуру с апельсина.
     Он сцепил пальцы за спиной Римо и сжал его в смертоносном объятии. Сжал
изо  всех  сил: после  этого  у клиента  обычно  ломились ребра, и  он терял
сознание.
     Римо завел  руки  за спину и сомкнул  пальцы на руках Гассо там, где  у
нормальных  людей  бывают  запястья. Сконцентрировался  на руках:  для  него
сейчас  больше ничего не  существовало -  и  вспомнил  одно из  бесчисленных
заклинаний  Чиуна: "Я - Шива, Дестроер, Я несу смерть и разрушение миров." И
начал разжимать руки Гассо.
     Сцепленные пальцы  заскользили  и  разжались,  и  руки Гассо разошлись.
Такого с ним  никогда  не случалось. Гассо взревел, попытался снова  сцепить
руки,  но этот негодяй, этот Барри  мешал ему и  постепенно,  как гигантская
машина, раздвигал руки Гассо,  пока они не оказались разведенными в стороны,
а этот мерзавец Римо улыбался и  продолжал  давить. Гассо  почувствовал, что
мускулы  плеч  уже  не  выдерживают  нагрузки,  они стали  рваться,  и  руки
выворачивались  из  суставов. Боль  была адской, и Гассо закричал,  закричал
так, что  эхо,  разлетевшись по всему помещению пустого  склада и резонируя,
становилось все  громче,  пока не вырвалось  наружу, где Вилли-Сантехник как
раз закрывал дверцу своего "эльдорадо".
     Вилли замер, услышав крик,  но потом  захлопнул  дверцу. Он старался не
сболтнуть лишнего, опасаясь, что Лиллисио настучит на него, и сказал только:
     - Жаль бедолагу. Но нечего было издеваться над мистером Гассо.
     И Вилли быстро укатил. Он не хотел больше слышать эти крики. Ему велено
было вернуться утром, чтобы  прибрать останки, и его уже  сейчас мутило  при
мысли о том, что ему предстоит увидеть.
     Бедный Римо Барри.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

     В  человеческом теле двести шесть костей. Дон  Доминик  Верильо  помнил
много  такого  рода фактов, благодаря  чему  слыл  среди мафиози  эрудитом и
культурным человеком.
     Дон Доминик считал, что с логикой  у него все  в порядке  и,  поскольку
Гаэтано Гассо - несмотря на свою внешность - был человеком, следовательно, и
у Гаэтано Гассо в теле тоже было двести шесть костей.
     И каждая была сломана.
     Дон Доминик  Верильо не был человеком набожным.  Это правда, что каждое
воскресенье и по церковным праздникам он ходил в церковь, но это было своего
рода  капиталовложение.  Он ведь был  главой своей общины, а  следовательно,
должен был вести  подобающую жизнь.  Быть богобоязненным и набожным. В своем
настоящем бизнесе, где он был капо мафиози, репутация  религиозного человека
иногда оправдывала  ужасные вещи, которые он делал сам или приказывал делать
другим.
     Так  что истинным  христианином  он  не был.  Но сейчас, глядя на тело,
которое раньше было Гаэтано Гассо, он перекрестился.
     Всего  пятнадцать  часов назад  тело  это было мускулистым и сильным, а
сейчас  напоминало  желе,  медленно  растекающееся  внутри  мятой  оболочки,
напоминающей по форме человеческое тело. Мешок с кашей.
     Руки были раскинуты в стороны,  и  там,  где  они  обычно  сгибаются  в
суставах   под  углом,  образовывали  плавную  дугу,  так  как   кости  были
переломаны. И переломаны. И еще раз переломаны.
     В таком же виде  были ноги, ребра  и  череп. Но  не это  заставило дона
Доминика Верильо прочитать молитву и перекреститься.
     Из середины  лба Гассо,  наподобие  жуткой антенны,  торчал  серебряный
крючок для вязания, пронзивший кость и вошедший в мозге невообразимой силой.
Но и не из-за этого дон Доминик Верильо бормотал слова молитвы.
     Он обратился к Богу - если только где-то еще оставался никем не занятый
Бог, который может помочь, - по другой причине.
     Гаэтано Гассо был  совершенно  голым. Пах  был аккуратно  прикрыт белой
салфеточкой его собственного изготовления. Ее белый цвет должен был бы резко
выделяться на фоне черных волос, покрывавших тело Гассо от головы до пят, но
волосы Гассо больше не были черными. На голове, плечах, груди, животе, ногах
и руках они стали седыми. Белыми как снег.
     Дон  Доминик  Верильо молился,  чтобы  Господь  не посылал никому такой
смерти. Даже для Гаэтано  Гассо, чудовищного  убийцы,  это  слишком жестокое
наказание.
     Рядом с Верильо стоял Вилли-Сантехник,  который,  обнаружив утром тело,
позвонил  Верильо  и  попросил приехать на склад. Вилли  что-то бормотал,  и
Верильо увидел, что он перебирает четки, бормоча молитвы.
     Он хотел было приказать, чтобы Вилли  замолчал, но передумал. Гассо.  А
те  трое,  которые отправились вчера на квартиру  к Римо Барри, чтобы выбить
информацию из старика-китайца, как в воду канули.
     С чем  им  пришлось  столкнуться?  Может,  Вилли правильно делает,  что
молится?
     Дон  Доминик Верильо ехал  в своем  "линкольн-континентале" в центр,  к
себе в офис, находившийся  в здании Торговой палаты,  не переставая задавать
себе эти вопросы.
     Он продолжал думать об  этом, проезжая  мимо церкви святого Александра,
старого католического собора, архитектор которого, видимо, старался привлечь
к нему внимание людей, придав ему форму византийского храма.
     Увидев счетчик платной стоянки, Верильо подъехал к тротуару и осторожно
припарковался. Он бросил десять центов в прорезь счетчика и вошел в церковь.
Внутри  было прохладно.  Благодатная свежесть после зноя, раскалившего город
несмотря на  раннее утро.  Дон  Доминик  Верильо  проскользнул в  проход меж
скамеек в  задних рядах, встал на  колени и воззрился на алтарь, который  он
пожертвовал церкви святого Александра в память о матери.
     Полоумная  дочь