Быстро.
     Снаружи будки Брюстер начинал приходить в себя.
     - С тобой все в порядке, сынок?
     - Да, Нильс. Спасибо.
     - Тебе помочь?
     - Я... - Римо помедлил. - Я так и не смог позвонить в полицию.
     - Все правильно. Я понимаю. Сегодня ты  прошел  через  ад. Очень трудно
отвечать за безопасность.
     -  По-моему, я не смогу больше работать на этом месте. По крайней мере,
пока.
     -  Сможешь,  - уверенно сказал Брюстер. - Мы удваиваем твое  жалование.
Вот так! Не отказывайся. Я разбираюсь в людях. Ты - первый, кто подходит для
работы в Брюстер-Форуме. Я сам позвоню в полицию.
     Римо поблагодарил доктора Брюстера,  который  бросил в  автомат  десять
центов и набрал  номер,  выбитый  на пластинке  над прорезью  для  монет. Он
подмигнул Римо, в  знак того, что все в порядке, сложил кольцом указательный
и большой пальцы правой руки и начал неразборчиво бормотать в трубку.
     Римо помахал Брюстеру рукой. Тот, яростно жестикулируя свободной рукой,
завопил в телефон:
     -  Мертв!  А-а-а!  Мертв.  О-о-о! На  помощь.  Убийство! Брюстер-Форум.
Кровь!
     Римо раскрепощенной походкой направился прочь, не заботясь о равновесии
и посмеиваясь над собой. Эта расслабленность  привела к  тому, что впервые в
жизни у него наступил период затмения.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

     Человек, известный когда-то под именем Ганса  Фрихтманна,  рассматривал
свежие негативы. Освещение на этот  раз  было хуже, чем на  первых фото,  но
ничего,  сойдет.  Готов полный  комплект. Уж  теперь  он позаботится,  чтобы
какой-нибудь неграмотный полицейский не выкрал бы фотографии, как Маккарти -
первую  серию. Подумать только: ничего не  значащая ирландская  жизнь против
гениального  плана!  Забавно,  но даже  маленькая  блошка  может  остановить
громадный механизм.
     Но  теперь  это  неважно.  Еврейка была  последней.  Да,  так  можно  и
привязаться к этим зверькам, не вызывай они такого раздражения.
     Рядовые немцы  многое не понимали. Они  получали все  готовое,  снимали
сливки, а о  грязной работе знать не хотели. Почти было удалось избавить мир
от евреев, и что же, мир оценил это? Куда, интересно, они собирались  девать
евреев, если не загонять в газовые камеры и сжигать?
     Да,  пока  мы  были  у  власти, все  немцы  прыгали  от  радости, им не
приходилось  марать нежные ручонки.  Но  когда мы  проиграли, наступил  шок.
Политика, оказывается, никого  не интересовала.  Когда  мы проиграли. А пока
все шло хорошо, нас на руках носили и славили.
     Они  что  же,  думали,  что евреи исчезнут  сами  собой,  без  массовых
убийств?  Что  достаточно  только этого захотеть? Да,  работенка  была не из
приятных. Потом пришлось расплачиваться. А ведь некоторых евреев он и сам бы
спас, если  бы мог.  Некоторых он уважал даже больше,  чем  немцев. Но, если
начать  делать  исключения,  к чему  это приведет?  Снова  кругом будут одни
евреи.
     Он  не  просил, чтобы  на  Земле существовали  евреи, и не он сделал их
такими,  какие  они  есть.  Он  создавал  новый, лучший  мир. При  этом  без
неприятных  проблем не обойтись, и их решали  лучшие,  самые  отважные люди.
Никто не видел Германию, какой ее видел он, никто не жил в такой Германии, в
которой  жил  он. Хаос.  Беспорядок.  Фюрер положил  этому конец  и возродил
немецкий дух.
     Но немцы  подвели  и партию, и  сами себя. Потому  что  в  конце концов
оказались недостойны полученного. Начались трудности -  и они не  выдержали.
Ханжи засуетились, стали твердить, что, мол, не знали, что сожалеют.  Да, им
не хватило сил, чтобы узнать и принять правду, они могли только пользоваться
результатами. А ведь должны были знать. Все было на виду.
     Куда,  по их мнению, делись  все  евреи,  которых  увозили  в  товарных
вагонах?
     Смешно. А генералы в автомобилях с холеными слугами? Отворачивались, их
трясло от одного вида крови, а ему приходилось в ней жить.  Но  он был врач,
немец и член нацистской партии.
     Их чистые руки... Свиньи! Глядели  на него свысока. Как они  смели, эти
вояки?  Вспомнился вечер  в Берлине,  в  ресторане Хорхера. Он  тогда был  в
отпуске,  приехал из лагеря в Польше и послал  выпивку сидящему  за соседним
столиком офицеру и его подружке. Бокал вернулся нетронутым.
     - Что? Офицер Африканского корпуса отказывается от выпивки? Неслыханно!
     Он произнес это  по возможности  мягко.  В конце концов все они  немцы,
особенно  при новом порядке. Он  сын  плотника,  окончил медицинскую  школу.
Офицер - аристократ.  Но какое это имело значение  теперь?  В новой Германии
все равны и едины. Одна раса. Раса господ.
     - Не выпьете с товарищем-офицером? - спросил он,  а  эта наглая  свинья
отвечала:
     - С товарищем-офицером - выпью, с вами - нет.
     Это было слишком.
     - Вам хорошо  здесь:  лучшая еда, дорогое вино. А почему вам так хорошо
живется? Благодаря мне.
     Офицер  старался не  обращать на него внимание.  Но трудно игнорировать
того, кто не хочет, чтобы его игнорировали.
     - Я вижу, ваша дама кушает с изяществом, деликатно. Мы в лагерях лишены
такой роскоши, как  деликатность. Мы выдираем золотые зубы изо  ртов евреев,
потому что  Германии нужны  деньги. Чтобы платить вам, чтобы на  столе перед
вами стояло самое  лучшее  вино. Фатерланду  нужны волосы  еврейских  детей,
нужна одежда сожженных.
     - Кто вас кормит? Я! Для того мы и уничтожаем неполноценные расы, чтобы
вы  могли жить в  утонченном  комфорте. Вы знаете, что  это такое - вырывать
чьи-то  тестикулы? А мне приходится  этим заниматься,  чтобы  мы могли лучше
разобраться в процессе воспроизводства солдат для войны.
     - Эй, родовитая госпожа!  Вы видели когда-нибудь рвы, в которые свалено
столько трупов,  что кровь сочится через покрывающую их землю? Хорошо ли это
сочетается с вашим шоколадным муссом?
     Они,  конечно, ушли. Сбежали, оставив грязную работу для сильных людей,
которые  в  состоянии  с ней  справиться.  В  тот  вечер  его,  естественно,
арестовали за буйство,  и отдельно ему досталось за длинный  язык. Но врачей
не хватало. И в "СС" это понимали, что бы там о них ни говорили после войны.
     Он положил негативы обратно в конверт.  Они помогут его новым хозяевам,
которые - вот  совпадение! - тоже строят великий новый мир. Негативы сыграют
свою роль.  О  нет, ничего такого  грандиозного, просто тот или иной  ученый
вынужден будет съездить за  границу, где с ним просто побеседуют. Величайшие
умы Америки окажутся в пожизненном рабстве.
     Совершенный план, великолепный план. Ирландец-полицейский чуть было его
не сорвал, но все обошлось. Новый полицейский?  Да,  он  поумнее. Удачливее,
чем Маккарти,  и лучше.  Но все равно,  это  только полицейский, да  он и не
успеет  ничего  предпринять. Доктор  Ганс  Фрихтманн  позволил  себе  слегка
пожалеть  о том, что ему  не удастся пробыть здесь  достаточно  долго, чтобы
преподать окончательный урок этому Римо Пелхэму.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

     Сначала он нашел записку.
     Деборы не было дома.  Дверь была незаперта, коттедж пуст, а на  столе -
записка  в конверте  с  его  именем.  Стерва. Маленькая еврейская  мерзавка.
Проститутка.  А Римо-то  умереть  был готов, лишь бы  с ней переспать.  Она,
наверное, берет за это шекели.
     Смит  был  прав. Римо так  быстро катится  вниз,  что  не  в  состоянии
правильно оценивать события.  Она поманила его  и обошла стороной.  Быстро и
ловко.
     Что ж, он  ее разыщет. Разыщет мисс "Быстро и ловко" и сломает ей руку.
Чтобы  знала, крошка,  что  не так уж  ты  хороша.  Нет. Ерунда. Он  прочтет
записку  и уйдет.  А ежели когда-нибудь ее встретит, то убьет, поскольку она
его узнает.
     Он  вскрыл  конверт и  принялся  читать, не включая свет, довольствуясь
пробивающимися в окно предзакатными лучами солнца.

     "Дорогой Римо!
     (О, что за дрянь! Стерва.)
     "Я не сказала тебе, почему я так любила Конна Макклири."
     (Потому что он тебя, наверное, поимел в возрасте трех лет.)
     "Я  была некрасивым  ребенком,  вся  в  веснушках.  А  дети,  как  тебе
известно, могут быть жестокими".
     (Как будто женщины не могут - ха!)
     "Дети издевались надо мной из-за веснушек. У меня было прозвище, что-то
вроде "обрызганная дерьмом".
     (Молодцы, сразу ее разгадали!)
     "Однажды Конн  услышал, как  меня дразнят. Он сделал  удивленное лицо и
сказал: -  Ты  знаешь, что женщина  без веснушек словно  ночь без  звезд?  -
Другие дети, конечно, спросили, а девочки? А  он ответил, что  девочка - это
заря жизни, это  красота  предстоящего дня.  Она так прекрасна, что люди  не
видят  этой красоты,  как невозможно  рассмотреть  сияющее солнце.  С этого,
по-моему,  и  началось. Я стала  верить, что вырасту красивой,  а это  много
значит. Мне этот разговор вскружил  голову. Конн, скорее  всего, говорил все
это в шутку, но  такие слова не забываются. Так или иначе, Римо, я выросла в
семье, где отец очень часто отсутствовал. И хотя он не желал такой жизни для
меня, вышло наоборот. Наверное,  мне суждено была  такая  жизнь, а может,  я
сама  ее выбрала.  Когда  насмотришься  на  руки  людей  с  вытатуированными
номерами  и  наслушаешься  их  рассказов,  начинаешь  понимать,  чему  стоит
посвятить себя.
     Вот что привело меня  сюда. Один из них. Ты слышал когда-нибудь о Гансе
Фрихтманне? О палаче из Треблинки? Знай, он здесь, в Форуме.
     Мне не следует об этом рассказывать, но  теперь  уже все  равно.  С тех
пор, как мы с тобой встретились,  я наделала столько  ошибок, что эти строки
уже не имеют значения. Я люблю тебя, Римо. Если мы встретимся опять,  я буду
и тогда безнадежно влюблена в тебя. А это возможно, потому что ты - тот, кто
ты  есть, а я - та, кто я  есть. Или я пытаюсь обмануть самое себя, стараясь
поверить  в  то, что  ты меня  не  обманывал?  Если  - да, то  я это  только
приветствую. Даже  если  твоя любовь - ложь, я сохраню ее до своей последней
ночи, ночи без звезд.
     Мне  кажется,  все мы несем свои истории, как несут крест,  а  к судьбе
относимся по-дурацки. Но время от времени  приходится  поддаваться логике. А
логика теперешней ситуации такова, что наша любовь нас погубит.  Стряхнуть с
себя наши  обязанности, как стряхивают пыль? Но  этого мы сделать не вправе.
Бешеные  псы  носятся  по  миру, и  на благо тех,  кого мы  любим,  нужно их
выслеживать, стараясь  сохранять  гуманность и  подавляя желание бороться  с
ними, как собака с собакой.
     Мы дали друг другу только по  часу времени и обещание. Давай благодарно
сохраним это в душах. Ты  добрый, хороший и, на самом деле, нежный. Дорогой,
не  давай своим врагам уничтожить  в  тебе  это.  Если  мы  сохраним  в себе
доброту, то  я  уверена  -  как уверена  в том, что Иордан течет -  мы снова
встретимся.  Встретимся  утром, которое никогда не кончится. Это обещание, и
мы обязаны его выполнить, Я люблю тебя, Римо.
     Дебора".

     Черт! Что  за  женщина! Конечно, она его любила.  Иначе не  назвала  бы
добрым, хорошим и нежным.  Полнейшая ерунда. Римо  прочел  письмо  еще раз и
почувствовал  себя   очень   хорошо.   Затем  разорвал   его  и,   поскольку
предосторожность есть предосторожность, сжег клочки бумаги.
     Она,  очевидно,  заканчивает  задание,  и Римо  болезненно осознал, что
будет только мешать. Поэтому проще всего отправиться в  Дейтон, купить билет
до  Чикаго, а потом  отыскать человека, хоть слегка  на  него  похожего  и с
паспортом.  А затем добрый,  хороший и нежный  Римо  прикончит несчастного и
отправится в Израиль, в этот город в пустыне Негев.
     Он приедет туда, разыщет ее родителей и станет ждать.  Он попросит их в
письмах  упомянуть некоторые фразы из  ее записки.  И она примчится домой. А
его найдет КЮРЕ... Ничего, что-нибудь придумаем. Надоели размышления, доводы
и  контрдоводы.  Черт,  может  разыскать ее  сейчас  и уехать  вдвоем?  Римо
подождал,  пока  сгорит последний клочок бумаги, и  направился к выходу,  но
случайно налетел на дверь. Черт с ней, наткнуться на дверь может каждый.
     Римо устал,  очень устал. Его утомляло солнце, его утомляла  ходьба. Он
спотыкался. Слишком долгим и слишком сильным было напряжение, и силы были на
исходе. Он покрылся потом, настоящим  потом  от послеобеденной жары. Он  еще
раз споткнулся.
     Подняв глаза, Римо увидел перед собой офис  Брюстера.  Он  отдохнет там
немного, а потом уйдет.  В  дверях стояла  Стефани, но разговаривать не было
сил.  Он  хотел  погладить  девочку  по  голове,  но  необъяснимым   образом
промахнулся  и во весь рост растянулся  на ковре из шкуры белого медведя. Он
подполз  к кушетке  и,  подтянувшись,  устроился  на  ней. Вокруг  все плыло
куда-то в прохладе кондиционированного воздуха.
     Потом наступил сон. Глубокий, как обморок. И видения.
     Чиун, его престарелый учитель-кореец, говорил: "Не преступай эту черту.
Не преступай эту черту. Не преступай эту черту."
     Звучали  и другие голоса, восточные. А Чиун,  обращаясь к ним, говорил,
чтобы  они не смели приближаться,  пока Римо  не перешел  черты.  Чиун был в
черном кимоно, голова обвязана черной ленточкой; он знаками приказывал  Римо
идти  в особую  комнату  и  оставаться  там.  Оставаться там,  пока  все  не
уладится. Чиун с ним посидит. Римо слишком долго и напряженно работал. Пусть
Римо войдет в эту комнату, а Чиун посидит с ним и они поговорят.
     А  так  как Римо  сейчас  не  был  занят ничем  серьезным, а всего лишь
умирал, то  он решил пойти туда, где ждал Чиун. Умереть всегда успеется. Это
говорит Чиун? Странно, ему казалось, что  это он, Римо,  говорит. Но говорил
Чиун. Римо, если  пожелает,  может умереть  потом, умереть в любое время. Ты
обещаешь? Чиун обещал.
     И Римо вошел. Там, в комнате, было очень холодно, а у Чиуна был суровый
и строгий вид. Он пришел, чтобы спасти Римо, а не чтобы его наказать.
     - Но ты же обещал, что я смогу умереть?
     - Ты не должен умирать.
     - Я хочу умереть.
     - Нет. Не имеешь права, потому что твоя жизнь драгоценна.
     - Оставь меня я покое. Я хочу умереть. Ты обещал.
     - Пока ты здесь, Римо, тебе не позволят умереть.
     - Ты лжец!
     - Да, я обманул тебя. Тебе больно?
     - Да.
     - Я здесь, с тобой и сделаю тебе еще больнее. Будет страшно больно.
     - Не хочу, пожалуйста, не надо!
     -  Ты умираешь,  но  я не  дам  тебе  умереть,  Римо. Я  приготовил эту
комнату, чтобы ты  не умер. Поэтому мы  готовили  ее вместе.  Твою  комнату,
Римо.  Здесь твоя молодость. За три месяца без минуты отдыха ты прожил целую
жизнь. Ты  старик,  Римо. Все,  что ты  получил, благодаря стараниям  и силе
воли, все это у тебя отняли, ибо ты слишком долго этим пользовался. Займемся
фокусами. Проделаем фокус  вместе. Зажги огонь. Горячий. Жаркий. Мы пробежим
сквозь огонь. Весь фокус в огне. Вперед. Да, он жжет, но все равно - вперед.
Я буду рядом. Давай. В огонь!
     И  его стали поджаривать живьем, Римо охватила нестерпимая вспыхивающая
боль,  сжигающая  плоть. Языки пламени жгли ступни и лизали ноги, а затем, с
шипящим ревом охватили все тело.
     И Римо Уильямс оказался в офисе Брюстера с кондиционированным воздухом.
Он что-то кричал, а рядом стояла испуганная Стефани Брюстер. В воздухе витал
слабый  аромат жасмина. Холод  заставил  Римо содрогнуться.  Что  это,  игра
воображения, или он не до конца проснулся? В комнате пахло горелым мясом.
     Римо потер лоб, и в глаза что-то посыпалось. Это были сгоревшие брови -
белая зола, рассыпающаяся на пальцах.
     Испуг оставил Стефани, и она захлопала в ладоши.
     - О, еще разок! Еще! Как здорово.
     - Что? - спросил Римо.
     - Я не знала, что вы волшебник.
     - Какой волшебник?
     -  Вы  лежали  с  закрытыми  глазами,  а  потом  вдруг  вспыхнули,  как
электрическая лампочка.  Как  звезда.  Слишком  необычно.  Нет, так  сказать
нельзя. Не бывает слишком необычно. Просто необычно.
     - И долго я здесь лежал?
     -  Ну, хотя у меня  нет  секундомера, я  предполагаю,  что две  или три
минуты. Когда вы  вошли, то выглядели очень усталым, а  потом вы упали,  и у
вас были холодные руки. Я подумала, что у вас инфаркт. Но я не знала, что вы
волшебник.
     - Да, детка, бывает. Послушай, я тороплюсь. Скажи папе, что я  уезжаю в
отпуск и, возможно, обратно не вернусь, потому что мне здесь слишком трудно.
Ладно?
     - Я лучше запишу, - сказала Стефани.
     Неловкими  шестилетними пальчиками  она поводила карандашом  по бумаге.
Получилось что-то вроде плетеной веревки.
     -  Я  перефразирую  ваши слова,  -  объяснила  она,  глядя  на  листок,
содержащий половину какого-то слова. - Чувство несоответствия заставило Римо
Пелхэма уйти в отставку.
     - Правильно. Умница!
     - Ну?
     - Что ну?
     - Разве вы не поцелуете меня на прощание?
     И  Римо  Уильямс  поцеловал Стефани  Брюстер,  а  она  сморщила  носик,
объяснив, что у него горячее лицо.
     - Вот так-то, детка, -  сказал Римо с легким  сердцем  и отправился  на
встречу в Дейтон. Пересушенная одежда потрескивала на теле. Ждать  в Израиле
возвращения домой агента? Он хмыкнул. Ему из Чикаго-то не удастся вырваться.
Да, маразм есть маразм.
     Тело  болело, как от сильного  солнечного ожога, но  болело по-доброму.
Легко дышалось,  ноги двигались  сами  собой.  До чего  прекрасно  жить!  Он
пожелал Деборе  всяческого добра и решил, что у нее все будет хорошо. Она, в
конце концов, была везучей. Второзаконие принесло бы ей смерть. Да.
     Ему захотелось перечитать записку еще  разок. Но ее поглотило пламя. Он
отдохнет, развеется в  Дейтоне, с кем-нибудь переспит, а  через  пару недель
потихоньку примется за  дела. Может быть, ему пришлют Чиуна  для тренировок.
Это будет полезно.
     От коттеджей ехал автомобиль "скорой помощи". Это не Рэтчетт. Его дом в
другой стороне.
     Значит, "скорая" везет кого-то другого.
     Машина  притормозила,  и  полицейский,  сидящий  на  переднем  сидении,
окликнул его:
     - Это вы Пелхэм?
     - Да, - сказал Римо.
     - Вы отвечаете за охрану и безопасность? Надо бы  встретиться в морге и
поговорить.
     - Да  я  вроде  как  занят, -  сказал  Римо, но увидев изумленное  лицо
патрульного,  понял, что  сморозил  глупость.  - Я  должен сперва кое  в чем
разобраться. Давайте, встретимся позже. У меня был тяжелый день.
     - У нее тоже, - сказал патрульный, кивнув головой назад, на медицинский
отсек  автомобиля.  -  Еще  одна  передозировка  наркотика. Второй случай за
месяц. Я думал, что у  вас тут башковитый  народ, а не наркоманы.  Слушайте,
вам придется зайти в морг, потому что мы должны кое-что сверить с ФБР. Эй, а
что у вас с лицом?
     - Слитком близко подошел к огню.
     - Ага. Подождите. - Он обратился к водителю: - Погоди минуточку.
     Полисмен вышел  из  машины  и,  подойдя  поближе к Римо,  так чтобы  не
услышал шофер, заговорил доверительным тоном:
     - Послушайте, что бы там ни говорили, но ФБР из кожи вон вылезет, чтобы
присвоить все заслуги себе. Вы понимаете, что я имею в виду?
     Римо кивнул.
     - Они велели прислать вас в морг, если мы вас повстречаем. Я знаю, чего
они  хотят: увести вас подальше от  фотографов. Они  собрались  на  поле для
гольфа, где  мы  и обнаружили  тело. Черт  с  ними,  с  ФБР.  Вы  офицер  по
безопасности.  Если поспешите, то найдете там репортера. Вы меня  понимаете.
Они приехали сюда, чтобы кого-нибудь арестовать или что-нибудь  в этом роде,
но мы вполне можем  сделать это сами,  И уж так они себя приятно  ведут, как
будто вовсе не хотят присвоить себе всю славу. Понимаете?
     Римо кивнул.
     - Как мы будем выглядеть? А  вы? Вы же  отвечаете за безопасность. Мы с
вами в  сумме получаем меньше,  чем  каждый из этих  ублюдков в отдельности.
Верно? Мы имеем одно - уважение. Правильно?
     Римо кивнул и сказал:
     - Я хотел бы взглянуть на тело.
     -  Она была  доктором. Представляете? Врач-наркоман и смертельная доза.
Ну  и  команда   придурков!  Слушайте,  приятель,