рались
держаться  подальше  друг от друга, но как Всеблагой Владыка сказал, что его
совершенство не знает расовых барьеров. -- И вот, в доказательство этого,  ~
в  полном  восторге  заключила  Джоулин, -- перед нами негр, который приехал
сюда по первой просьбе моего отца, белого расиста. О,  совершенство,  воочию
мы зрим!
  --  О, совершенство, воочию мы зрим! -- нараспев повторили все собравшиеся
в зале. -- О, совершенство, воочию мы  зрим!  --  И  Джоулин  Сноуи  провела
преподобного  Пауэлла  сквозь  группу  молодых людей к двойным белым дверям,
которые сами собой раздвинулись. За ними обнаружился лифт.
  Когда дверцы  захлопнулись  и  они  остались  вдвоем,  преподобный  Пауэлл
сказал:
  --  Мне  не  кажется,  что  обман  --  это  разновидность совершенства. Ты
солгала, Джоулин.
  -- Это не ложь. Раз вы здесь, разве это  не  большая  реальность,  большее
доказательство истины, чем клочок бумаги? А значит, меньшая правда отступает
перед большей.
  -- В твоем письме содержался обман, дитя мое. Обман остается обманом, ложь
--  ложью. Ты никогда раньше не лгала, дитя мое. Что они с тобой сделали? Не
хочешь поехать домой?
  -- Я хочу достичь совершенного блаженства с помощью Всеблагого Владыки.
  -- Взгляни на меня, дитя мое, -- сказал преподобный Пауэлл. -- Я  проделал
долгий  путь, и я устал. Твой отец беспокоится о тебе. Твоя мать беспокоится
о тебе. Я тоже очень беспокоился о тебе. Я приехал сюда, потому  что  думал,
что  тебя  похитили.  Я  приехал  сюда,  потому что мне показалось, что твое
письмо -- это зашифрованное послание и ты зовешь меня. Итак,  хочешь  ли  ты
поехать со мной и вернуться домой в Джейсон?
  Джоулин  склонила  голову  набок и уставилась ему в грудь -- казалось, она
пытается сформулировать очень непростой ответ.
  -- Я дома, преподобный отец. И вообще вы ничего не понимаете. Вы  думаете,
вас  привело  сюда то, что вы называете христианской добродетелью. Но это не
так. Вас привело сюда совершенство Великого Всеблагого Владыки, и я так рада
и так счастлива за вас, потому что теперь вы сможете соединиться  с  нами  в
блаженстве. А вы ведь уже не молоды и могли не получить такой возможности.
  Двери лифта открылись, и их глазам предстала комната, где стояла роскошная
мебель,  отделанная  хромом  и черной кожей. Мягкие глубокие кресла, большие
диваны, круглые стеклянные столики, светильники -- все это  было  похоже  на
картинку  в  модном  журнале,  который  преподобный  Пауэлл однажды купил по
ошибке. Их с миссис Пауэлл тогда очень позабавили цены.  Некоторые  предметы
обстановки стоили столько, что за эти деньги можно было бы купить целый дом.
  "Бип!"   --   пропищало   в   дальнем  углу  комнаты,  которая  пахла  как
ароматизированная салфетка в самолете.
  -- Вот мы и пришли, -- объявила Джоулин. -- Это  внутреннее  святилище  --
сердце   Миссии   Небесного   Блаженства.   О   совершенство,  всемилостивое
совершенство!
  "Бип!" -- снова раздался тот же звук. Преподобный Пауэлл вгляделся  вглубь
огромной комнаты с низким потолком.
  Пищал  какой-то  автомат  --  что-то  вроде  огромного ящика; по бокам его
нервно дергались две пухлые светло-коричневые руки.
  "Бип!" -- пискнул автомат.
  -- Черт! -- раздался голос из-за ящика.
  -- Преподобный  Пауэлл  здесь,  о  Великий  Владыка,  --  пропела  Джоулин
писклявым голосом.
  -- Что? -- донеслось из-за ящика.
  "Бип!" -- пищал автомат.
  --  Преподобный  Пауэлл  здесь,  как вы и предсказывали, о совершенство, о
неземной свет!
  -- Кто?
  -- Тот, о ком вы сказали, что он приедет. Христианин. Баптистский  пастор,
которого мы представим всему миру обращенным в нашу истинную веру.
  -- Что? Что ты несешь?
  -- Вспомните письмо, о Великий.
  -- А, да. Ниггер. Тащи его сюда.
  Джоулин  схватила  Пауэлла  за  руку и с сияющей улыбкой кивнула, чтобы он
следовал за ней.
  -- Мне не нравится это слово. Последний  раз,  мой  юный  друг,  меня  так
называли головорезы в закусочной твоего отца.
  --  Вы  не  понимаете.  В  устах  Всеблагого Владыки слово "ниггер" звучит
совсем не оскорбительно. Да и что такое слово  --  два  ничего  не  значащих
слога. "Ниг" и "гер". И больше ничего.
  -- Это не тебе решать. И не твоему владыке.
  Когда  преподобный  Пауэлл  увидел Всеблагого Владыку, он кивнул головой и
сказал себе "Ага!", как бы в подтверждение собственных мыслей. Он уже понял,
что в этом здании ничему удивляться не следует. На  Всеблагом  Владыке  была
лишь  пара  слишком  тесных  белых  трусиков.  Никакой другой одежды на этом
пухлом светло-коричневом теле не наблюдалось.
  Он  был  похож  на  сардельку,  перехваченную  посередине  лейкопластырем.
Юношеский  пушок  пробивался  над четко очерченными губами. На лоб ниспадала
прядь сальных черных волос. Он стоял перед  экраном,  вроде  телевизионного,
внимательно  следил  за прыгающей по экрану светящейся точкой и крутил ручки
по бокам автомата.
  "Бип!" -- пропищал автомат, и точка с сумасшедшей скоростью  пролетела  от
одного края экрана к другому.
  -- Минутку, -- сказал юноша.
  На  вид  Пауэлл  дал  бы  ему  лет пятнадцать-шестнадцать. Губы его нервно
дергались, в речи чувствовался слабый акцент -- так говорили белые  юноши  и
девушки,  приезжавшие  много  лет  тому  назад  на  Юг,  чтобы  бороться  за
гражданские права негров.
  "Бип,  бип,  бип!"  --  пропищал  автомат,  и  Всеблагой  Владыка   широко
ухмыльнулся.
  --  Ладно,  так ты и есть тот самый ниггер? Тогда к делу. Я -- Шрила Гупта
Махеш Дор. Для тебя -- Великий Всеблагой Владыка.
  Преподобный Пауэлл устало вздохнул. В этом вздохе было все: сотни миль  по
пыльным  дорогам  Индии;  ночевки  на  заднем сиденье автомобиля; созерцание
увозимых  куда-то  сотворенных  из  человеческой  плоти  монументов  голоду;
беспокойство  о судьбе белой девушки, которая когда-то была так мила и добра
ко всем. Обо всем этом  он  вздохнул,  и  когда  заговорил,  то  понял,  что
бесконечно устал:
  --  Юноша,  вы  ошиблись адресом -- со мной ваш номер не пройдет. Моя душа
принадлежит Господу Иисусу. А ты, Джоулин... Мне жаль тебя. Это не  духовный
человек.
  --  Отлично,  --  сказал  Шрила  Дор. -- Всю эту фигню можно опустить. Мое
предложение очень простое. Мы с тобой могли бы сотню лет  нудно  препираться
друг с другом, ссылаясь кто на апостола Павла, кто на Веданту, или какое там
еще  дерьмо сегодня в моде. Вот что я предлагаю. Я знаю, как ты должен жить,
чтобы быть счастливым. Слушай. Язык дан тебе  для  того,  чтобы  чувствовать
вкус.  Глаза  --  для  того, чтобы видеть. Ноги -- для того, чтобы ходить. А
когда они этого не делают, значит, что-то не так. Так или нет?
  Преподобный Пауэлл пожал плечами.
  -- Так или нет? -- повторил Шрила Дор.
  -- Глаза видят и ноги ходят, если Бог желает этого.
  -- Ладно, сойдет. А теперь задай себе вопрос по полной программе.  Неужели
ты рожден для того, чтобы ходить по земле с ощущением, что ты несчастен? Что
что-то  не так? Что-то не сбылось? Ничто и никогда не было таким прекрасным,
как ты ожидал? Или я не прав?
  -- Иисус не обманул моих ожиданий. Он прекрасен.
  -- Конечно, потому что ты  с  ним  никогда  не  встречался.  Окажись  этот
еврейский  мальчишка  на  Земле  сегодня,  я  бы заполучил его себе, если бы
только до него добрался. Я не стал бы его никуда подвешивать и втыкать ему в
ладони гвозди. Зачем это, малыш? Я такого никому не предлагаю.
  -- Да славится имя Всеблагого Владыки! -- воскликнула  Джоулин,  хлопая  в
ладоши.
  -- Замолчи, дитя мое, -- строго сказал преподобный Пауэлл.
  --  Я  предлагаю  совсем другое. С моей помощью ты будешь чувствовать себя
так, как должен чувствовать. Твое тело скажет тебе, что я прав. Твои чувства
скажут тебе, что я прав. Только не пытайся их отключить. Но даже и  тогда  я
все равно выиграю, потому что я знаю истинный путь. Усек?
  --  О  Всеблагой  Владыка!  --  воскликнула  Джоулин и сбросила с головы к
пухлым коричневым ногам Дора  свое  покрывало.  Ее  золотые  волосы  волнами
раскинулись по закутанным в розовую ткань плечам. Преподобный Пауэлл увидел,
как дрожат под сари ее юные груди.
  Шрила  Дор  щелкнул  пальцами,  и Джоулин скинула с себя сари. Она стояла,
бледная и совершенно нагая,  и  торжествующе  улыбалась.  Как  бы  предлагая
покупателю помидор, Шрила Дор помял ее левую грудь.
  -- Хороший товар, -- сказал он.
  Преподобный  Пауэлл  увидел,  как напрягся ее розовый сосок, зажатый между
двумя коричневыми пальцами -- указательным и большим.
  -- Ты думаешь, ей это не нравится? -- спросил мальчишка. -- Да она  просто
без ума. Так что же тут плохого? Так или нет? -- И он сильнее сжал ей грудь.
  Преподобный Пауэлл отвернулся. Он не собирался унижаться, вступая в спор с
этими язычниками.
  -- Хочешь попробовать? Ну, давай.
  --  Доброй  ночи,  сэр.  Я ухожу, -- сказал преподобный Пауэлл, а юный Дор
улыбнулся.
  Когда Пауэлл развернулся, чтобы уйти, он вдруг  почувствовал,  как  в  его
локти  впились  чьи-то  цепкие  руки,  а  когда  он попытался высвободиться,
почувствовал, что ему на шею надели ошейник и  защелкнули,  а  руки  какимто
образом  оказались  закованными  в  кандалы за спиной. Голова его откинулась
назад, и кто-то дернул его за  ноги.  Он  попытался  собраться,  думая,  что
сейчас  грохнется  на  пол, но приземлился на что-то мягкое. И даже кандалы,
сжимавшие запястья, были мягкими. Он попытался поджать  ноги  под  себя,  но
мягкие  путы  развели  их  в  стороны.  Чьи-то руки расстегнули ему пиджак и
рубашку, и каким-то необъяснимым способом с него  сняли  одежду,  не  снимая
кандалы. Перед глазами его был освещенный потолок и звукоизолирующая мозаика
вокруг полосок света.
  Прямо  над ним оказалось лицо Джоулин. Он увидел, как она высунула язык, и
почувствовал его прикосновение к своему лбу. Ее упругие груди терлись о  его
грудь,  а  язык полз вниз -- по носу к губам. Кончиком языка она разжала ему
губы. Он отвернулся и почувствовал, как влажный язык коснулся его шеи.
  -- Кое-что ты можешь повернуть, но не все, ниггер, -- произнес Шрила Дор.
  Язык щекотал пупок пастора, а когда пополз ниже, пастор вдруг  понял,  что
потерял контроль над своим телом.
  --  Ну  что  ж,  я  вижу,  твое  тело тебе кое-что говорит, ниггер. Как ты
думаешь, что? Ты знаешь, что оно  тебе  говорит.  Но  ты  думаешь,  что  оно
ошибается.  Ты думаешь, что ты все знаешь лучше, чем твое тело, данное тебе,
как ты говоришь. Богом. Когда тебе нужен воздух, ты дышишь. Когда тебе нужна
вода, ты пьешь. Когда тебе нужна пища, ты ешь. Так или не так?
  Преподобный Пауэлл почувствовал, как сомкнулись теплые влажные губы. Он не
хотел, чтобы ему было приятно. Он не хотел испытывать возбуждение, не хотел,
чтобы это ощущение подавило его волю, привело на грань полного  исступления.
Но  вот  губы  отпустили  его,  но  желание не прошло. Тело его содрогалось,
требуя продолжения.
  -- Еще. Пожалуйста, еще, -- взмолился преподобный Пауэлл.
  -- Покончи с этим, -- приказал Шрила Дор.
  Но  когда  теплая,  пульсирующая,  дарующая  небывалое  облегчение   волна
захлестнула  преподобного  Пауэлла,  одновременно  он  ощутил и гнев на себя
самого. Он предал себя, своего Бога и девушку, ради спасения которой приехал
сюда.
  -- Ну, малыш, нечего так переживать, -- сказал Шрила  Дор.  --  Твое  тело
здоровее тебя самого. Тебе плохо не потому, что плохо твоему телу, а потому,
что  у  тебя  непомерно большая гордыня. Гордыня, слышишь ты, христианин? Ты
рискнул головой ради чашечки кофе,  но  ты  тогда  думал  не  о  гражданских
правах.  Какой человек смотрит на дуло направленного на него ружья и говорит
"стреляй"? Тот, кто чувствует себя униженным и угнетенным? Черта с  два!  Ты
считал  себя  самым  распрекрасным  из всех сукиных детей в этой закусочной.
Великий герой! И по той же самой причине ты, герой вонючий, прикатил сюда за
этой светловолосой телкой -- как там ее  зовут...  Ты  считал  себя  великим
христианином!  Подставил  вторую  щеку  самому  богатому  человеку  в  своем
занюханном городишке -- как он там называется?.. Так или нет? Великий герой!
  Когда те горлопаны называли тебя дядей Томом,  тебя  это  не  трогало,  --
продолжал  Шрила  Дор. -- Ты знал, что у них кишка тонка сделать то, что мог
сделать ты. Глядя в дуло ружья, заказать кофе. Вот уж герой так герой. У них
было и оружие, и крепкие кулаки, но у тебя был твой Бог. Великолепный  Титус
Пауэлл!  Я скажу тебе, зачем ты здесь. Ты приехал сюда, чтобы доказать всем,
что ты -- самый расчудесный ниггер во всем Царстве Божьем. Так послушай, ты,
черный ублюдок, никто не станет ублажать тут твою гордыню никакими  ружьями.
Тебе не удастся стать великомучеником! И линчевать тебя никто не собирается.
Ты  получишь то, от чего убегал всю свою жизнь. А для начала мы избавим тебя
от чувства вонючей вины.
  Пастор  Пауэлл  почувствовал  укол  в  правое  предплечье,  а  потом   его
захлестнула  теплая  волна  и  все  стало  прекрасно.  И  он  ощутил  легкое
покалывание в кончиках пальцев, и оно распространилось на кисти рук, а потом
ожили и расслабились его запястья и предплечья. А затем его плечи, познавшие
так много тягот в этой жизни, воспарили куда-то и поплыли, а в груди --  как
под   замерзшей   гладью   тихого   спокойного   озера  зимой  --  скопились
восхитительные пузырьки воздуха. Он не чуял ног -- они  словно  растаяли,  а
потом  чьи-то прохладные пальцы наложили ему мазь на веки, а потом он увидел
звезды -- чудесные мерцающие звезды. Это был рай, он был в раю, и он  слышал
голос.  Это  был  грубый,  резкий голос, но если ты отвечал ему "да", то все
снова было в порядке. А голос этот говорил, что он должен  делать  все,  что
велит  Великий,  он  же  Всеблагой Владыка. Блаженство продолжалось, если ты
говорил "да", и кончалось, если ты  говорил  "нет".  Преподобный  Пауэлл  не
знал,  сколько  времени  прошло -- может, минуты, а может, дни. Лица над ним
менялись, а однажды ему показалось, что  в  открытом  рядом  окне  он  видит
ночное  небо.  И  среди всего происходящего он несколько раз пытался сказать
Богу, что  сожалеет  о  своей  гордыне,  и  что  он  любит  Его,  и  что  он
раскаивается в том, что делает его тело.
  И  каждый  раз,  когда  это  случалось, преподобный Пауэлл чувствовал, как
блаженство покидает его, а когда  он  громко  взывал  к  Иисусу,  начиналась
непереносимая  боль.  Он  чувствовал,  как в кисти его рук впиваются толстые
иглы, и снова взывал к Иисусу. И тогда трещали кости ног и  железо  пронзало
тело,  и,  вздохнув  всей  грудью,  преподобный Титус Пауэлл возопил о своей
любви к тому, кто всю жизнь был ему другом:
  -- О Иисус! Будь со мной сейчас!
  И что-то вонзилось в его правый бок,  и  прежде  чем  наступило  черное  и
вечное  ничто,  ему  послышался  голос  его  лучшего  друга, поздравляющий с
возвращением домой.
  Шрила Дор стоял у игрового автомата и  выигрывал,  когда  один  из  жрецов
доложил ему о провале.
  -- Что ты несешь? Как он мог умереть? Он же только что приехал.
  --  Он  здесь  уже  неделю,  о Всеблагой Владыка, -- ответил жрец, склонив
бритую потную голову.
  -- Неделю, надо же. Что вы сделали не так?
  -- Мы сделали все, как вы велели, о Всеблагой Владыка.
  -- Все?
  -- Все.
  -- Наверное, напортачили? Хм. М-да... Ладно. Правительство об этом  знает?
Что-нибудь слышно из Дели?
  --  Мы  пока  ничего  не  слышали,  но  им  это  станет  известно.  Узнает
иммиграционная  служба.   Узнает   и   министерство   иностранных   дел.   И
представитель третьего мира тоже узнает.
  -- Ладно. Вот триста рупий. Кто еще?
  -- Представитель третьего мира потребует больше. Преподобный Пауэлл был по
паспорту гражданином США, но по цвету кожи -- представителем третьего мира.
  -- Скажите им, что сто рупий им причитается только потому, что этот -- как
его там? -- был гражданином Америки. И пусть заткнутся. Скажите им, что если
бы он был из Африки, они не получили бы и пачки сигарет. Уяснил?
  -- Как прикажете.
  -- А как это восприняла телка?
  -- Сестра Джоулин?
  -- Да, она.
  --  Она  долго плакала и сказала, что очень любила преподобного Пауэлла, а
теперь он пустил свой шанс по части высшего блаженства.
  -- Хорошо. Исчезни.
  -- Меня все-таки беспокоит правительство.
  -- Не беспокойся. В Дели нет ничего, что нельзя было бы купить  за  триста
рупий.  А кроме того, у нас есть это пророчество. У них проблемы с Китаем. А
значит, они не станут трогать нас. Мы -- люди  святые,  уяснил?  А  в  Патне
нельзя  обижать  святых  людей.  Вот  увидишь. Подмасливаем мы их только для
того, чтобы все прошло гладко. Они ведь и в самом деле  верят  этой  вонючей
легенде.
  "Бип!  Бип!  Бип!!!"  --  запищал  вдруг  автомат, хотя никто не дергал за
ручки. Светящаяся точка бешено запрыгала по экрану, стекло экрана  треснуло,
а  вмонтированные  в стены и в потолок светильники выскочили из своих гнезд.
Внезапно наступила темнота, посыпались осколки  стекла,  и  жрец  вместе  со
Шрилой   Гуптой   Махешем   Дором,   как  яблоки  под  уклон,  откатились  к
противоположной стене, где и пролежали долгие  часы,  пока  чьи-то  руки  не
подняли их.
  Как  выяснилось,  Шриле  Дору  сильно  повезло.  Не  всем  в Патне удалось
пережить это ужасное землетрясение, и на следующий день  в  город  нагрянули
правительственные  чиновники,  чтобы осмотреть тела всех погибших святых. Но
все они были жертвами землетрясения, а стало быть, их смерть не могла  стать
его причиной.
  Но  ни  один  чиновник,  ни один полицейский или солдат, или представитель
самой госпожи  премьер-министра  не  удосужился  проверить  влекомые  волами
телеги,  вывозившие  мертвые  тела  прочь  из  города по направлению к общим
могилам. И, следовательно, никто не  заметил  одно  тело  --  гораздо  более
темное,  чем  все  остальные, -- лежавшее на самом дне телеги под грудой тел
неприкасаемых, тело с проколотыми насквозь ладонями и  ступнями  и  страшной
раной в боку.
  Землетрясение было ужасно. Так ужасно, что поначалу все решили, что умерли
самые  святые  из  всех  местных  святых.  Но очевидно, это было не так, ибо
граница  с  Китаем  оставалась  спокойной.  Никакого  ужаса  с  Востока   не
предвиделось.
  Но  именно  на Востоке, восточнее Китая, в прибрежной деревушке в Северной
Корее в это время было получено некое известие.  Оно  гласило,  что  Великий
Мастер  Синанджу скоро прибудет домой, поскольку дела службы призывают его в
Индию -- там, в городе Патна, случилось нечто, затрагивающее интересы  того,
кто  платил за услуги Мастера. И по дороге туда, в награду за его неоценимые
услуги, Великое Мастеру будет даровано право во всем блеске  славы  посетить
родную деревню, жившую за счет его трудов вот уже многие годы.

ГЛАВА ВТОРАЯ

  Его  звали Римо, и ему до смерти надоели тарелки, летящие ему в голову, --
красивые, покрытые лаком тарелки с инкрустированным  изображением  клыкастой
собачьей пасти на фоне белых лилий. Одна за другой они со свистом летели ему
в  голову, иногда -- по замысловатой траектории, то словно ныряя, то взмывая
ввысь, а иногда -- прямо и с такой скоростью, что случись им  достичь  своей
цели -- от черепа мало что осталось бы.
  Левая  рука  Римо  как  бы  плавала  в  воздухе, легонько касаясь тарелок.
Некоторые из тарелок он не удосуживался отбивать, а просто пропускал мимо --
и в этом было высочайшее мастерство, глубоко въевшееся в его плоть и  кровь.
Мастерство заключалось не в силе мускулов, а в точной координации во времени
и  пространстве. Такой координации можно было достичь только через состояние
гармонии, умение найти и постоянно сохранять единство твоего восприятия мира
с объективной реальностью.
  Отражая смертоносные тарелки, Римо вспомнил простейший  урок,  преподанный
ему  Мастером  Синанджу много лет назад. Тогда Великий Мастер воспользовался
бамбуковыми дротиками, летевшими очень медленно, но Римо казалось, что летят
они с бешеной скоростью, и он с ужасом наблюдал за их приближением.
  А тарелки летели впятеро быстрее, ч